Эйдос непокорённый

Теперь я оторопело разглядываю место травмы. Куда она делась? Что случилось? Неприятное ощущение осталось, но ничего не видно! Неужто вода помогла?

– Что именно ты трогала? – Мастер Гиллад цокает, оставляет мою руку, думает. Дурной знак.

– Ничего. – Нервно мотаю головой, и мне становится не по себе. Неужели Батья-Ир права и это опасная метка? – До самой арки. Там были символы из камня.

Я тронула их, и появились стрелки на полу, а потом открылась комната с искрой. Святые баркаты!

Он задумывается, морщится, стареет на глазах, хотя ему и без того сто восемьдесят.

– Это невозможно, – бормочет он себе под нос.

– Чего невозможно, Мастер Гиллад? – Я даже не могу пошевелиться от оцепенения, как тогда, на площадке под дождём.

– Того! – Он хватает меня за руку, тычет в нос моим же запястьем и сокрушается. – Оно нашло тебя.

Выдёргиваю руку из его сухих пальцев, стараясь выглядеть спокойной, но это трудно, его реакция пугает.

– Это отметка Демиургов? Всё как сказала Батья-Ир?

– Отметка. Да. Она должна вернуться в Башню.

– Ну и хорошо! Мастер Гиллад, ты можешь её вытащить? – Слышу, как дрожит собственный голос, и стараюсь взять себя в руки. – У тебя ведь с собой инструменты?

Я оглядываюсь, ищу его сумку. Где он её бросил? Там всегда лежит пенал-скрутка для первой помощи.

– Хочешь убрать эту штуку? – Он снимает очки, протирает стёкла подолом балахона. – Её и правда лучше бы вытащить, пока она тебя не убила.

– Убила? – Холодок пробегает по позвоночнику, и редкие волоски на руке становятся дыбом. – Да что в ней такого? Просто вырежь её!

Я с ужасом представляю, что крови будет много, и меня мутит от одной мысли.

– Думаешь, всё так просто? – ворчит старик. – Сама взгляни.

– Но я ничего не вижу. Может, оно ушло?

– Может. И что ты собралась вырезать?

Он прав, но мне всё ещё не нравится его настроение. Мы не увидели искру.

– Выходит, оно прячется где-то внутри? Оно правда меня убивает? Но как?

– Демиурги решили прибрать тебя. Вот как. Мне жаль, Рыжик. – Он поднимается. – Мы не имеем права даже прикасаться к священному артефакту.

– Неужели ничего нельзя сделать?

Что-то душащее сдавливает горло, и я лишь наблюдаю, как он качает головой и уходит, оставляя меня наедине со страхами.

Пульс стучит в висках, хочется забраться на вершину Башни и закричать. Чувствую себя, как дирижабль с пробитым баллонном с комичных рисунков Макса – стремительно несущейся к земле и совершенно неготовой к удару. Нужно успокоиться, собраться, подумать – это всё, чем я могу себе помочь. Вдох-выдох.

Не выходит. Брожу из угла в угол, думаю, как убедится, что метки нет или избавиться от неё и оставить Совету меньше поводов для обвинений. Кого позвать на помощь?

В любом случае я стану изгоем. Если мастер Гиллад оправдает меня, и если доживу. Меня начнут избегать. Так себе перспектива. Спасибо Макс, надеюсь, тебе там икается. Никакого больше Архива, где я записываю, подшиваю, сохраняю рукописи, а в перерывах пробираюсь в обсерваторию, чтобы разглядывать космос в телескоп и рыться в сведениях о тех, кто искал способы покинуть обитель. На моё место назначат святошу, который понятия не имеет, с какой аккуратностью нужно подходить к хрупкому наследию предков: знаниям об Эйдосе, древней литературе. Меня отправят чистить сортиры и баркачьи загоны, пока эта непонятная штуковина будет меня убивать.

