Ликвидатор. Терракотовое пламя

Семакин не любил размениваться по мелочам, а потому ставил перед собой глобальные задачи вроде этой: превратить всю планету в Зону и стать её полновластным хозяином. Правда, это была лишь промежуточная цель. В дальнейшем он планировал подмять под себя все миры, где существуют аномальные территории. (По его расчётам, таковых было целых семь штук.)

Впрочем, и это тоже не было его конечной целью. В семь лет Андрюша Семакин посмотрел сагу Джорджа Лукаса «Звёздные войны» и уже тогда понял, что хочет быть таким же сильным и могущественным, как император Дарт Сидиус. Возможно, детская мечта так бы и осталась всего лишь мечтой, если бы спустя тридцать три года тайный сотрудник ФСБ и по совместительству профессор физико-математических наук Андрей Петрович Семакин не оказался бы по вине Колдуна в вынужденном пятилетнем заточении в Зоне. (В тот раз сталкер уничтожил пульт управления Монументом, оборвав связь между альтернативной реальностью, в которой находилась Зона, и миром, откуда пришёл он сам и профессор Семакин.)

Поиски выхода из сложившейся ситуации натолкнули ученого на расположенную в штольнях Ржавого леса аномалию-портал. «Чёрный тюльпан» соединял Зону с различными мирами, откуда на территорию отчуждения проникали монстры, по сравнению с которыми местные мутанты казались милыми зверушками. Играя на желании Колдуна отомстить за гибель своей жены, профессор отправил сталкера в штольни, где тот, пожертвовав собой, замкнул портал на родную реальность[1].

По возвращении домой Семакин активно приступил к созданию всероссийского исследовательского центра аномальной природы. ВИЦАП нужен был ему как прикрытие во время длительного процесса по трансформации мира в Зону. Он планировал списывать на деятельность центра всякую аномальщину, которая неизбежно бы началась, пойди события по запланированному пути.

Кроме того, в секретных лабораториях профессор надеялся вывести новых мутантов, обладающих поистине неограниченными возможностями, которыми он мог бы легко управлять на расстоянии одной лишь силой мысли или с помощью технических средств. Там же он собирался создать новые артефакты, способные не только останавливать кровотечение, уменьшать вес грузов или восстанавливать функции организма, но и менять физико-химические свойства любых предметов (тот же «философский камень», например), управлять пространством-временем или превращать человека в неуязвимого для пуль и вооружённого ядовитыми когтями и клыками монстра. Этакий вариант карманного биологического оружия – на крайний случай, когда кончились боеприпасы, а стремления выжить и победить любой ценой хоть отбавляй.

Помимо работы над новыми видами мутантов и артефактами, Андрей Петрович продолжал дистанционно исследовать «чёрный тюльпан», надеясь в дальнейшем использовать его как плацдарм для вторжения в иные миры. К идее применить аномалию для воплощения давней мечты Семакина подтолкнул случай. В один из дней, когда ВИЦАП ещё только начинал работать, профессор засёк странные сигналы, что поступали из глубин аномалии-портала. Лишь спустя несколько дней Андрей Петрович понял, что эти сигналы не что иное, как биотоки мозга Колдуна.

Вопреки всем расчётам профессора, сталкер не погиб в аномалии, вонзив кристалл себе в грудь. (Семакин предполагал, что в момент почти ритуального самоубийства сознание Колдуна сольётся с энергетическим полем портала, замкнув его на одну-единственную реальность.) Длинное жало чёрного артефакта чудом не задело сердце сталкера. Так что теперь тот плавал внутри сферы, как в невесомости, находясь в своеобразном анабиозе.

То, что Колдун остался жив, давало неограниченные возможности – при условии, что Семакину удалось бы найти ключ к дремлющему сознанию сталкера. Управляя им, словно пультом, профессор мог бы использовать портал как дверь в любой из существующих во Вселенной миров. Конечно, с помощью одного лишь «тюльпана» невозможно было построить огромную империю, но Семакин не унывал. Проведённые им расчёты с вероятностью в девяносто девять и восемь десятых процента указывали, что в тех самых шести реальностях, в которых тоже была Зона, находились подобные аномалии-порталы. Используя отработанную на Колдуне методику, их так же можно было сделать управляемыми и применять для массированного вторжения полчищ мутантов в иные миры.

