Край

А еще Тальберг знал, что Михалыч в свободное от работы время делает наливки и настойки, пользующиеся известной популярностью как среди рядовых сотрудников, так и руководства НИИ, и лично видал у Кольцова в минибаре пластиковую бутылку с надписью фломастером «Мих.» и пририсованными пятью звездочками для юмора. В бутылке отсутствовала треть.

Тальберг пить не любил и к спиртному испытывал полное равнодушие, разве что на праздники выпивал бокал белого вина, не оказывавшего при его весе никакого эффекта. Кроме того, настойки Михалыча отличались яркой цветовой палитрой, включающей странные неаппетитные цвета – зеленый, синий или желтый. Возможно, причина крылась в дальтонизме стеклодува, но оставалось загадкой, как он на практике добивается таких расцветок. Состав держался в секрете.

– Заказ принес, – Михалыч потряс звенящей сумкой. Надо признать, работу он выполнял качественно.

Тальберг вспомнил, что две недели назад и впрямь размещал небольшой заказик на реторты, желая поэкспериментировать с краенитом. Когда материалом занялся Самойлов и шансы обнаружить что-то самостоятельно раньше химиков упали до нуля, экспериментаторский зуд пропал на корню.

Он потянулся за сумкой.

– Расписаться, – потребовал Михалыч.

Тальберг с трудом отыскал в кармане ручку и поставил роспись в накладной. Михалыч отдал склянки, скалясь редкими зубами:

– Белые уши! – и изобразил двумя скрюченными пальцами зайца.

Тальберг вернулся в лабораторию и швырнул на полку сумку, отозвавшуюся обиженным звоном. Саня сидел у паяльной станции и сажал на плату резисторный регулятор, тыча паяльником в оранжевую канифоль.

– Через полчаса будет готово, – объявил он, не оглядываясь.

Подходящего блока питания не нашлось, и пришлось перепаивать старый, поэтому подготовка концентратора заняла несколько больше времени, чем предполагалось изначально.

Наконец, худо-бедно закрепили чудо-агрегат на временном штативе. Защитный кожух сняли, иначе новый блок не влезал. Так как установка и концентратор стояли независимо, нельзя было передвигать луч с помощью маховиков.

– Проверим принципиальную работоспособность, с красивостью и функциональностью разберемся позже, – решил Тальберг.

Саня достал из холодильника пригоршню кусочков поглощающего тепло краенита, из-за которого даже выключенный холодильник продолжал холодить.

Тальберг выбрал кусочек поменьше, в полсантиметра толщиной и закрепил на траектории луча.

– Сначала протестируем, работает ли оно.

Тальберг включил установку в штатном режиме. В краените появилось отверстие, через которое проглядывала стена напротив.

– Замечательно! Момент истины.

Саня перекрепил тестовый образец повыше. Тальберг подал питание на оптический концентратор. На корпусе загорелся зеленый индикатор, но ни звуков, ни вибрации, подсказывающих, что эта штуковина включилась, не последовало.

Не происходило ровным счетом ничего.

– Регулятор, – подсказал Саня.

– Точно!

Тальберг покрутил ручку. Сначала медленно, затем быстрее. Дошел до крайнего положения, соответствующего максимальному уровню концентрации. Тишина и спокойствие. Повращал в обе стороны на случай, если что-то заело.

Кусочек краенита, зажатый в штативе, не реагировал на манипуляции.

– Сломалось? – предположил Саня.

Тальберг решил проверить, работает ли установка в принципе. Взял кусок газеты, в который Лизка завернула завтрак, и поднес к краениту. Бумага ярко вспыхнула и мгновенно сгорела. Он едва успел убрать руку, чтобы не обжечься.

Помещение заполнил запах гари. Саня пошел открывать форточку.

– Ничего не понимаю, – почесал затылок Тальберг.

Установка гудела, концентратор подмигивал зеленым диодом, но с краенитом решительно ничего не происходило.

– Хороший был план, – расстроился Саня.

– М-да… – огорченный Тальберг выключил оборудование.

Остаток дня он просидел, раскачиваясь и силясь отгадать, почему это чудо инженерной мысли отказалось работать. Хотел наведаться к Харламову, но вспомнил, с каким мрачным видом тот передавал концентратор, и передумал.

– Я пошел! – прокричал Саня из лаборатории. – Уже опаздываю!

– До завтра. Я еще посижу.

Хлопнула дверь.

