Зимняя корона

– Ричард, – мягко сказала она, чувствуя прилив сил и радости. – Мой прекрасный Ричард.

Малыш смотрел на нее так, словно уже знал свое имя; его крошечные кулачки сжимались и разжимались, стараясь ухватить мир, в который он совсем недавно попал.

Пока Ричарда купали в медном тазу перед огнем, повитухи занялись Алиенорой, и к тому времени, когда ее привели в порядок и переодели, малыша завернули в мягкие льняные пеленки и голубое одеяльце. Алиенора измучилась, но сопротивлялась сну. Ей страстно хотелось обнять новорожденного сына, ведь он был олицетворением не только надежд на будущее, но и благословением, исцеляющим прошлые беды.

Вернувшись вечером с охоты, Генрих узнал, что пока он преследовал цапель и журавлей вдоль берега Темзы со своим белым кречетом, у Алиеноры начались роды.

Он вернулся из Уэльса чуть более недели назад, кампания заняла больше времени, унесла больше жизней и обошлась дороже, чем ожидалось. Однако он извлек урок из полученной им в начале вторжения взбучки и в конце концов достаточно продвинулся вглубь Уэльса, чтобы Оуайн Гвинед принял его условия и принес клятву верности. Между Англией и Уэльсом воцарился мир, хоть и неспокойный.

– Как твой конь? – спросил Генрих у Гамелина, когда его сводный брат вошел в комнату, вытаскивая из котты налипший репей.

– Нормально, – ответил Гамелин. – Ногу растянул, но ничего серьезного. Есть новости?

Генрих покачал головой.

– Нет, – сказал он и кисло усмехнулся. – Уж таков неписаный закон: мужчине всегда приходится ждать женщину. Разве ты не знал?

Гамелин налил себе вина и сел на скамью, вытянув ноги.

– Я считал, что таковы правила вежливости, – сказал он, – но не закон.

– Вот женишься, тогда и убедишься. – Генрих огляделся: – Куда это запропастился Томас?

– Бегает за своей соколихой, – ответил Гамелин. – Птица вспорхнула на дерево и чуть не улетела. Томас сказал, что скоро придет.

Генрих фыркнул:

– Говорил же ему, что соколиха не выучена, но он не согласился. Хотел поохотиться с ней именно сегодня.

Дверь открылась, и в комнату вошла Эмма, ее лицо сияло от волнения и радости.

– Сир, – сказала она, делая реверанс Генриху, – у вас родился еще один сын, здоровый и рыжеволосый мальчик.

– Ха! – Генрих поднял свою сводную сестру и поцеловал ее в губы. – Отличная новость!

Короля переполняли радость, гордость и облегчение. Еще один мальчик! Значит, рана, оставленная смертью Гильома, станет постепенно затягиваться и наконец исчезнет.

– А что королева? – спросил он. – Как она себя чувствует?

– Королева здорова, – ответила Эмма. – Она устала, но рада рождению еще одного сына и передает вам поздравления.

Генрих повернулся к мужчинам, собравшимся вокруг очага, на его лице сияла улыбка.

– Приготовьте к моему возвращению вина, будем праздновать! – В зал вошел опоздавший канцлер. – Томас, у меня родился еще один сын! Что ты на это скажешь?

Бекет улыбнулся, морщины на его лице пролегли глубже.

– Поздравляю, сир, великолепная новость! Я подарю ему серебряный крестильный кубок. Как его назовут?

– Скажу, когда вернусь. – Генрих хлопнул канцлера по плечу. – Как соколиха?

Бекет помрачнел:

– Ей еще учиться и учиться, сир.

– Вот! Я же говорил, не бери ее на охоту!

– В следующий раз я прислушаюсь к вашему совету, сир.

– Мужчина всегда должен склоняться перед высшим знанием – и перед своим королем, – самодовольно заявил Генрих. – Тебе тоже еще учиться и учиться, Томас. – Он снова хлопнул канцлера по плечу и направился в королеве.

Алиенора сидела в постели, ее рассыпанные по плечам локоны сияли золотом. Вид у нее был усталый, как и сказала Эмма, в ясном сентябрьском свете стали заметны тонкие морщинки вокруг глаз, но она все равно была прекрасна. Алиенора смотрела на младенца, завернутого в мягкое голубое одеяльце, и ее лицо светилось такой бесконечной любовью и нежностью, что Генриха охватили чувства, которые он не мог бы определить, – к его глазам подступили слезы. Он наклонился, чтобы поцеловать королеву в губы и передал ребенка повитухе, чтобы та развернула малыша, показав его отцу во всей красе.