Как только на горизонте замаячила возможность перевести мечту детства из разряда эфемерных фантазий во вполне реальные дела, Семакин взялся за работу засучив рукава. Его не волновала судьба человечества. Он считал, что если большая часть населения Земли не сможет встроиться в законы изменённой реальности, то она попросту должна исчезнуть с лица планеты, дать дорогу тем, для кого глобальная Зона будет единственно возможным для существования местом. И не важно, останутся ли они в итоге людьми или станут мутантами.

Спустя три года после открытия центра начались серьёзные проблемы: к Семакину зачастили комиссии из представителей ГРУ, ФСБ и министерства обороны. Все они хотели знать, как идут дела и когда Андрей Петрович выполнит данное президенту обещание. Профессор, в обмен на неограниченное финансирование разработок, имел неосторожность пообещать первому лицу государства наладить бесперебойную поставку в особые подразделения армии и спецслужб боевых монстров и уникальных артефактов, способных образовать в любом месте локальные короткоживущие деструктивы (этакий вариант аномальных гранат). Президент согласился, поскольку обладание не имеющим аналогов в мире оружием позволяло не только надолго сохранить существующий паритет, но и серьёзно упрочить позиции России как крупнейшего геополитического игрока, и подписал соответствующий указ.

До сих пор Семакину удавалось скрывать свои провалы и водить инспекторов за нос. Он демонстрировал высоким комиссиям заставленные контейнерами с артефактами полки спецхранилищ, приглашал в виварий, где в клетках бесновались мутанты, выдавая завезённые из Зоны экземпляры за продукцию центра.

Одновременно с дешёвыми представлениями, устроенными, чтобы пустить пыль в глаза проверяющим, профессор пытался понять, что в его расчётах было не так. Многочисленные опыты над завезёнными извне живыми и неживыми порождениями Зоны помогли ему понять, почему первые быстро слабели и чахли, как лишённые воды растения, а вторые теряли большую часть уникальных свойств, со временем превращаясь в обыкновенные камни. Всему виной было отсутствие аномального излучения.

Поскольку расставаться со своей мечтой Андрей Петрович не собирался, он начал экспериментировать. Сначала с артефактами и мутантами, а когда понял, что этот путь тупиковый, провёл несколько жестоких экспериментов, используя в качестве подопытных привезённых из Подмосковья бомжей, справедливо полагая, что их никто и никогда искать не будет. Но и здесь профессор потерпел фиаско. Ни вживление артефактов, ни опыты по пересадке мутагенных органов и тканей ни к чему не привели. Разве что в разы увеличили армию нежизнеспособных уродов.

Вывод напрашивался сам собой: Колдун – единственный человек, способный помочь профессору добиться цели. К несчастью, уравнения математической модели процесса объединения обеих реальностей в одну чётко указывали, что парящий внутри деструктива сталкер способен лишь обеспечить бесперебойный переход между мирами, но не в состоянии послужить помпой для накачки ноосферы Земли аномальной энергией из параллельной реальности.

Мысль использовать в качестве передаточного звена малолетнего сына Колдуна пришла в голову Семакина спонтанно. Вернее, Максим сам натолкнул профессора на эту идею, когда чуть больше месяца назад показал ему свои рисунки. Плотные страницы, вырванные из альбома для рисования, были сплошь заполнены унылыми пейзажами Зоны и уродливыми мутантами.

Потрясённый качеством и точностью исполнения (ну не может так рисовать трёхлетний ребёнок!), Андрей Петрович медленно перекладывал карандашные работы из одной стопки в другую. Больше всего его поразил рисунок пещеры, где внутри большой сферы плавала тёмная фигурка человека. Мало того что малец изобразил то, чего не мог видеть по определению (в Зоне он был в утробе матери), так он ещё и нарисовал своего отца, причём в том состоянии, в каком тот сейчас пребывал в другом мире.

