Мальчики с кладбища

– Давай, prisa[21]! – сказала Марица, нетерпеливо подталкивая его.

Ядриэль глубоко вдохнул, выравнивая дыхание.

Он покрепче сжал в руке термос с кровью, ощутив потными ладонями холодок металла, и выдохнул сквозь поджатые губы.

С новой решимостью Ядриэль открутил крышку и перелил куриную кровь в чашу. Марица – нужно отдать ей должное – постаралась скрыть отвращение.

Когда темно-красная жидкость смешалась с текилой, по церкви пронесся порыв ветра. Пламя свечей колыхнулось. Воздух уплотнился, словно помещение заполнила толпа людей, хотя кроме Ядриэля и Марицы внутри никого не было.

В кровь Ядриэля выбросился адреналин, а по рукам пробежали мурашки. Он изо всех сил старался прозвучать глубоко и ровно:

– Santísima Santa Muerte, te pido tu bendición[22], – сказал Ядриэль, призывая Госпожу, чтобы просить ее благословения.

Порыв воздуха окатил его лицо и прошелся по волосам, словно пальцами. Пламя задрожало, и статуя Госпожи внезапно ожила. Она не шевелилась и никак не изменилась внешне, но Ядриэль чувствовал, как что-то надвигается.

Он чиркнул спичкой и бросил ее в чашу. Жидкость загорелась.

– Prometo proteger a los vivos y guiar a los muertos[23], – сказал Ядриэль, клянясь нести ту же ответственность, что остальные мужчины. Руки Ядриэля задрожали, и он сжал портахе покрепче.

– Esta es mi sangre, derramada por ti[24]. – Ядриэль открыл рот и прижал кончик лезвия к языку, пока не уколол его. Ядриэль вздрогнул и вытянул кинжал перед собой. Тонкая полоска красного поблескивала на кончике лезвия в теплом свете свечей.

Он подержал портахе над горящей чашей. Как только пламя лизнуло сталь, кровь зашипела, а свечи заполыхали высоким и мощным пламенем, как факелы. Ядриэль сощурился из-за тепла, ударившего в лицо.

Он убрал портахе от огня и произнес последние слова.

– Con un beso, te prometo mi devoción[25], – пробормотал он и облизнул губы. Успокоив рукоять в ладони, он поцеловал рисунок Госпожи.

На кончике лезвия вспыхнул золотой свет, пробежавший по рукояти кинжала, пальцам и руке Ядриэля, озарив его кожу. Свет опустился по ногам и исчез среди пальцев ног. Ядриэль содрогнулся; от предвкушения перехватило дыхание.

Низкий гул магии рассеялся так же быстро, как появился. В тот же момент потухли свечи. Воздух в комнате успокоился. Ядриэль приподнял рукав худи и в изумлении уставился на свою руку – золотой свет тускнел, оставив смуглую кожу нетронутой.

Он посмотрел на Госпожу Смерть.

– Охренеть, – выдохнул Ядриэль, прижав руки к щекам. – Охренеть! – повторил он. – Сработало!

Он дотронулся до груди и ощутил ладонью раскатистые удары сердца. Ядриэль резко обернулся в поисках подтверждения от Марицы.

– Правда ведь… сработало?

Огонь из чаши поблескивал в ее глазах, а на лице была широкая улыбка.

– Есть только один способ проверить.

Из груди Ядриэля вырвался нервный смех – облегчение и адреналин довели его до полубреда:

– Точно.

Если Госпожа благословила его, даровав ему силу брухо, это значит, что он может призвать заблудший дух. Если он призовет дух и отпустит его в загробный мир, то наконец-то сумеет проявить себя перед всеми – сообществом, семьей, отцом. Они увидят его таким, каким он был на самом деле: мальчиком и брухо.

Ядриэль встал, осторожно прижав портахе к груди. Он облизнул губы и почувствовал привкус крови. Язык болел, но порез был незначительным. Боль была примерно такой же, как если бы он обжег язык горячим кофе де олья[26], едва снятым с плиты.