Волосы младенца сверкали рыжиной, как его собственные, а брови казались тончайшими золотыми нитями. Маленькие кулачки были сжаты, будто закрытые бутоны. Мальчик был длинноногим и крепким, не пухлым и не щупленьким.

– Прекрасный малыш, – сказал он и взял его на руки, чтобы все присутствующие видели, что король счастлив и признает сына.

– Я назову его Ричардом, – сказала Алиенора не предполагающим возражений тоном.

От такой дерзости Генрих нахмурил брови:

– И на то есть причина?

– Он наследник Аквитании, и я выбираю для него имя – это мое право. Он прославит его и навечно озарит светом.

Генрих на мгновение задумался и решил, что не стоит из-за этого ссориться с королевой.

– Будь по-твоему, пусть будет Ричард, – сказал он. – А следующего назовем Жоффруа – в честь моего отца.

– Следующего? – В ее глазах вспыхнула искра негодования. – Неужели тебе недостаточно?

Генрих тихонько засмеялся:

– У тебя так великолепно получается, любовь моя. Благодаря мне ты не бесплодная королева, а родоначальница могучей династии. Именно это я обещал тебе в день нашего венчания. – Он передал Ричарда повитухе, чтобы та завернула младенца. – Я скоро вернусь, а сейчас мне нужно поднять тост за сына! Он снова поцеловал ее и вышел, шагая уверенно, словно ему принадлежал весь мир, и Алиенора подумала, что в эти мгновения так оно и есть. Она была немного раздосадована, но все же улыбнулась. Будто по волшебству ее семя и семя Генриха соединились, чтобы создать этого чудесного ребенка, который однажды вырастет в прекрасного, сильного воина – принца Аквитании.

Годиерна сидела на скамейке перед огнем, подложив под локти подушки, и кормила двух младенцев: одного с пушистыми, медно-золотистыми волосами и другого – со светло-каштановыми. Ричард прижимался к ее правой груди, а ее сын Александр – к левой. Комната наполнилась младенческим причмокиванием, и Алиенора развеселилась.

– Да помогут нам Небеса, когда они перейдут на вино, – сказала она.

– По крайней мере это оправдание моему хорошему аппетиту, госпожа.

Алиенора рассмеялась. Ричард уже был намного крупнее своего молочного брата, хотя оба мальчика развивались хорошо. Принц Аквитании будет высоким и сильным: настоящим воином, как ее отец и дядя Раймунд, некогда принц Антиохии.

Алиенора снова обернулась к портнихе. Королеве шили несколько новых платьев для рождественского праздника, который в этом году должен был состояться в Линкольне. Надев короны, они с Генрихом будут сидеть во главе стола на огромном собрании баронов и духовенства, и Алиенора намеревалась выглядеть великолепно в шелках и мехах, золоте и драгоценностях. Королева империи, простирающейся от границ Шотландии до подножия покрытых снегом Пиренеев.

После рождения Ричарда ее отношения с Генрихом заметно улучшились. Чуть больше месяца назад она прошла обряд воцерковления, и они воссоединились в постели со взаимным удовольствием. Когда Генрих был в Англии, Алиенора не сердилась на него, ведь трон он получил по праву рождения. Она сохраняла свою роль в управлении государством, оставаясь дипломатом, занимаясь важной перепиской с духовенством, кроме того, она отвечала и за управление королевским домашним хозяйством. У детей были няньки и кормилицы, но Алиенора присматривала за этими женщинами, и даже если дела отрывали ее от подрастающих отпрысков, она часто заходила к ним и внимательно следила за их воспитанием и развитием.

Маленький Генрих недавно принялся тыкать себя в грудь, называясь Гарри, – так произносили имя Генрих при дворе английские слуги. Малыш рос добродушным, очаровательным ребенком с густыми золотисто-каштановыми волосами и удивительными серо-голубыми глазами. Он был веселым, умным и очень любознательным, постоянно задавая вопросы. Куда уходит на ночь солнце? Почему собаки виляют хвостами? Почему дети рождаются без зубов? У него сложились особенно доверительные отношения с Изабель, которая с бесконечным терпением отвечала на его вопросы, играла с ним и рассказывала истории, когда он уставал.