Мороз пробегает по коже, я осознаю, что изо всех сил царапаю уже саднящее запястье. Дверь открывается снова, на этот раз Зелиг. Не вовремя, как всегда. Пока он проходит, замечаю за дверью дежурного. Хорошо. Будет кого позвать, если что.

– Как проходит твоё заключение, Рыжуля? – улыбается он.

– Тебе-то какое дело?

– Волнуюсь за тебя. – Он трогает моё лицо, но я отшатываюсь. – Что-то ты мрачная. Веснушки совсем побледнели.

– Надо было отпустить меня, а то теперь изведёшься от волнений.

Я скрещиваю руки на груди и жду, когда он уйдёт.

– Знаешь, я, наверное, мог бы. Но ты же не поверишь, если я скажу, что твой б… – Он запинается, но быстро продолжает: – Твой Макс в том мире тоже преступник, и я серьёзно опасался за твою жизнь.

Конечно, не поверю. Сплошная ложь вокруг.

– Зачем ты пришёл? Я уже сказала, что не соглашусь на твоё предложение.

– Даже сейчас? Когда ты узнала про метку? – удивляется он.

– Ты тоже думаешь, что она меня убьёт?

Он пожимает плечами.

– Ты же хочешь жить?

– Тебе удалось очаровать всё сестринство. Так иди со своими предложениями к тем, кому они нужнее. К Булке, например. Ты ей нравишься, она с радостью выслушает все твои байки про охоту на страшных зверей. Как ты их называешь?

 Зелиг хмурится. Ответ меня не интересует. Названия этим «изворотливым и опасным» тварям он, похоже, придумывает сам. Но главное, девчонки ведутся.

– Булка это та твоя стервозная подружка? С ней достаточно щёлкнуть пальцами, это скучно, – ухмыляется он. – Я хочу тебя.

– Так для тебя это вызов? Добиться невозможного для галочки в списке? Зря стараешься.

– Разве? Чем этот Макс так тебя привлёк? Посмотри, где ты из-за него в итоге.

– Проваливай! – сержусь я.

– Погоди. Я ведь могу тебя вытащить.

– Ты не спасёшь меня от суда и тем более от смерти.

Он оглядывается на дверь, подходит вплотную и склоняется к моему уху.

– Только я могу увезти тебя во внешний мир. Это будет честная сделка. Последние дни проведёшь свободной.

Врёт, Зелиг не станет рисковать своим положением.

– С тобой? Лучше сдохнуть здесь, – сердито ворчу я.

Он изучает меня, словно видит впервые, на его лице ни тени обиды – знал, какого ответа ждать.

– Я отправляюсь на поиски твоего любовничка. Вчера была страшная непогода, надеюсь, он убился где-нибудь в горах. А если нет, тем хуже для него.

Наверное, я должна бы испугаться за Макса, ведь Зелиг прав, в непогоду он мог потерять контроль над машиной и разбиться, но я не волнуюсь, а лишь отгоняю мысль, что Макс получит по заслугам. Ведь несмотря на подлость, он не заслуживает смерти.

– Ты пытаешься задеть меня этими словами?

– Я хочу, чтобы ты подумала ещё раз. А когда вернусь, сказала мне свой положительный ответ.

– Если и доживу, мой ответ не изменится.

Он ехидно улыбается и вдруг хватает за плечи и обслюнявливает мне губы. Я с трудом отпихиваю его.

– Шнод!

Он уходит, довольно похихикивая.

Я иду к воде и мою лицо и рот. Лучше умереть, чем воспользоваться его предложением. Да и кто ему позволит меня увезти? Он едва получил ранг, к тому же Доверенные не летают во внешний мир поодиночке, и остальные уж точно не одобрят такую затею.

