Непростые истории 5. Тайны ночных улиц

Иногда Сергею казалось, что клоун снисходительно смотрит на него: мол, все веселишься, брат? А порой Петруша довольно улыбался и как будто задирал большой палец вверх в знак одобрения. За ужином Вероника в лицах рассказывала о прошедшем дне, передразнивала противную начальницу, горячо сочувствовала коллеге, недавно разведшейся с мужем, и говорила, говорила, говорила. Сергей слушал, не вникая в смысл, а просто наслаждаясь потоком речи.

Они познакомились в институте. Высокий юноша сразу же отметил среди сокурсников изящную девушку с длинными черными волосами – полную противоположность себе. Полгода они пересекались на лекциях, ограничиваясь лишь приветствием. Накануне Нового года студенты начали готовить капустник. И Сергей, и Вероника оба оказались в инициативной группе. Придумывали сценки, розыгрыши, готовили костюмы. Однажды засиделись до одиннадцати вечера, и Сергей пошел провожать Веронику до общежития. Почему-то тот вечер остался в памяти сплошным белым пятном. Лишь через два года Вероника призналась, что именно те проводы заставили посмотреть на Сергея другим взглядом.

Сергей смутился, когда узнал, что всю дорогу он рассказывал о разнице между картинами «Снятие с креста» Рубенса и Рембрандта, о вечном споре между ними. О противопоставлении великих людей в глубокой скорби и мятущейся толпы, возвышенного катарсиса и обычных, пусть и сильных чувств. Что Рембрандт своей картиной бросил вызов великому фламандцу. Для Вероники все это было в новинку. Именно нестандартность кругозора Сергея и заинтриговала ее в тот вечер. Сергей так и не признался после, что о картинах великих художников он знал понаслышке от школьного приятеля Леся, который учился в художественном училище. Именно к нему они и собирались сегодняшним вечером.

Добирались на такси. Лесь заранее предупредил, что сегодня состоится текила-вечеринка и лучше приехать без руля. Сергей загодя купил две палки сырокопченой колбасы, три бутылки водки, несколько рыбных консервов и черный хлеб, пояснив для удивленной Вероники, что художники – народ странный и бедный. И что текила-вечеринка вполне может обернуться единственной бутылкой мексиканской самогонки, совсем не рассчитанной на кучу народа. Сам Сергей уже не раз участвовал в подобных сборищах, Веронику же он захватил впервые, собираясь представить ее в качестве официальной невесты. Свадьба была запланирована на начало лето, и они хотели позвать Леся в качестве свидетеля.

Машина медленно ползла по заснеженным улицам, суженных с двух сторон огромными сугробами. Сквозь замерзшее окно проплывали искаженные тени серых домов с низкими балконами, украшенными лепниной, с большими торжественными окнами – Лесь проживал в центре, где сохранились еще старомосковские дома с высокими потолками.

Как и предполагал Сергей, в квартире у приятеля было много людей и мало еды. Лесь с благодарностью принял продовольственное подкрепление и передал его какой-то девице. Уже через полчаса гости подъели и колбасу, и водку. После начались горячие споры о гениях и бездарностях, о неблагодарных обывателях, ничего не понимающих в высоком искусстве и гоняющихся за громкими именами. Лесь отозвал Сергея с Вероникой и повел их по длинному коридору в дальнюю комнату, где хранились картины.

Вероника подошла к одной из них, стоявшей на потемневшем от времени стуле. На полотне было изображено заледеневшее окно, сквозь которое просвечивал терракотовый кувшин. Его очертания смазывались, лишь отчетливо выделялся круглый бок.

– Это важно, что кувшин круглый и кирпичного цвета? – спросила она.

Лесь торжествующе улыбнулся и быстро заговорил:

– Так ведь это я и хотел показать. В каждом из насесть основная суть, фундамент. В кувшине это его крутобедрость и глина, из которой он сделан. Вот.

– А в домах – окна? Так? – уточнила Вероника.

– Да. Вы замечали, что горящее окно, если смотреть на него через лед, светится в одной точке, из которой распространяются лучи по всему периметру окна? А темное, наоборот, расползается за свои рамки, пытается отхапать кусок побольше. Вот.

