Последний замысел Хэа

Вот и всё.

"Долговязый погиб… Дочь пропала…"

Искушённый оставил письмо и стиснул голову руками.

ГЛАВА 3. ЗАГАДКА ШЕСТИЛАПОВ

Собрались слушающие, и сказал Господь:

“Долго радовались вы жизни, и я радовался с вами.

Но знайте, что придут последние времена.

Когда погаснет солнце и больше уже не зажжётся.

Когда не родятся дети ваши.

Умрут матери ваши.

И навсегда погрузится во тьму этот мир.

Черви прогрызут тело земли, и войдут во владение ею.

И всё, что вы любили, погибнет”.

Притихли слушающие, потупили взоры.

"Тяжёлые слова услышали мы сегодня.

Печальные мысли принесем мы народу нашему.

Если в силах Твоих остановить это пророчество,

Смилуйся,

Спаси от несчастья".

И подумал Господь, и сказал:

"Вы дети мои, и я помогу вам, как вы помогаете детям вашим.

Нет в этом мире другого исхода, и будущее безжалостно.

Но есть другие миры.

И когда пробьет этот час,

Когда судьба начнёт вершить свое пророчество,

Придёт спасение из другого мира.

Примите его частичку с любовью и уважением.

Так, как уважаете вы братьев ваших, когда они становятся избранными."

Из собраний пророчеств Народа Холмов.

Он смотрел на решетку окна. Глаза болели. Голова хотела упасть во что-нибудь мягкое и провалиться.

Община заснула. Они ещё будут спать, а ему выходить, готовить завтрак. На всех. Зря согласился на такую работу, забери меня черный.

Пытливый потряс головой.

На столе стоял лучший прибор, какой только можно придумать. "Зоркий глаз" – так он его назвал. Должно быть, есть у прибора и другое название. Тот, кто его придумал, наверняка знал, что он придумывает. Но… не всё ли равно?

А прибор удивительный. Любую деталь ты можешь увеличить в сотни, в тысячу раз – и разглядывать то, что никогда не увидишь глазами. Будто глядишь в новый мир. Всё равно что подняться на башню, так, чтобы туман остался внизу, и смотреть в увеличительную трубу. На ту же Белую Россыпь. Или невидимые огоньки, что сверкают в небе. С земли не увидишь, из-за ночного тумана, а с башни – пожалуйста. Днём можно направить трубу на горы. Наблюдать за животными. Всё. Остальное разглядывать неинтересно. Что ты увидишь в селении? Как кто-то кого-то?

Пытливый вздохнул.

А с “глазом” проникнешь туда, куда мало кто проникал. А может, и вовсе никто – прибор то новый, раньше такие не делали. Нет, существуют стёкла, что увеличивают в десять, двадцать, в десятки раз. Но чтобы в тысячу…

С прибором проникнешь. Как сладострастно…

Пытливый ввалился в кресло.

На столе стоял поднос, на подносе ошмётки существ – брумы, носатика, крысы, воробушка. Кусочек стебля гвоздики, лепесток дорожной крушинки. Даже кусочки дерева Леса (конечно, давно уже мёртвого – живое трогать нельзя). Казалось, это разложено хаотично, как на столе мясника. Но нет – здесь просматривался порядок, понятный только ему. И если этот порядок нарушить, нарушится вся система, которую он старательно создавал.

По левую руку листы, с быстрыми и понятными только ему зарисовками. Нужно аккуратно подготовить образец, навести резкость, зарисовать. Это давило на зрение и отнимало время. Но это было интересно. Безумно интересно. Самое увлекательное приключение в жизни, и оно, конечно же, стоило всех усилий. Ещё как стоило.

Вибрируя от приятных забот, Пытливый становился рассеянным.

Опять завтра забросит в суп сухофрукты, или в компот чечевицу. Опять ушедшие в себя искатели этого не заметят. Или заметят, но виду не подадут. Если бы он так готовил в родном Длиннолесье, его бы попёрли с кухни. Давно бы попёрли. А здесь – вроде терпят.

Ну и пошла она к шкоднику, эта кухня. Гораздо важнее рисунки. Он будет их сравнивать и размышлять, возможно, получит ответ. На все те вопросы, что мучают.

Пытливый сглотнул. И задышал, быстро-быстро.

Мучают, мучают. Иначе и быть не может…

Почему все живущие в мире делятся поровну – условно существа со зримой и не зримой душой? Первые, умирая, отдают свою душу. Вторые как будто не отдают, ничего. Но душа у них есть – ведь не может же человек быть бездушным. Есть, правда, 2пэ, такое учение, оно утверждает, что души у людей всё же нет, как нет её у Создателя, но это учение – чушь. Сплошные сравнения, и все доказательства исходят из факта, что Бог существует. А это не факт.

Душа…

Если бы всё заканчивалось этим. Но нет. Возьмем рацион. Первые не едят вторых, вторые – первых. Какая тут связь? Да, он пробовал мясо носатиков, это было давно, ещё в детстве. Ребята зажгли костер (под деревом!), чтобы узнать, едят ли ангелы жареное. Мясо оказалось приятным, слегка сладковатым, но после… В ближайшие сутки горшок был пределом мечтаний.

Пытливый протёр глаза.

Есть и другие различия. К примеру, сам процесс размножения. Зримые рождаются редко, раз в десять лет, как только восходит солнце. Даже тянучки или крушинки, даже деревья зримого Леса, чью поросль берут шестилапы, а после несут на равнину. Твердотелки, совсем уже мелкие – и те приносят потомство раз в десять лет. Не то, что незримые – люди, собаки, птицы.

Но почему? Обиженный знает (хотя и нет никакого Обиженного).

Загадки… Которые хочется разгадать. Пока существуют загадки, жить интересно. Не будет загадок… Впрочем, загадки – они не закончатся. Ни-ког-да.

В дверь постучали.

"Лобастый. Хочет узнать, как там книга" – Пытливый взглянул на рукопись.

Дверь отворилась.

Но это был не старейшина.

На пороге стоял… Мутный.

– Привет, человек! Какими судьбами? – Пытливый вскочил и протянул свои руки.

– Я?? А ты что здесь делаешь? Гильдия потрошителей? – Мутный глядел на ошмётки. И улыбался.

– Да я… изучаю.

– Стражи за такие изучения… – парень увидел “глаз”, – а это?

– Это… – Пытливый напустил как можно больше загадочности, – это замечательный прибор. Всё, что положишь сюда, – он показал на маленький столик у самого основания, – в тысячу раз станет больше. Для глаза.

– Ого, – Мутный присвистнул, – и правда, славный прибор. Где ты его откопал?

– Всё там же. На междуреченском рынке, – искатель смутился, – правда, стоил он дорого. Очень. У меня таких денег не было, я забрал…

– Своровал, говори уж как есть… Узнаю, – Мутный цокнул, – помнишь, как ты стащил карту из дома Сипатого?

– Помню, – Пытливый чесал шевелюру, – я её срисовал. И вернул.

– Вернул… Сипатый слюной изошёлся. Если бы он узнал, кто это сделал…

– Ладно, ладно, – искатель скривился, – отдам. Только закончу исследование.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Они обнялись, на этот раз крепко.

– Дружище… Вот уж не думал, что встретимся. Мне показалось, ты уехал в Долину.

– А-а… – искатель махнул рукой, – я думал учиться книгопечатанию. Ведь это дорога к знаниям. Прямо. Но… встретил тогда Терпеливого. Есть такой человек, замечательный. Ты, конечно, не знаешь.

– Ошибаешься. Знаю. Знал… Терпеливый погиб.

Пытливый задумался.

– Так это ты ехал с ними?

– Я. И книгу привёз тоже я, – Мутный кивнул на дневник.

– Рукопись?

– Рукопись. Я потому и пришёл. Хотел узнать, как продвигается дело.

– Ну, если честно, никак. Я увяз… – Пытливый вздохнул, – завтра займусь. Ты меня знаешь, пообещал – значит, сделаю.

– Постарайся, – Мутный смотрел на дневник, – Терпеливый его берёг. Если хочешь, приду к тебе завтра, будем работать вместе. Заодно вспомним дом.

– Приходи. Ты научился читать?

– На днях, – Мутный пожал плечами, – и прочитал одну книгу.

– Какую?

– Сказки Длинного Леса.

– Хорошая книга, – Пытливый говорил без иронии, – прочитай ещё, есть такая, в нашей библиотеке – "Племя кошек и племя саммак"… Нет, серьёзно. Читается влёт.

– Ну у меня влёт не получится. Но спасибо. Запомнил. "Племя кошек…"

– Завтра займёмся рукописью. А с этим, – искатель кивнул на ошмётки. И выдохнул, – продолжу позднее.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Они, бывает, приходят сами. Но мы далеко от Леса. Что он пришёл – чудо. Чудо чудесное.

Отец держал её за руку – большой, умный, спокойный. Он знал так много, что хотелось сидеть возле него часами, и слушать, слушать…

Но больше получалось спрашивать.

"И откуда у тебя столько вопросов? – сказал он однажды, – ненасытная моя стрикляточка". Отец был добрым и почти никогда не ругался. А масло, которым он натирал свои щёки после бритья – она помнит запах этого масла. Запах уверенности и безопасности.

Теперь они стояли около Поста и глазели на невесть откуда появившегося древоходца. Листья в его раскидистой кроне шуршали, то ли сами, то ли под колыханием ветра, а может, их шевелили струйки, жёлто-зелёные создания, похожие на маленьких долгоносиков, которые, словно рыбки в пруду, резвились среди ветвей.

Такое чудо зашло к ним в гости. И уж, конечно, оно принесет удачу.

Ведь близость древоходца – это лучшая защита любого зримого от ужасной маары. Как говорила бабушка – на каждую маару есть свой древоходец. А отец говорил, что душа этих существ буквально разрывает маару на части, если та подлетит слишком близко.

– Мы сделаем так, чтобы он остался у нас, – девочка сжала ладонь, и посмотрела в глаза.

Отец улыбнулся:

– Давай попробуем. Чтобы приманить древоходца, надо приманить его струек. Струйки – его глаза, его уши. Что бы ты предложила?

– Кому? Струйкам? – задумалась девочка, – а что едят струйки?

– Ну… Твердотелок. А иногда выкапывают клювиком каких-нибудь червячков. Или личинок.

– Тогда я думаю так, – она подбоченилась, – если мы наловим твердотелок, измажем их в кленовом сиропе – это будет лакомство, от которого струйки ну то-очно уже не откажутся!

– Ты умница, – отец взял её на руки, – давай так и сделаем. Только кленовый сироп заменим чем-то другим. То, что нравится умненьким девочкам, зримые не едят. Давай заменим… – он посмотрел на дочку.

– Соком тянучек! – закончила та, – хотя даже не знаю, вкусный он, или невкусный. Мальчишки пробовали – говорят, сладкий. Хотя, как ты там говоришь? Зримые души, тэ-тэ…

– Ну почему ты такая умная? – отец улыбался, – стрикляточка.

– Папа, – девочка положила на плечи руки и посмотрела в глаза, заговорщески, – давай всё же кленовым. Я давала его Ходкому, ему понравилось. Он даже, – она приблизилась к уху и прошептала, – облизал тарелочку.

– Ах вот как, – отец задумался, – поэтому-то он и обкакал карниз.

– Ууу… Я же не знала. Я хотела, чтобы он попробовал лучшее угощение на свете.

– Хорошо. Только так больше не делай. У них своя еда, у нас своя. Как ты там сказала? Зримые души, тэ-тэ… Договорились?

– Договорились…

Контуры предметов, ещё туманные и зыбкие, медленно прорисовывались в сознании. Очертания небольшого помещения, освещённого непонятным синим светом, вводили в недоумение, и Первая стала вспоминать, что же случилось.

Она вспомнила Долговязого, вспомнила, как они шли по равнине. Вспомнила дилижанс, путников из гильдии искателей. Вспомнила его – загадочного разбойника. Светлые волосы, голубые глаза, шрам.

Кажется, кто-то погиб. Разбойник? Нет, он заснул. Так кто же погиб?.. Топтун, его убила маара.

Первая снова вернулась к равнине, по которой шла с Долговязым.

Она уснула. Уснула надолго. Но почему?

Девушка попыталась пошевелиться.

Каждое движение давалось с трудом, мышцы ослабли, тело не слушалось. Она опёрлась на локоть и огляделась.

… И тут же легла обратно.

У противоположного края комнаты стояло существо. Стояло и смотрело.

Большие раскосые глаза, широкий нос, сужающийся книзу, выступающий подбородок, сжатый и как будто ороговевший рот. По бокам головы, словно впалые щеки, тянулись ямочки, переходя в заострённые уши. На лбу роговатый вырост, такой же, как у всех шестилапов. Сзади что-то похожее на крылья, которые, будто плащом, окутали плечи. Чуть ниже руки, и в них существо держало предмет, круглый, гладкий, переливающийся всеми цветами пылающих небес.

Трёхпалые ноги оканчивались большими, немного тупыми когтями. Кожа, как у ангела равнины, темно-, а кое-где светло-серого цвета, с серебристым оттенком, и только крылья и плечи в лазури.

"Что, забери меня чёрный, тут происходит??" – Первая пыталась оценить положение.

Получалось с трудом. Зацепиться тут не за что, в такие ситуации она ещё не попадала. Что делать? Бежать? Ждать, что случится дальше? Девушка ощущала беспомощность.

Но от существа не исходила опасность, она это чувствовала. Вспоминая взгляд плащеносца. И губы. Если тот угрожает, они растягиваются в зловещей улыбке.

Плащеносец.

Будь существо поменьше, и стояло бы оно на четырех, а не на двух длинных лапах, то походило бы, наверное, на ангела равнины. Или леса.

Этот проницательный взгляд больших жёлтых глаз напомнил Первой её питомца, которого она оставила на Посту. И сколько раз в дороге об этом жалела. Она скучала по его ласковому стрекотанию, по его величавой и несколько вычурной походке. А объятия ангела, когда он обвивает твою шею своими мягкими бархатистыми крыльями и губами касается кончика носа, не сравнятся, пожалуй, ни с чем.

Возможно, из-за этого сходства она и не знала страха. Только испуг, лёгкий, внезапный. И любопытство. Первая была любопытной. Ещё бабушка говорила: "Ты, девушка, засунешь свои пальцы в любое тесто".

А возможно, она не совсем проснулась, и воспринимала окружающее как часть необычного сновидения. А вдруг это сон? Первая поморгала.

Картинка осталась прежней.

Но не совсем.

Существо приближалось. Медленно, тихо ступая на мягких лапах.

Вытянув руки, оно предложило сферу. Девушка помедлила, но подарок взяла.

"Как умно, – подумала Первая, – предложив эту красивую безделушку, он словно сказал, что желает добра. Разве помыслишь что-то плохое, разве посмеешь помыслить, если даришь такие подарки".

И улыбнулась.

Пестрокрылый

А вещица была шикарная. Как будто стеклянная, но легче и как-то мягче. Но это только казалась. Она была твёрдая, словно камень, и всё-таки тёплая.

Нет, словами не передать.

Девушка то приближала, то отдаляла шар, в котором, словно пленённые души, резвились красные, зелёные, синие огоньки. "Двудушный рассказывал, – вспомнила она, – что души цветные, это нам они кажутся белыми. И будто прозрачными. А сами плотные, как тела, и издают звуки. Но мы их не слышим… Красота".

Незнакомец вышел.

Сквозь приоткрытые шторки, которые закрывали узкий арочный вход, Первая заметила небо.

"Оно запылало, – подумала девушка, – вначале погасло, а теперь запылало". С природой что-то творилось. Как, впрочем, и с ней.

Первая встала с кровати, и вдруг поняла, что хочется пить. Пить и есть.

Словно услышав желания, шторка открылась, и в комнату вошло существо, то самое, что предложило ей сферу. Только теперь незнакомец держал в руках столик, даже не столик, скорее поднос на маленьких ножках.

Девушка ахнула.

Кроме кувшина, быть может, с водой, здесь лежало всё, что она могла пожелать – жареное мясо, нарезанное ломтиками, кубики овощей, вроде тыквы, даже какая-то выпечка. "Неужели, – подумала девушка, – ведь я готова поклясться, что душа у них зримая, такое они не едят. Откуда же ЭТО?"

Но голод прервал размышления, и Первая села за столик.

В кувшине оказался морс, по вкусу вишнёвый, хотя среди обилия вкусовых ощущений, когда поглощает кусок за куском, сказать сложно. Первая снова вспомнила бабушку, которая любила готовить напитки.

Утолив первый голод, и чувствуя приятное урчание, девушка задумалась.

Нигде и никогда она не слышала о том, что где-то живут существа, столь разумные, как и люди. Древоходцы? Да, порой они кажутся разумными, но, скорее, кажутся. Деревья? Чёрные ангелы? Про то, что не знаешь, приятно додумывать. Но незнакомец не казался разумным, незнакомец разумным БЫЛ.

Первая даже предположила, что её разыграли, что это шутка, а под странным нарядом скрывается человек. Но взгляд жёлтых глаз был настолько естественен, что она не могла верить в розыгрыш.

Поднявшись на ноги (надо сказать, с трудом), девушка, шатаясь, прошлась.

Светло-голубые круглые стены высоко подымались вверх, где превращались в купол. Свет исходил отовсюду, но это она поняла не сразу. Девушка постучала по стенам – нет, не дерево, камень, бело-голубой камень, который светился.

У людей все жилища из дерева, срубленного или в Лесу зримых душ, или, что было реже, из хвойных и листопадных деревьев. В Приморье была ещё глина, да, глина, смешанная с каким-то вяжущим веществом. Но чисто каменных цельных построек она не видела. Нет, всё же не цельных – стены пронзали швы, но тонкие и еле заметные.

Жилище было обставлено под неё – кровать (тоже каменная), с каким-то многослойным меховым матрасом, маленький шкафчик, в который она положила сферу, столик с едой, даже удобства в углу – ничего лишнего, всё самое необходимое. Первая изумилась прозорливости новых знакомых. Как будто они заранее готовились к встрече. Да, скорее всего, заранее и готовились…

Она заглянула за шторку – вокруг, на достаточном удалении друг от друга раскинулись такие же точно строения, с такими же стенами. Но снаружи они не светились, они отражали небо. А небо пылало.

И это была не равнина. Скорее долина, со всех сторон окруженная холмами, а может, это и были холмы.

Прямо перед девушкой, чуть в отдалении, стояло существо, и, не отрывая глаз, смотрело, смотрело, смотрело…

Если бы это делал человек, она бы испугалась. Но плащеносцы любят смотреть, чем выражают свою привязанность. В глаза врагам плащеносцы не смотрят.

Незнакомец медленно подошёл, и также медленно указал на жилище. Не отрывая взгляд. "Хочет, чтобы зашла обратно? Или просит пустить?" Первая отступила.

Стоять на ногах было трудно, и она присела за столик.

Незнакомец вошёл.

Он постоял у входа (может, из вежливости?) и показал на свой рот.

– Я поела. Спасибо, – ответила девушка, впервые что-то сказав. "Скорее, выдавила" – подумала она, так неестественно прозвучал её голос.

Незнакомец не понял. Он вновь показал на рот.

Первая молча кивнула.

После столь долгого сна голова соображала с трудом, и они ещё долго играли – один показывал рот, а другая его уверяла, что всё хорошо.

Наконец, девушка догадалась.

– Я, – указала она на себя, – ты, – указала на незнакомца. Потом опять на себя, – я – Первая. Ты, – опять на него. И сделала паузу.

Незнакомец задвигал губами.

– Я – Первая, – сказал он внезапно, и показал на девушку. Потом на себя, – ты – Луы́.

Причем сказал это ясно, и чуть ли не голосом Первой.

– Стол, – Первая показала на столик, – кровать… стена… пол… – её охватил азарт, – дверь… голова… ноги…

Луы повторил сказанное. Причём без запинки, показывая на те же предметы и в той же последовательности.

"Или он очень способный, или я слишком талантлива, как педагог, – девушка подвела итоги первых минут обучения, – может, из-за отца". Отец был учителем на Посту и учил правильно считать, писать, разговаривать. А она часто сидела в классе и наблюдала.

Но поражало даже не то, с какой быстротой Луы обучался. Поражала та правильность, с которой он говорил. Если закрыть глаза, она бы подумала, что слышит голос, свой собственный, может, чуть огрубевший, но свой.

Собеседники вышли на воздух.

Высокие здания вбирали в себя всю палитру небес. Какие-то выше, какие-то шире, но все они были из камня.

Вдали выступали горы. Такие же далёкие и недоступные, они терялись в белесой дымке. И нет, они не приблизились, а стали мощнее и выше.

За долгой цепочкой домов Первая видела Лес. "Леса растут на холмах, – заметила девушка, – ну да, почему бы и нет”.

Дышалось легче, но было заметно прохладнее. Иногда откуда-то сбоку налетал ветерок. "Наверное, с гор" – Первая вспомнила, что точно так же дует в долине, в которой она бывала, достаточно часто, и в которой заснула.

Воспоминания тут же кольнули, и стало грустно. Где их компания? Где Долговязый? Где этот разбойник, снятый с берёзы? Девушка вспомнила топтуна, и чудесное настроение, что подарил Луы, куда-то пропало. Ей надо домой, надо узнать, что же случилось. На Посту будут ждать плащеносца, уже, наверное, ждут, но она не может его отправить. Долговязый, возможно, отправит. Если в Долине. Возвращайся, девочка, ты проводница, ты в ответе за нанимателей. Так бы сказала бабушка.

Но грустные мысли ушли, только начавшись.

К ним приближались двое. У обоих такие же крылья, как у Луы, такого же сине-лазурного цвета. И оба смотрели в глаза.

"Как удивительно всё, что со мной происходит" – подумала девушка.

– Ты погляди. Какой же он маленький. Ни травиночки, – Мутный смотрел на пушистый комочек, дрожащий в ладонях, – я в детстве поймал летучую мышь. До сих пор вспоминаю, какая она была тёплая. Мать заставила отпустить, сказала, что всё это души каких-то там шкодников, их не пускают на Остров, они и летают.

– В шкодников я не верю. Как и в Обиженного. И в служников его исполнительных, и в Великое Разделение, и в таинство Расставания души и тела, – Пытливый забрал пушистика и осторожно отправил в клетку, – сиди, пищалка.

Пушистики – зверьки неуловимые, но в самом начале ночи, когда прошло Угасание, это создание можно поймать.

Все другие зримые души приносят потомство в самом начале дня, но только пушистики появляются после его окончания. Они покидают своих матерей в лёгких воздушных оболочках и вместе с ветром, который во время ночи дует в сторону Леса, уносятся прочь. В Лесу оболочка сдувается, и через несколько суток из лёгкого потрескавшегося мешочка появляется чудо – маленький пушистый зверёк, который с первых минут своей жизни борется за право в этой жизни остаться. Для этого ему нужно встать на свои длинные пока ещё слабые ножки, а это не сразу и не у всех получается. Но если не встанет – беда, полакомиться столь лёгкой добычей хотели бы многие – саммаки, бегуны, плащеносцы, даже топтуны не прочь разнообразить своё питание. Ножек у пушистиков две, как у стриклов или приводных разбойничков. Вместо рта небольшой хоботок, которым они всасывают склизняков, переползающих с места на место. В течение ночи пушистик окрепнет, научится прыгать на уже достаточно сильных ножках, мох на спине подымется, станет зелёным и будет похож на траву. Или листья тянучек. Тут уж какое сравнение нравится. Появится солнце – зверёк убежит на равнину и закопается. А травинки оставит снаружи. Так проживёт целый день, а в самом его конце появятся шарики. Они оторвутся от матери и полетят в сторону Леса. Всё повторится.

Пушистик

– Зримые, – Пытливый смотрел, как пушистик сгибает ножку, чтобы вцепиться в прутья, – развиваются медленно. И это, наверное, к лучшему, что незримые их не едят. Иначе давно бы сожрали. До того, как у зримых будет потомство. Когда размышляю об этом, начинаю верить в Обиженного.

– То верю, то не верю, – Мутный взял склизняка, точнее, его кусочек, и просунул в решётку. Пушистик к нему присосался, – я вот всегда в него верил. Смотри, у нас будто два равных мира, и все существа повторяют друг друга, – он стал загибать свои пальцы, – твердотелки и насекомые, шести- и четырехлапые, тянучки и злаки, деревья зримые и деревья незримые – хвойные, листопадные.

– Огнетелки и рыбы, – продолжил Пытливый.

– Древоходец и человек.

– Ну это ты натянул, – искатель развёл свои руки.

– Помнишь, я говорил, что потерял память. Так вот, когда я очнулся, рядом был древоходец, и он уходил. От меня. Как будто вот был со мной рядом, исцелил, и ушёл.

– Не спорю, древоходцы создания умные. Но где ты видел гээда, который строит дома? Или ездит в карете? Торгует на рынке? "Горячий хлеб, прохладительные напитки! Подходим, покупаем, улыбаемся!"

Пытливый изображал торговца, и так это здорово у него получалось, что Мутный начал подыгрывать. Пушистик насторожился и замер. Лапка, которую он оторвал от решётки, так и повисла в воздухе.

– Ты прав, – сказал наконец искатель, – мира два. И, если верить в историю, Обиженный создавал два раза.

– Терпеливый так и сказал, – согласился Мутный, – что брал он из разных наборов. Лепил, собирал, но из разных.

– Осталось узнать, кто их даёт, эти наборы. Ладно, – Пытливый смотрел на пушистика, – здесь есть над чем думать. Наборы разные, это правда, я всё это видел, когда изучал образцы. Собирают одно и то же. Только вот схема слегка отличается. Тот же скелет, сосуды, панцирь у твердотелок и насекомых. Будто купил разные кубики, но строишь похожие домики.