Пока Марица собирала свечи, подчеркнуто держась на расстоянии от горящей чаши с кровью, Ядриэль приблизился к Госпоже. Стоя в полутора метрах от нее, он запрокинул голову и посмотрел вверх на статую в алькове.

Вот бы поговорить с ней. Понимала ли она то, кто он такой? Видела ли то, чего не видела его семья? Последние несколько лет Ядриэль провел в атмосфере непонимания. И лишь Марица, когда он признался ей три года назад в своей трансгендерности, не моргнула и глазом. «Ну наконец-то! – сказала она сердито, но с улыбкой на лице. – Я давно догадалась, что с тобой что-то происходит, но ждала, пока ты расскажешь сам».

На том этапе Марица была надежной хранительницей его секрета, свободно переключаясь между местоимениями, когда они были наедине и когда они были в окружении других, пока Ядриэль готовился к признанию.

Ему понадобился год: в четырнадцать лет он набрался храбрости и совершил каминг-аут перед семьей. Разговор прошел далеко не так гладко, как с Марицей, и Ядриэлю по-прежнему приходилось настаивать на том, чтобы его семья и другие брухи пользовались правильным местоимением и звали его по настоящему имени.

Помимо Марицы, наиболее благосклонно новости восприняла его мама Камила. Какое-то время она путалась по старой памяти, но на удивление быстро привыкла. Мама даже взяла на себя ответственность аккуратно поправлять людей, чтобы этого не приходилось делать Ядриэлю. Она взяла на себя часть тяжелой ноши, которая складывалась из небольших моментов.

Когда ему было особенно грустно из-за постоянной борьбы за себя – будь то в школе или в сообществе брух, – мама усаживалась с ним на диван. Она притягивала его к себе, и он клал ей голову на плечо. От нее всегда пахло гвоздикой и корицей, словно она только что испекла торт «Бехарана»[27]. Нежно проводя пальцами по его волосам, она шептала: «Mijo, my Yadriel»[28], – и медленно увещевала боль, пока та не притуплялась, хоть никогда и не исчезала полностью.

Но мама умерла уже почти год назад.

Ядриэль всхлипнул и провел кулаком по носу; слезы подступили к горлу.

Это первый День мертвых с тех пор, как она умерла. Но наступит полночь первого ноября, и зазвенят церковные колокола, призывая духи почивших брух на кладбище. Ядриэль сможет провести с ней два дня.

Он покажет ей, что он настоящий брухо – сын, которым она может гордиться. Он исполнит обряды, которые исполнили его отец и отец его отца, будучи детьми Госпожи. Ядриэль проявит себя перед всеми.

– Давай же, брухо, – мягко направила его вперед Марица. – Нужно смыться отсюда, пока нас кто-нибудь не нашел.

Ядриэль обернулся и усмехнулся.

Брухо.

Только он собирался наклониться, чтобы поднять чашу с пола, как на затылке дыбом встали волосы. Ядриэль застыл и посмотрел на Марицу, также застрявшую на полушаге.

Что-то было не так.

– Тоже чувствуешь? – спросил он. Он говорил шепотом, но голос все равно гулко отдавался в пустой церкви.

Марица кивнула:

– Что это?

Ядриэль слегка встряхнул головой. Он словно чувствовал рядом духа, но все было иначе. Это чувство было сильнее чего-либо, что Ядриэль испытывал раньше. В животе роился необъяснимый ужас.

По спине пробежало покалывание; Марица вздрогнула одновременно с ним.

Секунду ничего не происходило.

А затем сердце Ядриэля разорвалось от жгучей боли.

Он вскрикнул. Сила удара повалила его на колени.

Марица рухнула. В горле у нее застрял крик.

Боль была невыносимой. Дыхание резко вернулось к Ядриэлю, и он схватился за грудь. Глаза слезились, размывая лик Госпожи, нависшей над ним.

И как раз в тот момент, когда он думал, что больше не выдержит, что боль однозначно убьет его, она прекратилась.

Мышцы вдруг расслабились, а руки и ноги обмякли, совершенно изнеможенные. Кожа покрылась потом. Пока он глотал ртом воздух, тело шло мелкой дрожью. Ядриэль прижал руку к груди – к месту прямо над сердцем, где медленно притуплялась пульсирующая боль. Марица поднялась на колени, прижимая руку к тому же месту. Ее кожа была мертвенно-бледной и блестела от пота.

Они уставились друг на друга, пытаясь выровнять дыхание. Они ничего не говорили. Все было понятно без слов. Они чувствовали это нутром.

Умер один из своих. Мигеля не стало.

2

– Что произошло? Что, черт возьми, произошло? – задыхаясь спросила Марица, несясь рядом с Ядриэлем по кладбищу. Она повторяла вопрос снова и снова, словно навязчивую мантру. Ядриэль никогда не видел ее такой взбудораженной – и от этого ему было еще страшнее. Обычно в напряженных ситуациях паниковал он, а она просто шутя отмахивалась. Но теперь ей было не до шуток.

Тито исчез. Ядриэль слышал взволнованные голоса, раздавшиеся по ту сторону кладбища. Они пронеслись мимо парочки растерянных духов.

– Что происходит? – спросил у них Фелипе, взволнованно впиваясь в гриф своей виуэлы.

– Понятия не имею! – только и смог ответить ему Ядриэль.

Поскольку брухи тесно связаны с жизнью и смертью, с духами и живыми, когда умирал один, это чувствовали все.

Впервые это произошло с Ядриэлем, когда ему было пять лет. Он проснулся посреди ночи, словно после кошмара, с одной лишь мыслью о своем абуэлито[29]. Встав с кровати и на цыпочках прокравшись в спальню бабушки с дедушкой, он обнаружил абуэлито, лежащего без движения. Абуэлита сидела рядом, крепко сжав его за руку, и нашептывала ему на ухо молитвы, а по морщинистым щекам ее текли слезы.

Отец стоял по другую сторону кровати, прижав к себе Диего. Лицо Энрике было задумчивым и серьезным, а в темных глазах таилась глубокая печаль. Мама Ядриэля привлекла его к себе и мягко поглаживала по спине, пока они все не попрощались с дедом.

Абуэлито умер во сне – легко и безболезненно. Тогда Ядриэля разбудило лишь внезапное ощущение утраты, словно на живот покапало ледяной водой.

Но это – это другое. Что бы ни произошло с Мигелем, его смерть точно не была безболезненной.

Здесь явно какая-то ошибка. Хоть Ядриэль и знал, что́ именно означает эта вспышка боли, не может такого быть, чтобы Мигель просто умер.

Мигель был двоюродным братом Ядриэля, ему было всего лишь двадцать восемь лет. Ядриэль видел его ранее тем же вечером, когда забегал домой, чтобы стащить Литину выпечку перед началом дежурства Мигеля на кладбище.

Неужели произошел несчастный случай? Может, Мигель вышел с кладбища и его задавила машина? Не могли же его убить прямо на кладбище?

Им нужно было вернуться домой, чтобы узнать, что́ могло настолько болезненно оборвать жизнь Мигеля.

У Марицы ноги были длиннее, чем у Ядриэля, а его стягиватель плотно сжимал ребра, так что ему сложно было поспевать за ней. Портахе, спрятанный в рюкзаке, казался особенно тяжелым.

Как только они забежали за угол, то погрузились прямиком в хаос: громкие голоса, суетящиеся люди, тени, бегающие по занавескам.

Марица с лязгом распахнула калитку проволочной ограды и взбежала по крыльцу; Ядриэль не отставал. Его едва не сбил с ног брухо, пронесшийся мимо, но он сумел протиснуться внутрь.

Накануне Дня мертвых и без того в небольшом доме становилось, мягко говоря, совсем тесно. Все было заставлено вещами для предстоящего празднования. На изношенном кожаном диване были сложены шаткие груды коробок с молельными свечами, бабочками-монархами, сделанными из шелка, и сотнями разноцветных, аккуратно вырезанных папель пикадо[30]. На обеденном столе, отодвинутом к стене, в ожидании росписи лежали белые сахарные черепа.

Марица и Ядриэль должны были застать сцену приготовления к самому важному празднику в году, но вместо этого окунулись в панику. Марица вцепилась в худи Ядриэля, стараясь держаться вместе.

Мама Мигеля, Клаудиа, сидела за обеденным столом. Рядом с ней была бабушка Ядриэля, окруженная другими брухами. Они поглаживали Клаудию по рукам и что-то нежно говорили ей по-испански, но та была безутешна.

Горе прокатывалось по ней волнами – Ядриэль чувствовал их своим нутром. Он вздрогнул от ее вопля – истошного, первобытного, траурного. Ему слишком хорошо были знакомы эти крики. Он и сам когда-то пережил подобное.

Все, что оставалось делать Ядриэлю, – это наблюдать за исцеляющей магией своей бабушки.

Продолжая спокойно говорить на ухо Клаудии, она вытянула из во́рота черной блузы, расшитой яркими цветами, свой портахе – старые деревянные четки со священным оловянным сердцем на конце. Лита ловко открутила крышку и обмазала сердце куриной кровью.

– Usa mis manos, – сказала она мягким, уверенным голосом, призывая Госпожу. Четки замерцали золотым светом. – Te doy tranquilidad de espíritu[31].

Лита прижала наконечник четок ко лбу Клаудии. Спустя мгновение ее рыдания начали утихать. Боль ушла с лица, а морщинки сгладились. Ядриэль чувствовал, как ее боль медленно притупляется. Плечи Клаудии обмякли, пока она не откинулась на стуле с отяжелевшими членами. Руки на коленях замерли, и, хотя лицо покраснело, а слезы по-прежнему текли ручьем, ее страдания стали куда менее сильными.

Литины четки постепенно затухли, пока не вернулись к обычному цвету олова и дерева.

Однажды Ядриэль спросил у мамы, почему нельзя забрать вообще всю боль у человека, когда ему или ей грустно. Она объяснила, что важно давать людям возможность пережить горе и скорбь после утраты близких.

Ядриэль уважал свою бабушку и всех брух-женщин – они обладали невероятными силами. Просто это были не его силы.

Когда Лита убрала четки, оставив красное пятно на сморщенном лбу, Клаудиа зашлась икотой. Одна из брух дала ей стакан воды, а другая промокнула щеки салфеткой.

– День мертвых всего лишь через пару дней, – напомнила Лита Клаудии по-английски с сильным акцентом. Она сжала руку Клаудии и мягко улыбнулась. – Ты увидишь Мигеля снова.

Она, разумеется, была права, но Ядриэлю показалось, что это мало утешит Клаудию в ее текущем состоянии. Лита говорила ему то же самое, когда умерла его мама. Он понимал, как повезло им обладать этим даром – снова видеться с духами близких, – но в тот момент ему не стало от этого легче. Но разве может двухдневный визит раз в год возместить отсутствие близкого человека рядом?

Была и другая проблема: если Мигель еще не ушел в загробный мир и по-прежнему привязан к этому, то он не вернется во время Дня мертвых.

Что же с ним случилось?

Кто-то выбежал из кухни и врезался в Ядриэля. Его внимание привлек голос отца. Ядриэль оторвал взгляд от Клаудии и протиснулся сквозь сутолоку на кухню. Марица следовала за ним.

На кухне несколько мужчин, образовавших группу, не отрывали глаз от отца Ядриэля. Энрике Велес Кабрера был высоким мужчиной (ростом Ядриэль явно пошел не в папу) среднего телосложения. Из-под рубашки в красную клетку, заправленной в джинсы, выпирало небольшое брюшко. Сколько Ядриэль себя помнил, у Энрике всегда были одна и та же неброская стрижка и густые усы. Только теперь на висках проклюнулась проседь.

После смерти деда Ядриэля Энрике взял на себя роль главного среди брух Восточного Лос-Анджелеса. Его правой рукой была Лита – матриарх семьи и духовный лидер. Энрике уважали, его мнение ценили. Все мужчины в комнате внимательно слушали его, особенно Диего – старший брат Ядриэля, стоявший подле Энрике и живо поддакивавший каждой инструкции, что давал папа.

– Нужно найти портахе Мигеля. Если он еще не перешел в мир мертвых, то будет к нему привязан, – сказал Энрике группе, опершись о край небольшого деревянного стола. Его голос был низким и хриплым, а взгляд напряженным.

Ядриэль оглянулся по сторонам: на лице каждого присутствовавшего был написан шок разной степени.

– Люди уже ведут поиски на кладбище – сегодня у него была смена, – но нужно, чтобы кто-нибудь еще пошел в дом Клаудии и Бенни, – сказал им Энрике. Хотя Мигелю было уже под тридцать, он по-прежнему жил с родителями, чтобы помогать отцу инвалиду. Мигель был добрым и терпеливым – он всегда хорошо относился к Ядриэлю. В горле застрял комок. Ядриэль попытался сглотнуть.

– Возьмите одну из рубашек Мигеля и разбудите Хулио; нам понадобятся его собаки, – добавил Энрике, и еще один брухо побежал исполнять его приказ.

Хулио был старым склочным брухо, разводившим питбулей и учившим их выслеживать по запаху. Этот навык был полезен при поиске тел и привязей заблудших духов.

– Ищите везде! – Энрике стоял прямо, оглядывая переполненную кухню. – Кто-нибудь видел…

– Папа! – Ядриэль протиснулся вперед.

Энрике резко крутанулся в его сторону, на лице было потрясенное облегчение.

– Ядриэль! – Он схватил Ядриэля и прижал его к груди, крепко обернув руками. – ¡Ay, Dios mío![32] – Обхватив лицо Ядриэля грубыми ладонями, он поцеловал его в макушку.

Ядриэль напрягся, автоматически противясь внезапному физическому контакту.

Отец схватил его за плечи, хмуро глядя сверху вниз.

– Я боялся, что с тобой что-то случилось!

Ядриэль отступил, вырываясь из хватки отца.

– Я в порядке…

– Где это вы были, а? – потребовал ответа Диего. Его светло-карие глаза метались между Ядриэлем и Марицей.

Ядриэль колебался. Марица беспомощно пожала плечами.

Была причина, по которой они провели церемонию инициации втайне и по которой Марица так долго ковала кинжал без ведома своего отца. Практики брух основывались на древних традициях. Противиться этим традициям считалось кощунственным. После того как Ядриэль отказался в день своего кинсеса предстать перед Госпожой как бруха, взрослые не позволили ему стать брухо. Это было исключено. «Не сработает, – сказали ему. – Может, ты и называешь себя мальчиком, но Госпожа подстраиваться под тебя не будет».

Они даже не дали ему попробовать. Им было легче спрятаться за традициями, чем поставить под сомнение собственные убеждения и понимание того, как устроен мир брух.

Это заставило Ядриэля стыдиться себя. Этот безоговорочный отказ задел его лично, потому что он и был личным: абсолютным отрицанием того, кем он был – трансгендерным мальчиком, пытающимся найти свое место в сообществе.

Но они ошибались. Госпожа откликнулась. Теперь ему просто нужно было это доказать.

Орландо забежал на кухню, привлекая внимание отца.

– Вы нашли его? – спросил Энрике.

Орландо покачал головой.

– Все еще обыскиваем кладбище, но его нигде нет, – сказал он, снимая бейсболку и ломая в руках ее козырек. – Пока что нигде его не почувствовали – как сквозь землю провалился!

– Папа! – Ядриэль попытался стать выше. – Чем я могу помочь? – Все тут же обратили глаза на него.

– Зови еще людей – начинайте обыскивать улицы, расходитесь по дуге, начиная от главных ворот, – сказал Энрике. Его тяжелая рука все еще покоилась на плече Ядриэля. – Он бы не покинул пост без причины.

Орландо кивнул и направился к двери. Ядриэль двинулся за ним, но отец крепко держал его за плечо.

– А ты стой, Ядриэль, – сказал он спокойно, но твердо.

– Но я могу помочь! – настаивал Ядриэль.

Еще один брухо проскользнул на кухню, и в груди у Ядриэля забилась надежда.

Тио Катрис был старшим братом его отца – хотя внешне ни за что не скажешь. Энрике Велес Кабрера был широкоплечим и округлым, в то время как Катрис Велес Кабрера – долговязым и угловатым. Его длинные черные волосы были убраны в узел у основания шеи. У него были высокие скулы и крючковатый нос. Мочки ушей украшали традиционные серьги-плаги из нефрита размером с четвертак.

– Вот ты где, Катрис, – вздохнул Энрике.

– Тио[33], – сказал Ядриэль, уже не чувствуя себя в меньшинстве.

Катрис слегка улыбнулся Ядриэлю, а затем повернулся к брату.

– Пришел, как только почувствовал, – сказал он немного запыхавшись. Его красивые брови сдвинулись. – Мигель, он?..

Отец Ядриэля кивнул. Катрис медленно и мрачно покачал головой. Несколько присутствующих перекрестились.

Ядриэль не понимал, почему все просто стоят на месте. Он хотел что-то сделать, чем-то помочь. Мигель был членом семьи и хорошим человеком – он помогал своим родителям и всегда был добр к Ядриэлю. Одним из любимых детских воспоминаний Ядриэля была поездка на заднем сиденье мотоцикла Мигеля. Родители Ядриэля запрещали ему приближаться к мотоциклу, но после долгих упрашиваний Мигель всегда уступал. Ядриэль вспомнил, каким большим и тяжелым ощущался шлем у него на голове, пока Мигель возил его по кварталу, едва ли быстрее пятнадцати километров в час.

Осознание того, что он больше никогда не увидит Мигеля живым, обрушилось на Ядриэля новой волной горя.

– Что, если мы не сможем его найти? – нарушил тишину Андрес, тощий мальчик с веснушчатым лицом и лучший друг Диего.

Челюсть его отца напряглась. Люди обменялись взглядами.

– Продолжайте искать. Нужно найти его портахе, – сказал им Энрике. – Если мы сумеем вызвать его дух, то узнаем, что произошло. – Он потер лоб кулаком. Отец явно понимал, что Мигель умер насильственной смертью. Ядриэль тоже это понимал, но не мог представить, что привело к настолько жестокому концу. – Надеюсь, мы найдем портахе вместе с телом.

Желудок Ядриэля сжался при мысли, что где-то там на кладбище лежит безжизненное тело Мигеля.

Лицо Андреса впечатляюще позеленело. Ядриэль не мог поверить, что когда-то был влюблен в него.

Энрике взял со стойки свой портахе – охотничий нож, намного больше и опаснее, чем у Ядриэля, но все же сдержаннее, чем у многих молодых мужчин.

Например, ножи Диего и Андреса были длинными и с легким изгибом – слишком большие и броские, чтобы их спрятать. Они выгравировали на лезвиях свои имена и прицепили броские амулеты. С рукояти Андреаса на двухсантиметровой цепочке свисал небольшой крест, а с рукояти Диего – позолоченная калавера[34]. «Показушники» – так называла их Марица. Украшения были непрактичными и совершенно лишними.

– Пора идти, – сказал Энрике, и все двинулись с места.

Это его шанс.

Он поможет им найти своего двоюродного брата и похоронить его на кладбище брух. Таков был долг всех мужчин, и Ядриэль выполнит его. Теперь, когда у него есть свой собственный портахе, Ядриэль, возможно, даже выпустит дух Мигеля в загробный мир.

Ядриэль шагнул за отцом, но Энрике выставил руку, чтобы остановить его.

– Не ты. Ты останешься здесь, – приказал он.

Сердце Ядриэля ухнуло в желудок.

– Но я могу помочь! – настаивал он.

– Нет, Ядриэль. – Энрике копался по карманам в поисках громко звонящего телефона. Он провел большим пальцем по экрану и поднес телефон к уху.

– Бенни, ты нашел его? – спросил он с напряженным лицом.

Все в группе замерли. Ядриэль слышал, как на другом конце кто-то скороговоркой говорил по-испански.

Но плечи отца поникли.

– Нет, мы тоже не нашли. – Он вздохнул, потирая лоб. – Мы пытаемся собрать как можно больше людей, чтобы помочь в поисках…

Ядриэль ухватился за возможность.

– Я могу помочь! – повторил он.

Отец отвернулся и продолжил говорить по телефону.

– Нет, мы не…

Ядриэль нахмурился, внутри закипело разочарование.

– Папа! – настаивал он, встав перед отцом. – Позволь мне помочь, я…

– Нет, Ядриэль, – прошипел нахмурившийся Энрике, пытаясь разобрать голос в трубке.

Обычно Ядриэль предпочитал не спорить со своим отцом, но это было важно. Он огляделся по сторонам, ища в комнате кого-нибудь, кто бы мог к нему прислушаться, но все уже расходились – за исключением тио Катриса, который озадаченно посмотрел на Ядриэля.

Когда отец направился к выходу, Ядриэль со свирепой решимостью встал у него на пути.

– Просто послушай меня… – Ядриэль стянул рюкзак с плеча и расстегнул молнию.

– Ядриэль…

Он засунул руку внутрь, схватившись пальцами за рукоять портахе.

– Смотри…

– ¡Basta![35]

От крика своего отца Ядриэль подпрыгнул на месте.

Энрике был крайне уравновешенным человеком – нужно было как следует постараться, чтобы вывести его из себя. Именно благодаря этому качеству он был хорошим лидером. Поэтому красное лицо отца и резкий окрик шокировали Ядриэля. Даже Диего, стоявший позади Энрике, выглядел пораженным.

В комнате воцарилась тишина. Ядриэль почувствовал, что все на него смотрят.

Он захлопнул рот. Порез на языке обожгло резкой металлической болью.

Энрике ткнул пальцем в сторону гостиной.

– Оставайся здесь с остальными женщинами!

Ядриэля передернуло. Щеки залил горячий стыд. Он отпустил кинжал, позволив ему упасть на дно рюкзака. Ядриэль сверлил отца взглядом, пытаясь выглядеть дерзко, хотя глаза горели от подступающих слез, а руки дрожали.

– С остальными женщинами, значит, – повторил он, выплевывая слова, словно ядовитые.

Энрике моргнул; его гнев сменился замешательством – Ядриэль словно заново вошел в фокус его зрения. Он отнял телефон от уха. Плечи поникли, лицо расслабилось.

– Ядриэль, – вздохнул он, протянув руку.

Но Ядриэль не собирался слушать его извинения.

Марица попыталась остановить его:

– Ядз…

Ее жалостливое выражение было невыносимо. Он выскользнул из-под ее руки.

– Не надо.

Ядриэль развернулся и протиснулся мимо зевак, с силой распахнув дверь, которая вела в гараж. Та ударилась о стену, а затем с грохотом захлопнулась за ним. Ядриэль протопал вниз по небольшой лестнице. Вспыхнули огни, освещая организованный хаос. Сбоку стояла машина его отца.