У Леся обнаружилась еще одна милая особенность. Помимо того, что в минуты волнения он начинал частить, он каждую фразу заканчивал емким «вот», словно бы подводя итог. Сам Лесь был среднего роста, немного курнос, слегка веснушчат, светло-рыж и голубоглаз. Лицо Леся из-за светлых бровей и ресниц казалось блеклым, и только выразительная мимика делала его на время привлекательным. Он все доставал и доставал новые полотна, где вещи обнажали свою суть сквозь морозное окно.

– Вот она, с окнами, – Лесь предъявил холст с изображением дома.

Рядом с темными дырами сияли рассеянным светом окна, на которые хотелось лететь легкомысленным мотыльком.

– Наверное, главное здесь даже не окна, а то, что за ними, – предположила Вероника. – Мне кажется, что выключенные символизируют собой неустроенность и несчастье, а рядом с освещенными хочется отогреться.

– Слушай, а твои картины покупают? – неуместно вмешался Сергей, которому совсем не нравились шумные восторги Вероники. – Много платят?

И Лесь, и Вероника уставились на него так, словно он спросил о чем-то совершенно неприличном.

Айсблюмен разглядывала свой сад: пышные перья папоротников соседствовали с опахалами пальм, веселая поросль травы пробивалась сквозь заросли чертополоха, в воздухе парили тяжелые лапы елей. Кристаллы росли быстро, стараясь упорядочить свободное пространство стекла. Айсблюмен подумала и разбавила колючие ветки легким пухом одуванчиков. Теперь сад был закончен и совершенен.

Искусству морозных узоров учили с младых лет: поднять температуру немного выше нуля градусов, затем опустить, соблюсти нужную влажность, правильно поймать точку росы, аккуратно вытянуть кристалл с нижней части окна к верхней, словно дерево, у которого, чем ближе к земле, тем толще и сильней ствол. После многовекового обучения сады росли быстро, как будто сами собой, совсем не напоминая собой первые тонкие иглы кристаллов на осколке стекла.

Айсблюмен прошла среди цветов, посильнее взбила листья пальм, изогнула ветку папоротника. Она собралась уже уходить, как неясное беспокойство овладело ею: через окно квартиры Айсблюмен увидела полотно с морозным узором, сквозь которое ярко светила свеча. В том месте, где пламя пробивалось сквозь наледь, кристаллы оплыли и потекли, уродуя идеальный порядок. Айсблюмен испытала тревогу за свой совершенный, но такой хрупкий мир.

Вероника с восторгом разглядывала новую картину Леся, где огонь свечи праздновал победу над безупречным холодом изморози.

– Значит, пламя настолько важно в свече? Несмотря на то, что он ее и губит?

– Да. Огонь согревает, разгоняет мрак, зовет к себе. Недаром свеча на окне была знаком для запоздавших путников.

– Странно выходит, – Вероника обошла картину со всех сторон. – Главное для свечи – ее смерть?

– Скорее, то, как она жила, – улыбнулся Лесь. – Вот.

– Она могла рассыпаться от вечности или ярко прожить несколько ночей…

– Так и люди. Одни существуют тихо и незаметно, другие живут на пределе своих сил.

Вероника молчала, отрешенно глядя на холст. Уже несколько дней она втайне от Сергея приезжала к его другу. Девушка не смогла бы объяснить, что именно ее влечет к художнику и его картинам. Ее отношение к Лесю совсем не походило на чувства к Сергею. С тем было сразу все ясно – они предназначены друг другу, она выйдет за него замуж и родит двоих детей, мальчика и девочку. С Лесем же Ника испытала потрясающее ощущение родственности, своей второй половины. Они совершенно одинаково думали, чувствовали, смотрели на мир. Только Сергей эту близость не понял бы и не принял, поэтому Вероника скрывала свои визиты.

Айсблюмен всю неделю наблюдала за квартирой художника и даже запомнила его имя, Лесь. Она расписала узорами окна трешки и подъезда, не стесняясь подглядывать за ним и его гостями. Все дело было несомненно в этой вертлявой девице, с подвижным лицом и быстрым ртом, который постоянно нарушал тишину. Именно она заставила Леся нарушить идеальную красоту кристаллов в его картине в погоне за меняющимся пламенем. Айсблюмен ощутила неясную ревность: этот мастер должен принадлежать ее миру, он же видит изящество и торжество совершенства, а эта девка забивает его голову обычным, проходящим.