Генрих любил брата и сестру и часто порывался их целовать. Алиенора понимала, что со временем такое поведение изменится, но пока, по крайней мере в детской, царила идиллия, кроме тех случаев, когда Гарри тормошил спящего Ричарда и будил его. К большому облегчению Алиеноры внебрачный сын Генриха остался в Нормандии с бабушкой, а другие кукушата пока не стучались в двери королевских покоев, хотя Алиенора постоянно этого ожидала. Сексуальный аппетит Генриха был ненасытен, король спал с другими женщинами так же непринужденно, как принимал пищу.

Алиенора рассматривала отрез рубинового шелка, когда в комнату ворвался Генрих. Подхватив наследника, он поднял его на руки:

– Ну-ка, кто тут у нас такой молодец?

Гарри хихикнул, показав два ряда идеальных молочных зубов, и потянулся вверх:

– Хочу твою шляпу!

Генрих снял синюю шерстяную шапочку и нахлобучил ее на голову сына.

– Вот, тебе очень идет, мой мальчик. Королевские одежды тебе к лицу. – Повернувшись к Алиеноре, он взглянул на расстеленный отрез алого шелка, мерцающий складками.

– Впору самой королеве Англии! – Счастливо улыбаясь, он обхватил Алиенору за талию и закружил ее по комнате вместе с Гарри, причем синяя шапочка сползла и закрыла мальчику лицо до самого носа. Алиенора рассмеялась и вспыхнула от удовольствия:

– Ты в прекрасном настроении! Что-то произошло?

Генрих поставил сына на ноги и подхватил маленькую Матильду. Он быстро закружил ее, поцеловал в щеку и вернул кормилице.

– Мне только что сообщили, что жена Людовика родила дочь, – сказал он, усмехаясь. – Судя по всему, мать выжила и ребенок здоров, но это подтверждает, что Людовик не в состоянии родить сыновей. Даже получив кроткую и сговорчивую жену, он все равно не в силах исполнить мужское предназначение.

Алиеноре на мгновение стало жаль Людовика. Бедняга, должно быть, вне себя от горя. Эта новость заставила ее вспомнить о двух дочерях, которых она была вынуждена оставить во Франции после развода. Дети, которых она едва знала, но все же девять месяцев вынашивала в своем чреве, плоть от плоти ее. Мария и Алиса воспитывались в монастыре, в ожидании, пока не достигнут брачного возраста и не выйдут замуж за тех, с кем обручены – Тибо и Генриха, братьев могущественного дома графов Блуа-Шампань. Алиенора давно приучила себя не думать о дочерях, которых она родила в браке с Людовиком, но время от времени воспоминания всплывали из глубины души и заставали ее врасплох.

– Как назвали девочку? – спросила она.

– Маргарита, – ответил Генрих, пожав плечами, ведь это не имело никакого значения.

– К святой Маргарите часто обращаются женщины в трудных родах, – задумчиво произнесла Алиенора. – Ребенок, названный в ее честь, может быть знаком благодарности за благополучное разрешение от бремени.

– Если это так, то Людовик сейчас выбирает из двух зол: то ли уложить жену в постель сразу же, как только она воцерковится, и попытаться зачать сына, или же дать ей время отдохнуть и набраться сил. Не важно. У Людовика нет сыновей, а у нас с тобой – целых два. – Страстно взглянув на Алиенору, он добавил: – А после вчерашней ночи, возможно, и три.

Алиенора с горькой полуулыбкой повернулась к красному шелку. Все может быть. Ей Генрих не дал времени отдохнуть и набраться сил. Едва она прошла обряд воцерковления, он с нетерпением приступил к исполнению супружеских обязанностей.

Забрав у наследника шапочку, Генрих засунул ее за пояс и отправился по своим делам. Алиенора прижала руку к мягкому изгибу живота. Никогда больше он не будет таким плоским, как в девические годы. Порой она завидовала тонкой талии и высокой упругой груди молодых женщин, но и у материнства были свои преимущества, и лучше быть опытной ланью, чем молоденькой, которая по неопытности попадает в расставленные мужчинами ловушки.

11. Вустер, Пасха 1158 года

В кои-то веки Генрих вырвался из бешеного вихря жизни, чтобы посидеть и отдохнуть с Алиенорой в домашних покоях. Назавтра, в Пасхальное воскресенье, им предстояло принять участие в праздничной мессе в Вустерском соборе, а потом отправиться на пиршество. По этому торжественному случаю король и королева должны были появиться перед подданными в коронах.