На дворе вечереет, погода наладилась, и сегодня будет ясная ночь. Но в келье слишком темно, свет, который принёс мастер Гиллад, давно погас. А я хочу убедиться, что грёбаная отметка и правда исчезла. Мы не видели, как искра покидала моё тело, но вдруг пропустили или не заметили, и смерть мне уже не грозит? Чтобы добыть больше света, придётся забраться на статую, поближе к дыре в потолке, туда, где Близнецы сверлят скромным лучиком отполированную до зеркального блеска безликую башку Демиурга. Искристые вкрапления на крыльях рассеиваются цветными звёздами по полу, стенам и по мне – особенность неизвестного материала, из которого высечен истукан. Этим явлением можно любоваться, когда в жизни всё хорошо.

Здесь не самый большой истукан, но в сидячем положении он достаёт почти до потолка. Вот только лезть на него считается святотатством. Если застанут, неприятностей не оберёшься. Но хуже уже не будет.

Снимаю обувь, забираюсь на его колено, ухватившись за локоть. Идеально выточенный из камня антрацитовый корпус лишь местами одет звёздным светом. Демиург совершенен, а совершенство незачем прятать под балахонами. Поверхность немного скользкая, но я осторожничаю.

Забравшись на его широкое плечо, я оказываюсь прямиком у башки. Вот и дыра в потолке, а кусочек вечернего неба, заглядывающий в неё, старается быть для истукана лицом. Демиург привык хмуриться тучами, улыбаться светилом и плакать дождём, но теперь он примеряет черты человека, забравшегося на его плечо – моя рыжая морда маловата по отношению к его голове и смотрится комично, вспухшие красные веки – ореол печали вокруг бледно-голубых глаз – не подходят его величию, как и шрам от ожога на шее, который оставила мне Батья-Ир. А вот сувенир из Башни ему подойдёт. Только он и правда исчез, словно испугался Мастера Гиллада.

Сижу на истукане, долго смотрю на запястье – на вид ничего. Может, и правда исчезло? Нет метки – Батье-Ир будет нечего предъявить в суде, и никакого приговора не будет, кроме стандартного наказания. Но лишь прикоснувшись к руке, я чувствую что-то под кожей. Странное ощущение, словно жилы встали поперёк и замкнулись по кругу. Но это не круг, а какой-то многогранник со сглаженными углами, что-то совершенно противоестественное. Тревога холодком забирается под кожу. Как такое возможно? Забывшись, я поскальзываюсь, даже не успев сообразить, ударяюсь об пол, и в глазах темнеет.

Я на свободе, на вершине мира. Воздух прохладный, ветер в лицо.  Вдалеке огромный город, который ничуть не удивляет. Я просто стою и смотрю, как шпили сотен зеркальных башен впиваются в облака, как вены галерей опутывают их тонкими трубами, а по ним, словно кровь, бежит городская жизнь; огни на платформах мелькают и светятся, движется транспорт, люди, и весь город, словно искусственный организм, дышит, живёт. Много миллионов душ. Я знаю все улицы и проспекты, парки и сады. И также знаю, что этот город мёртв. Почему? И вдруг слепящая вспышка, ударная волна, серая взвесь замирает в воздухе и проливается пыльным дождём на зелёные просторы. А мне так больно, словно в груди выжгли дыру.

Подскакиваю от едкого аммиачного запаха. Я уже видела этот сон!

Вокруг полумрак. Шорох балахонов по соломенной циновке, запах микстур – это Мастер Гиллад прикладывает холод к моей голове, ворчит. Батья-Ир тоже здесь. Стоит и недовольно смотрит на меня.

В голове шумит, никак не могу прийти в себя после сна, в этот раз сложнее прогнать наваждение, собраться с мыслями. Видение слишком яркое, живое, словно я перенеслась в другой мир и стояла там на холодном ветру, наблюдая, как целый город вспыхнул, превратившись в пыль. Кажется, будто песок захрустел на зубах. Но откуда это взялось? Города подобных масштабов и конструкций невозможно вообразить. В архивах нет похожих картинок. Этот сон уже во второй раз оставляет горькое послевкусие, словно вместе с городом погиб дорогой мне человек.