Данный холст и девица как будто напоминали о том времени, когда Айсблюмен не существует, когда ее нет в их мире, и самого мира Айсблюмен тоже нет. Каждую зиму она бережно выращивает свои сады и парки, заселяет их идеальными цветами и узорами, а весна из года в год губит их безжалостным теплом и солнцем. Этот парень может подарить вечность ее вселенной на своих полотнах, а он использует мир Айсблюмен, чтобы подчеркнуть красоту собственного.

Стояла середина января. Вероника по обыкновению забежала после работы к Лесю, который заканчивал очередную картину. На привычном постаменте девушка увидела холст с уже знакомым морозным узором: веер из хвоста жар-птицы с вкраплениями лучистых звезд и тонких игл. Поверх ажура Лесь изобразил часть лица: большие глаза темно-стального цвета, с высокой складкой верхнего века, изломанные тонкие брови.

– Какие красивые глаза, – Вероника ткнула пальцем в изображение. – Это твоя девушка?

– Она смотрит из окна, – Лесь взъерошил волосы.

– Ну, я поняла, что девушка отражается в окне, – Вероника улыбнулась. – Я ее знаю?

– Нет, не знаешь. Она все время молчит, только наблюдает.

Вероника смешалась:

– Лесь, подожди. Это настоящая девушка или ты ее выдумал?

– Настоящая! Она смотрит на меня изо всех окон, днем и ночью. Представляешь, ее на самом деле нет, но она есть. Думаю, скоро я увижу ее лицо полностью, – юноша устало вздохнул и, немного помолчав, добавил, – вот.

– А когда ты в первый раз ее увидел?

– Под Новый год. Вы с Сержей укатили в Прагу, а я решил, что никого звать не буду, посижу один. Часы начали бить полночь, какие-то придурки фейерверк во дворе запустили, так что даже сигнализация заорала. Я сунулся в окно посмотреть и увидел ее. Сначала такая неясная тень, решил, что мерещится. А потом с каждым днем все яснее. Вот.

– Лесь, ты ко врачу не ходил? Зрение не проверял?

– Я здоров, Ника. Здоров! Я понимаю, что ты мне не веришь. Мне никто не верит. А она все время глядит. Изо всех окон. Я даже спать не могу.

– Хочешь, я останусь? Лесь, ты только ничего не бойся и не возражай!

Вероника вышла в коридор и набрала домашний номер Сергея:

– Слушай, тут вот такое дело… Я у Леся.

На том конце телефонного провода застыла тишина. Ника, боясь, что ее не услышат, начала сбивчиво кричать в трубку:

– Я не могу его оставить, он болен. Да, я давно навещаю его. Да, скрывала от тебя, потому что ты бы не понял.

Ника продолжала говорить на автомате в молчащий телефон:

– Если бы ты только знал! Сереж, я люблю тебя. Но я не могу бросить Леся, он мне совсем как родной.

Трубка отозвалась чужим, незнакомым голосом:

– Я привезу твои вещи.

Сергей осторожно, словно телефон был сделан из тонкого стекла, положил трубку, взял сочувствующего Петрушу, прижал к себе и совершенно не по-мужски разрыдался. В тот же вечер он на такси перевез Никины вещи, оставив себе только клоуна. С Петрушей расстаться он был не в состоянии.

Дни полетели с пугающей быстротой, словно киномеханик запустил фильм на большой скорости. Когда Вероника каждый день уезжала на работу, Лесь еще спал. Он почему-то стал бояться засыпать в обычное время и ложился лишь под утро. Не смотря на ревность и подозрения Сергея, отношения Вероники и Леся не изменились. Они были друг для друга как брат с сестрой, сама мысль переступить через родство душ к близости плоти казалась противоестественной.

Картина продвигалась. На полотне проступили очертания губ, небольшой волевой подбородок, высокие скулы, длинные волосы пепельного цвета. Вместе с картиной менялся и Лесь. Он стал суше, словно вся его энергия выплеснулась в новое полотно, мало говорил. Вероника пыталась узнать что-то новое о холсте.

– Красивая девушка, – словно невзначай заметила она. – Она тебе никого не напоминает?

– Нет, – односложно ответил Лесь.

– Она похожа на Снегурочку. Не ту, которую мы знаем по мультфильмам и кино, а другую – из мифов. Такая же холодная и строгая. Истинная дочь зимы и мороза.

Лесь возразил:

– Она не Снегурочка. Ее зовут не так.

– А как ее зовут? – постаралась выведать Ника.

– Она не сказала.

– Она умеет говорить?

– Умеет, – Лесь взглянул на нее потемневшими от постоянного недосыпа глазами. – Но я еще не научился ее понимать.

