Тайна горного озера

Уже все знали:

– Готовился показательный процесс.

И многие из командования военного округа считали своим долгом принять участие в допросах барона Унгерна.

Всякий раз настороженно входил в комнату допросов пленник.

Зыркал на сидящих за столом взглядом глубоко посаженных глаз и, сделав несколько шагов до привинченного к полу табурета, тут же затравленно закутывался в широкие полы своего монгольского халата с, торчащими на плечах, нитками от споротых генеральских погон.

Худоба, еще более проявившаяся после ареста, ясно говорила о том, что двухмесячная отсидка не пошла ему на пользу.

И лишь ответы – дерзкие, насмешливые, зачастую ставившие в тупик неопытных следователей, выдавали, все это время копившуюся в нем, дикую энергию, необузданный неуравновешенный нрав и высокомерие господина перед плебеями.

Но худо-бедно процесс приближался к концу и пухлая папка протоколов, составленных со слов, не скрывавшего свое прошлое, барона Унгерна была тому хорошим подспорьем.

– В одном виноват – слишком мало ваших стрелял, – чистосердечно признавался пленник, получая за это от следователей очередную папиросу.

Без которых особенно трудно приходилось такому заядлому курильщику, каким был барон.

И все же не ради такой благодарности, не скрывал Штернберг своего отношения к Советской власти.

– Но ничего, будет еще кому очистить Россию от большевиков. Дайте срок, – скрипел он зубами и в награду за словоохотство снова то и дело требовал папиросу, накуриваясь к концу допроса до одури.

А однажды, когда, казалось бы, все было ясно и обвинителям, и подследственному в исходе будущего процесса, это дело основательно застопорилось.

Началось же всё, когда рядом с обычными ревтребунальцами, с их по-мальчишески значительным видом, увидел барон не праздно любопытствующее начальство из штаба округа, а совсем наоборот – приветливую улыбку, знакомую ему еще по Монголии.

– Здравствуйте, Роман Федорович! Присаживайтесь, – жестом отпуская охрану, радушно пригласил, его ближе к столу коренастый сорокалетний командир с лицом, обожженым тем же гобийским злым пустынным солнцем, что и у самого барона.

– Я бы не желал Вам того же.

– Что так, господин Унгерн? Или поражения простить не можете?

Комкор Петр Щетинкин мог позволить себе насмешку.

Это его летучий экспедиционный отряд совсем недавно, двумя месяцами раньше – в августе 1921 года – в пух и прах разбил полки несостоявшегеся диктатора Хутухты. За то и орден на груди – Красного Знамени.

Именно к Щетинкину тогда привели барона, выданного своими же подчиненными из конно-азиатской армии, вовремя понявшими, что бежать из окружения некуда.

– Тогда я, Роман Федорович, дал маху – не выведал у Вас – куда обоз скрылся. Думал, что и так догоним. Да…

Пленный при этих словах словно помолодел, разогнулся на своем табурете, расправил худые плечи, озорно блеснул повеселевшими глазами:

– Черт лысый вам достался, а не обоз. У Фреда сто дорог и ни одной протореной.

Чем непроизвольно выдал часть тайны.

– У Фреда? Какого? – заинтересованно переспросил Щетинкин. – Уж не у Фердинанда ли Оссендовского – бывшего адъютанта Вашего?

– Неважно, – снова уперся глазами в пол барон, – главное, что жизнь не зря прожил, и ты, краснопузый, еще вспомнишь обо мне, когда самого к стенке приставят.

Так и не сказал ничего больше Унгерн про то, о чем до этого и вовсе не упоминал:

– Как и куда отправил награбленное? Где велел поляку спрятать те немалые сокровища.

Даже в зале военного трибунала, выслушав приговор, еще раз, напоследок, победно глянул в глаза Щетинкина.

Мол:

– Попомните еще!

Лишь в юности похоже складывалась жизнь этих, столь непохожих друг на друга людей.

Барон Унгерн фон Штернберг – потомок тевтонских рыцарей, как и полагалось на его древнем роду, окончил элитное Павловское военное училище, есаулом служил в Забайкальском казачьем войске.

И Петр Щетинкин, хоть и из крестьян, но тоже стал военным.

Правда, лишь в первую мировую войну сделал карьеру – на германском фронте выслужился, дошел до штабс-капитана, оказался за героизм, проявленный в сражениях кавалером четырех офицерских Георгиев.

