Возлюбленная Верховного Бестиара

Вот только сейчас, когда мы подошли к лошадям, случилась заминка. Лошадь Евгения, серая в яблоках кобылка Снежане понравилась, но на жеребца Богдана, хьердаррского амазина, она смотрела, не мигая. Возможно, дело было в том, что конь Михаила был той же породы. А может быть, в том, что он и впрямь был невероятно красив и статен. Янтарные глаза, черная, как смоль, шелковистая грива. Только в отличие от скакуна Михаила, в его масть вплетался дымчатый, как туман поутру, цвет.

Я не успела Снежану остановить, когда она произнесла:

– А можно я на этом поеду?

Увидела только, как полыхнули глаза Богдана, и приготовилась к худшему, но вместо этого он лишь коротко кивнул. Я не успела удивиться, как он уже оседлал коня, а после подхватил мою дочь и усадил перед собой.

– Держись крепче, – скомандовал он, пока Евгений помогал забраться на лошадь мне. Что было весьма кстати: я отлично ездила верхом, могла справиться со всем сама, но не в таком платье. И не тогда, когда постоянно косилась на то, как Богдан прижимает к себе нашу дочь. Как его сильная ладонь ее держит, как тонкие пальчики Снежаны цепляются за край седла, как легко он управляется с поводьями одной рукой.

На нас глазели: разумеется, из-за Богдана, но это я поняла уже когда мы сорвались с места. Снежана завизжала, и я дернулась, но потом поняла, что она кричит от восторга. Такой счастливой я свою дочь, кажется, никогда не видела.

Я никогда раньше не видела ее вместе с отцом.

Верхом мы преодолели расстояние до дворца достаточно быстро, и спустя полчаса нам уже распахивали ворота, слуги кланялись, а у широких, ведущих наверх ступеней стоял конюх, который принял из рук Богдана и Евгения поводья.

– Ваши вещи доставят так скоро, как смогут, – пообещал мне Евгений, – но ваши комнаты уже готовы, так что пока сможете прийти в себя после дороги и отдохнуть. Обед вам принесут прямо в покои.

Я не успела его поблагодарить, ко мне бросилась счастливая Снежана, которая с горящими от восторга глазами принялась рассказывать, как это было невероятно. Правда, под тяжелым взглядом Богдана она слегка стушевалась и замолчала, но я все же успела произнести:

– Спасибо тебе.

В этот миг я была искренне ему благодарна за то, что не оттолкнул дочь, за то, что подарил ей эти мгновения. В этот миг я подумала, что, возможно, внутри него все еще живет мужчина, которого я знала, и пусть эта короткая надежда была опасна, я ощутила, как внутри расцветает что-то давно забытое, яркое. Живое.

– Не думай себе лишнего, Алина, – сухо произнес Богдан. – Я посадил ее к себе исключительно потому, чтобы не ехать рядом с тобой.

Он сказал это таким тоном, что Снежана вздрогнула. Цветок внутри тоже, он не успел закрыться, сразу осыпался пеплом. Вместе с моей благодарностью, которая покрылась коркой льда, как его черствое сердце!

– Больше никогда не подумаю, – ответила я, и с того времени на него не смотрела.

Мы поднимались по ступеням в коридоре слуг, и, будто мало было всего этого, стоило нам шагнуть в просторный, залитый холодным дневным светом холл, как к нам бросились двое мальчишек. Темноволосых, темноглазых, похожих на Богдана, а между собой – как две капли воды.

– Папа!

– Папа!

– Мирон. Матвей, – холодно произнес Богдан, но посмотрел поверх их голов на запыхавшегося мужчину, очевидно, гувернера.

– Простите, кавальер, не уследил. Они как узнали, что вы приехали…

Оправдаться тот не успел, потому что в холле раздалось:

– Мальчики! Мы же договорились, что вы дождетесь отца на занятиях.

И дети бросились к ней, не сговариваясь.

С того самого дня, как я видела Анну в первый и последний раз, она стала еще красивее. Огненные волосы, уложенные в высокую прическу, ярко-синее платье в цвет глаз, изящные запястья, украшенные такими же тонкими браслетами. Она была сама утонченность, никаких кричащих украшений, все изысканное, как эталон женской красоты и изящества.

Стоило гувернеру увести мальчиков, как она повернулась к нам. Посмотрела на Богдана в упор и сказала:

– Ты привез ее?! Потрясающе!