И если в ноябре надежды Генриха на зачатие еще одного ребенка оказались ошибочными, то рождественские торжества окончились для Алиеноры новой беременностью. Вскоре она почувствовала, как в ней бьется новая жизнь. Когда родится малыш, Ричарду будет всего год, и Годиерна еще будет его кормить.

– Я вот что подумал о коронах, – сказал Генрих. – Нам приходится их надевать аж четыре раза в год. Все эти расходы, церемонии, да и тяжелая эта штуковина! Все и так знают, что я король.

Алиеноре, пожалуй, нравились пышные праздники, но Генрих вечно стремился куда-то бежать, ему становилось скучно, он начинал притопывать, барабанил пальцами.

– И что ты предлагаешь?

– Давай оставим короны на алтаре собора и станем надевать их только в исключительных случаях. Суета утомляет. Я ношу корону, а не корона – меня.

По его тону Алиенора поняла, что решение уже принято и возражать бессмысленно. Что ж, из этого лишь следует, что Генрих достаточно уверен в своей власти, чтобы не нуждаться в ее атрибутах, но подданные ожидают видеть монарха во всем блеске и величии.

– Что скажет твоя мать? Ты же знаешь, как она чтит традиции и вряд ли обрадуется, узнав, что ты отказываешься носить корону, особенно если учесть, сколько сил она приложила к тому, чтобы ты ее надел.

– Моя мать далеко, – пренебрежительно отмахнулся Генрих, – и, хотя я ценю ее советы, не всегда их принимаю. Она правит по-своему, а я – по-своему. Мне не нужны яркие побрякушки. Пусть другие щеголяют в шелках и мехах. Мой канцлер показал себя в этом более чем искусным – он наслаждается такими зрелищами. Если завел собаку, к чему лаять самому?

Алиенора ничего не ответила. Какой смысл спорить, если Генрих уже принял решение. К тому же насчет Бекета он не ошибся. Многие с беспокойством подсчитывали, сколько канцлер тратит на пышные наряды, развлечения, соколов и гончих, однако Генрих лишь снисходительно улыбался, словно богатый покровитель, наблюдающий, как изголодавшийся ребенок набивает рот за его столом. Иногда король дразнил своего канцлера: однажды он ворвался в столовую Бекета весь потный после охоты и швырнул ему на стол потрошеного зайца, в другой раз заставил отдать новый плащ уличному попрошайке. Однако Генрих и щедро вознаграждал канцлера за советы и очень ценил за то, как Томас наполнил государственную казну. В конце концов, зачем королю утруждать себя суетой церемоний, если он не получает от них удовольствия, а его канцлеру они в радость? Тот, кто так снисходителен к слабостям подданных, несомненно, обладает подлинным величием.

На торжественной службе в Пасхальное воскресенье Генрих и Алиенора возложили свои короны на главный алтарь Вустерского собора. Диадемы сверкали рубинами и золотом в отблесках свечей, словно мерцая силой монаршей власти. Король и королева стояли рука об руку. Трехлетний Гарри потянулся к серебряному позолоченному ободку на своей голове, его нижняя губа дрожала, а глаза наполнились слезами.

– Что случилось, мой мальчик? – Алиенора наклонилась к сыну. Он гордо стоял рядом с родителями, символ их плодовитости, наследник власти, и вел себя прекрасно, но, зная переменчивый характер маленьких детей, королева понимала, как все может измениться в одно мгновение. Она огляделась в поисках Годиерны.

– Я не хочу класть свою корону на алтарь, – сказал он, четко и решительно выговаривая каждое слово. – Она моя.

Губы Алиеноры дрогнули:

– Вот и хорошо. Тебе и не придется. Только короли и королевы вправе это делать. – Она с улыбкой взглянула на мужа.

– Я рад, что ты понимаешь, что значит владеть чем-то, – произнес Генрих. – Но помяни мое слово: тебе еще долго ждать, прежде чем ты наденешь большую корону, мой мальчик, и поймешь, насколько она тяжела.

Генрих сидел у очага со своим канцлером, пил вино и почесывал за ухом дремлющую гончую. Они с Томасом только что закончили играть, и оба остались довольны, выиграв по одной партии и по одной проиграв. Теперь они обсуждали государственные дела, опустошая кувшин вина вечером весьма приятного дня.