Бывшая наставница выставляет мастера Гиллада и требует внимания к себе. Не думала, что она вернётся, к тому же одна. Я поднимаюсь. Рядом лежит мешочек благовоний, набор для маваара и смена одежды: ритуальное белое платье, расшитое золотым растительным орнаментом с глифами, плотный балахон. Для суда. Приторный запах цветов, что добавляют в стирку, обволакивает келью, заглушая терпкие курения из древесной коры и скорлупы орехов

– Уже началось? – ехидничает Батья-Ир, подбрасывая благовония на угли.

– Что началось?

Я вздрагиваю при воспоминании о странном ощущении и тут же хватаю себя за запястье. Метка спряталась под кожу, но никуда не делась. Словно какой-то паразит. Пожалуй, это верное название для отметины. Ведь то, что поселяется в чужом организме и питается им, убивая, называется именно так. Возможно, эту дрянь всё-таки удастся вытравить и вытащить?

Батья-Ир расставляет на доске шесть глиняных чашечек, разливает по ним горячий маваар, и один только сладко-терпкий запах кружит голову. Чего это она удумала? Нам не о чем откровенничать.

Чтобы высказать всё, что я думаю, не нужен маваар.

– Хотите подлить мне яду?

Батья-Ир удивляется и даже сердится. Ведь как я могла подумать о ней такое? Она усаживается, берёт две чашечки, одну протягивает мне.

– Поговорим по душам.

– О чём? – Я принимаю чашечку.

– Хочу понять, что у тебя на уме.

Она откидывает капюшон, и взгляд притягивает её сложная причёска из переплетения сотен седых кос. Безымянные сёстры трудились над ней полдня, не меньше.

– Могу рассказать и так.

– Нет. Так ты не будешь достаточно откровенна.

– Но вы же надаёте мне оплеух за откровенность.

– Обещаю сдержаться. Суд уже завтра. Я хочу попытаться тебя понять.

Завтра? Так быстро? Ощущение, словно от меня хотят поскорее избавиться. Надо выяснить, почему.

Она проглатывает маваар, я повторяю за ней. Тягучий креплёный напиток согревает желудок, во рту сладко, в голове лёгкий алкогольный дурман – моментальный эффект натощак.

– Вы не умеете любить. Как вы меня поймёте?

Ох, началось. Я больше не управляю своим ртом, как, впрочем, и она. Может, и мне удастся что-то выяснить про паразита на запястье?

– Ошибаешься. Всё, что я делаю, – из любви к народу.

– Или к себе?

Она старается сдержать эмоции и проглатывает вторую чашечку напитка. Я воздерживаюсь, если приму оставшееся, то свалюсь на месте.

– Обвинений много, – продолжает Батья-Ир, проигнорировав мой комментарий. – Всё гораздо серьёзней, чем ты себе представляешь. Совет непреклонен. Они хотят принять меры в назидание остальным. Но я не буду пугать тебя преждевременным решением.

В висках стучит пульс, как ритуальные барабаны, которые предстоит услышать. Но догадаться нетрудно – реинкарнация. Это смерть. Но здесь принято считать, что это путь к новой жизни, что я умру, а прежняя душа перевоплотится в новом теле, ведь это будет моё тело, только новорожденное.

– Весьма великодушно с вашей стороны. Спасибо, что постарались не напугать.

У Батьи-Ир от недовольства вздрагивает верхняя губа.

– Ты моя самая неудачная воспитанница, – говорит она, хотя ей не нужен напиток, чтобы лишний раз напомнить об этом. – Зря я надеялась, что ты усвоишь мои духовные уроки, пойдёшь по моим стопам, дашь обеты Безымянной сестры.

Ещё больше бестолковых молений и служений молчаливым Демиургам я не переживу. За время, потраченное на эти бессмысленные занятия, можно переписать весь архив.

– И стану жить во лжи?

– Если люди узнают про мир за стеной, мы потеряем Аллидион, а это единственное безопасное место на Эйдосе. Оглянись, мы живём в гармонии, у нас есть всё – чистый воздух, вода, продукты. Вера объединяет нас. А там за всё это приходится бороться. Люди злы и постоянно воюют друг с другом.