Вероника нервно прошлась по комнате. Ситуация ухудшалась. Начальство не соглашалось предоставить отпуск – случился аврал, и каждый работник был на счету. К неврологу Лесь идти наотрез отказывался. Обратиться же с просьбой о помощи к Сергею Вероника никак не решалась.

«Это все зима, длинная, затяжная зима. Скоро придет весна, и ему полегчает», – мысленно уговаривала себя она. Но лучше не становилось.

В последнее время Лесь перестал пускать ее в свою комнату. Каждый раз, перед тем как выйти, он осторожно выглядывал, чтобы убедиться, что Вероники поблизости нет, а после запирал дверь за собой на ключ. Ключ он повесил на веревку и носил на шее. Ел Лесь быстро и неаккуратно, стремясь быстрее вернуться к себе. Он еще сильнее исхудал, отросшие волосы сальными прядями свисали с головы, глаза покраснели от бессонных ночей.

– Пойдем погуляем? – предложила Вероника в один из вечеров.

– Она не любит оставаться одна.

– Снегурочка?

Лесь оторвался от тарелки и с ненавистью прошептал:

– Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь.

Он смотрел на Веронику с такой неприкрытой злобой, что ей стало холодно. Девушка зябко поежилась, а Лесь отшвырнул тарелку и убежал в комнату. Ночью Вероника проснулась от пронизывающего мороза. Из-под двери ощутимо несло холодом. Она вышла в коридор, дверь комнаты Леся была приоткрыта. Вероника опасливо заглянула туда. Художник стоял около открытого окна и при слабом свете свечи смотрел на картину. Девушка на ней казалась живой: бледно-фарфоровый цвет лица, розовые приоткрытые губы, словно что-то говорящие собеседнику, удивленный взгляд. Веронике стало не по себе. Собрав волю в кулак, она прошла к окну и захлопнула его. Лесь не реагировал. Тогда Вероника подскочила к нему и затрясла за плечо:

– Лесь, дурак, ты же замерзнешь! Ну, очнись же.

Она все плакала и плакала у него на груди, а он не отрывал взгляд от полотна. Потом произнес:

– Это Айсблюмен – ледяной цветок.

– Она не настоящая!

Тогда Лесь отодвинул Веронику от себя и, пристально взглянув, ответил:

– Настоящая, просто ты никак не поймешь. Теперь она будет всегда. Никакое уродливое солнце не убьет ее.

Вероника не выдержала и завыла в голос. Лесь продолжал смотреть на нее с пугающей пустотой в глазах, после сказал:

– Уходи. Ты мне не нужна.

Она лихорадочно побросала вещи в сумку и выбежала на лестничную площадку, откуда позвонила Сергею: «Ты мне нужен. Ты мне очень нужен, забери меня, пожалуйста». Он приехал через полчаса.

Вероника и Сергей тихо расписались в конце марта в обычном загсе. Гостей они не приглашали. Через неделю в квартире Леся произошел пожар, выгорела только комната с картинами. Самого художника удалось спасти. Он долго лежал в психиатрическом отделении лицом к стене, не желая ни с кем разговаривать. Кормили его принудительно. Лишь на исходе лета Лесь произнес первые слова: «Она растаяла». После выписки из больницы Лесь продал квартиру, пожертвовав деньги монастырю, в который вскоре он и сам перебрался. Там он начал писать лики строгих женщин в темном покрывале с запавшими от горя глазами. Клоун Петруша в последнее время постоянно доволен и радостен, и готовится к роли любимой игрушки для будущего ребенка Вероники и Сергея.

Стояла поздняя осень. Лужи покрылись слабой корочкой льда, жухлая трава поседела за одну ночь. На замерзшем окне протянулась тонкая игольчатая линия: Айсблюмен начала выращивать свои сады.

Проклятье дороги

Ночь выдалась беспокойная. Лишь под утро удалось ненадолго провалиться в забытье, но отдохнуть не получилось: приснился стук копыт – жуткий, размеренный, словно кто-то вбивал гвозди в крышку гроба. Я в ужасе вскочила, усилием воли погасив нарождающийся крик – это всего лишь сон! Но какой явный, пугающий до холодного пота. Светало… В приговоре звучало, что нельзя дважды проводить ночь в одном и том же месте. Но нельзя два раза подряд или вразнобой тоже включается в счет? Проверять не хотелось. Все равно не помню, была ли здесь раньше. За десять лет дороги нашего королевства сплелись в нескончаемый клубок. Я выбралась из кибитки и пошла на конюшню. Заспанный слуга вывел лошадь из стойла и предложил перекусить. Но завтрак не лез в горло – сон оставил после себя липкое послевкусие, поэтому я отправилась в путь на голодный желудок.