Потягивая мелкими глотками горький кофе, Семакин мысленно вернулся в тот поистине эпохальный день. Вот он стоит у стола мальчишки, разглядывая рисунок – чёрного человечка внутри белёсого шара. От краёв оболочки к телу тянутся нити извилистых молний, они образуют вокруг фигурки своеобразный кокон. Сфера находится по центру огромной пещеры. Малыш, как смог, передал это, нарисовав свисающие с потолка наросты и обозначив штрихами и ломаными линиями стены подземелья.

– Это кто, Максим? – с чуть слышным жужжанием сервоприводов Семакин искусственным пальцем левой руки дотрагивается до лежащего с краю стола рисунка.

Мальчик отвечает не сразу. Сосредоточенно сопя и высунув кончик языка, он быстро водит карандашом по бумаге. Штрихи ложатся один за другим, прорисовывая щупальца сушильщика, бредущего по берегу заросшего тростником озера. Наконец, не отрываясь от рисования, ребёнок пожимает плечами:

– Не знаю. Я увидел его во сне, как и всё, что здесь нарисовано. Мои сны очень яркие, я вижу их каждую ночь, а иногда, особенно после кошмаров, я даже боюсь засыпать. Вам нравятся мои рисунки, дядя Андрей?

– Очень. Ты хорошо рисуешь, Максим. А насчёт кошмаров… я постараюсь тебе помочь.

Вечером того же дня профессор приступил к работе. Спустя неделю прибор по перекачке аномальной энергии из Зоны в родную реальность был собран и готов к эксплуатации. Он представлял собой кресло с прикреплённой к спинке толстой металлической пластиной, к которой на шарнирах крепился колпак вроде тех, что используются в парикмахерских для сушки волос. От колпака к длинной батарее соединённых между собой медными трубками резервуаров, очень похожих формой и размерами на промышленные газовые баллоны, отходил толстый жгут из проводов в металлической обмотке.

По задумке профессора, полученную Максимом энергию Зоны следовало накопить в этих аккумуляторах и развезти по заранее определённым очагам заражения Москвы, Питера и других крупных городов России, чтобы потом разом выпустить на волю дремлющих до поры до времени джиннов.

Но просто так взять и разрядить аккумуляторы было бы бессмысленной тратой ценного ресурса: Земля, как и любой живой организм, обладала отличной резистентностью к чужеродному воздействию. Чтобы превратить родную реальность в Зону, Семакину требовался мощный ретранслятор, способный напитать ноосферу аномальной энергией.

Для этой миссии в Москве идеально подходила Останкинская башня, а в Петербурге телевышка на Аптекарском полуострове. Их шпили вполне могли сыграть роль острой иглы шприца, через которую в ноосферу можно было вкачать сколько угодно добытой Максимом субстанции. В назначенный час подкупленные сотрудники охраны должны были обеспечить беспрепятственную доставку внутрь объектов заполненных под завязку «баллонов», а перед этим предоставить профессору и его людям доступ в технические помещения сооружений для установки там необходимого оборудования. Дело оставалось за малым: добыть нужное количество аномальной энергии.

Понимая, что нельзя рисковать Максимом, Семакин сделал копию с его психоматрицы и распорядился выкрасть дюжину детей от пяти до двенадцати лет: поровну мальчиков и девочек. Профессор не случайно поставил такие возрастные рамки. Ребёнок младше пяти лет вряд ли смог бы перенести уготованные ему испытания, а у детей переходного возраста чистоту эксперимента могли нарушить изменения психики, связанные с гормональной перестройкой организма.

Подручные профессора быстро выполнили поставленную перед ними задачу. Вскоре в маленьких комнатах, больше похожих на одиночные камеры тюрьмы строгого режима, испуганно жались к бетонным стенам украденные из глухих деревень детишки. Малолетние пленники плакали и громко кричали, призывая мам спасти их. Уже на следующий день крики и вопли прекратились: профессор распорядился утихомирить подопытных, пустив в камеры сонный газ. Пока дети спали, им стёрли сознание, а на освободившееся место записали психологический образ Максима, превратив тем самым в его эмоциональные клоны.