Вот и пошло откровение Батьи-Ир. Впрочем, она не сказала ничего неизвестного мне, я и так подозревала, что за стеной есть люди, а теперь она это просто подтвердила.

– Может, нашим людям стоит предоставить выбор, и они сами решат, что для них лучше?

– Ну хватит! Это уже перешло все границы! – рявкает она и прищуривается. – Ты же не настолько глупа, чтобы бездоказательно ляпнуть о внешнем мире на суде?

Вот теперь я узнаю свою собеседницу – приказывать в её духе. Но она права, без доказательств мне никто не поверит. Батья-Ир скажет, что у меня слишком яркое воображение, народ посмеётся, и на этом веселье закончится, а приговор останется. Но ведь невозможно, чтобы из двух тысяч человек, живущих в Аллидионе, о жизни за стеной догадывалась только я. Может, хоть кто-то задумается о правде, в случае, если мне будет уже нечего терять, если суд, как она полагает, приговорит меня к реинкарнации? А он ведь приговорит, потому что в свой прошлый визит Батья-Ир ясно дала понять, что управляет судом и хочет от меня избавиться.

Эта мысль оглушает меня, в глазах темнеет.

– Раз уж вы всё равно заткнёте меня навсегда, – с трудом выдавливаю я догадку, которая не укладывается в голове, – может, объясните тогда, что это за метка? Почему вы считаете её плохим знаком?

Она берёт чашечку и вкладывает мне в руку. Свою выпивает и ждёт, пока я последую её примеру. Не хотелось, но выбора нет. Напитка всего на глоток, и у меня перед глазами плывёт довольная физиономия Батьи-Ир. Вряд ли она пьяна настолько же. Напряжение проходит, мышцы расслабляются, я даже успокаиваюсь, словно все беды разом улетучились и мне не грозит страшный приговор.

– Метка – это артефакт Демиургов. Древний, как сама жизнь. Ни один смертный не имеет права прикасаться к нему, пока не станет Верховным Обаккином, и тем более его нельзя выносить из Башни и осквернять грязными словами.

Это я уже и так поняла.

– А если её больше нет? Если она покинула меня?

Как и понятных эмоций на лице Батьи-Ир. Она молча хватает меня под локоть, заставляя подняться и пройти с ней к двери, выталкивает во двор, залитый ярким светом, и отводит подальше от дежурного. В её движениях проскальзывает не полностью сглаженная алкоголем раздражительность, но мне всё равно.

Как же хорошо снаружи! Набираю полную грудь свежего воздуха, не могу надышаться и налюбоваться надоевшими видами. Слева в скалах шумит водопад или это шум в моей голове? В кронах деревьев ветер гоняет садовых птиц, они чирикают, не переставая. Оказывается, после тёмной кельи по всему этому можно соскучиться.

Прямо над нами, вопреки природной гармонии, возвышается антрацитовый гигант не из мира сего – Башня, наградившая меня паразитом. Паруса открыты, повёрнуты к Астре – неизменный центр Аллидиона. Бывает, хочется зажмуриться, открыть глаза и увидеть другой пейзаж. Но вместо этого перед глазами, как всегда, рукотворными сталагмитами торчат жалкие здания, такие же антрацитовые, как и сама Башня. Вот только высотой с ней не сравнится ни одно: самое высокое – мой любимый архив, пять этажей. Рядом на холме Обсерватория, чуть в стороне двухэтажная клиника и жилые башни-карлики в ограждении скал. Под тенью соединительных галерей прячутся цветущие сады, где прохлаждаются святоши, и храм, вырубленный в скале. Пейзаж всегда одинаков, даже люди не меняются, носят похожие балахоны и реинкарнируют после смерти, заново возвращаясь сюда.

– Смотри теперь. – Батья-Ир привлекает моё внимание к запястью.

