Полная версия
Преследуя Аделин
Снимаю фотографию со стены и задыхаюсь, обнаружив перед собой зеленый армейский сейф. Он старый, с обыкновенным циферблатом на замке. Мои пальцы скользят по нему, и в моих легких разгорается волнение.
Я только что нашла сокровище. И, полагаю, благодарить за это должна Грейсона. Хотя мне хочется думать, что в конце концов я бы убрала все эти фотографии, чтобы мои предки больше не смогли смотреть свысока на мои крайне сомнительные поступки.
Смотрю на сейф, когда на меня налетает холодный поток воздуха, обращающий мою кровь в лед. От резкого похолодания я оборачиваюсь и оглядываю пустой коридор.
Мои зубы клацают, и кажется, я даже вижу, как из моего рта вырывается пар. Но так же быстро, как и появилось, ощущение исчезает. Мое тело медленно согревается до нормальной температуры, однако холодок вдоль позвоночника никуда не пропадает.
Не могу оторвать взгляда от пустого пространства, ожидая, что вот-вот что-то произойдет, но минуты идут, а я все стою и стою.
Сосредоточься, Адди.
Аккуратно положив фото на пол, я решаю стряхнуть с себя этот странный озноб и погуглить, как вскрыть сейф. Отыскав несколько форумов с пошаговым описанием процесса, бегу к дедушкиному ящику с инструментами, что пылится в гараже.
Это помещение никогда не использовалось для автомобилей, даже когда домом владела бабушка. Вместо этого здесь поколениями копился хлам, главным образом состоящий из инструментов деда и всякой всячины из дома. Хватаю нужные инструменты, бегу обратно по лестнице и приступаю к взлому. Старая конструкция довольно паршива с точки зрения надежности, но, полагаю, тот, кто поставил здесь эту коробку, не думал, что ее вообще кто-нибудь найдет. По крайней мере, не при их жизни.
После нескольких неудачных попыток, разочарованных стонов и разбитого пальца у меня наконец-то получается. Подсвечиваю фонариком, и нахожу внутри три книги в коричневых кожаных переплетах. Ни денег. Ни драгоценностей. Ничего ценного – по крайней мере, в денежном эквиваленте.
Честно говоря, я не особо рассчитывала на что-то подобное, но все равно удивилась, что не нашла ничего из этого, учитывая, что большинство людей используют сейфы как раз для хранения ценностей.
Протягиваю руку и беру находки, наслаждаясь ощущением мягкой маслянистой кожи под пальцами. На моем лице расплывается улыбка, когда я провожу по надписи на первой книге.
«Женевьева Матильда Парсонс».
Моя прабабушка – мама бабушки и та самая женщина на фотографии, знаменитая своей красной помадой и яркой улыбкой, которая спрятала сейф. Бабушка всегда говорила, что ее звали Джиджи.
Быстрый взгляд на две другие книги подтверждает, что на них то же самое имя. Ее дневники? Должно быть так.
Ошеломленная, я иду в свою спальню, закрываю за собой дверь и устраиваюсь на кровати, скрестив ноги. Вокруг каждой книги намотан кожаный шнурок. Когда я беру первую книгу, осторожно разматываю шнур и открываю ее, внешний мир для меня исчезает.
Это в самом деле дневник. На каждой странице записи, сделанные женским почерком, а в самом низу каждого листа – фирменный отпечаток в форме поцелуя губной помадой моей прабабушки.
Она умерла задолго до моего рождения, однако я выросла, слушая бесчисленные истории о ней. Бабушка говорила, что дикий характер и острый язык она унаследовала от своей матери. Интересно, знала ли она об этих дневниках? Читала ли она их когда-нибудь?
Если Женевьева Парсонс была такой необузданной, как рассказывала бабушка, то, думаю, эти дневники могут поведать много интересного. Улыбаясь, я раскрываю оставшиеся две книги и проверяю даты на первых страницах, чтобы убедиться, что начну с начала.
А потом я не сплю всю ночь и читаю, с каждой новой записью ощущая все большее беспокойство.
Из беспокойного сна меня выдергивает глухой стук на нижнем этаже. Кажется, будто я вынырнула из глубокого, непроницаемого тумана, залегшего в самых глубинах моего мозга.
Продрав глаза, я пялюсь на закрытую дверь, концентрируясь на ее тусклых очертаниях, пока мой мозг не осознает, что меня разбудило. Сердце значительно опережает мой разум, мышцы в моей груди бешено сокращаются, а волосы на затылке встают дыбом.