Первые опыты показали, что Семакин был прав относительно пересадки психоматрицы Максима похищенным детям. Именно сознание зачатого в Зоне ребёнка обеспечивало непрерывную связь с пребывающим в своеобразном анабиозе отцом, а тот, в свою очередь, каким-то непостижимым образом осуществлял перекачку так нужного профессору ресурса. Андрей Петрович предполагал, что передача аномальной субстанции происходила между реальностями по принципу сообщающихся сосудов, но, поскольку лишнего времени проверить гипотезу у него не было, он решил оставить теоретические разработки до лучших времён и сосредоточился на решении насущных проблем.

Те, как водится, не замедлили появиться практически с первых дней глобального эксперимента. Например, выяснилось, что эффективность суррогатов невелика: за один сеанс каждый из них мог заполнить «баллон» не более чем на треть, тогда как Максим за раз заряжал с десяток таких аккумуляторов. Правда, после подобных нагрузок неокрепший организм малыша минимум неделю терзала жестокая лихорадка, так что к услугам мальчика Семакин прибегал только в случае крайней необходимости.

Кроме того, у психоэмоциональных клонов Максима имелась ещё одна неприятная особенность: помимо низкой эффективности, наложенная на полустёртое сознание детей чужая психоматрица практически полностью выгорала после нескольких сеансов связи с альтернативной реальностью. Конечно, маленьких пленников можно было использовать один раз, до полного стирания подсаженного образа, а потом отправлять в Зону с помощью транскриббера или же пускать на корм завезённым оттуда мутантам, но тогда бы возникла проблема с поиском новых дублёров.

Массовая пропажа детей в разных регионах страны однозначно привлекла бы внимание правоохранителей. Рано или поздно кто-нибудь из дотошных полицейских или фээсбэшников всё равно бы докопался до истины, а Семакин вовсе не горел желанием раньше времени раскрывать кому бы то ни было, чем он реально занимался в ВИЦАПе. Он хотел, чтобы работа увенчалась успехом и в один прекрасный день на лике его Земли появилась первая раковая опухоль Зоны.

Как бывало не раз, в сложных ситуациях профессор прибегнул к помощи математики. Трудоёмкие расчёты указывали на возможность неоднократной перезаписи психоматрицы Максима поверх сознания реципиентов, но для этого требовалось, чтобы подопытные снова стали самими собой. Для ускорения процесса восстановления личности дублёров Семакин распорядился сделать на руках детей татуировки. Эта простая хитрость действительно позволяла несчастным быстрее вспомнить, кто они такие на самом деле, и подготовиться к новому витку жестоких испытаний. Кроме того, татушки упрощали процесс идентификации жертв науки персоналом центра. (Получив информацию на коммуникатор, что сегодня, к примеру, качает энергию Сергей, дежурный отправлялся к камерам юных пленников и брал мальчика с таким именем на запястье.)

Подобную татуировку Семакин распорядился сделать и для Максима. В этом не было особой необходимости, ведь мальчику после опытов не требовалось вспоминать, кто он такой, как его собратьям по несчастью. Просто в один из тех редких дней, когда профессор позволял ребятам поиграть вместе (ещё одна хитрость для ускоренного восстановления «выгоревших» дублёров), Максим заметил у них на руках татуировки. На вопрос, зачем они, Андрей Петрович ответил: «Для красоты». «Хочу такую же!» – категорическим тоном потребовал малыш. Семакин поначалу отказал ему, но потом передумал и распорядился набить мальчугану татуировку. Правда, перед этим велел усыпить паренька, чтобы тот не кричал и не дёргался, мешая мастеру делать свою работу.

Процесс заполнения аккумуляторов субстанцией Зоны шёл своим чередом. Уже была собрана треть нужного количества аномальной энергии для трансформации ноосферы Земли, когда произошло непредвиденное: Максим исчез из лабораторного кресла во время очередного сеанса. Находящийся в гипнотическом сне мальчишка страшно закричал, словно увидел ночные кошмары, и как будто растворился в воздухе.

Сперва профессора охватила паника, ведь все его планы оказались на волоске от краха, но потом он успокоился и взял себя в руки. Отслеживающие состояние мальчика приборы показывали, что с ним всё в порядке. Вшитый под кожу ребёнка маячок передавал сигнал, по которому его можно было найти и вернуть в исследовательский центр. Только вот в этом и крылся корень проблемы: мальчуган не просто исчез из лаборатории, он каким-то непонятным для профессора образом переместился в Зону.

Семакин не стал попусту тратить время и в тот же день распорядился направить в параллельную реальность поисковые отряды. Всё складывалось как нельзя лучше, пока профессору не сообщили о новой проблеме: вживлённый мальчику маячок перестал передавать сигнал.

Пытаться найти ребёнка, не имея представления о его местонахождении, – всё равно что искать иголку в стоге сена. Несмотря на это, профессор не терял надежду и требовал бросить все имеющиеся в распоряжении силы на поиски Максима. Дни шли за днями, самый дефицитный ресурс – время – таял на глазах, а результата всё не было. Направленные в Зону поисковые отряды возвращались ни с чем.

Факты – упрямая вещь. Как бы иной раз ни хотелось надеяться на лучшее, они своей несгибаемой логикой заставляют принять очевидное и не питать ложных надежд. Правда, иногда чудеса в жизни всё же случаются. Когда Семакин окончательно убедил себя в гибели мальчика, произошло непредвиденное: приборы зафиксировали альфа-ритмы, практически полностью идентичные тем, что излучал мозг Колдуна.

Поначалу Андрей Петрович решил, что его лаборанты что-то напутали и приняли желаемое за действительное, но, неоднократно перепроверив новые сведения, убедился в правоте своих помощников. Радость от приятного известия длилась недолго: сигнал вскоре пропал и больше ни разу не был зафиксирован приборами.

Профессор решил отправить в Зону ещё одну поисковую экспедицию, только на этот раз в её состав обязательно должна была войти мать мальчика. Семакин справедливо решил, что раз наука уже не в силах помочь ему найти Максима, остаётся надеяться на антинаучные материи, такие как сердце матери и её интуиция.

Естественно, отправить Настю в Зону абы с кем было бы полным безрассудством. Для столь ответственного задания требовались не раз проверенные в серьёзных делах люди, такие как майор Слизниченко. Тот идеально подходил для этой операции. Во-первых, он неоднократно бывал в альтернативной реальности, а значит, имел необходимый опыт выживания в кишащих опасностями землях. А во-вторых, он часто выполнял для Семакина особые задания бесплатно или за чисто символическую плату и всегда делал это безукоризненно.

Дело тут было не в лояльности майора к ученому или его необычайной преданности. Профессор считал, что полагаться лишь на верность сотрудников нельзя: они предадут сразу, как только почувствуют слабость руководителя; только страх способен держать их в железной узде подчинения, заставляя выполнять подчас невозможные задания; люди больше всего боятся своих скелетов в шкафу, а раз так, надо всего лишь узнать их самые страшные тайны, и тогда они сделают всё, лишь бы эти секреты не стали достоянием общественности.

Следуя этому правилу, Семакин потратил немало сил и средств на то, чтобы собрать досье на каждого сотрудника. Зато теперь он мог манипулировать любым человеком из своего окружения, как ему заблагорассудится.

Допив кофе, профессор позвонил Слизниченко и попросил того немедленно явиться к нему в кабинет. Несмотря на звонок в столь ранний час, Алексей Игоревич не возмутился и менее чем через тридцать минут был на месте.

Семакин вкратце рассказал майору, что от того требуется, достал из ящика стола картонную папку с документами и положил на стол перед гостем:

– Здесь досье на мальчишку и его мать, а также подробный план операции.

Майор наклонился вперёд, взял со стола папку, открыл её и тотчас прокомментировал фотографию молодой зеленоглазой женщины с ниспадающими на плечи огненно-рыжими локонами:

– Красивая.

Семакин пригрозил собеседнику пальцем, намекая на случай с двоюродной племянницей четвёртого зама мэра столицы.

Года три назад Алексей хорошо погулял с приятелями, отмечая назначение на новую должность одного из них. Они прилично выпили дома у виновника торжества и отправились во все тяжкие по клубам столицы. Познакомились с желающими покутить за чужой счёт девицами, напоили их. Подружкам Марины – так, кажется, звали ту девицу – хватило ума вовремя смыться с вечеринки, а той, видишь ли, захотелось продолжения банкета, вот она – дура! – и отработала сполна потраченные на красавиц деньги. Целый год, пока длились поиски насильников, майор сидел как на иголках (он хоть и не принимал непосредственного участия в преступлении, но вполне мог сесть за пособничество). Когда шум поутих и Алексей смог перевести дух, Семакин вызвал его к себе. Выложил на стол фотографии сильно избитой девушки, показал видеозапись, где она по снимкам опознаёт обидчиков и всех, кто был с ними в тот день, а на десерт сообщил, что это копии материалов. Оригиналы хранятся у проверенных людей, и, если с ним что-то случится, немедленно попадут в руки всем заинтересованным в этом деле лицам. С тех пор майор был на крючке у профессора и стал фактически его рабом.

В глазах Слизниченко сверкнули ненависть и плохо скрытая злоба. В следующую секунду он взял себя в руки, утешаясь мыслью о неизбежной мести профессору.

– Операция начнётся через трое суток, раньше я не успею завершить приготовления, – продолжал Семакин. – Бери людей, сколько считаешь нужным. В количестве оружия, оборудования и боеприпасов не ограничиваю, но, желательно, обойтись без фанатизма. И вот ещё что. Распорядись усилить охрану центра, и неплохо бы установить постоянное наблюдение за объектом. Она хоть и под транквилизаторами, но от неё всего можно ожидать.

Глава 2

Побег

Настя безвольно лежала в кровати, не реагируя на прикосновения холодных рук медсестры. Рыжие волосы рассыпались по примятой подушке, подёрнутые поволокой зелёные глаза вяло смотрели в одну точку, из приоткрытого рта по щеке стекала тонкая ниточка слюны.

Следуя инструкции, сотрудница исследовательского центра ещё раз проверила надёжность фиксации широких кожаных ремней на руках и ногах пациентки, потом потянулась к тумбочке в изголовье кровати. Подвинув ванночку с использованным шприцем, взяла с подноса упаковку бумажных платков, вытащила один сквозь овальную прорезь полиэтиленовой оболочки и вытерла губы и щеку девушки. Скомкав промокшую салфетку, медсестра бросила её рядом со шприцем, подхватила поднос и, громко цокая каблуками по серым квадратам кафельного пола, вышла за дверь.

Настя терпеливо ждала, когда в коридоре затихнут шаги, потом ещё несколько минут неподвижно лежала в кровати, слушая, как стучит в висках кровь, и чувствуя, как сердце разносит транквилизатор по венам. В этот раз ощущения были несколько иными. Обычно препарат действовал быстро, превращая её в подобие овоща, а сейчас она всё ещё сохраняла ясность ума. Возможно, это было связано с привыканием организма к медикаментам, но Насте хотелось думать, что это её воля и разум взяли верх над химией.

Вот уже четыре года девушка находилась в плену у профессора Семакина. По-другому она не могла это назвать. Почти сразу по возвращении из Зоны тот создал исследовательский центр и приступил к работе. Что конкретно пытался сделать в этом центре Семакин, Настя не знала. Ей хватало и того, что бывший знакомый её пропавшего в Зоне мужа ставил над ней эксперименты и проводил всевозможные опыты с тех пор, как она родила.

Наверное, он экспериментировал и над её ребёнком. Настя не могла сказать об этом со стопроцентной уверенностью, но в глубине души не сомневалась, что профессор не упустит такой шанс. Ребёнок Насти и Колдуна был исключительным хотя бы потому, что его зачали в Зоне. Может быть, он, как и его отец, обладал особыми возможностями (Колдун при жизни стал легендой из-за способностей без оружия отгонять мутантов и безошибочно находить дорогу даже там, где аномалии чуть ли не громоздились друг на друга.) Настя об этом досконально не знала, ведь сразу после родов Семакин отобрал у неё ребёнка и лишь изредка давал ей посмотреть снятые на телефон видеоролики с её сыном.

Желание вырваться на волю, забрать Максима и бежать куда глаза глядят, лишь бы оказаться подальше от проклятого центра, появилось у Насти практически сразу, как Семакин лишил её дитя. Всё это время она внушала себе, что разум сильнее тела, что она может контролировать себя даже будучи под воздействием препаратов, но всякий раз после укола ею овладевала апатия, и девушка проваливалась в сладкую, беззаботную дрёму. А утром всё начиналось сначала.