Девочка и чудовище

– Ты с нами?

Я, не раздумывая, шагнул навстречу, и мы пошли по пришкольной аллее, где под осенним солнцем умирали желто-красные клены, роняя уставшие листья.

– Я рассказываю Лере, как нас с химии поперли, – ввела меня в курс дела Юля.

– А я смотрю, вся ваша группа ушла… Даже позавидовал.

– Если б ты знал, что было дальше… Мишка ничего не рассказывал?

– Нет.

– В общем, ему теперь придется всю химию за первую четверть сдавать! Из-за божьей коровки!

– Что-о? И на нее сел?

Юля улыбнулась, оценив мой юмор, и заглянула в глаза.

– Представляешь, делаем лабораторную, а по столу ползет божья коровка – непонятно откуда! Мишка берет и капает ей на спину чернилами. Мы, конечно, заинтересовались, что дальше будет… А Галина Петровна увидела… Мы, как прилежные: дыр-дыр-дыр (она показала, как все стали старательно писать). А потом глядь: коровки нет, а на столе целый лабиринт чернильный… Давай ее искать…

Лера искренне засмеялась, представив перекошенные физиономии знакомых ребят и девчонок. Ее крупные черты растаяли в широкой доброжелательной улыбке.

– И нас – за дверь! Всех!

– Теперь я понял, почему она сказала: «В коридоре ищите!»

– Но это ж не все! Только мы уселись у химкабинета – директриса собственной персоной!

Лерино лицо напряглось.

– Ленка тоже ж с нами была.

– Племянница? – переспросила Лера.

– Да, Глазунова, – ответила Юля. – Короче, сегодня ожидается большой шкандаль. Маман уже прибегала – она ж парторг школы – предупредила, чтоб из дому ни ногой, пока не придет с работы.

– Ремня не всыпет? – попытался я острить.

– Да лучше б всыпала, чем мозги выносить… Я ж для нее по-прежнему девочка-первоклассница.

Мы шли по заросшим улицам нашего поселка, где дождевые размывы засыпались жужалкой и мелким мусором. Маленькие пестрые дома начала и середины века тихонько грелись под лучами уходящего солнца. Когда мы подошли к скверу, росшему у нашей бывшей школы, Лера, улыбаясь, стала прощаться:

– Надеюсь, все будет хорошо!

– Божью коровку жалко! – сказал я голосом Шурика, и девочки засмеялись.

Лера пошла вниз, чем-то со спины похожая на женщину, у которой уже двое детей и строгий начальник, а платочек на голове только усиливал это сходство. Мы же свернули в сквер.

Мы шли по широкой аллее из молодых, но уже раскидистых деревьев. Они узнавали нас – это ведь мы каждую весну и осень убирали здесь опавшие листья и ветки, наполняя густые кроны задорными голосами. Они приветливо подмигивали пробивавшимися лучами солнца и даже хвастались украшениями – осенними паутинками. А птицы составляли им компанию.

В нашей старой школе уроки уже закончились, и она отдыхала, непривычно тихая и немного уставшая. Мы молча посмотрели на ее такое знакомое, загоревшее лицо с глазами-окнами и высоким крыльцом с белыми колоннами а ля ампир, и подросшие голубые ели у памятника Герою – все было знакомо до последней бусинки, но уже не трогало душу, потому что осталось в другой жизни.

Опавшие листья легким шорохом отмечали каждый наш шаг.

Я не помню, о чем мы говорили – наверное, обо всем. Я помню только небывалое чувство – как будто все происходило не со мной: знакомые улицы, дома, деревья, какие-то люди – и рядом удивительное создание – Юля… Я слышу ее голос, смех, вижу румянец на смуглых щеках и глаза с веселыми лучиками и будто… будто плыву по воздуху…

Мы остановились у перекрестка – мне надо было сворачивать. Мы не спешили расставаться и поговорили еще немного. Я, конечно, не решался смотреть Юле в глаза, а тем более, прикоснуться… Я смотрел поверх ее головы на угловой дом: к нему от электрического столба тянулись два провода – две параллельные прямые, которые никогда не пересекаются. Пожалуй, это был единственный закон, всплывший вдруг в моей памяти после последнего урока математики.

Наконец, мы расстались.

Я буквально влетел в дом. Мать что-то готовила на кухне и застыла у окна. Как и Оля, моя сестра, приехавшая на денек из соседнего города, где училась в институте. Они посмотрели с нескрываемым удивлением, и Ольга спросила почти утвердительно:

– Ты что – влюбился?

Глава 2 Роман в стихах

Глава вторая Роман в стихах

1

Мы стали ходить вместе со школы, до того самого перекрестка. Я искал повод задержаться после уроков или, наоборот, бросал все, чтоб успеть на это «свидание по умолчанию». Вслух сказать не решался, но видел, что Юля была не против.

И мы брели поселковыми улицами, болтая обо всем на свете. А на второй или третий день, прощаясь, она подала руку, приветливо заглянув мне в глаза. Я задохнулся от неожиданности и, когда почувствовал в своих ладонях ее мягкие, теплые, доверчивые пальцы, понял, что весь мир перевернулся. Я долго стоял, покрытый огромной волной нежности, пока Юля не освободила с улыбкой руку.

После этого к нашим прощаниям добавилось сладкое и тревожное ожидание. Я не знаю, что испытывала Юля, но руку подавала легко и привычно. Однажды, опьяненный таким счастьем, я выдал нечто вроде того, что не вижу в ней недостатков. Она усмехнулась, опустила глаза, изображая саму скромность, и сказала: «А я-то думаю, что у меня за спиной растет? А это крылышки!» Я по-детски стал уверять: «Честное слово…» Тут хватило бы предложения из трех слов, но на него у меня еще не было сил.

Зато вечерами я отводил душу – стал писать стихи и там уж признавался во всем! Правда, стихами их можно было назвать условно, но мне нравился сам процесс. Это казалось маленьким чудом, когда из обычных слов появлялось что-то новое, с новым смыслом и неожиданной формой.

А однажды я проснулся среди ночи от нахлынувших чувств, которые понесли меня хрустальным водопадом. Стихотворные строки легко ложились одна к другой и молниеносно складывались в рифмы! Я погрузился в какой-то катарсис и шептал о том, что есть и что будет…

Я никому не говорил, что пишу стихи, хотя, конечно, хотелось. Лишь однажды, во время самостоятельной на уроке географии, накатал несколько строчек и подал Юле:

Скучно, грустно… Сидишь и смотришь,

Как ходит учитель между партами,

Как сидят ученики,

Согнувшись над контурными картами.

Скрипят разноцветные карандаши,

Трутся маленькие пластики –

Сиди, рисуй, потом пиши,

Пиши про какие-то Арктики…

Она прочитала и одобрительно кивнула: «Сам написал?» За что вызвала замечание Ильи Федоровича, который решил, что мы подсказываем друг другу. На этом признание моих талантов закончилось.

2

А вскоре меня назначили ведущим школьного вечера, посвященного Седьмому ноября. Причем в паре с Леной Глазуновой.

Нас никто специально не готовил: дали выучить слова – и все. Не знаю, как для моей партнерши, а у меня такой опыт был первым. Может, поэтому Лена предложила порепетировать у нее дома. То, о чем я даже не мечтал полгода назад, оказалось легко доступным.

Мы, конечно, не репетировали, а проболтали часа два как хорошие приятели.

Под конец Ленка разоткровенничалась по поводу очередного ухажера, и я понял, что за этой милой внешностью таится еще та «боевая единица».

А вечер наш оказался на удивление удачным. В этой школе не было актового зала, и все массовые мероприятия проводились на втором этаже, где был сооружен специальный подиум. Задняя стена завешивалась шторой – это и была сцена.

Этаж гудел, как пчелиный улей, потому что после торжественной части всегда были танцы. Приходили даже бывшие ученики и поселковая молодежь.

Мы с Леной чуть не лопались от волнения.

Правда, у меня вдруг сработало какое-то «реле» и наступила полная, стопроцентная мобилизация. Я готов был лететь в космос.

Нас пригласили на сцену, и зал притих, настраиваясь на обязаловку.

Но шпоры вонзились в мои бока, и я помчался, с легкостью преодолевая одно препятствие за другим. Откуда-то взялось умение выразительно читать, уверенно стоять на сцене и покорять публику. Двоюродный дед мой был актером и режиссером театра – может, от него? Не знаю, но зал затих, и полчаса официоза пролетели в один миг.

Леночка не отставала, и мы вдвоем, наверное, хорошо смотрелись. А, когда все закончилось и началась предтанцевальная суета, меня нашла наша классная, у которой с лица просто капало удовлетворение. Она сказала, что я очень понравился Тамаре Ивановне (директрисе), и намекнула, что это была как раз ее идея поставить меня ведущим.

Валентина Митрофановна потом несколько раз, до самого окончания школы, пыталась меня снова уговорить на роль ведущего, но я категорически отказывался – мне не понравилось быть частью толпы. Даже в роли ведущего.

3

Наконец, начались танцы. В этот вечер они были особенными, потому что впервые на них играл школьный вокально-инструментальный ансамбль. Мишка, Серый и еще трое ребят смастерили из чего пришлось электрогитары, ионику, достали «типа ударную установку» и рискнули заявить о себе.

Было шумно, весело, драйвово, и танцевать хотелось всем.

Юля, как всегда, была чем-то занята: наверное, помогала ребятам из ВИА, который, в основном-то, был из нашего класса. Она то появлялась, то исчезала в бурлящей толпе, и я издалека следил за ее скользящей походкой. Но, наконец, решился и направился к ней.

– Можно тебя пригласить? – спросил я, робея.

Она улыбнулась и положила мне руки на плечи. Был медленный танец, и мы, чуть переставляя ноги, стали двигаться под популярное танго. Его включили, пока «новые битлы» ремонтировали бас-гитару, неожиданно зафонившую на всю школу.

– Ты классно выступил! – сказала Юля. – Я даже не ожидала.

– Я и сам не ожидал. Наверное, одна Тамара ожидала, – сказал я.

– Тамара? – переспросила Юля.

– Валентина намекнула, что меня она посоветовала.

– Ленкина работа, – засмеялась Юля. – Тамара тебя два раза в жизни видела.

Я даже остановился:

– Точно!.. Ни фига себе!

Мы немного потанцевали молча. Я чуть сжимал ее мягкие роскошные плечи, слышал легкое дыхание у щеки, дивный запах волос – она вся входила в меня… Сильнее этого чувства я ничего еще не испытывал – оно впервые пробудилось и овладело всем моим телом.

Слегка склонив голову, Юля стала подпевать эстрадной певице:

Не напрасно тоска тебя гложет, Не напрасно ты грустен со мной -

Видно, в августе сбыться не может, Что сбывается ранней весной…

Потом вдруг пристально взглянула на меня и покраснела. Я ничего не понял, да и танец уже закончился и все разбредались по своим углам. Мне захотелось на свежий воздух.

Пообщавшись с курильщиками в туалете и курнув пару раз, я увидел интересную компанию, двигавшуюся в школу. Там были Лавсан, Бамбук, Жора, Русик и еще несколько человек.

Когда я поднялся на второй этаж, они стояли в самом начале прохода, а вскоре смешались с толпой.

Лавсан танцевал с Лорен. Она была в коротком стильном платье красного цвета и высоких сапогах. Он что-то говорил с улыбкой и откровенно водил пальцами по ее спине, а она не сводила с него глаз. В некоторых па они просто сливались вместе, наслаждаясь друг другом.

Было жарко, поэтому решили открыть окна, и музыка полилась на весь поселок. Мне порядком все надоело: Юлю я потерял из виду, а с остальными было неинтересно.

Протиснувшись между танцующими, я стал у окна, и холодный осенний воздух освежил меня. Я видел огоньки вечернего поселка, и мои мысли постепенно «причесались». Да, я не люблю толпу, но не люблю и тех, кто считает себя выше. Как себя вести в такой ситуации, я не знал. Точнее, я знал, чего «не хочу», но не знал, «как надо»… Я чувствовал только, что заболел, и моя болезнь называется «Юля». Как лечиться, я тоже не знал…

Мне захотелось снова пойти покурить, чтобы она услышала запах табака, и я бы поднялся в ее глазах… Я пошел вдоль окон и вдруг увидел… Юлю! Она стояла и тоже смотрела на засыпающий поселок. Я хотел было подойти и пошутить: «Вот ты и попалась!» Но замер на полушаге: слезы текли по ее щекам!..

– Что случилось? – спросил я.

Она взглянула на меня и твердо ответила:

– Ничего. Все нормально. Оставь меня.

Я стоял в нерешительности, не зная как поступить.

– Я же сказала – иди. Я сама разберусь… – и она быстро пошла в другую сторону.

Раздавленный, я побрел к выходу. Теперь уже насовсем.

4

Я шел по темным горбатым улицам нашего поселка. Мы сюда переехали, когда мне исполнилось десять лет. А до этого жили в другом конце города – вот там улицы были прямыми и ровными.

Мне хотелось идти и идти, и совсем не тянуло домой. У некоторых дворов еще слышались говор и даже смех. А на агитплощадке, под фонарем, несколько мужиков резались в домино.

Где-то проревел мотоцикл. И снова опустилась ночь, напоминая холодным дыханием о близких морозах. Чем дальше я уходил, тем больше хотелось идти, и было жаль, что улица когда-нибудь закончится. Но я старался об этом не думать.

Потом из переулка выкачнулся пьяный. Остановившись, он подумал и сел на землю. Я было прошел, но потом вернулся. Пьяный смотрел на меня как сквозь воду.

– Куда вам? Давайте руку!

– Гуся!.. Я тебе дам гуся… – и он заматерился.

– Давайте, давайте…

Я с трудом его поднял. Мужик стал немного соображать.

Я повел его, и он все хотел меня поцеловать. От него гадко пахло.

Мой «попутчик» радовался, что его кто-то ведет, и ему тоже, наверное, хотелось идти и идти… Так мы и шли вдвоем по спящей улице.

У его дома какая-то женщина поднялась с лавочки и вопросительно-тревожно посмотрела на меня.

– Нализа-ался, – отчаянно протянула она.

Я очень устал и с облегчением пошел назад.

Но дома долго не мог заснуть – никак не затихал костер внутри. И был лишь один способ его погасить: я взял лист бумаги и стал писать, почти не исправляя:

Дай губ твоих, Юля –

Я небо потрогать хочу!

Дай очи колдуньи –

Я облаком душу смочу!

Дай волосы –

В губы зажму их!

Дай руки, дай груди,

Забудь про всех – ну, их!

Мой милый, мой милый,

Мой дышащий свет,

Я подаю в ноги, целую твой след,

Я глажу сапожки, вылизую тень –

Чудовищный случай, крушительный день!..

Дай губ твоих, Юля!

Прижмись ко плечу!

Как дождик в июле –

Любить я хочу!

После этого сразу заснул, и мне приснилась она, нежно гладящая мое лицо горячей рукой, которую я ловил и целовал. Впрочем, проснувшись, понял, что это моя рука, и я сам себя глажу и целую…

5

Наши отношения изменились. Юля стала избегать совместной дороги домой, и это было легко, потому что ее улица проходила выше школы. То есть ради меня она шла низом, чтобы потом подняться к себе. В школе же каждый крутился на своей орбите, и мы старались с них не сходить.

Правда, через неделю Валентина Митрофановна надумала организовать выпуск стенгазеты и назначила в редколлегию Юлю (комсорга), Игоря, вроде бы умеющего красиво чертить, его подружку Иру (наверное, по просьбе) и меня. Юля предложила собраться у нее дома в семь вечера.

Я за несколько часов уже не находил себе места и решил даже сбрить чуть заметный пушок на щеках. Я вышел за полчаса, хотя идти было минут двадцать.

Юля сбежала с высокого крыльца, прикрикнув на пса в вольере. На ней была внакидку цигейковая шубка, которую я помнил еще по старой школе.

Мы прошли через коридор, где на подоконнике охлаждались два больших «наполеона», и попали в небольшую прихожую. Отсюда напрямую можно было пройти в зал, а направо – в ее комнату. Все в доме говорило о достатке, уюте и успешности – Панков работал каким-то большим начальником. Правда, год назад он ушел к другой женщине и уехал из города.

Юля радушно усадила меня в легкое кресло у письменного стола, на котором возлегал девственный ватман.

– Игоря еще не было? – спросил я.

– Нет. Подождем немного, – и она села в другое кресло.

Я осматривал ее аккуратную, хорошо обставленную комнату с окном в сад, а она – меня, в новой обстановке и новой роли.

– Что-нибудь написал? – спросила Юля.

–Написал, – сказал я, – пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Она засмеялась, и первые минуты скованности прошли.

Заглянула Зоя Алексеевна, одетая строго, как в школе. Мы поздоровались.

– Может, молодой человек чай будет? – спросила она у дочери.

– Молодой человек, чай будешь? – спросила Юля.

– Нет, спасибо, – ответил я и хотел пошутить: «Я вчера пил», но решил, что это неуместно.

Опять громко залаял пес.

Юля вскочила: «Наверное, Игорь пришел», – и выбежала во двор.

Ее не было несколько минут. Вернувшись, она сказала, что это, действительно, был Игорь – он подойдет позже. А Иры вообще не будет.

– Давай подумаем, что в газету поместим, – предложила она.

Мы не видели еще ученических стенных газет и не представляли, как они выглядят, поэтому долго решали, что там может быть.

– Слушай, – сказала вдруг Юля, и глаза ее вспыхнули, – ты ж стихи пишешь? Давай какой-нибудь поместим?

Кровь ударила в виски, и я предложил:

– Давай я напишу, а ты решишь…

– Хорей, – согласилась Юля и подала мне листочек с ручкой.

Я подсел к столу и начал писать: Дай губ твоих, Юля – я небо потрогать хочу!..

Закончив, я передал листок и почувствовал, как жар сковал все мое тело. Я не мог поднять глаза.

Она прочитала и долго сидела молча. Я тоже молчал.

– Ты так сильно пишешь… – сказала Юля и снова затихла.

Потом, видимо, перечитала и спросила:

– А почему ты написал «очи колдуньи»?

– Не знаю. У тебя глаза такие…

– У меня бабушка в том году умерла – все ее ведьмой считали. Она все предсказывала, даже смерть… К ней лечиться приходили.

Юлю я никогда такой не видел: ее лицо побледнело и как-то смялось, волосы безвольно разлеглись по голове, щекам, свисли вниз, а огоньки в глазах заострились…

За окном разыгрался осенний ветер, завыл и застонал, сбивая последние листья.

– У нас перед тем, как мама с папой развелись, стал кот у кровати мочиться.

– А это что – плохая примета?

– Да. Так бабушка гоняла его, а потом вообще отравила… Не помогло! Ты знаешь, я в это верю. Я вообще человек не от мира сего – больше с космосом люблю общаться. Я иногда вижу все наперед – даже страшно становится… Как-то во сне увидела, что на экзамене вытащу пятый билет. А получилось так: учу-учу, дохожу до пятого – и все: то засну, то кто-то позовет… Представляешь: иду на экзамен, выучив только пять билетов, но уверена, что сдам! И так и получилось! Пошла первой и вытащила пятый билет, представляешь! Попросилась отвечать без подготовки и даже дополнительные вопросы угадала! Задачу решила таким способом, которому нас не учили – все во сне увидела! Все были в шоке! Маман меня потом терроризировала – выясняла, была у меня шпаргалка или нет. Представляешь?!

– Я с тобой хочу дружить! Перед каждым экзаменом будешь говорить, какой билет нужно выучить.

– А что мне за это будет?

Мы посмеялись.

– А я побрился, – захотелось мне похвастаться, – смотри, – и я подставил щеку.

Она провела пальцами по корешкам моей первой щетины, и теплая волна накрыла меня…

Мы что-то все-таки надумали с газетой – не стих, конечно. И договорились, что встретимся еще раз. Я ушел домой глухой ночью.

Правда, все это совсем не повлияло на наши отношения. Сделать что-то большее я не мог, потому что каждый раз натыкался на стену, бившую электрическим током. Да и опыта отношений с девчонками у меня не было.

Весь мой «роман» развивался только в стихах, которые я кропал чуть ли не каждый вечер… Ну, и зачитывался (даже на уроках) молодежными повестями, которые печатал журнал «Юность», а также стихами Асадова, сборничек которых мне как раз достался на время от Юли. Я решил, что при первой же возможности уеду в Сибирь, на комсомольскую стройку. Ну, а Юля, конечно, будет со мною… Юля, Юленька, Юлечка…

Но однажды все изменилось.

Глава 3 Белое и черное

Глава третья Белое и черное

1

Как-то, будучи дома, я услышал с улицы свист. Выглянув в окно, я увидел Колесю, с которым учился до седьмого класса. Он бредил собственной «Явой» и ушел из школы, чтобы заработать на мотоцикл. Колеся был старше меня, драчливее и агрессивнее.

Я накинул куртку и вышел. Было по-ноябрьски пасмурно, налетали порывы холодного ветра.

– Привет! – сказал он, опустив глаза, и мы пожали руки. Его цыганское лицо заметно побледнело, а плоский нос вздрагивал. – Ты с Юлей лазишь? Только честно!.. Я за нее голову оторву, если шо… – и Колеся закачался на пружинистых ногах.

Предательский холодок пополз из живота по всему телу.

Что я мог сказать? Встречаться мы не встречались. Ходили иногда вместе со школы. Конечно, я все время думал о ней, но между нами почему-то была невидимая стена.

–Да нет, – сказал я. – Иногда со школы ходим…

– А мне говорят… – сказал он, выдохнув. – Слышь, это такая девка! Меня Валет попросил привезти ее на проводы в армию. Я приехал, свистнул – она вышла и спокойно села, обхватила сзади… Я таких девок еще не встречал! – на его лице появилось что-то вроде мечтательности. – А потом отвозил назад, зажал, стал целовать – дает!.. Но как-то вяло… Я балдею!

Колесе хотелось излить душу, и он стал хвастаться, как на заднем колесе может проехаться перед девчатами, чтоб испугать… А потом рассказал, что возил Юлю на меловые горы… Он говорил, как домушник, залезший за простынями и мельхиоровыми вилками, а наскочивший на золото…

Сердце мое превратилось в кузнечный молот. Я почти не воспринимал его слова: перед глазами была любимая девушка, целующаяся с ним… К счастью, порывы ветра понесли мокрые снежинки, и мы расстались.

Ночью я проснулся от небывалой пустоты и боли и долго лежал, вспоминая, что произошло. Воображение подсовывало самые гадкие картины, а в памяти всплывало наше прощание после стенгазеты и тихое: «Зачем? Что от этого изменится?»

А потом из самого затаенного уголка души выползал ядовитый смрад… Я пытался убедить себя, что все нормально – ведь я действительно не встречаюсь с Юлей… Но что-то внутри, наделенное огромной силой, не уговаривалось: «Ты же знаешь, что струсил! Ты должен был поступить не так… Но как?» Где-то я читал, что трусость – главный человеческий порок…

А потом опять наплывали картины, как моя Юля, мой ангел, целуется с кем-то, и полусон-полубред разносил их по всей моей Вселенной.

Утром я так и не пришел в себя и с тяжелым сердцем поплелся в школу. Вчерашний снег, зацепившийся за остатки сухой травы и листьев, только подчеркивал окружающее уродство.

Видно, Юля заметила мое состояние и «просканировала» внимательным взглядом. Все остальное оставалось прежним: она бегала по каким-то общественным делам, а я на перемене спешил в дворовый туалет, где «стрелял» сигареты и накурился до тошноты. Наши контакты свелись до минимума: ни я, ни она не хотели ничего друг у друга спрашивать.

После уроков я не спешил домой, видимо, на что-то надеясь… Но вдруг увидел за школьными воротами Колесю на своей «Яве». Я понял, кого он ждет, и не ошибся: Юля отделилась от стайки подруг и спокойно уселась к нему на заднее сидение, откинув волосы…

Дома я заперся в своей комнате и пытался сочинить целую поэму. Но слова оказались неподъемными: они разбегались, не понимая, чего я хочу. Я вдруг вспомнил, что некоторые писатели вели дневники, достал общую тетрадь, поставил на первой странице дату и начал…

Когда уже в комнате стало сереть, заглянула мама и удивилась: «Ты здесь? А я думала, на улице – так тихо! Иди ужинать». Она, видимо, заметила, что я не похож на себя, но промолчала. Зато Ольга не выдержала.

– Ты что – поссорился со своей Юлечкой? – выдала она без обиняков, когда я сел за стол.

Мне показалось, что на меня плеснули кипятком! Я подскочил – я готов был ее разорвать, свою старшую сестру! Никто не сделал больнее, чем она, опошлив мою неземную любовь!

– Я не могу тебя видеть! – крикнул я и, быстро одевшись, вышел из дому. Мама, испуганная, со слезами, пыталась остановить меня, но я вырвал руку. Ольга смотрела на нас молча с застывшим лицом и колючими глазами.

– Проветрится – придет, – услышал я жестокий вердикт, когда переходил комнатку, в которой «хорошо, когда горит печка».

2

Улицы были безлюдными и неприветливыми. Я сделал небольшой круг, но быстро озяб и решил свернуть в гастроном за сигаретами. Он одиноко светил грязными окнами среди опустившейся темноты. Здесь толклось несколько запоздалых покупателей и «скинувшихся по рублю», а за витринами возвышались пышнотелые ледяные продавщицы.