Инцидент. Сборник рассказов

– О, – раздалось с соседней койки. – Папа́ магати́ титя́. Би. Во. Ну Ну ро́ша.

Это решил вставить свой комментарий Папа́, всё это время, лёжа на боку, внимательно слушавший историю Алексея Петровича.

Старик улыбнулся:

– Да, дружище. Ну Ну хорошая.

– Ага, – согласился тот.

– Что-то я подустал, Лиза, – сказал Алексей Петрович, закрыв глаза. – Больно вспоминать обо всём этом. Сорок лет прошло, а в памяти всё так живо, будто вчера было. Я ведь, Лизанька, часто и об этом забывать стал. И не всё ещё рассказал. О Ну Ну и о тебе.

– Обо мне? – удивилась Лиза.

– Да, милая. О тебе. Но об этом как-нибудь в другой раз. Устал я. Да и тебе что тут со стариком полуночничать. У тебя работа.

– Хорошо, Алексей Петрович. Вы отдыхайте. Продолжите в другой раз.

– Ну Ну и́за, – снова пробормотал Папа́ и повернулся на другой бок.

***

Следующие несколько вечеров Алексей Петрович не возвращался к рассказам о бирманской принцессе. Провалы в памяти участились. Порою он даже начал забывать своё имя. Оживал только тогда, когда Лиза выходила дежурить в свою смену. Анализы показывали, что болезнь прогрессирует. Развилась к тому же и сердечная недостаточность, которая мешала назначению необходимых лекарств – все они так или иначе сказывались на работе сердца.

Володю всё-таки перевели из женского отделения. К счастью для Лизы, не ей в напарники. Но к несчастью для Алексея Петровича, под его варварскую опеку.

Когда бывали банные дни, то все женщины приходили мыться в мужскую половину, потому что у них в душевой шёл ремонт. В такие дни Володя был сама доброта, аж слюни текли. Загоняя в душ женщин, словно это была отара овец, он и сам проводил с ними всё время, отведённое им для гигиены. Отгонял перевозбуждённых солдатиков, следил, чтобы женщины не подрались из-за куска мыла, сбривал им безопасным станком лишние волосы, если те об этом просили. Доверить им бритву, само собой, считалось недопустимым. Было непонятно, почему Володе доверяют такую миссию. Однако дело обстояло именно так. В обычные же дни Володя, как обычно, был со всеми жесток. Клизма, торчавшая из его кармана, говорила сама за себя. Даже Папа́ старался в такие дни не докучать своими историями про магазин. Но, как на зло, Алексей Петрович начал мочиться в кровать. И всё внимание Володи переключилось теперь на него.

Лиза жаловалась главврачу, обращая его внимание на бесчинства по отношению к её пациенту. Но тот только разводил руками и говорил, чтобы она искала точки соприкосновения со своим коллегой. Да какие ещё точки! Лиза готова была выцарапать этому извращенцу глаза. И Володя после нескольких разговоров с ней, кажется, уловил её решительный настрой – и пыл свой умерил. Было странно для Лизы обнаружить под непрошибаемой оболочкой этого мужлана позорную трусость. Володя оказался на поверку совершеннейшей тряпкой. Это почувствовали даже больные и стали давать отпор. А однажды ночью скрутили его в туалете в тот момент, когда он измывался над Вовой Зиборовым, и провернули операцию «Клизма» под предводительством художника и под радостные восклицания Папа́. И с той ночи Володя в их отделении больше не появлялся. А Папа́ перевели на какое-то время в палату для буйных.

Алексей Петрович снова стал приходить в сознание. Но рассказы его делались всё короче, а к теме Ну Ну он так больше и не вернулся. Лиза, чтобы хоть как-то его взбодрить, заказала ему в подарок необычную записную книжку. Это была самая настоящая книга на триста страниц, с красивой обложкой, на которой были нарисованы джунгли и имелась надпись «Последняя экспедиция». Только страницы были пусты. Лиза надеялась, что Алексей Петрович собственноручно сможет их теперь заполнять. Он обрадовался такому вниманию Лизы. Вооружившись ручкой, по полдня корпел над своими записями. Даже художника привлёк для оформления книги. Тот читал истории и снабжал их великолепными рисунками. Писатель Евгений, сосед художника по палате, тоже увлёкся книгой. Поначалу злился на что-то, сидел суровый и молчаливый, перестав мучить своей собственной писаниной салфетки. Потом всё же оттаял. Но писать так и не продолжил, смирившись, судя по всему, с тем, что рассказы Алексея Петровича куда интереснее его графоманских виршей. Да и художник перестал колотить по ночам шкафы, и «висельник» больше не прикручивал по пятым числам к спинке кровати свои кальсоны. Обе палаты словно обуяла атмосфера творчества.

Так продолжалось около двух месяцев. Алексей Петрович не позволял Лизе читать. Она единственная не знала, о чём он пишет. Но Алексей Петрович пообещал, что, как только закончит, обязательно подарит ей эту книгу. И даже целиком посвятит ей.

Однако самочувствие старика становилось с каждой неделей всё хуже. По ночам стали случаться сердечные приступы. Анализы показывали ясно – жить ему оставалось считанные дни. Он больше не рассказывал по вечерам историй. Лежал молча, уставившись в потолок. Лиза сидела рядом с ним, держала за руку до тех пор, пока тот не засыпал. Папа́, вернувшийся из ссылки на своё прежнее место, тоже наблюдал за всей этой картиной молча, разглядывая Лизу по-детски добрыми светло-серыми глазами.

Однажды утром, – случилось это уже в конце февраля, когда начал подтаивать снег, обнажая бледную зелень прошлогодней травы, – к ней, слегка задремавшей под жёлтым бра, подошёл рано проснувшийся Алексей Петрович.

– Вот, – тихо сказал он, положив перед девушкой свою книгу. – Я закончил. Теперь, Лизочка, ты можешь прочитать. Дочитай до конца. В последней главе ты узнаешь очень много важного. Для меня. И, возможно, для себя тоже.

– Хорошо, Алексей Петрович. Вы рано встали. Как вы себя чувствуете?

– Теперь хорошо, Лиза. Теперь хорошо. Благодаря тебе. – Он жестом показал, чтобы Лиза не возражала. – Ты сама поймёшь, когда прочитаешь всё до конца.

И Лиза не стала ему возражать.

Дома она прочитала первые сто страниц. Какие-то из историй она слышала от Алексея Петровича, но какие-то оказались новыми. Прекрасные рисунки художника радовали глаз. Животные, нарисованные по описанию старика, выглядели почти сказочными. Пейзажи дикой тайги. Люди у костра, поющие под гитару. В этой компании Лиза без труда узнала Алексея Петровича. Художник изобразил его молодым, но основные черты внешности сумел подчеркнуть так, что не узнать его было невозможно. Какие же талантливые люди всё это время окружали её!

С намерением высказать своё восхищение и художнику, и самому Алексею Петровичу, Лиза и вышла на следующую свою смену. Но её желанию не суждено было осуществиться. На работе её ждала весть о том, что сегодня, в 16:30, Алексей Петрович скончался. Сердце его остановилось…

Дети Алексея Петровича, за крайние два месяца ни разу его не посетившие, приехали за телом на следующий день. Лиза знала, что последнее время перед тем, как совершенно забыть о своём отце, они с ним сильно ругались, разговаривая в зале для посетителей. Что-то требовали от него. Нужно было то ли подписать какие-то бумаги, то ли сказать, где эти бумаги находятся. Алексей Петрович на ругань и истерики никак не реагировал – просто молчал, опустив в пол глаза. Видимо, так и не добившись от него никаких результатов, брат с сестрой исчезли. Однако деньги на счёт Лизы исправно продолжали перечислять. Она не сняла с накопленной суммы ни копейки, надеясь однажды вернуть всё обратно.

Чуть позже она узнала, что хоронить Алексея Петровича увезли в Липецк, где проживала вся немногочисленная его родня. И хотя девушку на похороны никто не приглашал, всё же она посчитала своим долгом проводить в последний путь человека, посвятившего ей целую книгу. Он стал ей почти родным за это недолгое время. На кафедре психиатрии их учили ни в коем случае не привязываться к своим пациентам, иначе можно в конце концов свихнуться от бесконечных потерь. И Лиза только теперь со всей силой почувствовала это на своей шкуре. Но поделать с собой ничего не могла. Она взяла положенный ей уже давно отпуск, купила билет до Липецка и в полночь двадцать четвёртого февраля села в поезд.

***

День выдался ясным. Не по-весеннему горячее солнце беспощадно топило расползшийся по дорогам снег, а тёплый ветер подсушивал рыхлую землю, в которой вязли острые каблуки Лизы. Выбор гардероба на такой случай у Лизы оказался невелик – вышло и не по погоде и не совсем по настроению. Несмотря на печальный повод, мысли её блуждали вокруг ещё живого Алексея Петровича. Прожить ещё несколько лет в их богоугодном заведении было бы слишком жестоко для старика. Конечно, он мог бы ещё радовать сказочными историями и девушку, и своих соседей по несчастью, но всё это не настоящая жизнь, а только болезненное хватание за прошлое, которое к тому же и угасало с каждой неделей и больше становилось похожим на едва различимые тени. Наверное, Алексей Петрович и сам это понимал и потому уходил из жизни осознанно и с достоинством, успев подвести правильные итоги.

Лиза никогда раньше не задумывалась о Боге или о рае. Но в эти минуты, когда она вошла в кладбищенские ворота, вдруг ясно поняла для себя, что рай существует. Она почти видела его, ощущала своей кожей. Слышала радостные голоса и смех, чувствовала жар от костра, вокруг которого сидели бородатые люди и пели под гитару полные смыслов песни. И Алексей Петрович будто даже махал ей рукой и пальцем показывал куда-то в сторону залитого светом востока. И она смотрела – и видела восхитительной красоты девушку, спешащую присоединиться к компании бородачей. И она понимала – то была принцесса Ну Ну. Конечно. Ведь теперь они непременно встретятся и расскажут друг другу о том, о чём промолчали сорок лет тому назад.

К церемонии прощания Лиза опоздала. Гроб с телом уже опускали в могилу. Но она подумала, что это даже и к лучшему. Не хотелось ей видеть Алексея Петровича бледным подобием самого себя, со смиренно скрещенными на груди руками и с венчиком на холодном лбу. Она хотела запомнить его живым.

Провожавших в последний путь оказалось немного. Впереди, отдельно от остальных, стояли брат с сестрой и ещё какой-то мужчина. Лиза видела только их спины. Поодаль, будто опасаясь к ним приближаться, стояли ещё человек семь. Двоих она узнала, хотя никогда знакома лично с ними и не была – пожилые мужчины, немногим моложе усопшего. Неужели художник смог так точно передать и их лица в той недочитанной пока книге? Как такое возможно? Но других объяснений Лиза этому найти не могла. Один из мужчин чуть заметно кивнул ей, с интересом вглядываясь в её лицо. Что-то сказал своему соседу. Тот тоже обратил на Лизу внимание, и заметно было, что слегка удивился. Лизу это смутило. Откуда они могли её знать? В больнице, кроме детей, посетителей у Алексея Петровича никогда не было.

Троица из первой шеренги бросила в яму свои положенные комки клейкой глинистой земли, пропуская для церемонии остальных. Мужчина, стоявший возле брата с сестрой, на секунду повернулся к Лизе своим профилем – и сердце у неё бешено заколотилось. Да что сегодня за наваждение такое?! Профиль мужчины был точной копией профиля её бывшего парня, Андрея. Бред. Откуда он мог здесь взяться?! Все сегодня кажутся ей знакомыми, словно она выпала из реального мира и её окружили призраки прошлых лет. Лиза бросила на крышку гроба комок земли, развернулась и столкнулась взглядом с глазами дедушки, который минуту назад поприветствовал её кивком головы.

– Будьте осторожны, – едва слышно произнёс тот.

– Что? – испуганно переспросила она.

– Соболезную, – уже громко сказал старик.

Наверно, первая фраза ей только почудилась. С чего бы вдруг говорить ему такое? Может, подумал, что Лиза могла поскользнуться? Воображение разыгралось с той минуты, как она начала думать о рае. Лиза поёжилась, отряхнула от земли руки и направилась обратно к выходу с кладбища. На поминки ехать она не собиралась, да и вообще ей не хотелось как-то акцентировать на себе внимание. Она пришла только ради Алексея Петровича, ничего более её здесь не задерживало.

Люди гуськом потянулись к забрызганной грязью «газельке», вытирая о рыхлый снег жёлтую от налипшей глины обувь. Только парень, показавшийся Лизе похожим на Андрея, прошёл мимо, направившись, как и она, к выходу. Лиза шла метрах в пяти от него сзади. Ещё раз внимательно всмотрелась в фигуру – сходство всё-таки было поразительным. Даже походка Андрея и его привычка держать руки в карманах.

– Андрей? – негромко окликнула она.

Парень не обернулся, только ускорив шаг.

Лиза тоже пошла быстрее и, когда почти догнала незнакомца, повторила чуть увереннее и громче:

– Андрей!

Мужчина лениво обернулся. И сердце у Лизы ушло в пятки. Теперь сомнений быть не могло – это был никто иной как Андрей.

– Лиза? – остановился тот.

Девушке показалось, что он не особенно удивился, когда произнёс это. Скорее, он был слегка озадачен и даже недоволен неожиданной встречей.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

– Хотела задать тебе тот же вопрос. Ты был знаком с Алексеем Петровичем?

– Друзья мои, Дашка с Олегом… – Он достал из портсигара чёрную сигарету и закурил. – Это их отец.

– А я была его лечащим врачом.

– Вот как? Превратности судьбы. А с каких пор лечащие врачи ходят на похороны своих пациентов?

– Это особый случай. Для меня.

– Ты всегда была впечатлительной. – Андрей слегка улыбнулся. – Хотя, насколько я знаю, Дашкин папаша умел привязать к себе людей. Видимо, способность эту не утратил, даже потеряв память.

– А Дашка… Это…

– Да, – перебил Лизу Андрей. – Моя новая половинка.

– Значит, – заметила вполголоса Лиза, – слухи имеют под собой основания.

– Какие слухи?

– О том, что ты живёшь с женщиной, которая намного тебя старше.

– Так уж прямо и намного? – Андрей бросил на обочину наполовину выкуренную сигарету и сплюнул. – Ей тридцать восемь. Десять лет разницы – это не так уж и много.

– Извини, – смутилась Лиза. – Я не хотела тебя обидеть. Это не моё дело. А на поминки почему не поехал?

– Не люблю такие мероприятия. Меня на кладбище-то еле уговорили. Так чем же тебя так привязал Петрович? Баснями своими о приключениях?

– Просто хороший человек. И басни его, как ты выразился, тут не при чём. Хотя, все их слушали с удовольствием.

– Психи-то? – ехидно усмехнулся Андрей. – Не удивительно.

Та неприязнь, с которой он говорил об Алексее Петровиче, покоробила Лизу. Всё-таки хорошо, что она рассталась с Андреем. Было в нём что-то холодное, мертвящее её душу. Ей захотелось побыстрее закончить этот разговор, потребовать вернуть, наконец, ключ от её квартиры и навсегда распрощаться с этой ядовитой тенью из своего прошлого. И всё же напоследок хотелось как-то возразить, защитив и себя, и память о старике.

– А знаешь, – выпалила Лиза, – Алексей Петрович не только рассказывать умел. Он и писателем оказался великолепным. И даже книгу свою мне посвятил.

– Книгу? – На этот раз Андрей искренне удивился. – Какую ещё книгу?

– Он вёл в больнице дневник воспоминаний. А у нас художник ещё лежит. Так тот украшал его записи рисунками. И в итоге получилась такая вот книга. Перед смертью он подарил её мне. Вот такие у нас, как ты говоришь, психи. Поталантливей многих, кого люди считают адекватными.

– И что же в этой книге? – Андрей снова закурил. – Интересно хоть?

– Истории.

– О чём?

– О многом. Байки, в твоём понимании. И замечательные картинки.

– Горные пейзажи и карты странствий?

– И карты, и пейзажи, и люди, и животные…

– Дашь почитать?

– Размечтался. Тебе такое не зайдёт. Ты же не псих.

– Ладно. – Андрей нахмурился и остановился. – Я пошутил. В общем, рад был тебя повидать. Мне теперь по делам нужно отъехать. Тебя подвезти куда? Я на колёсах.

– Не надо. Пока. И да… Ключ мне, пожалуйста, верни от квартиры. Давно хотела тебе сказать.

– Да ты не беспокойся. Я его давно уже потерял. На старой хате, наверное, на съёмной. Но если переживаешь, смени замок – какие проблемы. Пока.

И Андрей, выйдя за ворота кладбища, повернул налево, где оставил свой новенький чёрный «Рено». А Лиза пошла направо, в сторону вокзала.

Неприятный осадок на душе от этой встречи преследовал её всю дорогу, пока она не добралась до перрона. Зачем она стала оправдываться перед этим кретином? Книгу ей посвятили – какая детская наивность с её стороны. Андрей, наверное, сейчас ржёт, чувствуя своё превосходство. У него богатая подруга, дорогущий автомобиль, и всё, видимо, в шоколаде. А она в стареньких каблукастых сапожках месит снежную кашу и требует какой-то ключ, о котором Андрей сто раз уже позабыл. Дура! Самая настоящая дура. Надеялась, что он специально тянет с ключом, оставляя за собой повод однажды вечером явиться к ней в гости. До сих пор ведь ревнует этого болвана неизвестно к чему и к кому и не хочет в этом признаться самой себе. А он даже не спросил, как у неё дела. Не удивился тому, что она работает в психушке, а значит, не пошла в аспирантуру, о которой мечтала. Она для него – пустое место, бесполезный отработанный материал. Скорее всего, он вообще заметил её раньше, когда они ещё стояли рядом с могилой. Заметил, но не захотел признаваться. Поэтому и не удивился, когда она его окликнула. Дура!

***

Когда Лиза, усталая и разбитая, к вечеру вернулась домой, её ждал ещё один неприятный сюрприз. Дверь квартиры оказалась незапертой. Сначала она подумала, что сама забыла её запереть, но, войдя в комнату, поняла, что дело обстоит намного хуже. Всё в комнате было перевёрнуто вверх дном: стулья лежали опрокинутыми, ящики шкафов и комодов выдвинуты и содержимое их раскидано по ковру. Даже книги с полок валялись все на полу. Первым делом Лиза бросилась к документам и деньгам, которые потихоньку скапливала на чёрный день. И те, и другие оказались на месте в целости и сохранности. Драгоценностей у неё вообще никогда не имелось. Что же искали тогда воры? Лиза в бессилии уселась на пол и, окидывая бардак беспомощным взглядом, пыталась найти здравый смысл в действиях домушников. Не было никакого смысла. Сберкнижку, с которой ещё вчера она перевела детям Алексея Петровича все те деньги, что они успели ей за три месяца переслать, тоже не тронули. Лиза осмотрела замок на двери – взлома заметно не было, открывали умело, словно родным ключом. Ничего не понятно. Хотела было позвонить соседке, узнать, не видела ли та каких-нибудь странных людей отирающимися возле их дома, но так и не решилась. Не сильно она была знакома с соседями, да и не хотелось лишний раз обращать на себя внимание, особенно сейчас. Кому же она вдруг стала интересна в этом безумном мире? Таких людей она не могла представить.

На кухне, слава богу, воры не тронули почти ничего. Лиза вскипятила чайник, налила большую кружку кофе и заревела. Потом достала сумочку, с которой ходила на работу, нашла в ней пачку сигарет, предназначенную для Папа́, и закурила. Последний раз курила она лет в девятнадцать, на втором курсе. Но в эту минуту давно позабытая привычка вдруг вспыхнула с новой силой, словно и не было тех лет, которые отделяли Лизу от славной студенческой поры. Лиза сделала затяжку и закашлялась. Посмотрела на пачку – «Ява» явская. Такие она обычно и курила раньше, не жалуя «Яву» фабрики «Дукат». Но вкус был отвратительный. Она затушила сигарету под струёй воды из-под крана и выбросила в ведро. Это теперь никак не поможет.

Допив кофе и доплакав до красных глаз, Лиза вернулась в комнату и стала собирать разбросанные вещи. Аккуратно сложила бельё в ящики, вернула в исходное положение стулья, сложила в один общий пакет все документы. И вдруг поняла, что кое-что всё же пропало – её красные кружевные трусики от «Петры», которые она купила три года назад, отстояв шесть часов в очереди в январскую стужу. Она и одевала-то их всего лишь один раз, в ночь на годовщину их с Андреем знакомства. Ну, это уж вообще ни в какие ворота не лезло. Воры пришли за её трусами? Она рассмеялась. Какая чушь! Может, просто сунула куда-то в другое место. Но нет – лифчик, который шёл в паре, лежал на своём месте, а трусики очевидно пропали. Кем бы ни были эти воры, но с фантазией у них явно проблемы.

Странным образом это обстоятельство подняло Лизе настроение. Она уже заканчивала ставить обратно на полки книги, когда в руках её оказалась «Последняя экспедиция» Алексея Петровича. Поднимая её за корешок, Лиза заметила, как из книги выпала фотография. Девушка подняла снимок и всмотрелась. Господи! Она глазам не могла поверить. С фотографии смотрела на неё она же сама, Лиза Замятина, только совсем молоденькая и в странной одежде, какой у неё никогда не могло быть. Карточка была старой, потрёпанной на краях, потрескавшаяся и пожелтевшая от времени. Но лицо легко можно было рассмотреть. Её лицо. Чуть раскосые глаза, высокие скулы – раньше люди всегда думали, что она какая-нибудь кореянка. Это досталось ей от отца, который, собственно, и сам не знал, в кого из своих предков пошёл такими азиатскими чертами. Для одного дня всё это было уже чересчур. Не могло быть Лизы на этом фото. Разгадку следовало искать в книге.

Девушка открыла страницы на последней главе, о которой ей говорил Алексей Петрович, и начала читать:

«Я ждал больше месяца, надеясь, что Ну Ну с отцом вот-вот постучатся в мою дверь. Но ничего не происходило. Я вернулся к работе на кафедре. Всё шло своим обычным чередом. За доставленные в институт образцы из Бирмы меня наградили премией. О пропавших напарниках по экспедиции тоже известий никаких не было. Несмотря на разлуку, образ Ну Ну не переставал терзать моё сердце. Супруга моя словно почувствовала это, всячески допытывалась, не разлюбил ли я её и не замыслил ли какую-нибудь пакость. Я чувствовал себя виноватым. Я любил её. Я любил нашего сына. А четыре месяца спустя, узнав, что у нас будет ещё один ребёнок, искренне был этому рад. Но то была совсем другая любовь – привычная, земная, уютная, не требующая никакого надрыва. Чувства мои к Ну Ну я видел иными. Она звучала в моей душе, как отголосок чего-то небесного, равного самому настоящему чуду. Но тревога за её судьбу становилась с каждым днём всё сильнее. Я начал читать газеты, надеясь найти там новости о последних событиях в далёкой Бирме. И однажды такая новость попалась мне на глаза: одной из враждебных и правительству, и коммунистам группировок были захвачены в плен и позже казнены отец и дочь из знатного бирманского рода, за головы которых ранее назначили большое вознаграждение. В новости не упомянули ни их имён, ни конкретных титулов. Но мне всё стало понятно.

Я уехал с чемоданом на свою старенькую дачу, сказав жене, что отправляюсь в командировку, и целую неделю проливал там горькие слёзы, вспоминая о своей погибшей в муках принцессе. И всё же я мог ошибаться. Новость могла оказаться совсем о другой семье, не имеющей никакого отношения к Ну Ну. Слабая, конечно, отговорка для того, чтобы продолжать верить. Однако это затаилось в моём сердце не гаснущим угольком.

Я достал из потайного отделения драгоценности Ну Ну, не зная, что теперь с ними делать. Документы можно было хранить и дома, но объяснить наличие этих сокровищ никаким образом невозможно. Я вертел их в руках и так и сяк, вспоминая принцессу и её танец в отблесках быстрого тропического заката. Память об этом нужно было спрятать в самой глубине своего сердца, а кольца и браслеты закопать в лесу, чтобы больше не таскать с собой в чемодане. И я схоронил их в надёжном месте.

Милая Лиза, эта глава написана мной исключительно для тебя. Только ты знаешь её содержание, если смогла, как я тебя и просил, дочитать до конца мою книгу. И ещё знает художник, потому что ему пришлось рисовать карту с точными координатами моего тайника. Ты, конечно, можешь мне не поверить и посчитать, что я под конец совершенно сошёл с ума. И всё же я надеюсь на твою интуицию, на твоё женское начало. На фотографии, которую я прилагаю, моя Ну Ну. Представляю, как ты удивилась, увидев её впервые. Понимаешь теперь, почему я так к тебе привязался? Вы с ней почти близнецы. Как только я увидел тебя в больнице, то будто воскрес. Память, до этого уже превратившаяся в решето, обрела прежнюю цельность. Всё ожило внутри меня – каждая деталь, каждая минута испытанного мной когда-то восторга. К счастью, ты оказалась, ко всему прочему, очень хорошим человеком. А это такая редкость – сочетание совести и красоты в нашем мире. Только не говори ни слова моим детям. Держись от них подальше. Они догадываются о существовании клада. В бреду я, видимо, часто о нём говорил, и они заподозрили, что это может быть правдой. Хоть и неправильно так говорить о своих детях, но они, к несчастью, выросли нехорошими людьми. Возможно, я уделял им слишком мало времени. Я не отрицаю своей вины. Я не могу доверить им самое ценное, что было в моей жизни. Бедная моя жена, наверное, проклинает меня на том свете за такие слова. Но слов из песни уже не выкинуть. Говорю как есть. Не браслеты, и не колечки я называю здесь самым ценным. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду. Но если любовь мою я могу унести с собой, то драгоценности пусть останутся здесь, на земле, но только в добрых руках достойного человека. Я завещаю их тебе, моя дорогая. Ты одна можешь справиться с этой ролью. Так уж решила судьба.