В боях с германцами тогда оба прослыли храбрецами.

Да и потом, в гражданскую, оказавшись по разные линии фронта, не затерялись они среди других.

Унгерну сам адмирал Колчак вручил погоны генерал-лейтенанта и предписание стать во главе конно-азиатской дивизии.

А Щетинкин свой северо-ачинский партизанский отряд сам превратил в армию. Потом командовал Енисейской стрелковой дивизией. Был среди тех, кто судил в Иркутске колчаковских министров.

И вот надо же, выходит, самолично помножил, как потом говорил, на ноль и барона Унгерна.

Хорошо служил Щетинкин.

Но все же не зря злорадствовал тогда, на допросе, барон. Не забыли ему потерю «золотого обоза».

Правда, пост предложили все же немалый для любого другого – начальника штаба пограничных войск Сибирского Военного округа.

Да только для бывалого ли командира такая работенка:

– Контрабандистов ловить и в глухомани таежной – заставы строить?

Не выдержал он, попросился обратно:

– В Монголию.

Рапорты сдал один за другим, клялся, что разыщет следы упомянутого Унгерном «Фреда»:

– Скорее всего Фердинанда Оссендовского.

Обещал, что обязательно вернет республике утерянные сокровища.

И добился-таки своего – получил мандат инструктора Государственной военной охраны, тогда уже Монгольской республики.

Куда отправился не мешкая, с первой же оказией.

…В Ургу въехали ночью.

И если бы не прошлый опыт Петра Щетинкина, кто знает:

– Сколько бы петлял по грязным кривым улочкам их конный отряд, составленный в основном из новиспеченных командиров Народной Армии – выпускников Российских военных школ? Или вот таких как их самый старший – комкор Щетинкин – из бывалых вояк?

После окраинных низеньких лачуг бедноты, а затем – тонувших во мраке садов тибетских домиков и юрт состоятельных горожан, мощные строения крепости – импани, открылись во всей своей величественности.

Рассеянный лунный свет заливал высокий частокол на крепостном валу. Оттенял дозорные вышки, под островерхими крышами.

Лишь где-то в глубине внутренных построек мерцали освещенные окна.

– Стой. Кто идет? – громкий окрик часового, давно обратившего внимание на цокот копыт по набитой дороге, заставил путников спешиться.

– Мне бы в главный штаб, а этих ребят где-нибудь устроить на ночлег, пока не решится вопрос о их назначении, – дружелюбно протянул руку вышедшему начальнику караула Петр Ефимович. – Вот мандат мой.

В ту пору, когда Монгольская народная республика лишь проходила стадию своего становления, русская речь в Урге не вызывала удивления.

Особенно, как теперь, когда слышали ее от военного.

Ведь костяк армии, должной защитить как от внутренних, так и от внешних врагов, составляли бойцы еще того экспедиционного, отряда, что несколько лет назад под командованием Щетинкина очистил страну от унгерновских банд.

Вот и теперь, во внутреннем дворе гарнизонных казарм, бросив поводья дончака вестовому, комкор уверенно зашагал к освещенным окнам штабного корпуса:

– Помню еще что здесь да как, – улыбнулся в усы довольный концом утомительного путешествия Петр Ефимович. – Все же не мальчик уже – по неделе в седле гарцевать, возраст – за сорок, пора и остепениться. Начать кабинетную деятельность…

Обустройство не заняло много времени.

Переночевав в штабе, Щетинкин уже к вечеру следующего дня получил комнату в казарме.

– Устраивайтесь, товарищ! – открыл перёд ним дощатую дверь провожатый – худощавый парнишка в изрядно потертой форме цирика – рядового бойца Народной Армии.

При этом буквально покорив гостя исключительно открытым, честным лицом.

– Спасибо, дорогой!

Щетинкин, по-хозяйски оглядевшись, тут же взялся за перестановку мебели – дощатой лежанки и колченогого стола.

– Помоги, пожалуйста.

Стол перекочевал от окна в дальний угол, узкой как пенал, комнаты, а на его месте оказался лежак.

– Понимаешь, приходится порой до темени засиживаться над бумагами, а лучше чем у окна ночью не придумать мишени, – пояснил он своему помощнику.

И тут же спохватился:

– Откуда русский знаешь?