Все это она проделала с таким выражением лица, будто задавала тон светской беседе, не глядя на нас со Снежаной, словно нас не существовало.

К счастью, Евгений передал нас в руки служанки, которая должна была проводить меня и дочь в наши покои, и дальнейший разговор я не услышала.

Мы шли по незнакомому дворцу, и я чувствовала себя удивительно спокойно. Настолько спокойно, что даже страшно, потому что в этом спокойствии не было ничего от того, что принято называть спокойствием. Так, должно быть, чувствует себя человек, которого накрыло лавиной или который застыл в глыбе льда.

Мне казалось, что умение обуздать свои эмоции – моя сильная сторона, но сейчас я не была в этом так уж уверена. Слова Богдана, его дети, Анна, все это обрушилось на меня одновременно, и я спасалась как умела. Погружаясь в то самое состояние, в котором даже биение сердца кажется противоестественным.

Ладошка дочери в моей руке – вот то единственное, благодаря чему я чувствовала себя живой. Она не давала мне окончательно соскользнуть туда, откуда не возвращаются, туда, где становятся такими как Михаил. Поэтому когда мы остались одни, я сосредоточилась на привычных вещах: отвела дочь умыться, покормила обедом, который нам принесли. Когда я укладывала ее спать, чтобы отдохнула с дороги, появилась Зарина – они наконец-то добрались до дворца. Наши вещи принесли и развесили, разложили, только после этого я позволила себе пойти в смежную спальню, к себе.

У нас были две купальные комнаты, и я с наслаждением погрузилась в горячую ванну, которую приготовила для себя сама. От пены исходил легкий ненавязчивый аромат, по-настоящему успокаивающий, согревающий. Я думала о том, что справлюсь со всем, уже справлялась, и новое испытание – не исключение, а еще улыбалась. Этому меня научила жизнь: я обнаружила, что когда тебе невыносимо, можно начать улыбаться. Тело подстроится под эмоцию, которую ты выражаешь, а за ним и все остальное.

Всегда помогало, помогло и сейчас. Я почти расслабилась, слушая шипение пены, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. От неожиданности вынырнула из окутавшего меня облака, не успев даже прикрыться, широко распахнула глаза и увидела Богдана.

Он смотрел на меня: хищно, жестко, холодно, но от этого взгляда, скользящего по моим губам, по плечам, по обнаженной груди, на коже вспыхивали костры, как от поднесенной свечи или от капель воска. Каждая клеточка моего тела словно плавилась от этого взгляда-прикосновения, да что там. От этого взгляда-прикосновения плавилась я вся.

Глава 6

Богдан

Он ни словом не солгал, когда говорил, что посадил ее дочь рядом, только чтобы не ехать с ней. Ему хватило мгновений, когда он нес Алину по коридору, и близость ее тела, ее аромат – мягкий, ненавязчивый, цветочный, сводили его с ума. Казалось, после стольких лет все должно быть забыто. После стольких лет, после стольких событий. Когда он знал, кто эта женщина на самом деле, что она делила ложе с Михаилом, с его друзьями и недругами, что она родила ему дочь.

Вот только стоило ее подхватить на руки, стоило снова вдохнуть запах ее волос – и мир перевернулся. Словно не было всех этих лет, словно ничего не было. Только хрупкая невинность в его руках, девушка, которую он хотел защищать, уберечь ото всех и ото всего. Девушка, которую он хотел любить, назвать своей, сделать своей…

Эта мысль билась в висках, а кровь прилила к члену. Как будто в его жизни было мало женщин, мало любовниц, готовых отдаваться по первому слову. С Анной у них была негласная договоренность: не позорить ее, не выносить на публику то, что должно быть скрыто. Он и не выносил, ему никогда не хотелось повторить с одной и той же женщиной то, что было всего лишь актом плотского удовлетворения. Ничего иного в этом для него не было, кроме бесконечного поиска: Алина, Алина, Алина.

Он искал ее в других женщинах и не находил, потому что другой такой как она не было. Но и ее тоже не было. Той Алины, которую он когда-то знал, и это сводило с ума.

– Ты мог бы хотя бы предупредить, – в словах Анны звучал откровенный упрек.

Когда они остались наедине, в его кабинете, она позволила себе больше эмоций, чем на людях, но даже сам факт того, что жена выдохнула те слова при слугах, уже о многом говорил. Бестиари до мозга костей, Анна всегда умела держать эмоции при себе и отлично справлялась со своими чувствами.