Кобылка медленно трусила по заснеженному тракту, мимо проплывали бескрайние поля. Подобный сковывающий ужас выдалось пережить пару лет назад, так же зимой. Тогда меня занесло в забытую Богом деревушку. Отдохнула днем в местном постоялом дворе, на ночь перебралась в повозку. Поутру же обнаружилось, что всю ночь шел сильный снег, редкий для нашей южной зимы, и дороги замело. Хозяин сообщил, что путь расчистят не ранее третьего дня, и я почувствовала, что пол уходит из-под ног. На счастье, тракт освободили от заносов к вечеру – ждали важную особу, и ночь я встретила в пути. Повторения подобного не хотелось. А для этого стоило рискнуть, тем более, у меня в рукаве припрятан Джокер, который может оказаться козырным тузом.

…Зима выбросила белый флаг и капитулировала на милость неприятеля. Снег почти весь растаял, но дороги не успели подсохнуть. Молодые листочки только начали вылезать из набухших почек. Наступило то странное время, когда точно не уверен: поздняя осень или ранняя весна? Потому что нет никаких подсказок на этот счет. Кибитка мелко тряслась по лесной тропе, меланхоличная лошадь никак не проявляла прыти, невзирая на понукания. Замок появился после поворота: потемневший от времени, с квадратными башнями по бокам. Во время моего последнего визита здание было обнесено по периметру высокой крепостной стеной и глубоким рвом, из которого воняло протухшей водой. Теперь же декорации выглядели по-другому. Ров засыпали, караульные на стене отсутствовали. Лишь огромные ворота оставались по-прежнему закрытыми.

Я постучала. Звякнул засов, из ворот выглянул маленький человек и тут же скривился, словно от зубной боли.

– Маршель, хозяин дома?

– Не уверен, мадам, что господин сможет уделить вам внимание, – он тоже узнал меня.

– А давай, ты это спросишь у него самого? – я вошла во внутренний двор.

Ворчащий слуга брел позади, волоча ногу. Ждать пришлось недолго, тот, к кому я приехала, стремительно спустился вниз. Время и на нем оставило свой след: поперечные складки на лбу, пробивающаяся седина на висках.

– Ты совсем не изменилась, – низким от волнения голосом произнес он.

– Да. Как-то так вышло, – я пожала плечами. В последний мы встречались очень давно, тогда мне было всего двадцать пять лет. Сейчас мне внешне столько же. А внутренне… Черт с ним!

– Зачем ты здесь?

– Приехала за своим. Хочу проверить, все ли в порядке.

Он сделал шаг назад:

– Проходи.

Мы сидели в банкетном зале за огромным узким столом. Горели факелы, от них на стенах оставались следы копоти. По помещению гулял сквозняк, и даже жар камина не согревал. Я украдкой осматривала замок: похоже, он переживал не лучшие времена. Гобелены истерлись, плитка на камине местами потрескалась и осыпалась. Род приходил в упадок.

Чтоб услышать друг друга, пришлось бы кричать, но нас не тянуло говорить. Я не знала, что сказать, да и надо ли. Мы виделись в последний раз десять лет назад. Он всегда сторонился нашей компании, держался подчеркнуто отстраненно и холодно. Маршал его величества, герцог Сальвос де Труен, древнейший род нашего королевства. Сальвос оставил службу тогда же, жил уединенно, не женился и не завел детей. Он всегда вызывал неподдельный интерес – мужчина, не обращавший на меня внимание. Но именно к герцогу я обратилась, когда тринадцать лет назад моей сестре приспичило родить внебрачного ребенка. И он не отказал в помощи.

– А где Маршель? – поинтересовалась я.

– Я отослал его и всех остальных тоже. А девочка спит в гостевом доме. Можешь остаться.

– Не собираюсь ночевать у тебя.

Зачем подвергать себя опасности?

– Оставайся, – повторил герцог, – я не боюсь проклятья.