Парень ответил без запинки:

– Служил у купца на фактории. Потом воевал в вашем отряде.

Это обстоятельство еще больше расположило приезжего к ординарцу.

– Неужели? – обрадовался сослуживцу Петр Ефимович.

Ну а тот, в свою очередь постарался закрепить успех у нового командира.

– Так точно, товарищ Железный батыр, – молодцевато вытянулся, прижав руки по швам, боец.

Щетинкин, однако, не очень-то терпел солдафонскую муштру.

– Ну это ты брось, по струнке-то тянуться, – с. улыбкой положил ему руку на плечо Щетинкин, – Давай лучше знакомиться.

Цирик будто ждал этого.

– Тогон Удвал.

И Щетинкин обошелся без своего воинского звания, обозначенного двумя рубиновыми ромбами на пертлицах гимнастерки.

– Ну а я – Петр Ефимович.

Парень настолько понравился вновь назначенному инструтору республиканской Государственной военной охраны, что на другой день, представляясь Пунцагдоржу – Министру Внутренних Дел, Щетинкин попросил именно того себе в адъютанты.

И получил благожелательный ответ.

…Служба оказалась вполне схожей с той, что нес комкор в штабе пограничных войск Сибирского Военного Округа.

Так же пришлось налаживать контрольный режим на границе, создавать таможенные посты.

А это было совсем не просто там, где единстенный вид сообщения – верхом.

И всегда рядом был Тогон, оказавшийся не только приветливым, но и сметливым, хозяйственным хлопцем, взявшем на себя заботу о всех бытовых мелочах походного быта командира.

Всякий раз с интересом присматривался он к Петру Ефимовичу, по вечерам открывавшему сверток с документами, неразлучно носимыми в полевой сумке.

– Пора ужинать, вот с кухни горячее принес, – как-то окликнул парень увлеченного своим делом Щетинкина.

И, как оказалось, попал в самую точку.

– Да конечно, – отозвался от записей комкор. – Где там моя ложка?

Ужин не заставил себя долго ждать.

– Очень важные бумаги? Может прибрать пока? – обратился Тогон Удвал. Не зная, куда поставить котелки с кашей и чаем.

Так как на столе были разложены, испещренные крупным почерком, листы.

– Да уж нет, пожалуй! – утомленно потер виски Щетинкин. – Убедился в том, что зря веду все эти поиски.

Цирик заинтересовался по – настоящему:

– Не секрет – чего?

– Какой-же секрет – поиск того самого обоза, что проморгали мы тогда, разбив барона. Сколько лет прошло, а он как в воду канул.

Подумав секунду, комкор раскрылся до конца:

– И груз же опять не шуточный – военные трофеи баронаУнгерна.

Пока Щетинкин прожевывал густой кулеш и запивал его плиточным, кирпичного цвета, чаем, адъютант морщил лоб, словно решая какую-то мучившую его загадку.

– Спасибо за ужин, – окликнул его командир и тут же шутливо покачал головой, – то ли заснул уже?

– Да нет. Думаю о том обозе, – ответил парень. – Тем более, что слышал о нем не так давно.

– Где? – сразу заинтересовался Щетинкин.

Тот не полез в карман за словом:

– Стоял на посту н слышал как его упоминали.

И вот тут у Щетинкина словно искра мелькнула в мозгу, подав обнадеживающий сигнал к положительному исходу давних поисков:

– Кто, не помнишь? – спросил он и тут же получил исчерпывающий ответ.

– Министр финансов товарищ Данзан.

Столь твердое утверждение цирика, однако, требовало серьезной проверки.

Назавтра, уже с утра, Щетинкин отправился в министерство финансов, прихватив, с собою результаты собственных поисков.

Среди которых самыми важными и достоверными пока были исследования вариантов возможного местонахождения, награбленных несостоявшимся диктатором Хутухты, сокровищ.

– Меня зовут Данзан! – просто представился ему коренастый крепыш в роскошной, с иголочки пошитой, шерстяной командирской форме, но без знаков отличия на рукаве. – Вас, я знаю, Петр Ефимович!

Он так и расцвел располагающей к дружескому общению, улыбкой:

– Хорошо знаю, товарищ Щетинкин. Давно хотел лично познаномиться.

И тот не стал разводить дипломатию.

Сразу перешел к делу, заставившему его менять родные сибирские места на неласковые пока монгольские степи:

– Я, собственно, вот по какому делу…

Рассказ о поисках «золотого обоза» собеседник встретил, весь превратившись во внимание.

После чего. пригласил комкора прогуляться в хранилище ценностей прежнего правителя страны богдогэгэна:

– Это недалеко. Здесь же, в подвальном помещении здания. Может там найдем что интересное.

Государственный банк и в эти дни хранил немало редкостей, но все же они и в сравнение не шли с теми, что числились в перечне увезенного Унгерном.

– Вот полный реест содержимого его обоза, что все мы давно уже ищем, – достал Данзан из сейфа папку с бумагами.

И не только общим количеством показал их собеседнику, но и развернул веером:

– Тут один экземпляр на русском языке, – пояснил он. – Все же составлялся писарями конно-азиатской дивизии белых.

Щетинкин, обрадованный столь важной информацией, не мешкая, тут же погрузился в чтение описи.

Перечитывал страницу за страницей, пока не схватился за голову:

– Мать честная.

– В чем дело?

– Да ведь я видел эту штучку, причем совсем недавно! – возбужденно воскликнул комкор.

– Что именно?

– Вот, – он взялся читать строку за строкой. – «Золотая статуэтка танцующего Будды, украшенного самоцветными камнями высотой в полтора фунта с четвертью, весом в пятнадцать футов».

– Так где же Вы могли ее видеть? – впился Данзан горящим взором в лицо Щетинкина.

Но тот уже успел взять себя в руки:

– Ошибся, должно быть. – ответил военный финансисту. – Вот проверю, тогда точно все обскажу.

Быстро распрощавшись, он пошел к себе, чтобы еще раз обдумать увиденное и услышанное в Министерстве финансов республики…

Для себя-то Щетинкин уже и не сомневался:

– Точно видел этого золотого божка. А раз он был в обозе, значит никак не мог миновать рук Оссендовского.

И этот неоспоримый факт позволял начинать уже конкретные, а не теоритические поиски «золотого» обоза.

– Его это след! Его! – обрадованно бормотал Щетиннин, входя в свою комнату в командирском доме.

– Кого, Петр Ефимович? – переспросил, ожидавший его за приготовлением чаепития, Тогон Удвал.

– Там узнаешь. Лучше скорее собирайся в дорогу.

Глава десятая

Веская причина:

– Официально отправиться с инспекционной проверкой в самую северную провинцию – аймак Кобдо, – была у Щетинкина и раньше.

Но все откладывал Петр Ефимович этот неблизкий путь через всю, почитай, страну.

И не случайно.

Еще и года не прошло, как побывал он там, правда, по иному поводу. Но все же знал обстановку.

Да и полагался не столько на местных цириков, сколько на бойцов, когда-то своей погранслужбы Сибирского военного округа – сопредельной стороны.

И до сих пор был уверен:

– Уж они-то не подведут.

Тогда, побывав от штаба Сибирского Военного округа в приграничном уездном центре Кош-Агаче и проследовав по Чуйскому тракту до самой границы, комкор случайно – на пикете Юстыд встретился с ревкомовцами из Кобдо.

Они с восторгом принялись оказывать ему знаки внимания. Не забыв, как когда-то вместе с «Железным батыром» – как продолжали уважительно звать Петра Ефимовича, они громили вояк барона Унгерна.

Гость ответил искренной благодарностью за проявленное гостеприимство.

Не отказался он тогда и от приглашения посетить город Кобдо.

– Хотя и потратил на то лишнюю неделю, – но, как теперь оказалось. – Совсем не зря.

Теперь Щетинкин даже рад за тот визит к «закордонным» коллегам:

– Ведь именно в ту поездку в одной из двух кумирен – сооружений для духовной службы – и увидел золотую статуэтку «танцующего Будды».

Сейчас комкору оставалось только проверить:

– Как она могла попасть в столь отдаленные места? Неужели с помощью подручного Унгерну поляка?

…Минувший год совсем не изменил облик города Кобдо.

Куда немало дней следовал из Урги небольшой отряд комкора Щетинкина с мандатом на инспекционную проверку здешнего подразделения Государственной военной охраны.

Та же щебнистая пустыня простиралась в окрестностях, покуда можно было ее окинуть пытливым взором.