Она спокойно приняла тот факт, что их брак был и останется договорным. Это произошло через полгода после рождения Матвея с Мироном: примерно в тот день Богдан окончательно понял, что чувств к Анне у него нет. Тех чувств, которые он хотел бы испытывать к своей женщине. Все это время он пытался разжечь хотя бы сотую долю того пламени, что полыхала в его крови рядом с Алиной, но именно в тот день, несколько лет назад окончательно осознал, что это невозможно. Несмотря на все его старания, несмотря на детей, несмотря на то, что лучшей жены чем Анна сложно было пожелать.

Лучшей для кого угодно. Но не для него.

Анна тоже это понимала: женщины чувствуют такое, и она призналась ему, что ждала этого разговора. Именно тогда он рассказал ей об Алине, но она ответила, что все знает. Оказывается, при отъезде из дворца Михаила она попросила у него девчонку в подарок. Девчонка оказалась подругой Алины, ее звали Марика. Богдан был настолько разрушен изнутри, что даже не стал во все это вникать, кого она там тогда забирала, тем более что сначала девчонка уехала с ней и с отцом.

Их свадьба была скорой, а спустя буквально пару недель после нее Анна надела траур по отцу. Олег Петрович благодарил его на смертном одре, благодарил и желал ему долгих лет жизни, говорил, что никому другому свою дочь не доверил бы, и это стало одной из причин, по которой Богдан долгое время пытался совладать со своими чувствами и любить Анну, но… проблема заключалась в том, что он ее уже любил. Только как друга.

– Мог бы, – хмуро ответил он, глядя в синие, как небесная высь, глаза жены. – Мне жаль.

Что он еще мог сказать? Что его накрыло помешательством? Что стоило ему увидеть Алину, весь мир вылетел из головы, включая ее, и детей? Это было по меньшей мере низко, не говоря уже о том, что он даже сейчас продолжал думать о ней. Каждое мгновение, через каждое слово разговора. Думал только об Алине. Никогда не переставал.

– И что теперь? – голос Анны дрогнул. – Мы договаривались, что…

– Михаил прислал ее шпионить за мной, – сухо произнес он. Сам не зная, почему каждое слово причиняет ему такую боль. – Пусть лучше она, чем кто-то, кого мы не будем подозревать.

– О… – Анна не нашла слов, глубоко вздохнула, посмотрела на него. – На этом все? Она больше ничего для тебя не значит?

– Ничего.

Ложь горчила на языке и отдавала чем-то кислым, как протухшая пища. Учитывая, что до этого дня Богдан предпочитал говорить обо всем прямо, а сейчас словно испугался своих собственных чувств. Не потому, что хотел пощадить жену, а потому что не хотел признаваться в том, что чувствует сам. Как будто фальшь могла исправить то, что полыхало внутри, то, что не давало покоя, выкручивало внутренности, заставляя сгорать как во тьме Бездны, без права на освобождение. Снова и снова, снова и снова, снова и снова.

– Богдан, – жена приблизилась к нему, коснулась его руки, – ты же знаешь, я всегда на твоей стороне.

– Знаю, – он мягко привлек ее к себе и так же быстро отпустил.

От этого стало еще хуже, а после забыться не помогла даже работа. Он отпустил Евгения и остальных, чувствуя, что все его мысли сходятся на одном. Точнее, на одной. Алина, как яд, отравляла его кровь раз за разом, сводя с ума, превращая в одержимого.

Богдан знал один-единственный способ от этой одержимости избавиться: поддаться ей. Позволить захватить себя с головой, чтобы на следующее утро проснуться и понять, что это было всего лишь наваждение. Всего лишь пустота там, где раньше было что-то иное. Поэтому он направился в отведенные Алине покои.

Ее дочь спала, испуганная няня под его взглядом тут же юркнула обратно к ней в комнату. Алина же принимала ванну. Стоило ему шагнуть в купальную, как его накрыло. Накрыло гораздо жестче, чем утром, в летнем дворце Михаила. Особенно когда она вынырнула из под тумана пены, и он увидел капельки воды на ее груди. Все такой же аккуратной, с нежными розовыми сосками.