На желудок накатывает облако беспокойства, и только спустя несколько секунд я понимаю, что звук, который я слышала, издала моя захлопнувшаяся входная дверь.
Медленно сажусь и вылезаю из-под одеяла. В теле бурлит адреналин, я уже проснулась.
В моем доме только что кто-то был.
Звук мог оказаться чем угодно. Это мог быть оседающий фундамент. Или, черт возьми, даже парочка призраков. Но точно так же, как интуиция предупреждает тебя о чем-то плохом, моя интуиция говорит мне, что в моем гребаном доме кто-то только что был.
Это тот тип, что стучал в дверь? Ведь так, верно? Это было бы слишком большим совпадением, чтобы какой-нибудь незнакомец специально проделал путь длиной в километр до поместья только для того, чтобы постучаться и уйти. И теперь он вернулся.
Если вообще уходил.
Встаю с кровати, меня охватывает озноб, по коже бегут мурашки. Дрожа, я беру с тумбочки телефон и неслышными шагами направляюсь к двери. Медленно открываю ее и съеживаюсь от громкого скрипа.
Мне нужна храбрость Льва и пусть Железный Дровосек смажет петли на моей двери. Я дрожу как лист, но отказываюсь прятаться и позволять кому-то свободно расхаживать по моему дому.
Щелчок выключателя, и лампочки начинают мерцать, освещая коридор как раз настолько, чтобы мой разум мог поиграть со мной в игры, рисуя за пределами света теневые фигуры. И пока я медленно иду к лестнице, чувствую, как за мной наблюдают глаза с висящих на стенах картин.
Смотрят, как я совершаю очередную дурацкую ошибку. Они словно говорят: «Глупая девчонка, тебя же сейчас убьют. Оглянись. Он прямо за тобой».
От последней мысли я хватаю ртом воздух и оборачиваюсь, хотя точно знаю, что за спиной никого нет. Мой чертов тупой мозг слишком изобретателен.
Эта его способность чудесно помогает моей карьере, но в этот самый момент я ни хрена не рада ей.
Ускорившись, я спускаюсь по лестнице. Сразу же включаю свет, морщась от его яркости, обжигающей глаза.
Лучше, чем альтернатива обыскивать все вокруг с помощью единственного луча фонарика. Я бы умерла на месте, если бы обнаружила кого-то, скрывающегося в моем доме. В один миг тут никого нет, а в следующий – привет, вот он, мой убийца. Нет, черт возьми, спасибо.
Когда я не обнаруживаю никого ни в гостиной, ни на кухне, поворачиваю ручку на входной двери. Она все еще заперта, а это значит, что тот, кто ушел, каким-то образом сумел снова запереть дверь за собой.
Или он вообще не ушел.
Резко вдохнув, я бросаюсь через гостиную на кухню и сразу же тянусь к ножам.
Но тут в поле моего зрения попадает нечто, лежащее на столешнице, и я застываю на месте. Мои глаза устремляются к предмету, и с моих губ срывается проклятие, когда я опознаю в предмете одинокую красную розу, лежащую на стойке.
Смотрю на цветок так, словно это живой тарантул, глядящий прямо на меня и приглашающий подойти ближе. И если я осмелюсь, он, несомненно, сожрет меня живьем.
С дрожью вздыхая, я сдергиваю цветок со столешницы и верчу его в пальцах. Шипы на стебле срезаны, и у меня возникает странная мысль, что это было сделано специально, чтобы я не укололась.
Но эта мысль безумна. Если кто-то пробирается ночью в мой дом и оставляет мне цветы, то его намерения прямо противоположны добродетели. Он пытается запугать меня.
Сжав кулак, я сминаю цветок и выбрасываю в мусорное ведро, а затем возвращаюсь к тому, за чем пришла. Выдергиваю ящик, столовое серебро громко звякает в тишине, а затем захлопываю его, выбрав самый большой нож. Я слишком зла, чтобы быть тихой и незаметной.
Кто бы здесь ни прятался, он услышит мое приближение за километр, но мне уже наплевать. У меня нет желания таиться.
Сейчас я в ярости.
Меня бесит, что кто-то решил, будто может просто ворваться в мой дом, пока я сплю. И особенно мне не нравится то, что этот кто-то заставляет меня чувствовать себя уязвимой в моем собственном доме.
