Вкусно с Олейной, или Девушка из дома, что на окраине села

Николай Георгич

ВКУСНО С ОЛЕЙНОЙ,

ИЛИ

ДЕВУШКА ИЗ ДОМА, ЧТО НА ОКРАИНЕ СЕЛА

Часть первая

УЧЕБНЫЙ МАТЕРИАЛ

1. Ученица

– Сегодня настал тот день, когда ты должна научиться всему, чему смогу я тебя научить. Даже большему… и я не знаю, от кого из нас больше будет зависеть этот процесс. – Мужчина пятидесяти лет с большой щетиной кисло улыбнулся своей взрослой дочери. Его звали Виктор. – Я хотел, чтобы этот день настал позже, когда тебе исполниться восемнадцать, но боюсь… – он сжал плечи и пристальнее вгляделся в дорогу.

Его большие поистине мужские руки крепко и уверенно держали руль двадцать первой «волги», но это были уже не те руки, что раньше, какими помнила их дочь. Загрубелые жилистые волосатые руки, казались ей всегда признаком силы. Она хорошо помнила раздетого его по пояс занятого работой в гараже, на огороде или как вместе чинили крышу на сарае. Он гордился собой, особенно своим торсом. Всегда напевал что-то, мыча себе под нос, и моргал ей мол, все классно! Но теперь он был уже не тем сильным и уверенным в себе человеком. Не стало в нем той очаровательности, он совсем поник, и казалось, сдался. Почему, что-то случилось? Дочь смотрела на отца со стороны, вцепившегося руками в руль, прибавляя скорость, она пыталась угадать, что хочет рассказать ей отец. Он сейчас молчал, взгляд его был задумчив и далек, он не замечал пристального взгляда дочери. «Волга» черного цвета мчалась по бетонке, рассекая теплый апрельский воздух. Встречный ветер обдувал его местами поседевшие волосы и забирался под зеленую рубашку в желтые ромбики. Дочь не пугала большая скорость, она была рождена не бояться. Ее сейчас пугал отец. Все, что он надумал, весь этот разговор, эта поездка – было неспроста.

– Сначала ты должна многое выслушать, – внезапно заговорил он, не поворачиваясь к дочери. – Я расскажу тебе правду, которую ты должна знать, и о которой даже не догадываешься, прежде чем я стану тебя учить.

Дочь не отнимала от него своего пристального взгляда, изучая на нем каждую морщинку, подергивание скул, когда он с натяжкой произносил каждое слово. Его чисто-мужское лицо, да он сам всегда вселял в ней надежду для нее, он был олицетворением мужества и надежности. Она была за ним, как за каменной стеной. Даже в последние годы, когда он редко бывал дома, она ощущала его присутствие. Если что-то случалось, он тут же был рядом. Как он это делал, она не знала, и это было не важно, главное, что он был. И она чувствовала его сильную отцовскую любовь. У нее был меньший брат, к которому отец не относился так трепетно, как к ней. Она не знала почему. То, что брат Денис был наглым и вредным, не давало повода недолюбливать его. Была причина, совершенно другая. Денис был маменькиным сынком, и было очевидным, как разделились родители в любви к своим детям. Отец не любил и жену, хотя не показывал этого, но дочь все замечала. Раньше она все ссылала на приевшуюся однообразную семейную жизнь, как и у многих, да и мать была не из тех женщин, что могли разнообразить ее. Она была скучной домоседкой. Теперь, повзрослев, дочь ясно видела, что и изначально у отца к матери никаких чувств не было.

– Только ты не восприми это слишком трагично, – сказал отец и, наконец, посмотрел дочери в ее карие глаза. – Что? – Ее взгляд был по-прежнему прикован к отцу. Идентичный, сильный и пламенный взгляд, как когда-то у отца. Теперь его взгляд потускнел.

– Ты меня пугаешь, – ответила она, пытаясь улыбнуться. – Если ты хочешь мне действительно что-то серьезное рассказать, то мы могли бы поговорить об этом где-нибудь в спокойном месте, например, дома. Не обязательно ехать так быстро. И куда мы вообще едем?

– Это входит в план твоей учебы.

– Ты приучаешь меня к быстрой езде?

– Нет, – равнодушно ответил он, наконец, ослабив руки, левую руку высунул в окно. – Мы спешим, – заключил он.

– А-а! – протянула дочь и отвернулась на дорогу.

Ну, ну. Спешите! Весенняя распродажа, Три по цене одного, всем может не хватить!