А я уже и забыла, зачем мы здесь. Задираю рукав, и то, что вдруг показывается из-под него, заставляет меня вздрогнуть: шестигранная фигура величиной с отпечаток большого пальца прекрасно видна. Она под кожей. Трубчатая, как вена, такая же голубоватая. В лучах светила искрится серебристыми искорками по граням. Я только успеваю открыть рот от удивления и задуматься: что за странная геометрия? Почему её отлично видно при дневном свете, а при искусственном нет?

– Это… это что за шнод? – вырывается у меня. Даже маваар отпускает, и я теперь понимаю реакцию Мастера Гиллада. Плохо дело. – Артефакт можно удалить?

Батья-Ир морщится, я жду оплеуху за ругательство, но она обещала сдержаться, поэтому просто толкает обратно в келью, в душный полумрак. Мы останавливаемся как раз под истуканом. Она вздыхает и натягивает маску снисходительности.

– Мастер Гиллад не станет ничего удалять. Совет не одобрит дерзкого вмешательства в волю Демиургов. Ведь если Они тебя отметили, значит, решили тебя призвать. Ты отправишься к Ним. А если мастер не послушается, Демиурги его накажут, а суд не допустит к твоей защите.

– Значит, эта штука меня убьёт? Так я попаду к ним? – Язык с трудом поворачивается, чтобы это произнести, и осознание неизбежного отрезвляет меня. – Когда? Сколько мне осталось?

– Кто знает. На всё Их воля, – задумчиво произносит бывшая наставница, пожимая плечами. – Если начались странные галлюцинации или необычные, из ряда вон сны, потери сознания, вот как сейчас, то считай, твои дни сочтены.

Меня пробирает ледяная дрожь. Эти сны про странный город как раз начались после появления артефакта. Но сознание я потеряла потому, что упала со статуи. Или нет?

– Почему же они не убили меня сразу, чтобы забрать к себе? Зачем я им вообще?

– Может, хотели преподать урок? Чтобы ты в Них поверила?

Батья-Ир собирает набор для маваара и разворачивается, чтобы уйти. Я стою в полном замешательстве.

– Не трать время зря, – бросает она через плечо. – Молись. Очищайся. Сделай хоть что-нибудь правильно. – Она подходит к двери и распахивает её. – Утром придут сёстры и подготовят тебя к суду.

Я вздрагиваю от хлопка двери. Единственное «правильно», которое я знаю, – это архив. Там могут быть ответы. Если бы я могла туда попасть, чтобы порыться в исторических фолиантах, то поискала бы про необычные артефакты. Обычные не лезут людям под кожу и не принимают шестигранную форму. Наверняка за всем этим нечто большее, чем рассказала Батья-Ир. Она явно что-то не договаривает. Вот только мне не выбраться из кельи и не попасть в архив. Можно кого-нибудь попросить, ну а толку? Лучше избавиться от этой штуки. Но я не смогу это сделать сама, даже будь у меня инструменты и дневной свет. Неужели я в безвыходном положении?  Этого не может быть, Батья-Ир сказала, что утром придут сёстры, вот они мне и помогут.

Глава 4. Амфитеатр

Дверь нараспашку, яркий утренний свет пронзает тюремный полумрак, дразнит свободой, но ведёт он вовсе не к ней: снаружи свита Батьи-Ир и четверо Безымянных, готовых сопроводить меня на суд. Моих подруг среди них нет, и хорошо, что они не поддерживают всё это, но поддержка Булки сейчас бы не помешала. Сердце подпрыгивает, с каждым шагом становится труднее дышать, и я останавливаюсь у двери, провожая взглядом трёх сестёр, которые отказались помочь мне избавиться от артефакта. Даже разговаривать не стали, обращались со мной как с куском баркачьей лепёхи, словно им противно прикасаться ко мне. Что наговорила им Батья-Ир?

Так и стою у выхода, не могу двинуться дальше. Дело не в узком воротнике до подбородка, сжимающем горло, не в чёрной маске, что едва пропускает воздух, и даже не в тяжёлом наряде из плотной белой ткани до пола. Дело в дурном предчувствии.