Не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, Богдан шагнул к ней в упор, выдернул из воды, с силой вжимая в себя. Нежной кожей в грубую ткань, вплетая пальцы в мокрые волосы и впиваясь жестким поцелуем в нежные губы. Дурея от ее сладкого вкуса еще сильнее, стягивая волосы в горсть на затылке, заставляя запрокинуть голову. Открывая взгляду нежную шею, тонкие ключицы.

В этом полубреду он почти выдохнул ее имя, забыв обо всем. Даже о том, что она здесь, чтобы шпионить, но Алина забилась в его руках. С силой, яростно, отрезвляя, а потом, рванувшись, влепила ему пощечину, звук которой отразился от стен и заметался по купальне раненым эхом.

Алина

Поцелуй Богдана оказался таким сладким, таким хмельным, что я на миг потерялась в нем. Забыла о том, кто я, кто он, где мы, и словно снова очутилась в том жарком лете, которое мы с ним делили на двоих. Его сила, жар его тела обжигали даже через мундир, мне показалось, что кожа горит огнем, но от этого огня не было больно. Было сладко, а еще упоительно – как глотнуть прохладной воды в летний зной. После долгой, невыносимо бесконечной жажды.

И я пила его дыхание, жесткую власть его губ до тех пор, пока он не потянул за волосы сильнее. По коже скользнула прохлада, возвращая меня в реальность, а вместе с этим пришел и страх. Дикий, безотчетный, животный. Я думала, что справилась с тем, что мое тело может принадлежать кому-то насильно. Думала, что все это осталось в прошлом, но сейчас меня охватило липкой паутиной ужаса, и все, о чем я могла думать – это как вырваться.

Извернувшись в его руках, я влепила ему пощечину и ладонь обожгло. На руке отпечатался красный след, брат-близнец того, что сейчас проступал на его щеке. Самообладание ко мне вернулось вместе с хлестким звуком пощечины, а вот в глаза Богдана вернулась Бездна.

Я буквально почувствовала, как она давит на мои плечи, вместе с жесткими холодными словами:

– В следующий раз, Алина, ты за это ответишь.

Подавив желание прикрыться руками, я позволила себе выпрямиться и вернула ему жесткий взгляд.

– За то, что говорю тебе «нет»? Не привык к отказам, Богдан?

– За то, что подняла руку на Верховного Бестиара. – Он посмотрел на меня сверху вниз. – Твое «нет» не имеет силы, у шлюх согласия не спрашивают. Их просто берут.

Он оставил меня одну раньше, чем мои щеки вспыхнули от очередного «комплимента» в мой адрес. Но хуже всего было то, что моему телу было безразличен мой внезапно вспыхнувший страх и даже то, что он только что сказал. Я как горела, так и осталась в этом пламени, не спасала даже вода, которая на коже сейчас казалась просто ледяной.

Я снова опустилась под пену, но спокойствия как не бывало. Каждая клеточка моего тела пульсировала, требуя продолжения начатого, желая снова ощутить власть его рук, его губ, его силы. Несмотря на то, что в этом дворце, под этой крышей были его жена и дети.

Чувство вины кольнуло под сердце, но если бы я позволяла ему всякий раз брать над собой верх, уже бы вышла в окно. Поэтому сейчас просто прикрыла глаза, позволяя себе глубоко дышать, а потом опустила руку под воду, между своих разведенных бедер.

Первое же прикосновение заставило дернуться и вздрогнуть, таким острым оно вышло, но уже в следующий миг я шире раздвинула ноги. Движения собственных пальцев в воде ощущались чужими, и я, как бы того ни хотела, не могла избавиться от стоящего перед закрытыми глазами лица. Вода покачивалась вверх-вниз, в такт моим бедрам, пена скользила по коже, лаская ставшую невыносимо чувствительной грудь.

Я замерла, повторяя пальцами контур ключиц, в воспоминаниях все еще обжигаясь о грубую ткань мундира. Вжимаясь сосками в металл пуговиц и знаков отличий. Скользнула второй рукой чуть ниже, до боли сдавив сосок, и наслаждение пронзило тело острой, почти болезненной вспышкой.

Я застонала и впилась зубами в плечо, сводя бедра, чтобы продлить тянущую между ног пульсацию, такую яркую, какой не было уже давно. Безумно, безмерно, бесконечно давно. Пульсацию, созидающую меня изнутри своей сладостью, освобождающую, раскрывающую, заставляющую чувствовать себя наполненной. Сильной.

Живой.

Не знаю, сколько потом я лежала в ванной, приходя в себя. Помню только, что застала себя за тем, что отжимаю волосы и поднимаюсь. Халат ждал меня на небольшом пуфе, и я с наслаждением в него завернулась.

– Все будет чудесно, – сказала я своему отражению.

Раскрасневшемуся, с припухшими от поцелуя Богдана губами.

И добавила:

– Мы справимся.

Я знала, что так и будет, потому что в соседней комнате спала моя дочь. Девочка, ради которой я не имела права сдаваться.

Глава 7

Алина

– Мамочка, мне здесь не нравится, – сказала Снежана, – когда мы поедем домой?

Когда Михаилу в голову взбредет, подумалось мне. Вслух я, разумеется, такого сказать не могла: для Снежаны он был отцом. И не худшим отцом, что удивительно. Мне казалось, к своим дочерям он относился гораздо холоднее и жестче, чем к ней. Что не отменяло факта его готовности использовать Снежану и всех остальных для укрепления своей власти.

Сейчас я могла только догадываться, что он задумал. Оставаясь рядом с ним изначально, я хотела не только защитить свою дочь. Я хотела выяснить, что произошло в доме Семена и Марии, каким образом он устроил тот пожар, через кого. но мне это так и не удалось. Михаил делился со мной исключительно тем, в чем я могла быть ему полезна. Может быть, я и знала гораздо больше остальных, но недостаточно. Со временем и главные цели поблекли, словно потеряли значение и силу.

Я сама потерялась.

– После того, как приедет папа.

Раньше меня так не корежило, когда я называла Михаила ее отцом, сейчас же словно кость поперек горла встала. От этой лжи, ставшей на удивление привычной, сейчас захотелось помыться.

– А когда он приедет?

– Не знаю, милая. Ешь.

Снежана завтракала неохотно, даже несмотря на то, что я отпустила Зарину и занималась ей сама. Няне тоже было не по себе, я это видела, вчера после ужина с прислугой она вернулась сама не своя, расстроенная, и мне так и не удалось выведать, что же там приключилось. В конце концов я решила, что когда придет время, расскажет сама.

За окном уже с утра светило яркое солнце, небывалая щедрость погоды для Талминбурга. На небе не было ни тучки, что обещало нам возможность пойти погулять.

– Злой дядя будет постоянно к нам приходить?

Я вспомнила вчерашний визит Богдана и поперхнулась. Закашлялась, а дочь тут же подскочила и принялась хлопать меня по спине своими крохотными ладошками.

– Ты вчера… что ты слышала?

– Слышала, как он пришел, потом больше ничего.

Я глубоко вздохнула и порадовалась, что разучилась краснеть. Или почти разучилась, по крайней мере, полыхать костром от стыда перед дочерью мне точно не хотелось.

– Нет, думаю больше он не придет.

Хотелось бы верить. Очень хотелось бы, и тот Богдан, которого я знала раньше, действительно не пришел бы. Но этот… другой, чужой, опасный и еще более притягательный, на которого мое тело отзывалось так, словно не могло насытиться его близостью после долгой разлуки… его я совершенно не знала. Не знала, что от него ожидать, точно так же как и не знала, чего ожидать от себя рядом с ним.

– А зачем вчера приходил?

Да, про свой талант не краснеть я задумалась рано.

– Хотел обсудить условия нашего пребывания здесь.

– Условия?

– Да, это… как мы здесь будем жить, что нам можно, а что нельзя.

– Нам что-то нельзя?

– Нельзя плевать людям за шиворот, например. Даже самым злым.

Снежана засмеялась, а я лишь мысленно поблагодарила всех, кого можно, что переключилась с опасной темы.

– Гулять нам можно? Я хочу гулять!

Снежану за уши было не вытащить с улицы, поэтому во время обучения она часто считала ворон, глядя в окно и представляя, что будет, когда закончатся занятия. Здесь она, судя по всему, от занятий освобождена, и… что же, пожалуй, это пойдет ей на пользу. Немного отдохнет, поживет без постоянных надзоров гувернантки, музыки, чтения и счета.

– Да, я думаю можно, милая. Сейчас Зарина вернется, я отправлю ее узнать, как и где мы можем подышать воздухом.

– Ура! Ура! Ура!

Снежана подскочила со стула и принялась хлопать в ладоши.

За радостью дочери я забыла даже спросить вернувшуюся няню, как прошел ее завтрак, вспомнила только, когда она вышла за дверь. Но, судя по тому, как Зарина выглядела сегодня, уже гораздо лучше, чем вчерашний ужин.

Пока я собиралась, раздумывая, что надеть на прогулку, а что взять с собой, Снежана читала свою любимую книгу «Потерянная бестиари» с невероятно красивыми картинками на страницах. Сказка была о девочке из аристократической семьи, которую воспитала бедная женщина. Она попала к ней после нападения злого жаждущего власти бестиара на ее родителей, который их и убил. Впоследствии она повстречала прекрасного бестиара, все, разумеется, выяснилось, зло было наказано, а девушка стала счастливо жить со своим возлюбленным.

Дочь могла перечитывать ее и рассматривать картинки часами, поэтому я не особо прислушивалась к тому, что происходит в ее комнате. Погруженная в свои мысли, перебирала вещи, а очнулась от того, что услышала мальчишечьи голоса.

От неожиданности сначала замерла, потом бросилась в ее спальню, готовая снова защищать свою Снежинку теперь уже от сыновей Богдана. Почти ворвалась к ним, когда услышала не по-детски серьезное:

– Меня зовут Мирон, а это Матвей. Не перепутай.

В голосе мальчика не было враждебности, и я остановилась. Решила послушать.

– Как вас можно перепутать? – серьезно спросила дочь. – Вы же совсем разные!

Я стояла у стены и в приоткрытую дверь могла видеть мальчишек. В самом деле похожих как две капли воды.

– Нас даже мама путает! И папа! – возмутился тот, что стоял поближе ко мне.

– А я не буду!

– Будешь!

– Не буду!

– Хорошо, отвернись, а потом скажешь, кто из нас кто.

Никогда не понимала, зачем близнецов одевать одинаково. В белых рубашках с жабо, темно-синих брюках и темно-синих камзольчиках они выглядели как зеркальные отражения друг друга. Я вот при всем желании их бы не различила, особенно учитывая, что они все равно для меня одно лицо: Богдан. Таким Богдан наверное был в детстве. При мысли про маленького Богдана все внутри сжалось, и я запретила себе думать об этом. О том, чьи это дети – тоже. Может быть, это малодушие, но я пока не могу. Не готова, это слишком больно.

– Поворачивайся! – скомандовал не то Мирон, не то Матвей.

Снежана повернулась и подошла к ним, теперь я могла видеть и ее.

– Ты Мирон, – она беззастенчиво ткнула пальцем в грудь одному, а второму просто кивнула. – Ты Матвей.

Близнецы переглянулись.

– Да. Как ты угадала? – спросили чуть ли не хором.

– Я же говорю: вы разные.

– Хм. – Произнес Матвей (я запомнила!) – А ты интересная.

– Ты тоже ничего, – снисходительно отозвалась моя дочь. – И ты.

Продолжение разговора я не услышала, потому что вернулась Зарина, и близнецы, услышав хлопнувшую дверь, мигом обернулись. Я же поспешно повернулась к няне, которая открыла было рот, чтобы что-то сказать. Но тут тоже увидела близнецов, всплеснула руками и ахнула.

– Вот же сорванцы! Весь дворец на уши поставили, вас там все ищут.

– Не надо нас искать, мы уже взрослые! – насупился то ли Мирон, то ли Матвей (у меня они опять перепутались).

– Мы знакомиться пришли, – возмущенно произнес второй. – И вообще, мы кавальеры!

– Зарина, отведи мальчиков в их покои, – попросила я.

– Но мы не хотим уходить!

– Да! Мы еще только познакомились!

– Мам, а можно они останутся?

Дети атаковали меня сразу все, поэтому пришлось отвечать по порядку:

– Сначала нужно спросить разрешения у вашей матери или у гувернера. Поэтому – на выход, молодые люди, – я посторонилась, чтобы их пропустить, и два надутых кавальера гуськом потопали мимо меня. – Снежана…

– Мам, но мы же сможем играть вместе? – спросила дочь. – Ты же разрешаешь? Если их мама разрешит?

Снежинка смотрела на меня с такой надеждой, что я просто не смогла отказать. Тем более что за меня это наверняка сделает Анна, а мне совсем не хотелось быть той, кто разрушит радость дочери.

– Да, – ответила я. – Да, я разрешаю.