За него и мне не было страшно, я волновалась за себя. Не стоило принимать чей-либо кров, особенно сейчас, когда риск оступиться возрос. Но слишком много времени прошло в пути, слишком давно у меня не было мужчины. Я поняла, что не могу противиться своему желанию. Глядя герцогу в глаза, медленно распустила шнуровку платья. Лишь бы Сальвос не оттолкнул меня, и он не отверг, как сделал бы это раньше.

– Почему ты игнорировал меня? – мы лежали на огромной кровати, за окном сгущался вечерний сумрак.

– Твои увлечения были слишком пугающими. Хотя я, дурак, верил, что ты одумаешься.

– Сальвос, ты же знал про меня всё. И надеялся, что я изменюсь? Выйду замуж, нарожаю детей? Я?!

– Любовь нелогична, а я влюбился в тебя в первую же встречу.

Я легко подула, и он уснул – нам, ведьмам не надо пускаться в долгие объяснения. Мне не хотелось подвергать себя напрасному риску, поэтому я быстро собралась и спустилась в правое крыло. Вышла из боковой двери и дошла до гостевого домика. Племянница спала, укрывшись с головой одеялом.

Я не понимала, зачем сестра решила родить ребенка, для чего решила испортить фигуру беременностью и родами. Возможно, она догадывалась о чем-то, потому что могла урывками видеть будущее. Тогда же я ее отговаривала, но именно к Труену обратилась, когда подошел день родов. Он приютил сестру, а после и ребенка. Племяшка не походила на нас: медно-рыжие волосы, светло-розовая кожа, опалявшаяся от малейшего смущения, вздернутый нос. Интересно, в кого она такая уродилась? Если сравнивать обеих, то сестра походила на персик: сочный, со сладкой мякотью и нежным пушком. Племянница казалась косточкой от него: худая, с выпирающими ключицами. Впрочем, кровь все равно наша. Сейчас это главное.

– Кто вы? – пролепетала девочка, испуганно вытаращив глаза.

– Я твоя тетя. Герцог не предупредил тебя?

Девочка смахивала на тощую лисицу, голодную и настороженную.

– Нет. А вы действительно моя тетя?

– Конечно. Приехала, чтобы забрать тебя.

Она поверила: когда надо, я могу быть убедительной.

Косточка, так я решила называть племянницу, быстро собралась. Запасную одежду убрали в небольшой узел. Племяшка дичилась – ведь я была незнакомкой, которая забирает ее из дома, ставшего родным.

«Может, это не будет считаться предоставлением крова? Я не осталась ночевать», – я ничем не могла помочь герцогу, бывшему маршалу его величества. Оставалось лишь надеяться, что условия соблюдены.

"Главные условия: не принимать чужой кров и не оставаться на одном месте более одной ночи. За вами ведется охота", – инквизитор, произносивший приговор, казался серьезным. Мне же хотелось смеяться: «Какая ерунда! Я буду жить!» В тот момент мне было неизвестно, что можно устать от этой круговерти. Читающий приговор смотрел в сторону, где остывало аутодафе. Его, как и меня, занимал один вопрос: «Почему такое легкое наказание?» Тогда и я не подозревала, что скрывается за этой мягкостью. Быстро раздобыла теплую кибитку с жаровней, выносливую лошадь и отправилась в путь.

Ночью снова привиделся кошмар. Люди медленно шли по дороге в едином ритме. Их тела образовывали общую массу, похожую на длинную змею, чьи голова и хвост терялись за горизонтом. Вокруг пути клубился туман. Идущие сторонились его, не решаясь приблизиться даже к обочине. Внезапно строй разрушился. Парень, похожий на деревенского дурачка, катился на стуле с колесами. Во сне я знала название этого сооружения – инвалидная коляска. Он пытался пробиться вперед потока, расталкивая людей, что-то мычал на своем птичьем языке и размахивал руками. Один из мужчин резко развернулся после толчка коляски и ударил парня. Тот схватил лежащего на коленях мертвого котенка и бросил в обидчика. Мужчина вытряхнул дурачка из сиденья и кинул на обочину. Строй сомкнулся, люди обходили перевернутую коляску. Потом ее подобрала семейная пара, усадила туда своих сыновей-близнецов и так покатила дальше. Инвалид полз по обочине и плакал. Из тумана дернулся отросток и накрыл его.

Я проснулась, рубашка оказалась липкой от пота. «Куда шли эти люди? От кого они убегали? А куда убегаю я?» Весь день прошел в подавленном состоянии, племянница робко молчала. Лишь к концу следующего дня Косточка осмелела: