Куда изгибается лоза

Между тем я поклонился в ответ, но монах, казалось, этого не заметил. Опасаясь, что он снова погрузится в долгий глубокий транс, я торопливо произнёс:

– Брат мой! Поделись своей мудростью, драгоценным монашеским опытом. Во имя Незыблемого!

– Мои молитвы простые и известные. Я повторяю их несчетное количество раз, пока они не начинают звучать сами, независимо от меня и происходящего вокруг, – с лёгкой улыбкой отвечал писарь.

Но как ни старался монах смиренно опустить глаза долу, я заметил в них огонь, блеснувший и тут же погасший. А также то, что в улыбке писаря плескалось куда больше лукавства, чем благодушия.

– О, я не об этом! – тело ломило, вдобавок от чада свечей и духоты начала совершенно некстати раскалываться от боли голова, что мешало подбирать слова с осторожностью.

«Помогли бы, Великие!» – мысленно взмолился я, но ни вразумительного телепатического ответа, ни избавления от боли не получил. Впрочем, всерьёз на помощь Всадников я и не рассчитывал.

– А о чём же? – удивился монах, удобно скрестивший ноги и, казалось, не испытывающий никаких телесных неудобств.

– Я видел Знаки, – прямо выпалил я и в ужасе прикрыл глаза.

Головная боль головной болью, но нельзя же так тупо провалить первое полученное серьёзное задание! При чём тут совместная молитва и увиденные Знаки? Неужели нельзя было подобраться к теме поизящнее?

Мне даже показалось на миг, что неосторожные слова вылетели изо рта не по моей воле. Ох уж эти игры разума, жалкие оправдания психики!

Но, видимо, подсознание горело желанием меня как-то утешить, потому что теперь я уверился, что Всадники не вмешивались в наше общение с писарем, по неведомой мне причине для них это было важно.

Монах вздрогнул всем телом.

– Какие? – требовательно спросил он, пристально взглянув мне в глаза.

В памяти всплыл разговор на площади со Всадниками, обдав неприятной волной непоправимости происходящего. Откуда-то я знал, что совершаю ошибку. Но какую, не понимал, потому что вроде бы цель достигнута: монах разговор поддержал. Мне ничего не оставалось, как довести дело до конца и честно ответить на вопрос.

– Герб на Ратуше, – послушно начал перечислять я, – Лоза раньше изгибалась вправо, теперь – влево. Статуя Единорога на площади Семи Лучей. Он рыл землю правым копытом, теперь опирается на левое. Жрецы стали читать проповеди в субботу, а не в воскресенье, как раньше, и утверждают, что так было всегда. Знаменитая речь Возвышающегося про Незыблемое…

– Как зовут тебя, мой юный друг?

– Эллари.

– Эллари, я – Плиний. Так ты помнишь старый герб с лозой, изгибающейся вправо?

– Да, я же так и сказал.

– Понимаешь, брат, я тоже помню старый герб. Без лозы. И без единорога. Со змеёй, обвившейся вокруг разящей стрелы, – тихо закончил он.

Глава 4. Имена

Мне показалось, что при словах писаря свечи полыхнули алым. В келье заметно посвежело, а когда я изумлённо выдохнул, изо рта вылетело облачко пара. Монах придвинулся ко мне, судорожно, до боли стиснул руку и шикнул:

– Тихо. Слушай!

Меня не надо было уговаривать, я и так каждой клеточкой тела впитывал происходящее. Через несколько секунд, которые показались вечностью, в ушах зазвенело. Решив, что это из-за внезапно наступившей тишины, я с досадой потёр уши, но ничего не изменилось. Писарь раздражённо покосился на меня и больно пихнул локтем в бок. И тут раздался тихий свист, который постепенно перерос в натужный хрип. А затем словно раскат шатарусного хохота пронёсся по келье. Уши моментально заложило.

Я не отрывал взгляд от Плиния. Монах побагровел, вытянул шею и застыл немым изваянием, сжимая в руке фигурку единорога, которая до этого висела у него на шее.

– Вот и всё, – прошептал он потухшим голосом.

В келье снова стало жарко и душно, свечи горели ровно и спокойно, а тишину прерывало только наше с Плинием неровное дыхание.

– Что это было? – отважился спросить я.

– Привет от старого мира.

Голос писаря дрогнул. Он снова бухнулся на колени и замер, на этот раз не приглашая меня присоединиться. Но у меня не было времени ждать. Это были какие-то другие Знаки. Совершенно другие. Непривычные. И я не понимал, как на них реагировать.

Что же происходит?

– Покажи мне свои свитки, – требовательно произнёс я, отбросив всякую осторожность.

Монах медленно поднялся:

– Откуда ты про них знаешь, Эллари?

– Знаю. Время шуток закончилось. Нужно разобраться, что происходит.

Плиний горько, снисходительно и в тоже время покровительственно и мягко улыбнулся. Так мог умирающий старик улыбаться ребёнку, который просит его повременить с уходом.

–Я уже не надеюсь разобраться. Успеть бы запечатлеть.

– Но зачем? Если ты не надеешься сам понять, что к чему, то почему не хочешь передать свитки мне? В этом нет логики. Я моложе. У меня есть опыт работы со Знаками. Я смог бы продолжить твоё дело! Я хочу, очень хочу разобраться!

– Не обижайся, Эллари. Я не слепой и вижу, что ты полон энтузиазма, – мягко начал писарь, и мне очень не понравился его тон, – но ты не сможешь. Ты не из них.

«Значит, он в курсе про Всадников? Ну ещё бы. Его знаки иные. Возможно, он даже знает имена Великих и хочет иметь дело с ними, а не с их недостойным слугой», – с досадой подумал я. Обидчивость сыграла мне на руку, потому что пока я молча дулся и пыхтел, Плиний истово продолжил:

– Двое придут. Незыблемый сохранит меня для них.

Я замер в замешательстве. Стоило ли признаться писарю, что Всадники уже здесь? И не двое, а трое? Что они внимательно наблюдают за ним, а я, ничтожный слуга, послан ими? Разрешения на это мне не давали, но именем Всадников я, пожалуй, вполне мог отобрать так интересующие их свитки.

– Плиний, они… – начал было я.

Но тут меня словно подхватили под мышки невидимые руки, и я обнаружил себя стоящим перед глубоко задумавшимися Всадниками. Обратный переход оказался более лёгким и практически безболезненным, всего лишь немного закружилась голова. Это не могло не радовать. Но я заподозрил, что меня поспешно выдернули из кельи только для того, чтобы не ляпнул лишнего.

Это была одновременно хорошая и плохая новость. Хорошая заключалась в том, что перемещение могло быть заурядным и незатейливым, без боли и страданий.

Но тогда получалось, что театральную постановку с изменением размеров и полётом через зрачок великана разыграли специально для меня? Но зачем?

Не много ли чести? Может, это развлечение для самих Всадников, которым захотелось немного повеселиться? Подобно тому как в праздничные дни на площади Семи Лучей устраивают тараканьи бега на потеху толпе. Никого же не волнует, нравится ли это пойманным насекомым?

А вот это означало уже плохую новость. Данное мне поручение вполне могло оказаться иллюзией. Я чувствовал себя малышом, которому вручили полотенце и дали протереть железную миску, серьёзным взрослым тоном уверяя, что он очень сильно помогает маме с мытьём посуды.

Но был ещё один вариант: экзамен. Цыганские дети на площади играют с мелкими рысятами вроде бы на потеху толпе, но на самом деле родители внимательно наблюдают, как отпрыски реагируют на опасность, как ведут себя в стрессовой ситуации, как взаимодействуют с хищниками, зрителями, братьями и сестрами. Троица испытывала меня?

Спрашивать, какой вариант верный, бессмысленно. Но разобраться придётся. Я уже почти готов «перевернуть доску», заставить Всадников относиться ко мне иначе. Сейчас же нужно наблюдать ещё внимательнее, чем прежде. Один сегодняшний день дал больше пищи для размышлений, чем всё время, проведённое в обществе троицы.

Всадники стояли кучкой и с похвальным единодушием буравили взглядом стену, которая по их величайшей магической прихоти становилась окном в желанный мир. Интересно, они могли видеть только комнаты в монастыре? Очень похоже. Попробую выяснить.

Троица продолжала внимательно наблюдать за писарем, который, казалось, не заметил моего исчезновения. Он снова молился, бухнувшись на колени пред ликом Незыблемого.

Всадница рассеянно кивнула мне:

– Спасибо, Эллари, можешь идти.

На лицах моих повелителей в кои-то веки не было агрессии и злобы, а потому я посчитал момент подходящим, набрался наглости и спросил:

– Но что это было? Что за Знаки узрел Плиний? Что за старый мир? Я мог бы забрать у него свитки силой или вашим именем, почему вы не позволили? Мы были в шаге от разгадки.

С первых же слов карлик злобно ощерился, а после того как я закончил говорить, угрожающе двинулся ко мне, с садистским удовольствием занося руку для удара. Но Великая лишь сверкнула на горбуна глазами, заставив вернуться на место, затем повернулась ко мне и не без высокомерия произнесла:

– Никто не обещал тебе, Эллари, ответов на вопросы. Ты взят в услужение по просьбе твоей. Не забывай же о милости, тебе оказанной, будь благодарен и смиренен.

В любой другой день и час я бы молча склонил голову и, скрипнув от бессилия зубами, удалился прочь. Но меня ещё трясло от пережитого волнения и возбуждения, кожа помнила ожоги, тело – нестерпимую боль и ужасающий полёт, а душа – унижение. Меня заставили страдать потехи ради. Так пусть заносчивая троица изволит объясниться.

Но главное, я открыл для себя, что писарь не так прост, он знает о Знаках, о других Знаках, о существовании которых я даже не подозревал. Я и сам соприкоснулся с чем-то, что Плиний назвал «приветом от Старого мира». Мне стало плевать на ставшую уже привычной агрессию карлика и высокомерие Всадницы.

Меня понесло.

– Готов служить, о Великая, – дерзнул я ответить, почувствовав, что момент настал (сейчас или никогда!), – но, льщу себя надеждой, что могу принести куда больше пользы, если буду понимать, что к чему. Вы даже не сочли нужным сообщить мне ваши имена. Я не обладаю магическими способностями, но смог не просто прочитать Знаки, а просчитать момент вашего появления. Мне есть что предложить! Я могу помочь!

– Да что за надоедливая муха, – прорычал высокий Всадник, но был также остановлен простертой к нему рукой Всадницы.

– Эллари мой, – холодно напомнила девушка.

Мужчины, ворча, отступили.

– Ты во многом прав, Эллари, – мягко заговорила Великая, и я снова изумился тому, как быстро она передумала, – но и во многом ошибаешься. Прежде всего, способности к магии у тебя есть, иначе ты не смог бы нас даже увидеть. Магом человека делает Сила, а не знание заклинаний. Сила течёт в твоих венах. А благодаря нашей связке она с каждым днём усиливается.

– Великая, не стоит! – торопливо вмешался высокий.

Всадница даже не обернулась.

– Он и сам поймёт, – досадливо махнула она рукой. – Хотите вы или нет, но это уже происходит. Эллари, мы скажем тебе наши имена. Точнее, одни из наших имен, ведь мы многолики. Я – Оулини, это – Эгон Дайк, – девушка повернула голову в сторону недовольного великана, а затем указала на карлика, – и Глэд.

У меня возникло страшное подозрение, что и милости Великой я удостоился не из-за пламенных речей, убедительных аргументов и расторопной службы, а из-за её врождённого чувства противоречия. Похоже, Всаднице доставляло удовольствие действовать наперекор желанию Всадников-мужчин. Неужели этой же причине я обязан своему чудесному спасению?

Но, как ни странно, мужчины тоже сменили гнев на милость. Низкорослый горбун как ни в чём не бывало шутливо поклонился. Эгон Дайк слегка склонил голову, отчего я едва не потерял сознание и поспешил отвесить обоим Всадникам низкий поклон, что вызвало их насмешливое фырканье.

– Вопросы твои сформулированы верно, – продолжала Оулини, – но ответить на них не так просто. Пока тебе не ясна сама наша природа. Она эфемерна.

– Осторожно! – тихо, но очень зло прорычал Глэд.

Но больше всего меня удивил Эгон Дайк. Великан, который наблюдал всю эту сцену с непередаваемым выражением лица, неожиданно сделал шаг вперёд и вкрадчиво произнёс:

– Ну что же ты, Великая? Сказала «а», говори и «б»!

Видимо, все Всадники меняли мнение так же стремительно, а не только Оулини, которую хотя бы извиняла её принадлежность к слабому полу, как известно, не отличающемуся постоянством. Только что великан пытался остановить Великую, чтобы та не сболтнула лишнего. И вот уже призывает её высказаться яснее. Но зачем?

Между тем Оулини в ярости топнула ногой:

– Эгон! Перестань.

Но Всадник уже наступал на неё, яростно выплёвывая слова:

– Считаешь, что можешь вот так раскрыть наши имена первому встречному, по нелепой прихоти, сумасбродству и дурацкому противостоянию с нами, взятому под твоё крыло? Внушать ему, что он силён? Раскрывать наши секреты? Так давай расскажем всё. Нет, ну если ты так ему доверяешь! Если сплела связку с проходимцем! Ты всё не можешь забыть поражение в нашем споре, Великая?

Оулини побледнела и отступила на шаг:

– Прекрати.

– Отчего же? Мы можем всё сейчас же исправить, отправив Эллари обратно. Да, связок тебе не создать теперь пару тысячелетий. В любом случае! Но они тебе и не нужны. Или давай, оправдывай высокое доверие. Ну же! – продолжал бушевать Эгон Дайк.

Я перестал понимать, что происходит, но каждой клеточкой ощущал грозящую опасность. Спрятаться негде. Постарался вжаться в стену кельи, мне даже показалось, что та сочувственно приобняла меня за плечи.

– Он не поймёт! – почти простонала Оулини.

– Ой ли? Он, поджидающий нас на площади? Прочитать Знаки – ладно, возможно. Но предсказать наше появление?! Знать, где нас ждать! Ты уверена?!

С каждым словом Эгон всё повышал и повышал голос, понемногу приближаясь к Оулини. Она побелела как полотно, глаза метали молнии. Глэд откровенно наслаждался ситуацией, пожирая глазами разбушевавшегося Всадника и загнанную в угол Великую. Я мечтал провалиться сквозь землю, стена кельи по моим ощущениям сочувственно отодвинулась назад на пару сантиметров, но я понимал, что и они меня не спасут.

– Так что ты решила? – внезапно совершенно спокойным голосом произнёс высокий Всадник.

Оулини сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и бросила на меня затравленный взгляд, отчего мне захотелось уменьшиться в несколько раз, а лучше стать маленькой горошинкой и закатиться в ближайшую щель кельи. Да хотя бы тем самым крысиным помётом, неважно. Лишь бы не стоять здесь и не смотреть на сцену, которая началась из-за моих неосторожных слов. Шея Оулини напряглась, лицо исказилось, и я понял, что мне точно несдобровать. Как вдруг Великая ещё раз стрельнула в мою сторону глазами, обмякла и прошептала:

– Пусть всё останется как есть!

Великан смерил Оулини тяжёлым взглядом с высоты своего роста, едва заметно улыбнулся и спокойно и ровно произнёс:

– Быть посему.

Карлик хихикнул и шумно почесал левый бок.

– Эллари, друг мой, – Эгон Дайк шагнул ко мне и положил мощную руку мне на плечо, отчего я содрогнулся. – Ты уже понял, почему лоза на гербе теперь изгибается в другую сторону? Почему жрецы читают проповеди в субботу, а не в воскресенье?

Голос Всадника звучал дружелюбно. Даже в прищуре карлика не было угрозы. Оулини же смотрела прямо перед собой, мимо меня, словно происходящее её нисколько не касалось.

– Происходят изменения Сущего, – осторожно ответил я, – это предвещало ваш приход. Древние пророчества предупреждали об этом.

– Ты путаешь причину и следствие. Не мир меняется перед нашим приходом. Мы появляемся, когда меняется Сущее. Но понял ли ты, почему?

В голове словно ударила молния и озарила мои разбежавшиеся по углам мысли. Мне не приходило в голову таким образом посмотреть на события. Но ведь это означает… Означает… Храни нас Незыблемый!

Но тут карлик вскочил на ноги и завопил что-то несвязное:

– Плиний! Мы ошиблись! Быстрее! Почти раскололась!

Раздалось три хлопка. Всадники поочерёдно растворились в воздухе. Первой эффектно ушла Оулини, изящно скрестив ноги и сделав еле уловимый жест рукой. За ней последовал Эгон Дайк, он крепко упёрся ногами в пол и ударил себя в грудь кулаком. Последним исчез Глэд. Части его тела постепенно становились прозрачными, в конце концов остался только раззявленный рот, из которого хлынула тьма.

Она начала хлестать и через стену, которая до этого услужливо показывала троице, что происходит келье Плиния. Одновременно потемнело в углах, а затем тьма затопила всё вокруг, и я почувствовал, что растворяюсь в ней, что меня вот-вот не станет.

Предел моему удивлению и ужасу остался где-то в зрачках Эгона Дайка.

Я остался один.

Сердце колотилось, но я как приклеенный оставался на месте, ожидая, что будет дальше. Метаться по странному залу бессмысленно. Да я уже и не был уверен, что всё ещё там нахожусь.

Возможно, Всадники в спешке забыли взять меня с собой, но кто-то из них вспомнил обо мне и небрежно швырнул во мрак перемещений. Если это так, то вскоре я окажусь в самом неожиданном месте.

А может, в монастыре произошла катастрофа. В таком случае постарались сами Всадники, одним изящным решением избавившись и от писаря, и от его драгоценных свитков, и от всех, с кем он успел пообщаться. Значит, погибну и я. Бежать поздно и некуда.

Мне в голову пришло ещё несколько вариантов.

Среди них и самый страшный: раскололась сама реальность, мир, который мы знали. Он давно пошёл трещинами, а Всадники, призванные его спасти, не смогли или не успели предотвратить непоправимое. Я вспомнил как страшно кричал Глэд: «…Она почти раскололась». Реальность? Почти раскололась реальность?

В этом случае гибель грозит не только мне, но и всему человечеству. Родителям, приятелям и Лиете. Я почти не вспоминал её всё это время, проведённое среди Всадников, но сейчас при мысли о её возможной смерти у меня защемило сердце. Одно дело навсегда отказаться от любви, но знать, что с Лиетой всё в порядке, совсем другое – осознавать, что любимой грозит опасность, погибель.

Помертвев от тревоги за Лиету, я пропустил момент, когда чьи-то красные глаза, горящие злобой, стали надвигаться на меня в кромешном мраке, в котором мне так и не удалось начать видеть яснее, что обычно происходит, когда зрачки привыкают к смене освещения. Заметив неистовый, недобрый огонь в глазах неведомого существа, полностью скрытого тьмой, я невольно отодвинулся к стене, но было поздно.

Огромная мохнатая лапа с длинными острыми когтями крепко схватила и сжала моё плечо, отчего я заорал от боли и почувствовал, как кровь заливает спину, а потом внезапно крутанула на месте, так что я, сделав полтора не слишком изящных оборота, со всей дури плюхнулся на ледяной пол. Пахнуло смрадом. Тотчас просвистел кнут, пронзая тьму и вонзаясь в беспомощное тело. Мне показалось, что кожа на спине лопнула, а позвоночник треснул пополам.

Этого я не вынес. Я уже давно орал так, что меня должны были услышать все обитатели монастыря, включая загадочного Плиния, как сквозь землю провалившиеся Всадники и ни о чём не подозревающая Лиета. Но мои вопли потонули в диком хохоте, внезапно раздавшемся со всех сторон. На мою спину обрушился новый удар. Теряя сознание, я прошептал женское имя.

И это имя было не Лиета.

Глава 5. Диковины

В лицо ударил шаловливый солнечный луч. Я часто заморгал и с усилием открыл глаза. Яркий солнечный свет обильно заливал комнату через широкое резное окно в пол, перед глазами рябили разноцветные всполохи, а потому толком разглядеть ничего не удавалось. Внезапно я вспомнил кнут, алые злые глаза в темноте, огромную мохнатую лапу с длинными когтями и чудовищную, невыносимую боль в спине.

Вот только сейчас у меня ничего не болело. Замирая от страха, я перевернулся на живот и осторожно исследовал спину. Спина как спина. Руки не нащупали ни повязок, ни ран, ни даже оставшихся рубцов и шрамов. Что же это было? Кошмарный сон? Страшное видение? Чьё-то предупреждение?

Но если это так, то откуда эта невероятная слабость и ощущение, что я провёл в постели долгое время?

Скрипнула дверь, и я увидел приближающуюся ко мне Оулини. Распущенные длинные волосы сверкали на солнце и богато отливали золотом, а не серебром, как раньше. Простое льняное тонкой выделки платье в пол не скрывало соблазнительные изгибы фигуры. В руках Всадница держала поднос, на котором стояли изящный серебряный кувшин и простая глубокая глиняная миска. Я моргнул и решил, что всё-таки сплю: это объяснило бы и отсутствие ран на спине, и странный вид Оулини. Она заметила мои открытые глаза и просияла от радости, что опять же, могло быть только в сновидении.

– Милый Эллари, ты очнулся! – Оулини поставила поднос на небольшой столик и поспешно присела на кровать рядом со мной.

Я решил сполна воспользоваться столь реалистичным сном и протянул руки с твердым намерением заключить простоволосую Всадницу в полупрозрачном платье в объятия. Но едва ладони даже не дотронулись, а приблизились к талии Всадницы на непочтительно близкое расстояние, в меня словно ударила небольшая молния. Из глаз полетели искры, а тело забилось в судорогах. Будто много маленьких, но невероятно дерзких боевых ежей запрыгнули на меня с разбега, вонзая иголки в самые укромные и нежные места.

Я ошалело замотал головой, а Оулини весело рассмеялась. От её смеха все неприятные ощущения тут же испарились. Всадница продолжала покатываться со смеху, что опять же никак не вязалось с её прежним поведением. Делала она это так заразительно, что я присоединился к ней, хотя с досадой понимал, что хохочу сам над собой. Вдоволь насмеявшись, Оулини лукаво произнесла:

– Бьюсь об заклад, Эллари, ты решил, что это сон. Или ты ещё под воздействием хмельного нуонорфия, которым я протирала твои лицо и грудь долгие три недели, пока ты спал богатырским сном.

Во все глаза я смотрел на Великую, которая потянулась к столику, отчего лёгкое платье соблазнительно облепило тонкий стан. Я судорожно сглотнул. Оулини ловко подхватила кувшин и от души плеснула в миску прозрачной жидкости, отдающей изумрудным блеском. В комнате запахло мятой, полынью и ещё какой-то завораживающей горечью. Оулини погрузила в миску кусок тряпицы из чистого полотна, хорошенько смочила, выжала и протянула мне:

– Будет лучше, Эллари, если сегодня ты оботрёшь лицо и грудь сам.

Я уже давно привстал и теперь сидел на кровати, как тупой пень, непонимающе глядя на влажный кусок ткани, который протягивала Оулини. Тогда Всадница рассмеялась ещё задорнее и веселее, и слегка толкнула меня в грудь, отчего я послушно упал обратно на мягкую подушку, самую мягкую, какая только была в моей жизни. Оулини живо склонилась надо мной и начала умело, нежно и аккуратно протирать моё лицо. Странный запах, в котором теперь в равных пропорциях смешались горечь и сладость, усилился и заставил меня непочтительно чихнуть.

Чувствуя, как кровь прилила к щекам, я сбивчиво попросил прощения, на что Оулини только улыбнулась. Замерев, я боялся пошевелиться. Всадница внимательно посмотрела на меня и начала расстегивать чужую белоснежную рубашку, в которой я почему-то спал. И вот уже Великая собственноручно протирала мою грудь, не забывая окунать тряпицу в миску.

– Это нуонорфий, – насмешливо объяснила Оулини, кидая кусок полотна на поднос и вставая. – В вашем мире это средство усмиряет боль и дарует красочные видения. Те, кому однажды довелось им насладиться, подсаживаются на хмельное чудо. Обычно хватает щепотки порошка, нанесенной на слизистую носа. Но самые отчаянные и настырные разводят нуонорфий, чтобы вколоть в вену. Эффект превосходит ожидания. Средство редкое и дорогое. В попытках достать дозу люди отдают всё, чем владеют. А когда предложить уже нечего, бросают на алтарь жизнь. Для всех, кто дерзнул открыть для себя мир нуонорфия, обратной дороги нет. Он не отпускает своих жертв, досуха выпивая жизненные соки, оставляя после себя ничтожную труху, что рассыпается в прах. Но ты не должен беспокоиться, Эллари. Тебя это не коснётся. В моих руках нуонорфий творит совсем другие чудеса. Теперь ты полностью здоров, Эллари.

– Благодарю, Великая, – я почтительно склонил голову, поспешно застегивая пуговицы на рубашке под насмешливым взглядом Оулини. – Но что со мной произошло? Последнее, что я помню: громкие хлопки, ваше исчезновение, а затем появилось лохматое существо с красными глазами, которое исхлестало меня кнутом до полусмерти.

– Всё так, – теперь Всадница смотрела на меня внимательно и серьёзно.

– Но спина моя вроде бы здорова, я не нащупываю даже рубцы.

– Нуонорфий, Эллари, нуонорфий. В моих руках он творит ещё не такие чудеса. Но твоему телу пришлось три недели восстанавливать себя под моим неусыпным контролем.

– О, Великая, вы лично, своими руками протирали мою спину нуонорфием? И давали принимать внутрь?

– Ты невнимателен, Эллари. Я только что сказала, что протирала тебе лицо и грудь.

– На моей спине не было ран?

– Были. И ещё какие, Эллари, ещё какие. Не хочу пугать, но твой хребет был переломан.