Лишь у реки Буянту унылый пейзаж приукрасили редкие пуки зелени на берегах, заросших кустарником.

На востоке, словно декорации в провинциальном театре, дыбились красные скалистые горы.

Своей дикостью лишь подчеркивая отдаленность этих мест от всей цивилизации.

…А вот и первые дома из тех двух улиц, что и составляют Кобдо.

Одна из них – главная, укрытая тенью густых тополей, упирается северным концом в крепостное сооружение – импань; южным – в сооружение поменьше – кумирню.

В небольшой буддистский храм.

– Тот самый, – где собственно и видел тогда Щетинкин. – Так его интересующего теперь, золотого божка из реестра «золотого обоза», составленного педантичными пмсарями барона Унгерна.

Очень хотелось ему побыстрее добраться до места, дать шпоры скакуну.

Но, под удивленные взгляды обывателей, высыпавших на улицу из одноэтажных, построенных из сырого кирпича, хижин, и без того озадаченных видом необычного зрелища, приходилось сдерживать душевный порыв.

Большой город Кобдо.

Конечно, особенно для здешних обитателей, старожилов пустынных мест.

Вереницей тянутся лавки торговцев мануфактурой, металлическими изделиями, шапками, прочей всячиной, завезенной купеческими караванами из самого дальнего далека.

Жилые постройки, хоть и выходящие во двор широкими окнами и почти повсеместно затянутые вместо стекла бумагой, все же создают впечатление некой причастности к культуре.

Ну а расположенные почти во всех дворах более-менее богатых домов амбары-байшины для складирования шерсти, шкур и другого здешнего животноводческого сырья, выдают основную сущность занятия горожан: куплю-продажу.

Но вот и сама импань, где сосредоточены местные ревком, гарнизон и пост государственной охраны.

Обширный прямоугольник крепости окружен рвом и глинобитными зубчатыми стенами с бойницами старых пушек.

Правда, Щетинкин не без удовольствия отметил и хищные пулеметные стволы, торчащие из амбразур сторожевых башенок.

– Готовы к любой неожиданности. Тут и проверять не нужно!

Прибывший из столицы отряд верховых встретил сам руководитель местных революционных властей – командующий войсками Кобдского и Алтайского округов Джа-лама.

Неопределенного возраста, но еще крепкий и бодрый старик, он и ранее был хорошо знаком Щетинкину по прежней работе.

– Здравствуй товарищ, – откликнулся Петр Ефимович на приветствие хозяина.

Сразу ощущая, как на него переходит то безграничное почтение, которое испытывали к Джа-ламе все из его окружения.

…Тому были веские причины.

Никто не ведал точного возраста здешнего живого воплощения богов.

Десятки лет назад он появился в степи с великой миссией освобождения монголов от векового владычества китайских захватчиков.

Провозгласив себя национальным вождем, Джа-лама сумел добиться всего, чего хотел, хотя и не сразу.

На его жизненном пути было множество сражений, преследований, как со стороны китайцев, так и царского правительства России, продержавшего его узником в Томске на каторжных работах.

И все же, какие бы испытания не выпадали на долю нового воплащения знаменитого в прошлом мыслителя Амурсаны, он всегда находил выход из положения.

Особенно прославился Джа-лама в качестве полководца еще до российской ссылки:

– В 1912 году, когда, собрав многотысячное войско, заставил капитулировать огромный гарнизон мощной и тогда крепости Кобдо, где теперь он воплощал власть, дарованную ему новыми властями.

Еще по прежнему своему приезду в здешние места, Щетинкин был наслышан о чудесах, на который был способен местный владыка.

Явно обладавший гипнозом и умением всесильного лекаря, делавшего достаточно сложные хирургические операции без наркоза.

Однако, обретя неограниченные возможности, тот теперь не столько исцелял подданных, сколько насаждал страх своими выходками неприрекаемого вершителя судеб. Вплоть до того, что мог просто прикончить коновода, не так быстро, как хотелось бы хозяину, оседлавшего ему коня.

Но теперь, с руководителем такого высокого ранга, каким был приезжий, Джа-лама обращался с подчеркнутым гостепреимством.

Он проводил гостей во внутренний двор, где занимал дом бывшего здешнего управителя – Сам-баня.

Здесь же располагалась и тюрьма.