– Я не шучу. Мы действительно спешим. – Он бросил на нее свой взгляд и вдруг сказал: – а, знаешь, ты никогда не ездила со мной далеко на машине. – Виктор неожиданно переменился и даже попытался улыбнуться, как раньше, но улыбка не получилась. А глаза, казалось, сверкнули. Представляешь, как классно ехать куда-нибудь далеко под музыку да еще под кайфом! – и он тут же начал настраивать радио. – Вот…

Обними меня сильней на прощаниеНе сдержала я свое обещание.

Отец в такт закивал головой.

– Папа!?

– Что? Такое не нравиться? Найдем что-то другое.

– Да нет же какая разница. Мы хотели поговорить.

Она поняла, что он решил разрядить обстановку, наверняка резко начал, потому что он задергался. Он и сам это заметил. Его тон, его растерянные движения, взгляд не такой, все это его выдало.

– Да ты права. – Он сбавил звук, и вдруг ведущая с «житомирской волны» объявила: для тех, кто сейчас в пути звучит эта песня… – ты смотри, как будто для нас. – Он посмотрел на дочь, и на его лице сейчас засияла маленькая, но искренняя улыбка. Она не была поддельной. Как у него это получалось, недоумевала дочь, смотря ему в лицо, хотя не первый раз видела, как он мог быстро перемениться.

– Что с тобой сегодня?

– У меня сегодня дивное настроение. Да и в молодости я любил послушать музыку. Бобины, виниловые пластинки и все такое, дискотеки…

– И ты действительно бывал под кайфом?

– Что?

Дочка смотрела отцу в глаза, слегка растянув губы.

– А что? По мне не скажешь? Разве это плохо? Под кайфом не всегда, значит, под наркотиками.

– Это как?

– Это, как в песне, – и Виктор без особых вокальных данных пропел, или скорее проговорил строчки из песни; мы любили сделать вид, будто мы сошли с ума и целый день пускали пыль в глаза с одной лишь целью – дотянуть до ночи и тогда стащить трусы и воскликнуть ура!

– И такое было? – дочь улыбнулась.

– Ну, где-то там рядом.

– Для этого точно нужно было что-то курнуть, или напиться в хлам, – заключила она.

– Стимул, это тоже наркотик. Верно?

Она не ответила, подарив отцу задумчивый взгляд.

– А под настоящим кайфом? Под наркотой?

Виктор, молча, кивнул.

– Честно, – он улыбнулся в ответ, видя, что дочь все также изучающее смотрит – ну, и папаша у меня, думаешь ты. А такой с виду серьезный… – Он надвинул брови на глаза, кривя сам себя.

– Да, именно. Так и думаю, – подыграла ему дочь.

– Бывал, – сказал он через паузу, – лишь однажды, только для того, чтобы снять с себя… – Он замолчал и к нему вернулся прежний облик.

– Что?

– Боль. – Он мельком глянул на дочь. На свою дочь, которую сильно любил и боялся за нее. Скоро ей восемнадцать, а он еще ничего не успел сделать. Ее звали Алла. Это была не его идея дать дочери такое имя, но он был не против, ему показалось, что это сильное имя. Так оно и стало. И Виктор верил в это сейчас. Дочь действительно была сильна духом. И сильной физически. Это она унаследовала у него и этим он гордился. Стройна собой с длинными красивыми ногами, на которые засматривались парни, от отца этого не скроешь и он по-отцовски ревновал. Ее густые черные волосы до пояса, как бурлящий дикий водопад были всегда ухожены, и он так любил прикоснуться к ним, когда обнимал дочь чтобы вдохнуть их запах. А улыбка просто завораживала. Она имела поистине экзотическую внешность, которая притягивала к себе, не было такого парня в школе, кто не мечтал о ней. Ее нежность, обаяние так гармонично переплетались с ее строгостью и серьезностью, что трудно было устоять перед ее очарованием. Но у многих не хватало решительности подойти к ней. Кроме этого, она еще и вкусно готовила, и это бесило многих девчонок. Ее красота сочеталась с дикой энергией. – Душевную боль, – добавил он.

– Что случилось папа?

– Тебе в этом году исполняется восемнадцать, и ты станешь совсем взрослой. Ты и сейчас уже настоящая невеста. Время летит… Еще совсем недавно ты была маленькая и делала маленькие пакости, еще недавно ты ходила в младшие классы и мы вместе учили с тобой уроки… А теперь ты выпускница.

– Я помню, как мне нравилось, когда ты мне рассказывал на ночь сказки, когда я была маленькой. Ине нравилась об оловянном солдатике. Грустная и трогательная.

Отец тянул с разговором, и Алла понимала, что он настраивается, значит, разговор будет серьезный.

– Ты должна мне пообещать, – сухо продолжил он, – этот разговор должен остаться только между нами. – Он посмотрел дочери в глаза. Над ними нависло облако тревоги.

Алла пообещала ему. Виктор снова замолчал. Он провел ладонью по лицу, будто смахивая усталость, и положил ей руку на колено. Алла взяла ее в свои ладони.

– Я жалею, что не успел многого сделать. Я всегда считал, что в этой жизни ничего от нас не зависит. Так и есть отчасти. Всегда, когда я хотел получить от жизни что-то хорошее, заветное я получал, но потом терял безвозвратно. Я жалею обо всем том хорошем, что у меня было, и теперь его нет, и эти потери зависели не только от меня.

– Нельзя себя за это винить, разве сейчас у тебя нет того, ради чего стоило бы жить? Ведь у тебя есть семья, дети, жена. Может, мы живем не лучше всех, но я рада этой жизни, я рада, что у меня такой отец. Я не знаю, какая была бы другая жизнь, и не знаю, имела бы я такого отца, если бы мы жили богато. Я не знаю, какой бы была я.

– Спустя годы, я смирился со всем, и забыл об утраченном. Жизнь продолжается, но об одном я забыть не смог. Не смог забыть самую важную для меня утрату, потому, что ты напоминаешь мне о ней.

Алла вопросительно глянула на отца, поправив свои волосы, спавшие ей на глаза. Отец пустынным взглядом следил за дорогой.

– Виню за это я только себя. И за все свои грехи расплачиваться мне одному, и я не хочу, чтобы они коснулись моей семьи, а особенно тебя.

– Скажи мне честно; это из-за мамы? Я ведь уже не маленькая и вижу, что к ней у тебя никаких чувств нет. И раньше было также. Хоть ты ее никогда и не обижал, но и не любил.

– Да, – Виктор кивнул. – Но не совсем. Я мог бы бросить ее. Но не сделал этого.

– И почему же ты этого не сделал?

– Как я мог оставить тебя? Ты была и остаешься единственной частичкой в этой жизни, ради которой я живу. Сейчас, когда ты взрослая тебе будет легче разобраться в жизни, и для этого я хочу тебя подготовить и научить многому за очень короткое время.

– Ты ждал, когда я стану взрослой, и теперь решил уйти?

– Нет. Я буду с тобой, до последнего своего дыхания, – успокоительно сказал Виктор и сердечно глянул на дочь.

– Так почему за короткое время? Что за загадки папа? Скажи уже, наконец.

– Я болен, – сухо произнес он.

Алла мгновенье смотрела на отца.

– Все болеют, но потом вылечиваются. И с тобой все будет хорошо. Ты ведь должен меня замуж отдать. – Она попыталась выдавить улыбку, но вышла лишь горькая ухмылка.

Алла знала, раз отец сказал, что болен, значит, болен серьезно и неизлечимо. Она не могла поверить в его слова, но почувствовала, как на глаза накатываются слезы. Виктор резко нажал на тормоза. От внезапного торможения они подались вперед, подпрыгнув на сидении.

– Я не доживу до того дня, когда увижу тебя настоящей невестой, а так хотелось бы. – Голос его звучал шатко. Он сдерживал себя, чтобы не заговорить еще горестней. Он старался не смотреть дочери в глаза. – У меня рак.

Алла закусила себя за губу, широко раскрыв глаза. Слезы тоненькими каплями образовали ручейки на обеих щеках, а так хотелось их удержать, не показывая свою слабость. Она не сдержалась и бросилась отцу в объятия. Он бережно обнял ее, застыв на сидении. Алла тяжело всхлипывала, крепко сжав своими ладонями сильные отцовские плечи, а он гладил ее по волосам, касаясь их кончиком носа, как раньше.

– Жизнь продолжается, – успокаивал он.

– Это не правда, – сквозь слезы звучал ее голос. – Ты не болен.

Виктор отслонил ее от себя, глянув душевно в ее заплаканные глаза.

– Это не правда, – повторила она.

– Нам надо ехать. – Он смахнул с ее щеки новую сбегавшую слезу и взялся за руль.

– Скажи, что это не правда!

Виктор молчал, держа руку на коробке передач. Мотор «волги» тихонько клокотал, дожидаясь команды.

– Это не самое страшное, – вдруг сказал он с холодностью и тронулся с места. – Ты поплачь дочка, поплачь. Ты должна выплакаться и больше не плакать. Я не знаю, насколько меня хватит, поэтому оставшиеся дни я не хочу видеть тебя со слезами. Все время пока я буду с тобой я не должен давать тебе повода для слез. Это будет мешать нашей учебе. Помнишь как в младших классах? У тебя что-то не получалось и ты в слезы, а потом совсем ничего не получалось. Но потом, когда ты успокоишься и сама возьмешься за дело, то бывало, сидела до глубокой ночи пока не осилишь задачку. Я тебя не трогал и не мешал. Я знал, что ты справишься. Этим ты мне и нравилась за свою напористость. У тебя и теперь все получится. Я знаю. Я мог тебе не рассказывать о болезни, но ты должна знать все. А это далеко не все. Это еще только начало. Ты должна научиться воспринимать все своей душой и сердцем, ведь это ждет всех нас когда-нибудь.

– Но тебе же еще жить и жить! И почему – ты?

– Я грешен.

– О чем ты говоришь? Есть люди, которым действительно нет места на этой земле. Но ты то?

– Я грешен не только перед богом, но и перед тобой. Для меня это самый наибольший грех.

– Как же ты можешь быть грешен передо мной, когда ты единственный человек, который любит меня больше всех, и я счастлива, что имею такого отца, единственную отраду и этого ты хочешь лишить меня. Как же я смогу быть счастливой, утратив тебя?

– Ты многого не знаешь обо мне.

– И пусть. Чтобы это ни было, ты делал правильно. Если человек делает что-то правильно, хоть преступая при этом закон, в этом и заключается его истинный характер. Так ты меня учил. А у нас закон один – кто богаче, тот и прав. Разве это правильно? И так многие пользуются этим и они не грешники?

– Все так, но не в моем случае. Ты возненавидишь меня, когда узнаешь все. Но перед этим, я хочу, чтобы ты мне пообещала. Как бы ты не восприняла всю правду, ты должна довериться мне и научиться многим урокам, которым я тебя научу. Это нужно будет для тебя, как для главной защитницы семьи. На Дениса надежд я не возлагаю. Не потому, что я люблю тебя больше, потому что ты умнее, ты сильнее, и ты думаешь, как я. А это самое главное.

– Какой бы правда не была, ты будешь для меня таким же любимым и родным.

Виктор посмотрел на дочь, на ее застывшие на щеках слезы. Нажал на гашетку, и «волга», задрав передок, понеслась с еще большей скоростью. Под ногами почувствовалась сила.

– Все случилось в восемьдесят пятом году, когда тебе был всего годик. Всего год моей счастливой и несчастной жизни. – Он отчаянно улыбнулся, припоминая те времена. – Я даже сейчас помню тебя маленькой. Прямо стоишь у меня перед глазами в сиреневом комбинезончике и неуклюже перебираешь ножками, расставив руки, а я со своими распростертыми иду к тебе навстречу.

– Почему только год, что случилось потом?

– Я потерял веру в людей, веру в жизнь оставалась в моей душе только надежда.

Алла прижалась к двери и устремила взор к небу. В вышине парил воздушный змей.

– Да – а, – протянул отец, тоже увидев змея. – Кому-то сегодня лучше, чем нам.

Алла посмотрела на отца ясно и проницательно. Глаза все еще были красными от недавних слез.

– Что было потом?

– А что потом… – он вздохнул и на той же ноте продолжил. – Я долго гулял, считал себя красавцем. Девчонки липли ко мне, и я был к ним неравнодушен. Не мог удержаться при виде красотки. Но моя воля не распоряжалась мной, я весь зависел от своей семьи. Нет не от родительской, от нашей общей. Я не мог жениться на девушке, которую бы выбрал сам. Мог только выбрать из нашей семьи, но не на стороне. Была тогда в нашей семье одна девушка. Ее звали Катя по прозвищу Дикая. Все так и называли ее Катька Дикая. Вот она то и бегала за мной. Родители мои поставили передо мной выбор – или я нахожу себе девушку, а нет, женят на Катьке Дикой. Я разгулялся не на шутку. В семье у меня был неплохой авторитет, и мой отец не раз просил остепениться и поумнеть. В будущем я мог занять место главы семьи, пророчил он мне. Катька, конечно, была жгучая красавица кровь с молоком. Ее формы набрали тон возбуждающей высоты, и красота ее достигла пика совершенства. Она была скороспелкой. Быстро созрела и стала постепенно набирать на себя килограммы. Удержать скороспелую красоту оказалось ей не под силу. Но меня не это смущало, ее формы ее не портили, в свои девичьи годы она стала красивой зрелой женщиной аппетитных форм. Конечно, для меня девушка должна быть девушкой, но все же Катьку портил ее несносный характер. Она мне была сродни, какой-то черноротой бабой. Ох, как она бесилась, когда видела меня с другой.

Виктор замолчал, растянув губы в задумчивом сожалении. Алла его таким никогда не видела.

– Прошло два года, может быть, три точно не помню, Катерина вышла замуж, оставив меня, наконец, в покое, поняв, что со мной ей ничего не светит. Какая-то временная свобода наступила вновь для меня. С родных уже никто не тыкал пальцем и не упрекал в женитьбе. Как-то, правда, брат отца сожалеющее сказал: ох, какую ты бабу потерял. И снова под флагом свободы я начал разгуливать. В то время, когда Катька бегала за мной, был период, когда я остепенился и призадумался о женитьбе, представляя себя семейным человеком, но потом все снова закувыркалось. Мать с отцом забили тревогу. Они во что бы то ни стало, хотели меня женить, чтоб я не пропал. Но в один день мать забежала в дом встревоженная, напуганная, а за ней папин брат. Он сказал с порога, что забрали отца. Мать не могла вымолвить и слова. Она присела под стену и тихонько причитала. Я понял, что жизни у нас здесь не будет. Отца приговорили к смертной казни, и уже через несколько дней после приговора мы покинули Ужгород.

– Ты никогда не рассказывал, что раньше жил там.

– Да дочка, не рассказывал. Пришлось вот только сейчас. Там я провел свою бурную молодость. Я уезжал со слезами на глазах. Мне нравилось то место, где мы жили. У нас был свой небольшой дом в старом городе. Хороший дом. Может быть, ты когда-нибудь побываешь там.

Алла растянула губы, пытаясь улыбнуться. У нее все нутро горело от всего услышанного от отца, и она знала, что это еще не все. Все самое страшное еще впереди.

– С запада мы поехали на север. Брат отца поехал с нами, чтобы помочь нам устроиться. Мне тогда было двадцать восемь лет. Но и на новом месте нас преследовала эта душевная ноша, и куда бы мы ни поехали, она повсюду была бы с нами. Я это знал. Мы срослись с этой ношей. Иногда приходили такие моменты, когда хотелось остановиться, особенно, когда я осознавал, что делал. Но досадней всего становилось за то, что я не мог этого сделать. Я не мог остановиться, потому что это мой способ жить. Наш способ жить, существовать. Поэтому мы поселились здесь, в сельской тиши.

Виктор тяжело выдохнул и погладил рукой у себя под правым подреберьем, стараясь не выдать на лице боль.

– С тобой все в порядке?

Виктор, молча, кивнул.

– Это печень дочка. Печень… – Как ему не хотелось покидать этот мир именно сейчас, когда его дочь на глазах превращалась в настоящую красавицу, и именно сейчас ей нужна была его поддержка. – Главное Алла, оставайся сама собой до самого конца, даже в самые трудные минуты. Это и будет твоим собственным я. Твоя интуиция укажет тебе место, где ты сможешь обрести покой, а душа с сердцем укажут человека, на которого сможешь положиться. Иногда обстоятельства смешивают твои чувства, и ты не знаешь, как правильно поступить, погружаясь в эмоции, их просто не слышишь. Не допусти этого. Однажды я приобрел все. У меня были деньги, машина, любимая женщина. Меня захлестнула волна самоуверенности, и она меня же погубила. Я расслабился, посчитав себя баловнем судьбы. Я наслаждался, я упивался в огненных страстях любви. Рядом была всегда она – любимая женщина. Особенно я был счастлив, когда она родила тебя.

– Ты о ком папа?

– О твоей матери. О твоей настоящей матери. – Он достал с бардачка небольшой коричневый блокнот, зашарпанный временем и протянул дочери. – Открой, – сказал он.

Алла бережно открыла блокнот. С внутренней стороны обложки была вставлена фотография молодой девушки. Ее темные волосы спадали на плечи, а карие глаза были так похожи своими раскосами на глаза Аллы. Дочь резко глянула на отца.

– Это твоя мать, – не глядя на дочь, сказал он.