– Глядя сегодня на вашего наследника с короной на челе, я кое о чем подумал, – произнес Бекет.

– О чем же? – спросил Генрих.

Томас чуть засучил рукава, словно готовясь приняться за дело. Рукава были оторочены чернейшим соболиным мехом и расшиты жемчугом и драгоценными камнями. Наверное, будь Бекет королем, он не возложил бы свою корону на алтарь, а ложился бы с ней спать и демонстрировал всем при каждом удобном случае.

– Что еще ты придумал?

– Я вспомнил о юной принцессе Франции Маргарите и подумал, не пора ли обручить малышей?

Глаза Генриха вспыхнули, он выпрямился. Ему нравились поздние беседы с Томасом. Никогда не знаешь, что придумает канцлер. Бекету не было равных в искусстве строить изощренные планы и воплощать их.

– То есть ты предлагаешь обручить Маргариту с моим сыном?

Томас отпил вина из серебряного кубка.

– Эта п-помолвка позволит решить вопрос о Вексене и поспособствует миру между вами и Францией. Если у Людовика и дальше будут рождаться лишь дочери или не появится других детей, то со временем муж Маргариты станет очень важной персоной. Вы ничего не теряете, сир, а приобрести можете многое.

Генрих впился зубами в костяшку большого пальца и встал, чтобы пройтись по комнате, размышляя. Он представил себе, как его старший сын выезжает в поход славным юношей, и его знаменосец несет на копье двойные знамена Англии и Франции. Внезапно в памяти всплыл тот момент в соборе, когда ребенок пожелал оставить при себе корону – быть может, то было предзнаменование?

– Хорошая мысль, – согласился он, – но захочет ли Людовик ее обдумать или с порога отвергнет?

– Сир, я бы не стал обсуждать этот вопрос, если бы не считал его целесообразным. Если мы правильно подойдем к предложению, то король Франции увидит преимущества в союзе так же, как и мы. Его дочь станет королевой Англии, и его внук вполне может сесть на английский трон, так же как ваш – на французский.

Генрих с сомнением приподнял брови, зная французские законы, хотя тут же улыбнулся:

– Нам придется взять малышку к себе и воспитывать в наших традициях, чтобы она выросла англичанкой.

– Сир, это само собой разумеется. Если все пройдет успешно, король Франции не сможет выдать ее замуж за того, кто может нанести ущерб нашим интересам.

– Я не слепой, Томас, – сказал Генрих, окинув своего канцлера мрачным взглядом. – План хорош. Оставляю его в ваших умелых руках, ход за вами, но держите меня в курсе событий.

Томас поклонился:

– Я так и сделаю, сир.

Генрих прошелся по комнате и повернулся:

– Но давай будем осмотрительнее. Не стоит сообщать детали королеве или выяснять ее мнение, пока не убедимся, что все выйдет по-нашему.

Бекет многозначительно кивнул и поклонился:

– Я все понимаю, сир.

– Как всегда, Томас. Как всегда.

Генрих похлопал канцлера по плечу и выпроводил за дверь. А потом, потирая руки, послал привратника за новой девицей, которую недавно приметил среди придворных шлюх. Ее волосы при ходьбе колыхались, как спелая пшеница, и Генрих приберег ее себе в качестве особой награды. Сегодня вечером он с наслаждением соберет урожай с этого поля.

Алиенора стояла у окна, подставляя лицо свежему апрельскому ветерку. На четвертом месяце беременности она чувствовала себя раздутой и нескладной. Едва успев отдохнуть после рождения Ричарда, она снова вынашивала ребенка и казалась себе неповоротливой и грузной.

Вошел Варен, ее камергер, поклонился и объявил, что канцлер находится за дверью и просит аудиенции. Стоя лицом к окну, Алиенора закрыла глаза и вздохнула.

– Пригласи его, – сказала она и, собравшись с силами, повернулась, чтобы приветствовать Томаса Бекета.

Его одеяние, как всегда, было безупречным – превосходная мантия с широкими, как у священнослужителя, рукавами, так что он занимал вдвое больше места, чем требовало его худощавое тело. Белая льняная сорочка поблескивала на манжетах и у горла, а на среднем пальце правой руки сверкал перстень с крупным зеленым бериллом.

– Госпожа. – Канцлер поклонился. – Простите, что нарушаю ваш покой столь ранним утром.

– Я уверена, что вы не сделали бы это ради сплетен, милорд канцлер. Что я могу сделать для вас такого, чего не в силах сделать мой муж?