На пороге которой взад – вперед расхаживал часовой с трехлинейкой.

Стояла и другая кумирня.

Совсем небольшая, но украшенная со вкусом.

– Ну-ка, товарищи, вы располагайтесь, а я можно пока в тот, другой храм заскочу на минутку? – развернув лошадь, Щетиикин было направился обратно.

Но к его удивлению, беспредельно приветливый только что старик, непреступно преградил дорогу.

Отрицательно покачав головой, Джа-лама бросил несколько резких фраз.

– Туда нельзя, – перевел сказанное Тогон Удвал. – Не велит обычай.

– Вот бесовая незадача, – чертыхнулся раздосадованный комкор.

Да что поделаешь.

Оказалось, что буквально накануне приезда конников из Урги, у одного из здешних китайских купцов умер близкий родственник.

И, как следует по его вероисповеданию, до отправки на родину тело поместили в ту самую кумирню, куда так рвался Петр Ефимович.

– Спроси коменданта – когда купец думает увозить покойного? – бросил комкор адъютанту.

Тот перевел вопрос.

И тут же на него последовал ответ:

– Завтра!

– Что ж, подождем, – согласился Щетинкин.

Сам же про себя подумал:

– За одну ночь божок никуда не денется.

Остановились однако, не в гостевых хоромах дворца, как это было в прежний приезд Щетинкина, а в доме, отведенным для уполномоченного местного аналога советского «ЧК» – Государственной внутренней охраны.

Тот, получив указание Джа-ламы, высокое столичное начальство встретил традиционным приветствием:

– Амыр-сайн, – с поклоном протянул Щетинкину руку пожилой китаец.

И про него все уже давно знал Петр Ефимович:

– Тот и до революции работал в здешней таможне тайчаки – начальника караула.

Очень удивилсй тому комкор вначале, еще в прошлый свой приезд:

– Как это уцелел представитель прежней власти?

Но объяснили, мол, честный человек, и тогда горой за правду стоял, да еще и помогал Джа-ламе, когда тот оказывался «не в чести» у правителей.

– Здравствуй, товарищ, – с дружелюбной потому улыбкой отозвался и сейчас «Железный батыр».

А после обмена рукопожатиями преподнес, как и джа – ламе перед этим, традиционный подарок – «хорьх»– узкий шелковый платок.

Дюжину каких запас еще в Урге на случай подобных встреч.

Амыр-сайн, в свою очередь, достал табакерку – плоскую фляжку желтого стекла. Протянул с поклоном.

Втянув из нее в ноздри изрядную дозу нюхательного табака, гость до слез расчихался.

– Крепок, язви его в душу! – смущенно вытирая носовым платком лицо протянул Петр Ефимович.

– Прошу к столу, – позвал хозяин, довольный как произведенным эффектом, так и тем, что русский начальник чтит традиции.

Вечеряли крепко.

Никто не стеснялся друг друга за казаном мяса и кувшином архи – молочной водки.

– На вид вроде слабенький напиток – так себе, а смотри как в голову шибает, – изрек наутро Щетинкин.

Решив раз и навсегда:

– Обычай – обычаем, а пиалушка с архи – дело лишнее.

– Тогон, ну-ка слей мне, – позвал он ординарца, выходя во двор умыться.

Парень охотно полил ему сначала в подставленные ладони.

Потом и окатил, раздетого по пояс, командира студеной ключевой водой из кожаного походного ведра.

– Хорошо-то как! – ежась на утреннем холодке, Петр Ефимович до красноты растер грудь и плечи лохмазъм полотенцем.

Но тут моцион прервал шум, раздавшийся у ворот крепости.

– Что – то случилось, – определил комкор, наблюдая за гомоном, вошедшей во внутренний явор импани, большой толпы разгоряченных китайцев – Тут уж не до закалки, пора готовиться к худшему.

Предчувствия не обманули его.

С недоброй вестью пришел сам Амыр-сайн:

– Плохо дело, начальник. На тебя купцы грешат и на твоих людей. Уже пожаловались самому Джа-ламе.

– Что случилось?

– Осквернили кумирню. Нарушили покой усопшего.

– Что ж, будем разбираться! – Петр Ефимович туго затянул портупею, перебросил через плечо узкий ремешок, на котором висела деревянная кабура с маузером. – Веди к Джа-ламе.