А потом имеет наглость оставлять мне цветок, как гребаный чудик? Может, он и обезвредил эту розу, обрезав ее шипы, но я с радостью продемонстрирую, что роза все еще опасна, если запихнуть ее прямо в его глотку.
Тщательно проверяю первый и второй этажи, но не нахожу никого, кто бы мог меня поджидать. И только когда я оказываюсь в конце коридора второго этажа и упираюсь взглядом в дверь, ведущую на чердак, мои поиски обрываются.
Я застываю на месте. Каждый раз, пытаясь заставить себя шагнуть вперед, я корю себя за то, что не проверила каждое помещение в поместье, но не могу сдвинуться ни с места. Все во мне кричит, чтобы я не приближалась к этой двери.
Что я найду там что-то ужасающее, если подойду.
Чердак был тем самым местом, где бабушка частенько уединялась со своим вязанием, напевая что-нибудь, и где летом ее со всех сторон обдувало несколько вентиляторов. Клянусь, иногда я слышу с чердака эти мелодии, но не могу заставить себя подняться наверх и проверить.
Это подвиг, который, видимо, мне не удастся совершить и сегодня. У меня не хватает смелости подняться туда. Адреналиновые пары иссякают, и усталость тяжелым грузом наваливается на мои кости.
Вздохнув, волоку ноги на кухню за стаканом воды. Выпиваю его в три глотка, а затем наполняю и снова опустошаю.
Опускаюсь на барный стул и, наконец, откладываю нож. Мой лоб покрыт тонким слоем пота, и когда я наклоняюсь и упираюсь им в холодную мраморную столешницу, по всему телу пробегают мурашки.
Тот тип ушел, но мой дом – не единственное место, куда он вторгся сегодня ночью.
Теперь он в моей голове – как он, черт возьми, и хотел.
– Кто-то вломился в мой дом прошлой ночью, – признаюсь я, зажав телефон между ухом и плечом. Ложка звенит в керамической кружке, пока я помешиваю кофе. Я пью уже вторую чашку, а мне все еще кажется, что на глазах у меня гантели, и в состязании по тяжелой атлетике мои веки проигрывают.
После ухода этого гада прошлой ночью я так и не могла снова заснуть, а потому обошла весь дом, чтобы убедиться, что все окна заперты.
То, что они оказались уже заперты, встревожило меня еще больше. Все до единой двери и окна были заперты и до, и после его ухода. Так как же, черт возьми, он вошел и вышел?
– Погоди, что ты сказала? Кто-то вломился в твой дом? – вскрикивает Дайя.
– Ага, – отвечаю я. – Он оставил мне красную розу на столешнице.
Повисла тишина. Никогда не думала, что наступит тот день, когда Дайя Пирсон потеряет дар речи.
– Но это еще не все. Полагаю, это самое худшее в грандиозной программе вчерашнего вечера.
– А что еще случилось? – резко спрашивает она.
– Ну, Грейсон – мудак. Он как раз пытался отыскать языком загадочное отверстие на моей шее, когда кто-то постучал в мою входную дверь. И я имею в виду, очень сильно постучал. Мы вышли посмотреть, но никого не было. Думаю, это был мой новый друг.
– Ты серьезно, черт возьми?
Я продолжаю рассказывать дальше. Об идиотизме Грейсона – тут я немного зациклилась, жалуясь. Потом про его кулак, сломавший мою стену, и его драматический уход. Но я ничего не упоминаю о сейфе и дневниках, которые нашла, или о том, что я в них прочла. Я еще не переварила их, как и иронию того, что я читаю преступную историю любви, а потом кто-то вламывается в мой дом в ту же ночь.
– Я приеду к тебе, – заявляет Дайя, когда я замолкаю.
– Сегодня я буду убираться в доме, чтобы подготовить его к ремонту, – отвечаю я, чувствуя себя измотанной уже от одной мысли об этом.
– А я помогу. Будем пить, чтобы было интереснее.
На моем лице появляется слабая улыбка. Дайя всегда была хорошим другом.
Она моя лучшая подруга еще со средней школы. После выпуска мы продолжили общаться, даже когда разъехались в разные колледжи. Следующие несколько лет возможность видеться у нас была только по праздникам и на ежегодной ярмарке призраков.
Я бросила колледж через год после поступления и занялась писательской карьерой, а Дайя получила степень в области IT. Каким-то образом она влилась в некую хакерскую группировку и стала народным мстителем, разоблачающим правительственные секреты.
Она – самый большой сторонник теории заговоров, которого я когда-либо встречала, но даже я в состоянии признать, что дерьмо, которое она раскапывает, вызывает беспокойство и имеет слишком много доказательств, чтобы считаться одной лишь теорией.
Несмотря на это, наши профессии предоставляют нам достаточно свободы в повседневной жизни. Нам повезло больше, чем большинству.
– Я очень ценю это. Увидимся, – говорю я, прежде чем повесить трубку.
Вздыхаю и смотрю на дневники, лежащие на столешнице передо мной. Я еще даже не дочитала первую книгу, а уже нервничаю по поводу продолжения. С каждым словом мне хочется все больше отречься от Джиджи.
Почти так же сильно, как хочется быть ею.
12-е апреля, 1944
Он снова пришел. Осмелюсь сказать, что я была бы расстроена, если бы он этого не сделал.
Джон ушел на работу, Серафина была в школе. Едва дом опустел, я уже была у окна. Должна признать, я не горжусь этим.
В этот раз он вошел в дом.
Я застыла на месте. В ужасе от того, что он сделает, и ожидая этого.
Когда он явил мне свое лицо, не укрытое тенями, у меня перехватило дыхание.
Он красив. Пронзительные голубые глаза.
Волевой подбородок. И он большой.
Очень большой.
Он приблизился ко мне, все еще не говоря ни слова. Он ласкал мое лицо своими пальцами.
Так нежно. Он обошел меня по кругу, позволив своим пальцам проскользить по моей коже.
Я дрожала и улыбалась под его прикосновениями. Его же улыбка заставила мое сердце остановиться в груди.
А затем он ушел. Без единого слова.
Я едва не начала умолять его остаться, но сдержалась.
Он вернется.
Глава 4
Манипулятор– Твоя бабушка была чокнутой, – объявляет Дайя, а затем берет в руки старое, пыльное женское белье.
Я отшатываюсь, возмущенная зрелищем. Моя глупая подруга держит за края кружевные трусы и вызывающе болтает языком. Или предполагает, что это должно быть вызывающе.
Сейчас мне не до этого.
– Кончай, пожалуйста.
Она резко закатывает глаза, имитируя оргазм, но в итоге это больше напоминает экзорцизм.
– Сейчас ты ведешь себя совершенно неуместно. А если моя бабушка видит тебя?
Это ее приструнивает. Исподнее опускается, а выражение ее лица становится не столь наглым.
– Ты думаешь, она стала призраком? – спрашивает Дайя, и ее широко раскрытые глаза обшаривают дом так, словно привидение бабушки играет с ней в прятки.
Я закатываю глаза. Бабушка, наверное, сделала бы так же, если бы могла.
– Бабушка любила этот дом. Я бы не удивилась, останься она здесь, – невозмутимо пожимаю плечами. – Я уже видела привидений, и здесь происходит много всякого необъяснимого дерьма.
– А ты знаешь, как отрезвить, – жалуется она, швыряя белье в мусорное ведро немного агрессивно.
Я улыбаюсь, удовлетворенная ее оценкой. Все равно, лишь бы она перестала размахивать перед моим лицом старыми трусами моей бабушки.
– Пойду налью нам еще выпить, – успокаиваю я, взваливая массивный мусорный пакет на плечо. Но вовсе не горжусь тем, что дыхание с шумом вырывается из моих легких и что меня сразу же прошибает пот.
Мне действительно стоит перестать пить и уделить время занятиям спортом.
Начну со следующего года. Это практически само собой разумеющееся, что я попытаюсь осуществить это и брошу в течение одной недели, пообещав себе попробовать еще раз в следующем году. Так происходит каждый раз.
– Сделай покрепче. Мне это необходимо, я так и чувствую, как за мной наблюдают потусторонние силы.
Снова закатываю глаза.
– Исполни небольшой стриптиз. Это их отпугнет, – бесстрастно советую я.
Резкий порыв воздуха рядом с моим ухом заставляет мои волосы взметнуться, а через секунду о стену передо мной ударяется рулон скотча. Я с хохотом покидаю комнату, а вслед мне несется ругань Дайи.
Она прекрасно понимает, что красива, так что я частенько подтруниваю над ней. Время от времени кто-то должен усмирять эту сексуальную сучку. Она слишком зазнается, если я перестану.
Сбрасываю мусорный пакет у входной двери и иду на кухню. Беру ананасовый сок из холодильника и разворачиваюсь к стойке, чтобы приготовить новые коктейли.
И похоже, я вытянула короткую соломинку, придя сюда. Мои легкие сжимаются, а кровь в жилах застывает, обращаясь в ледяную крошку.
На столешнице стоит пустой стакан из-под виски, а рядом – еще одна красная роза. От виски моего деда осталась лишь капля.
И этого стакана здесь раньше не было. Последний час мы с Дайей безвылазно торчали на втором этаже, по пояс копаясь в старье.
Я обхожу столешницу кругом, как будто предметы на ней – это дремлющий питон, готовый в любой момент сорваться с места и задушить меня.
Мое сердце стучит в ушах, когда я неуверенно протягиваю руку и поднимаю стакан, осматривая его так, словно это волшебный шар предсказаний, который покажет мне человека, который из него пил.
Очевидно, что на кухне я одна. С того места, где я стою, видно входную дверь. И тем не менее, мои глаза продолжают прочесывать окружающее пространство кухни и гостиной в поисках человека, который пробрался в мой дом, достал стакан с бутылкой и угостился виски. А в это время я и моя лучшая подруга были наверху, не подозревая об опасности, таящейся под нами.
Я не слышала, чтобы кто-то входил в дом. Ни единого звука.
В гневе подбегаю ко входной двери и дергаю ручку. Заперто. Как, черт возьми, и всегда. Кажется, в этом больше нет необходимости, поскольку замка, чтобы удержать этого гада, недостаточно.
– Где моя выпивка, сучка? Я слышу шепот и прочее дерьмо, – громко зовет Дайя со второго этажа.
– Иду! – кричу я в ответ, и мой голос срывается.
Я возвращаюсь на кухню, продолжая озираться, словно здесь появился какой-то тоннель в другую вселенную, и этот чудик может выскочить из него в любой момент.
Справа от кухни проход, который соединяется с коридором на другой стороне лестничной клетки. В недрах этого проема таится тьма. Там легко может находиться человек, скрывающийся от посторонних глаз. Или он даже может прятаться в одной из спален, поджидая, пока я пройду мимо.
В моей крови поднимается еще один всплеск адреналина. Я могу оказаться одной из тех тупых сучек, которых показывают в слэшерах и которые всегда отправляются на разведку, на них еще хочется наорать за их тупость.
Неужели я действительно хочу встретить свою возможную смерть таким образом? Неужели я глупая девчонка, которая не может просто выбежать из дома или позвать на помощь? Или меня будет запугивать какой-то придурок, который решил, что он может являться в мой дом, когда ему заблагорассудится? Пить виски моего деда. И оставлять улики, будто его не волнует, что его поймают.
Это заставляет меня задуматься: а стоит ли ему вообще прятаться? Совершенно очевидно, что способ проникнуть в дом незаметно у него есть. Какой смысл ему прятаться в спальне или в темном коридоре? Он легко может подкрасться ко мне в любой момент. Приходить и уходить, когда ему вздумается.
Осознание этого факта вызывает во мне настоящую ярость наравне с беспомощностью. Что толку менять замки, если они ему не помеха?
Глубоко вздохнув, я решаю сыграть роль тупой сучки. Схватив нож, обшариваю весь дом, стараясь не шуметь. Я не хочу пугать Дайю понапрасну.
Ничего не обнаружив, возвращаюсь на кухню, беру розу, отрываю лепестки от стебля и бросаю их в пустой стакан.
Часть меня почти надеется, что он вернется, чтобы посмотреть на мой маленький шедевр.
– Не буду врать, я за тебя волнуюсь, – признается Дайя, задерживаясь перед дверью.
Она провела весь день со мной, прибираясь в доме. Я арендовала мусорный контейнер, и мы загружали его до тех пор, пока ни одна из нас не смогла больше поднять руки.
Спустя десять часов и несколько поездок в «Гудвилл» мы наконец закончили уборку поместья. Мои бабушка и дедушка никогда не были барахольщиками, но всякие безделушки и прочие предметы, которые, как вы думаете, вам однажды понадобятся, но так никогда и не пригождаются, копятся очень легко.
После смерти бабушки моя мать перерыла весь дом и большую часть вещей либо продала, либо пожертвовала на благотворительность. Если бы она этого не сделала, то на уборку ушли бы недели, а то и месяцы.
– Не надо, со мной все будет в порядке, – говорю я.
Мне потребовалась значительная часть дня и несколько коктейлей, прежде чем я набралась смелости и рассказала Дайе о стакане с виски. Было бы неправильно скрывать, что кто-то входил в мой дом, пока она была здесь; было нечестно не дать ей возможности уйти.
Естественно, она испугалась и остаток дня пыталась убедить меня переночевать у нее. Я стояла на своем. Мне надоело, что люди постоянно пытаются спровадить меня из этого дома. Сначала мои родители, а точнее мать, а теперь какой-то больной ублюдок, которому нравится играть в прятки.
Мне страшно, но еще я и глупая.
Так что я не уйду.
Честно говоря, я даже удивилась, что Дайя осталась в поместье. Ее глаза были все время растерянными, и она, наверное, несколько тысяч раз произнесла фразу: «Что это был за шум?» – но больше никаких инцидентов не было.
А теперь она медлит у моей двери, отказываясь оставлять меня здесь одну.
– Давай я останусь? – повторяет она в миллионный раз.
– Нет. Я не стану подвергать тебя опасности.
Она щелкает пальцами, в ее зеленых глазах вспыхивает гнев.
– Вот видишь! В этом и гребаная проблема! Если ты думаешь, что я буду в опасности здесь, то не значит ли это, что ты тоже рискуешь? – я открываю рот, чтобы ответить, но она меня перебивает. – А ты рискуешь! Ты тоже в опасности, Адди. Зачем тебе оставаться здесь?
Я вздыхаю и провожу рукой по лицу, все больше расстраиваясь. Это не вина Дайи. Если бы мы поменялись местами, я бы тоже сходила с ума и сомневалась в ее здравомыслии.
Но я отказываюсь убегать. Я не могу это объяснить, но мне кажется, что так я позволю ему победить. Я вернулась в поместье Парсонс всего неделю назад, а меня уже пытаются прогнать из него.
Я не могу объяснить, почему чувствую такую потребность остаться здесь. Испытать этого загадочного типа, бросить ему вызов и показать, что я его не боюсь.
Хотя это большая, черт побери, ложь. Я пребываю в полнейшем ужасе. Однако я очень упряма. И, как уже выяснилось, в такой же степени глупа. Но прямо сейчас я не могу найти в себе силы переживать об этом.
Спросите меня чуть позже, когда он будет стоять над моей кроватью и смотреть, как я сплю, уверена, я буду ощущать себя иначе.
– Со мной все будет в порядке, Дайя. Обещаю. Я сплю с разделочным ножом под подушкой. И если понадобится, забаррикадируюсь в спальне. Кто знает, вдруг он вообще не вернется?
Аргументы слабоваты, но, думаю, в данный момент я даже не пытаюсь. Черт возьми, я не уйду отсюда.
И почему это, находясь в общественных местах или на публике, мне хочется поджечь себя, но когда кто-то вламывается в мой дом, я чувствую себя достаточно храброй, чтобы оставаться в нем?
На мой взгляд, это тоже нелогично.
– Я не чувствую себя нормально, бросая тебя здесь. Если ты умрешь, вся моя жизнь будет разрушена. Я буду страдать, изводя себя вопросами «а что, если…», – со всей драматичностью, которую она позаимствовала в театральных постановках, Дайя смотрит в потолок и задумчиво кладет палец на подбородок. – Осталась бы она жива, если бы я просто выволокла эту суку из дома за волосы? – спрашивает она капризным голосом, высмеивая свое возможное будущее «я» и меня.
Я хмурюсь. Я бы предпочла, чтобы меня не таскали за волосы. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы отрастить их.
– Если он вернется, я сразу же позвоню в полицию.
Она в отчаянии опускает руку и закатывает глаза. Это слишком нахально. Она злится на меня.
И это понятно.
– Если ты помрешь, я буду очень зла на тебя, Адди.
Слабо улыбаюсь ей.
– Я не собираюсь помирать.
Надеюсь.
Моя подруга рычит, сильно хватает меня за руку и крепко обнимает. Наконец она отпускает меня, и все, что я чувствую, – это огромное облегчение с нотками сожаления.
– Позвони мне, если он вернется.
– Позвоню, – вру я.
И она уходит без лишних слов, захлопнув за собой дверь.
Я выдыхаю, достаю нож из ящика и устало плетусь в ванную. Мне нужен долгий, горячий душ, и если этот гад решит помешать мне, то я с радостью прирежу его за это.
16-е мая, 1944
Позже Джон спросил меня. Он всегда спрашивает, чем я занималась, когда я остаюсь дома одна.
Я сказала, что присматривала за домом и играла в крокет.