Пока колеблюсь, один из четвёрки одинаковых балахонов снаружи отделяется и подходит ко мне. Мирим испуганно таращится на церемониальную маску без лица и дурацкое нагромождение кос на голове, которое целый час сооружали сёстры с каменными лицами. В руках Мирима оковы.

– Рыжик, прости, я не хотел.

– Она заставила тебя? – Собственный голос из-за маски звучит неузнаваемо.

Лучше бы надели мне мешок на голову, сквозь него дышать было бы проще. Мирим бросает на меня грустный взгляд, в глазах стоят слёзы. Дрожащими пальцами он пытается захлопнуть железки на моих запястьях и закрутить крепления, но задерживает взгляд на участке кожи, торчащем из-под широкого рукава. Сейчас там ничего не видно.

– Клянусь, я уйду с этой службы! – сердится он.

– Нет! Это хороший выбор.

– Плохой. Но дело не в этом. Она сказала, мастер Гиллад не поможет.

– Как? Почему? – не понимаю я. – Что случилось?

Меня словно окатили ледяной водой. Без него нет шансов!

– Она не сказала.

Мирим никак не может справиться с проржавевшей застёжкой, решает обойтись без оков. Остальные Безымянные напрягаются от своевольного жеста мальца, подбираются, переглядываются. Оковы, как и маска, – часть костюма, представления, традиции. Их нельзя отменять.

К нам подходит Безымянный, которого я не знаю, отпихивает Мирима, выхватывает из тонких пальцев браслеты, легко заковывает меня и выводит из кельи.

Теперь все они довольны. Две сестры и Мирим плетутся позади, мелкие и задавленные широкой спиной незнакомого Безымянного. Не помню, чтобы на службе Батьи-Ир был столь высокий здоровяк. Лица его не видно из-за нахлобученного капюшона, впрочем, мне нет дела до того, кого она набирает в помощники. Меня беспокоит мастер Гиллад, он бы не отказался от помощи мне просто так. Что-то случилось?

Я понимаю, что дрожу, хотя на дворе тепло, несмотря на лёгкий ветер и срывающийся дождь. Хочу вдохнуть утреннего воздуха, но получаю только жаркий дух древесины, из которой сделана маска. Голова кружится, глаза режет яркий свет. Жаль, не притвориться больной или мёртвой, чтобы никуда не идти.

Холодный пот заливает глаза под маской, и сквозь прорези становится трудно различать путь. Я спотыкаюсь, но святоша не даёт мне расквасить нос о древнюю плитку, давно не видавшую преступников.

Нас догоняет Мирим.

– Тебе нужно бежать, – шепчет он, глядя под ноги. – В стене есть прореха. Я сходил туда. Те слухи про беглеца – правда.

Всё тело деревенеет от страха. Раз предлагают бежать, дела ещё хуже, чем я думала, и побег – единственный шанс на спасение. Но прореха в стене всегда казалась вымыслом. Дыра, которую оставил беглец почти двести лет назад, правда существует? Когда мы с Максом были в Башне, Доверенные говорили о прорехе в стене, они имели в виду именно это место? Про другие я не слышала.

Здоровяк замечает Мирима, идущего рядом со мной, и тот сразу же отстаёт. Говорить нам нельзя.

Амфитеатр. Мраморное углубление в роще цветущих сапт – место для сборищ, медитаций, судов и развлечений тонет в ритме ритуальных тамтамов и рокоте людских голосов, забираясь под кожу колючими мурашками. Каждое мероприятие здесь – театральная постановка. Зрители спешат занять места поближе к сцене, хотя вся обитель в амфитеатре не поместится, и большинству святош не повезёт отвоевать удобное местечко. Но прибывший народ, не избалованный зрелищами, ждёт новых впечатлений и внимательно следит, как загадочного индивида в маске, то есть меня, выводят в самый центр, оставляя возле массивного трона Верховного Обаккина.