Генриха не было в замке. Говорили, король отправился на охоту, но Алиенора подозревала, что охотится он на женщин. Недавно она попросила Томаса доставить побольше светильников для ее покоев, но с этим справился бы один из его подчиненных, особого визита такое дело не требовало.

– Госпожа, вопрос весьма деликатный. Дело государственной важности, касательно внешней политики королевства. – Он протянул ей письмо, которое вынул из обшлага рукава. Оно было вскрыто, но печать Франции все еще болталась на шнурке.

– Что это? – спросила она.

Он сцепил тонкие, изящные пальцы.

– Госпожа, мы решили, что сейчас самое время рассказать вам обо всем. Раньше не хотели вас беспокоить, потому что затея могла и сорваться.

Алиенора прочитала письмо, потом перечитала еще раз, не в силах воспринять написанное, настолько оно было абсурдным. Судя по всему, речь шла о заключении брака между ее старшим сыном и младшей дочерью Людовика Маргаритой. Людовик желал обсудить дело более подробно и приглашал Генриха в Париж для переговоров по этому и другим вопросам дипломатического характера.

Вся дрожа, она ударила пальцами по пергаменту.

– Кому это пришло в голову? – Алиенора пришла в ужас от одной мысли о том, что вопрос такого рода мог быть решен за ее спиной и зайти так далеко. – Вы с королем обсудили это между собой и не сказали мне ни слова, несмотря на то что дело касается моего сына и имеет далеко идущие последствия?

– Госпожа, в то время вам нездоровилось на первых месяцах беременности, и не было бы смысла беспокоить вас, если бы наши усилия пропали втуне, – рассудительно ответил Бекет.

– То есть вы полагаете, что теперь меня это не побеспокоит? – Она снова ударила по пергаменту. – Ты действовал за моей спиной и сообщаешь обо всем только сейчас, когда молчать невозможно?

Он раскрыл руки в умиротворяющем жесте.

– Госпожа, мы и в самом деле полагали, что так будет лучше. У нас не было намерения вас обманывать.

Она смотрела на Бекета, с ненавистью слушая его угодливо-гладкие фразы. Наверняка это его выдумка, ведь канцлер всегда преподносил Генриху хитрые планы, будто драгоценные камни, а Генрих с восторгом хватал их и нанизывал на ожерелье.

– Вы меня за дуру держите, милорд канцлер? Конечно, это был обман.

– Госпожа, уверяю вас, что это не так.

Ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями, все обдумать и принять решение. Она сложила пергамент так, чтобы пустые стороны оказались снаружи.

– Я сообщу о своем решении позже, – сказала она с королевским достоинством. – Вы можете идти.

Он откашлялся и очертил носком башмака на полу небольшой круг.

– Госпожа, ответ уже отправлен. Я направляюсь в Париж, чтобы начать переговоры. – Его лицо застыло маской вежливости. – Король вернется и расскажет вам подробности.

Комната поплыла у Алиеноры перед глазами. Ее убрали с дороги; намеренно ничего не сказали, потому что знали: она будет против.

– Убирайтесь, – выдохнула она.

Повернувшись к канцлеру спиной, Алиенора села на скамью у оконной ниши, обмахиваясь пергаментом. Бекет не попросил ее вернуть письмо, вероятно, успел сделать копию.

Неожиданное сообщение о том, что все было сделано без ее ведома, привело Алиенору в полнейшее замешательство. Она словно разучилась думать, ничего не понимала. И не к кому было обратиться за поддержкой. Позади она заметила Бекета, который не спешил выходить из комнаты. Он разговаривал с писцом и собирал какие-то пергаменты, с которыми нужно было разобраться, как будто ожидая, что королева смягчится и позовет его, но она не собиралась этого делать – его речи всегда были сладкими, будто сироп, и вызывали лишь тошноту. В конце концов канцлер удалился, пробормотав, что вернется позже, и Алиенора в блаженном облегчении закрыла глаза.

От пережитого потрясения она была в полном изнеможении. Алиенора позвала придворных дам, чтобы ей расчесали волосы и принесли таз с теплой водой. Королева смыла отвращение от полученной вести и надела чистое платье. Она уставилась на скомканный кусок пергамента, который сжимала в руке. Можно бы, конечно, поднести его к пламени свечи и обратить в пепел, но она предпочитала сохранить это веское доказательство вероломства и неуважения супруга.