Тальберг продолжил сидеть, уставившись в стену. Ничего не придумав, он обратился к схемам и справочникам. От безысходности откопал в куче хлама пыльную презентационную брошюрку по оптическим концентраторам и тоже полистал, но ожидаемо ничего полезного не нашел – не для того брошюрки пишутся. Погасло солнце, Тальберг включил свет и продолжил медитировать, уставившись невидящим взором на прошлогодний календарь.

В задумчивости схватил кружку с чаем, оставшимся от Самойлова, и машинально сделал глоток.

– Тьфу! Гадость какая!

Пошел к умывальнику, вылил чай в раковину и принялся мыть кружку. В результате ремонта на кране перепутались цвета на вентилях, поэтому Тальберг регулярно промахивался и включал холодную воду вместо горячей. В этот раз произошло то же самое. Он повернул красный водопроводный кран, но вода пошла ледяная.

Он не выдержал, взял отвертку и переставил вентили.

– Давно мог сделать, – подумал он и замер от пришедшей мысли. – А что если…

Забытая чашка осталась возле умывальника. Он поменял местами полярность на питании оптического концентратора.

– Попробуем снова. Если и сейчас не получится, не знаю, что и делать.

Установка заработала. На краените появилось маленькое отверстие, куда меньшего диаметра, чем первое, полученное в штатном режиме.

– Ай да Тальберг, ай да сукин сын!

Настроение резко улучшилось. Хотелось петь и танцевать, но ни со слухом и ни с хореографией не ладилось, поэтому он ограничился пятикратным повторением «Ай да сукин сын!», выключил установку и вынул из штатива кусок краенита с двумя отверстиями.

Итак, они перепутали полярность питания и вместо фокусирования луча концентратор… рассеивал? Но куда-то же энергия шла, какое-то воздействие осуществлялось. Тогда почему они ничего не заметили?

Он покрутил краенит, присмотрелся повнимательнее. Внешний вид не изменился, но на ощупь ощущения отличались. Не с первой попытки понял, но через мгновение дошло: кусок стал теплым и шершавым.

– Интересно…

У Тальберга появилась гипотеза. Он бросил опытный образец на кусок доски, лежавший на лабораторном верстаке, взял гвоздь и одним ударом молотка загнал в краенит по самую шляпку. Вот и ответ: в результате облучения по большой площади краенит потерял прочность по всему объему.

Плоскогубцами выдернул гвоздь. Отверстий стало три, и расположились они в ряд с шагом в сантиметр.

Ему пришла безумная мысль. Если с помощью облучения они лишили краенит экзотических свойств, значит можно… Тальберг не сдержался и лизнул кусок, воображая, как забавно, должно быть, он выглядит со стороны.

Вкус показался сладковатым без специфических оттенков, будто несладкий сахар. Он прислушался к внутренним ощущениям, но ничего нового или необычного не почувствовал.

– На сегодня хватит, – он бросил краенит в кучку к остальным кускам, надеясь, что тот не ядовит.

Повесил халат в шкаф, натянул куртку, проверил, выключены ли электроприборы. На секунду замешкался, нащупывая по карманам ключи, погасил свет и прикрыл дверь, но запереть на замок не успел, краем глаза заметив, как в лаборатории мелькнул синий огонек.

На верстаке лежал образец, который они мучили половину дня, и светился мягким голубым светом. Он взял его, поднес к глазам, чтобы рассмотреть получше, но свечение тут же пропало. Положил на место, свечение вернулось. Снова взял, снова погасло.

Кажется, очередная загадка.

Тальберг почувствовал, что с него достаточно тайн и вопросов. Он прицепил краенит за одно из отверстий на связку ключей и ушел домой.

11.

Конь и Саня дружили с пятого класса. Сейчас виделись не в пример реже, но время от времени собирались, чтобы культурно отметить важное событие.

И такое событие настало – Виталик Конев пригласил на день рождения. Договорились встретиться в семь вечера возле маленького круглосуточного магазинчика на углу. Саня пришел первым и стоял у входа, переживая, чтобы не опоздали Лева и Митька Однорогов с общим подарком, купленным вскладчину.

Волновался зря, собрались быстро. Вскоре и Конь подкатил с подругой – Леськой Зайцевой, не выходившей из дому без маленького черного рюкзака с черепом на цепочке. Саня сперва постоянно пялился на огромные «тоннели» в ее ушах, магнитом притягивавшие взгляд, а потом привык и перестал замечать.