– Где она сейчас?

Отец отрицательно покачал головой.

– Ты не знаешь?

– Ее нет.

Его лицо побагровело и, казалось, задрожали губы. Но взгляд оставался прежним, четким. Перед дочерью он не хотел пускать слезу.

– Ее больше нет, – сухо ответил он, сглотнув комок слюны.

– Что с ней случилось?

– Я бы никогда тебе об этом не рассказал, если бы не болезнь.

– Мы же с тобой об этом договорились.

Алла знала, что он расскажет все, потому что он готовился к этому. Ему не только нужно было рассказать, но и хотелось, чтобы кто-то выслушал все то, что он так долго держал у себя внутри.

– Да, я знаю. Я хочу уйти с этого мира, покаявшись перед тобой. Ты меня выслушаешь и осудишь. Мне очень важно, как ты это воспримешь, но и какими бы не были твои выводы, я почувствую себя облегченным и раскаявшимся. Мне уже легче, когда ты, наконец, познакомилась со своей настоящей матерью, хоть и таким способом.

Алла вернула свой взгляд на фотографию. Сердце вдруг так сильно сжалось от душевной боли, что снова захотелось заплакать.

– Я познакомился с ней, когда мне было двадцать девять лет. Она приезжала в деревню к бабе с дедом. За год жизни в деревне, я знал почти всю местную молодежь, все основные места их сборищ. Тогда клуб был переполнен молодежью. Приходили и с соседних деревень, и приезжих было много на выходные, а особенно в летние каникулы. Ее я заметил в клубе, как то неожиданно для себя. И что-то в душе заиграло такое необъяснимое, что я тут же решил подойти к ней. Начался медленный танец, середина зала опустела. Она стояла напротив меня по другую сторону, и мы оба встретились взглядами. Я сразу влюбился в нее. Она была необычной, выделялась среди всех в зале. Я пригласил ее на танец. Затем провел ее домой к деду с бабой. Мне не хотелось ее отпускать, так ее губы меня влекли к ней, что я почти ничего не говорил, только смотрел за их шевелением, когда она говорила, когда улыбалась. Все-таки мы разошлись без поцелуев. Это был первый день нашего знакомства. Она была моложе меня на одиннадцать лет, и звали ее Лена, – добавил через паузу Виктор.

Алла не отнимала взгляда от отца. Ее захватил этот рассказ. Виктор заметил, как дочь с вожделением слушает.

– Я боялся втягивать ее в свою жизнь, но и боялся потерять. Не прошло и дня, как я почувствовал, что не могу без нее. Неделя казалась мне годом. Я не мог дождаться следующих выходных. Отступить от нее при этом сохранить свое мужское я в семье и дать понять самому себе, какая у меня сила воли это было бы глупо. Чувствуя все свои мужские и природные желание к женщине и не раскрыть их – это посмеяться над самим собой. Это было бы верхом самолюбия. Другое дело, завоевать ее, завлечь, заманить к себе и удержать у себя всеми своими чувствами, своей мужской природой, вовлечь ее в свою жизнь, дать ей все самое важное и сохранить при этом свой статус в семье, статус в жизни, вот это было похвалой. Так я и решил. Я был рад, что пришел к такому решению. Не испугался трудностей, которые я знал, будут. Не испугался, что меня могут отвергнуть, я зажил теми хлопотами, без которых жизнь не имела бы смысла. Я зажил заново, у меня появился еще больший интерес к жизни. У меня выросли крылья. Твоя мама была именно той женщиной, ради которой я был готов на все. Она создала во мне стимул к жизни.

Отец посмотрел на Аллу. По лицу пробежала тень улыбки. Дочь не удержалась и покорилась этому секундному отцовскому обаянию и улыбнулась вслед.

– Вот на этой самой машине я ездил с твоей матерью. Тогда она у меня уже была. Купил за свои кровные деньги. Только тогда она была синего цвета.

– Почему же перекрасил в черный?

– Когда твоей матери не стало, вся жизнь для меня превратилась в черное пятно. Я перекрасил и машину, и свою душу.

Виктор замолчал. Алла легонько коснулась рукой его плеча.

– Раньше со мной такого не было, – сказал он.

– Тебе не было кому рассказать об этом.

Ты права, – он погладил ее по руке.

– Это ведь не самое страшное в жизни?

– Не знаю. Но от этого очень больно, и рана сидит так глубоко, что ее не залечить.

Алла свободно откинулась на спинку сиденья, раскинув в стороны руки.