Конь пришел в ослепительно белых кроссовках, выделявшихся на контрасте с остальной одеждой в черных тонах, за исключением яркого светлого шарфа.

– Леськин подарок, – пояснил Виталик, – она говорит, шарф должен под туфли подходить.

Надо признать, ему чрезвычайно шло. Саня немного позавидовал, но кроссовки никогда бы носить не стал – в них сильно потели ноги.

Зашли в магазин и разбрелись вдоль полок в раздумьях, что бы такое прикупить. Лева взял вафельный торт.

– Фигня, – сказал Митька Однорогов. – Большая конфета.

– Сам ты фигня, – обиделся Лева. – Зато держать удобно без всяких тарелок.

Купили небольшой бисквитный торт с шоколадной глазурью и вишнями. Сладкого никто не хотел, но день рождения без торта – моветон. Саня на полке с мелочевкой нашел маленькую праздничную свечу.

Митька схватил коньяк.

– Дорого, – поморщился Лева, – и гадость редкостная.

– Сам ты гадость, – обиделся Митька Однорогов.

В конце концов, Конь выбрал две бутылки сладкого десертного вина:

– Вы знаете, как оно хорошо идет в прохладную погоду? Лучше любого коньяка!

Возражать не стали, хотя Саня вино не любил, особенно сухое. От него случалась изжога.

Напоследок на кассе захватили комплект бумажных тарелок с пластиковыми ложками и пачку одноразовых стаканчиков. На выходе из магазина долго стояли и чесали затылки, куда бы пойти, чтобы употребить. В разгар раздумий Саня вспомнил:

– А подарок?

Лева раскрыл пакет, Митька Однорогов вынул из него новенький мяч, перевязанный золотистой лентой с бантиком, и пластиковый сувенирный кубок «Лучшему другу» и протянул Коню.

– Поздравляем от нас всех!

При выборе подарка руководствовались тем, что Конев с детства играл в футбол, пропуская уроки, и с трудом закончил школу, не интересуясь ничем, кроме физкультуры. Он числился в местной команде, но хвастал летним переводом в высшую лигу – якобы дядя, живущий в столице, обещал замолвить слово. Саня к футболу относился с равнодушием и не понимал, в чем интерес наблюдать, как потные мужики за аномально большие деньги бегают с шариком по полю.

По этому поводу он разработал теорию, а точнее две. Во-первых, спорт замечательно заменял гладиаторские бои – суть та же, но гуманнее, трупов меньше. А во-вторых, когда человек ничего не добился и похвалиться ему в жизни нечем, он начинает гордиться чужими достижениями – например, победой футбольной сборной своей страны, культурой, историей, в общем, всем тем, в чем нет ни капли его заслуги. Есть, конечно, очень небольшое количество людей, интересующихся непосредственно футболом, а не шумом вокруг него.

Конь под единогласное одобрение предложил пойти в парк и, пока они брели по улице, подкалывая друг друга шуточками, погасло солнце и включились фонари. Едва вечером темнело, как становилось холодно, поэтому в пустынном парке из живых существ были лишь коты и собаки. Изредка кто-то проходил по центральной аллее, сокращая путь.

Выбрали скамейку на одном из «аппендиксов», чтобы никто не потревожил. Рядом стоял одинокий фонарь и создавал необходимый праздничный настрой, который только может быть ночью в пустом весеннем парке. Составлявшие сидение доски отсутствовали, и Конь уселся на спинку скамейки.

Саня зажег свечку и воткнул в торт. Виталик, не вставая, загадал желание и задул огонек под нестройное хоровое пение.

– Кто разрежет? – спросил Саня.

Вызвалась Олеся, и тут они вспомнили, что нет ножа.

– Пластиковой вилкой, – предложил Митька Однорогов.

– Фигня, – возразил Лева. – Ложкой на порядок удобнее.

Манипулируя гнущимися вилкой и ложкой, разделили многострадальный торт на части, при этом кусок, доставшийся Коню, оказался раза в два больше остальных.

– Потому что Конь – именинник? – поинтересовался Лева.

– Это потому, что я торт не ем, – пояснила Олеся.

– Фигуру блюдешь?

– Не твое левячье дело.

Разложили бисквит по тарелкам и приступили к праздничной трапезе. Бумажная посуда гнулась на весу, чем сильно усложняла задачу. У Митьки Однорогова половина куска упала на землю, и он по этому поводу расстроился, потому что вымазал кремом парадные штаны, надеваемые только по особым случаям. Саня не сомневался, что Однорогов будет жениться в этих же штанах. Хотя с такой фамилией, наверное, лучше вообще не жениться.

Открыли бутылку и стали пить из горла, включая Олесю. Одноразовые стаканы не пригодились, только зря покупали. Конь не соврал – в холодную погоду десертное вино идет хорошо.

– Тут где-то качели есть, – вспомнила Олеся, распивавшая наравне со всеми, но не закусывавшая. Ей стало веселее всех, и она полезла через кусты искать в темноте качели.

– Не заблудись, – бросил Конь ей вслед. – Если нападет маньяк, кричи.

С того края, куда ушла Леська, раздался ритмичный скрип.

– Нашла, – удовлетворенно отметил Конь и открыл вторую бутылку.

Саня слизывал крем, пил вино и ничего не говорил. Он и без разговоров получал удовольствие, несмотря на соскальзывающий с тарелки торт и замерзающие ноги.

– Давайте куда-нибудь рванем! – предложил Лева.

– Спать? – съехидничал Митька Однорогов.

«Кстати, подумал Саня, а почему мы Митьку всегда по имени-фамилии называем?»

– Да, нет, – скривился Лева. – Вы не поняли. Я имел в виду взять летом отпуск, собраться и рвануть куда подальше…

– На природу?

– Мелко. В другую страну.

Саня подумал, что с его зарплатой только по другим странам и ездить. Да и кто будет с сестрой сидеть и за бабушкой присматривать? Конечно, Лера на путешествие согласилась бы с радостью – она на поезде любит кататься и по зоопаркам с удовольствием походила бы.

Вторая бутылка подбиралась к середине. Когда в затылке зашумело и разогрелась кровь, Лева вытащил из сумки мяч, развязал бантик и предложил:

– Обновим?

Конь отказался, он на тренировке набегался. Саня тоже не захотел играть. На скамейке сиделось так уютно, что не хватало сил и воли пошевелиться. Не хотелось портить момент.

Лева с Митькой Однороговым, распасовывая новый мяч, побежали трусцой на центральную аллею.

– Слышь, – Саня боролся с неловкостью. – Не займешь до получки? Финансы поют романсы. На работе обещали премию дать и зарплату повысить, но когда это будет. Верну обязательно, ты же знаешь.

Конь сделал большой глоток из бутылки.

– Не, не могу. У нас с Леськой на следующей неделе год, как встречаемся, я ей на подарок собираю.

– Понятно, – расстроился Саня, жалея, что затеял этот разговор.

Еще полбутылки выпили молча, слушая скрип качелей. «Не стошнит ее, столько качаться», – подумал Саня.

– Есть предложение, как поправить финансовое положение, – неожиданно сказал Конь. – По новостям треплются, что вы какой-то краенит делаете.

– Да. Но не делаем, а из Края вырезаем.

– Пофигу, – отмахнулся Конь. – Если бы ты достал немного этого краенита, я бы помог толкнуть. Я нужных людей знаю, они за такую штуку неплохо заплатят, им много не надо.

– Вряд ли мне его дадут, – усомнился Саня.

– Не проси. Так возьми.

Украсть краенит? Саня задумался. С одной стороны, на исчезновение маленького кусочка внимания, скорее всего, не обратят. От института не убудет, а Тальберг, если и заметит пропажу, не сдаст, хотя и очень рассердится, так что риски минимальны. Но воровать не хотелось, он потом будет себя пилить и мучиться угрызением совести. Да и непонятно, куда эти куски уйдут и где всплывут. Если Кольцов узнает, что объект исследования непостижимым образом оказался за пределами института, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы вычислить, кто вынес добро из НИИ, нарушив режим секретности. И по головке не погладят.

– Зачем кому-то нужен краенит? – спросил Саня. – С ним же ничего сделать нельзя.

– Зачем кому-то нужно золото? – ответил Конь вопросом на вопрос. – Штука бесполезная, но при этом страшно дорогая. Я Леське цепочку хочу купить, ты бы видел ценник! Сам в шоке.

Саня не успел даже ничего подумать, как увидел, что к ним бегут Лева с Митькой Однороговым.

– Сматываемся! – прокричали они на ходу, хватая на лету сумки.

Конь без лишних вопросов вскочил и побежал в заросли, держа недопитую бутылку. Саня, чуть замешкавшись, ринулся за ними, едва не споткнувшись о скамейку.

В паре десятков метров за кустами, переползая через которые Саня заработал болезненную царапину, находилась детская площадка с качелями, на одной из которых беззаботно каталась Олеся.

– Бегом, – Конь схватил ее за запястье и потянул за собой. – Вопросы потом.

Леся ничуть не удивилась и полетела за Конем, развеваясь позади, словно летучий змей.

Бежали молча, не понимая, зачем и куда. После торта и вина бежалось плохо, и Саня боялся, что что-нибудь из съеденного или выпитого может высыпаться из него прямо на бегу. Наконец, Лева остановился, как вкопанный, и прохрипел, задыхаясь:

– Хватит, сдаюсь.

Остановились, стали в полукруг, чтобы отдышаться.

– Это что сейчас было? – спросил Конь, привыкший бегать на тренировках и поэтому почти не сбивший дыхания.

Выяснилось, что Лева и Митька Однорогов гоняли мяч по пустой аллее, а в это время через парк шел какой-то мужик. Лева не заметил и подал мяч со всей дури, но так как ноги у него росли из задницы не только в прямом, но и в переносном смысле, попал мячом прохожему аккурат в лицо.

– А он что?

– Он закричал, мы убежали.

– А мяч где? – спросил Конь.

– В парке забыли, – виновато сказал Лева. – Ты бы слышал, как он кричал!

– Мяч кричал? – не понял Саня.

– Мужик, конечно. Как может мяч кричать?

Возвращаться не стали, утешились тем, что остался кубок – какой-никакой, а подарок. Страх прошел, и начали шутить, припоминая, кто как бежал, хотя подарок было безумно жалко. С расстройства допили вино из бутылки и разошлись по домам.

Когда Саня с закрывающимися глазами добрался домой, все спали. Тихо, чтобы не разбудить бабушку с Лерой, разделся в прихожей, силясь аккуратно развешивать вещи на крючки. Он поминутно что-то задевал, как бывает, когда стараешься не шуметь и проявляешь излишнее усердие. Когда ставил на полку сапоги, заметил, что на Лериных ботинках почти оторвалась подошва, а напротив большого пальца образовалась дырка – нога окончательно выросла из старой обуви.

«Нужно новые покупать», подумал он. И занять, как назло, не получилось.

12.

Лизка, когда это зрелище увидела, была в шоке и долго не могла поверить, что такую радость можно заработать от удара мячом, прихваченным Тальбергом в качестве улики. Точнее, как доказательство произошедшего и компенсацию за испорченные внешний вид с настроением.

Так и предстал перед Лизкой – с расплывающимся глазом, держа под мышкой трофей и довольно улыбаясь, хотя буквально только что ему хотелось рвать и метать. Он разглядел в ситуации юмористическую сторону, и настроение немного улучшилось.

Лизка суетливо достала из морозилки кусок свинины в кульке и наказала приложить к глазу. Он покорно сидел, держа в одной руке новый мяч, а в другой – холодный мерзкий куль, приятно подмораживающий щеку.

– Это ж как так? – светился в глазах у Лизки немой вопрос.

Ну да, ему под сорок, научный работник, физик, уважаемый, можно сказать, человек. И вдруг с таким синяком.

Морщась от боли, он поведал, как решил привычно сократить дорогу через парк, как шел в задумчивости по главной аллее, как получил мячом и как виновники происшествия скрылись, с перепугу бросив орудие преступления на месте самого преступления.

– Дима, – выговаривала ему Лизка, – все у тебя не слава богу. Обязательно найдешь приключение на задницу. Любопытно, что для этого тебе и делать ничего не приходится.

Тальберг обиделся и заметил, что в этой ситуации он не виноват и такое могло произойти с каждым.

– Но с каждым-то не случилось, а только почему-то именно с тобой, – ответила Лизка.

Он промолчал. Он был всего лишь обычным человеком, не имеющим возможности противиться воле случая. Половина лица полностью потеряла чувствительность, а вместе с ней и левая рука, держащая куль.

– Покажи! – потребовала Лизка.

Он убрал мясо и повернулся к ней ушибленной стороной.

– Ну как? – спросил жалостливо, пытаясь представить, сколько за следующую неделю придется выслушать в институте плоских шуток с намеками, что надо меньше пить, хотя всем в НИИ известно, что он ведет трезвый образ жизни и никогда не выпивает, даже по праздникам.

– Плохо, – объявила Лизка.

– Очень? – распереживался Тальберг.

– К зеркалу лучше не подходи, чтобы не расстраиваться.

Она из жалости поцеловала в здоровую щеку, ласково провела ладонью по щетине и приказала приложить мясо снова, пока разогревается ужин.

Из комнаты пришла Ольга, чтобы попить воды. Увидела сидящего на табурете Тальберга с расплывшейся щекой и сняла наушники, впечатленная открывшимся видом.

– Пап, ты подрался?

– Хочешь мячик? – предложил он вместо ответа. – Новенький, только тряпочкой протереть. Жениху своему подаришь, он обрадуется.

Ольга с недоверием покосилась на пыльный шар.

– Да ну тебя, – отмахнулась она. – Нет у меня жениха.

– Угу, – буркнул он. – По вечерам с кем допоздна по дворам гуляешь?

– С подругами.

– Видал я издалека твою подругу на прошлой неделе. Особо не всматривался, но, кажется, она бреется.

Ольга смутилась, взяла брезгливо мяч двумя пальцами и ушла в ванную смывать пыль.

На следующий день Тальберг пришел в институт, прикрывая левую половину лица, на которой расплылся огромных размеров синяк – замороженное мясо не помогло. Чтобы никого не встретить по пути, вышел из дому на полчаса раньше и пошел пешком через злополучный парк. Приостановился на месте вчерашнего преступления, огляделся по сторонам, словно надеялся разглядеть, кто ему вчера засадил мячом. Ожидаемо, никого и ничего не заметил.

Саня, увидев лицо Тальберга, сначала сильно удивился, затем побледнел, а напоследок расхохотался.

– Посмейся еще, – обиделся Тальберг, укоризненно глядя уцелевшим глазом на весь спектр Саниных эмоций. – Заявление на выдачу премии отзову.

– Сейчас сосредоточусь, – Саня едва сдерживался. – Я обязательно смогу.

К счастью, он не стал расспрашивать, что это и откуда взялось.

Тальберг приступил к работе, но с заплывшим глазом почему-то не работалось. Он ощущал себя пиратом, раненным в бою при неудачной попытке взять торговое судно на абордаж. Для полноты ощущений только костыля не хватало.

Рассказал Сане, как вычислил вчера причину их неудач с оптическим концентратором и каким простым оказалось решение проблемы. О голубом свечении говорить пока не стал, до конца не переварив поступающую информацию – не нравилось ему, когда новости сыпались непрерывным потоком. Он как привык работать по принципу «тише едешь – дальше будешь». В противном случае, новые сведения не успевали укладываться в аккуратные штабельки среди извилин.

– Чем сегодня занимаемся? – спросил Саня.

– Не знаю, – Тальбергу сейчас ничего не хотелось. – Порежь на части последний кусок краенита для Самойлова.

– С концентратором не могу, пока мы его на одну раму с установкой не смонтируем.

– Режь по старинке, – разрешил Тальберг и откинулся на стуле, как бы между прочим прикрыв ладонью проблемную сторону лица.

Он смотрел на Саню, разрезающего краенит на одинаковые сантиметровые кубики, чтобы Самойлову было удобнее макать их в пробирки. В месте реза луч разрушал межатомные связи и краенит превращался в пыль, тонкой, едва заметной струйкой падающую на предусмотрительно подложенную бумажку. С бумажки пыль пересыпалась в коробочку и тоже бралась под учет.

Зрелище завораживало неторопливостью, и Тальберг быстро впал в полугипнотическое состояние, обычно возникающее, когда наблюдаешь, как в чужих руках спорится дело. Саня уже приловчился к маховикам, и линия реза получалась идеальной.

Тальберг подумал, что для промышленного использования нужно автоматизировать процесс передвижения луча, чтобы только кнопочки нажимать – «вкл.» и «выкл.» Тогда с установкой любой дурак справится.

Едва задремал, как на улице возник гам, будто кто-то под крики возмущенных граждан лез за деньгами вне очереди. Он проигнорировал мешающие звуки, но шум не прекращался и становился громче и назойливей. Не выдержал, пошел к ближайшему окну и убедился, что оно закрыто, хотя и нуждалось в замене рассохшейся рамы, из-за которой зимой дуло сквозь щели.