Восставшие из Рая

Московское небо уже давно сгустилось в ночь и украсило себя россыпью ярких звезд. Неслышно работающий кондиционер без труда делал комфортные для человека двадцать четыре градуса. Герметичные окна надежно отсекали любой шум улиц. Все было идеально, а не спалось. Сна не было ни в одно глазу. Лидия Васильевна после нескольких безуспешных попыток заснуть с переворачиванием себя с бока на бок, сейчас просто лежала на спине, глядя в потолок.

«Господи, а завтра же, нет, уже сегодня конференция. И на кого я там буду похожа? Помятая, с мешками под глазами и это будет генеральный директор российского фонда планирования семьи? И никогда же бессонницей не страдала. Что за черт. Наверное старею», − Лидия Васильевна медленно встала с кровати и подошла к окну.

Ночная Москва была прекрасна. Море разноцветных огней, словно груды драгоценных камней красиво сверкали на фоне черного бархата ночи. Подсвечиваемая прожекторами светилась игла Останкинской башни, а правее не так утонченно, сверкали огнями глыбы зданий пятисотметрового комплекса Федераций, построенного совсем недавно. Еще правее, как две огромные трубы, красиво светились окнами высотные башни «Города Столиц».

«А я завоевала этот город. Я в нем стала далеко не последним человеком, генеральным директором фонда планирования семьи».

Лидия Васильевна Емелина была коренной москвичкой, но это ничего не решало. Москву все равно надо было завоевывать. И сколько женщина знала примеров, когда коренные москвичи так ничего и не смогли добиться в родном городе, живя и умирая никому не нужными, кроме своих родственников, людьми. Да и то, зачастую родственникам они нужны были именно мертвыми. Это был обычный меркантильный интерес. Освобождалась дорогущая московская жилплощадь. Фраза: «Меняю однокомнатную квартиру в Москве на поселок в Кемеровской области» с каждым годом все менее и менее походила на анекдот. Слишком много людей стремилось в Москву, город, где можно было сделать быструю головокружительную карьеру и быстрые большие деньги. Поэтому конкуренция была бешенной. Конкуренция умов и характеров. Москва слезам не верила. И Лидия Васильевна слезы не лила. Никогда. Ни когда кромсала внутренности молодых девчонок, желающих избавиться от последствий неосторожного поведения с мужчинами и видя плод этих последствий. Действительно плод: с головой, на которой уже порой угадывались волосики и перекошенным, навсегда застывшим в беспомощном крике ртом, с крохотными ручонками и ножками. Ни на смерти мужа, с которым прожила двадцать лет.

Неожиданно, будто раскаленная игла вонзилась в затылок, больно заболела голова. Женщина даже охнула и стала массажировать затылок. Острая боль постепенно прошла, сменившись тягучей, ноющей, раздражающей. Лидия Васильевна, сходив на кухню и приняв таблетку пропанолола, вновь вернулась в спальню, открыла окно, желая вдохнуть свежий воздух. Ее расчет оправдался, лицо освежил легкий ветерок. Прислонившись к окну, женщина смотрела на далекие звезды. Мыслей никаких не было. Пустота. Как простирающаяся над ее головой космическая бездна. Где-то далеко, почти на горизонте появилась яркая точка. Над Москвой летел самолет. Невольно глаза сфокусировались на этом движущемся объекте. Вот он сместился левее Останкинской башни и стал приближаться к громадине зданий Федераций. Он даже стал вроде крупнее и ярче. Лидии Васильевне даже показалось, что она услышала далекий гул двигателей, низкий, вибрирующий. Или это у нее в голове вибрирует? А гул возрастал.

«Нет, ну это точно не самолет, − как-то отстраненно подумала генеральный директор, − наверное, давление. Надо бы завтра утром проверить».

Неожиданно нарастающий, слышный все отчетливей гул перерос в легкий и какой-то вибрирующий смешок. Женщина испуганно обернулась. Никого. И вновь смешок. У окна.

Какая-то белесая тень, словно дымка, словно за окном ночь неожиданно сменилась утренним туманом, колыхалась прямо перед глазами Лидии Васильевны. Смех исходил из этой дымки. Какой-то неприятный, вибрирующий, низкий. Мгновение спустя хозяйка квартиры поняла, что это старческий смех. Дымка заколебалась и как струйка дыма потянулась в квартиру. Секунда, другая и на еще теплой от тела Лидии Васильевны кровати, непринужденно опершись на правую руку, сидела старуха. Она была одета в какое-то старомодное серое пальто, на ее голове была такая же старомодная шляпа с широкими полями, бросавшая густую тень на лицо.

– Вы…вы кто? − чувствуя, как неприятно бухает ее сердце, проваливаясь куда-то вниз, прошептала Лидия Васильевна.

И вновь этот неприятный старческий смех.

– А я яй, милочка. Нехорошо не узнавать своих благодетелей! − старуха погрозила хозяйке квартиры пальцем.

– Благодетелей?

– Я Маргарет Зангер, − отчетливо произнесла старуха. − Теперь ты, надеюсь, понимаешь, о каком благоденствии идет речь?!

– Да… да, понимаю…

Еще бы не понимать! Маргарет Зангер была организатором и главным идеологом «Лиги Контроля над Рождаемостью», впоследствии преобразовавшуюся в Международную Ассоциацию Планирования Семьи, филиалом которого и был Российский Фонд Планирования Семьи.

Неожиданно страшная мысль, словно заледенила Любовь Владимировну:

– Господи, но Вы же давным-давно умерли!

– Ты точно знаешь, что такое смерть? − и вновь старческий смех. − И что происходит после того, как вот это, − палец старухи уткнулся в ее грудь, − начинают жрать гробовые черви? О, поверь мне, после смерти скучать не приходиться! Впрочем, я никогда и не скучала! Я по поддельному паспорту бежала из Нью-Йорка в Англию, когда мне грозило пять лет тюрьмы за нарушение федерального закона о печати, касающегося запрета открытой пропаганды эротизма и распространения порнографической продукции. Я кувыркалась в постели с Бернардом Шоу и Гербертом Уэллсом. И скажу по секрету, милочка, последний меня откровенно разочаровал. Я думала фантаст, он фантаст во всем. А оказалось, что фантазировать он может только на бумаге, а в постели сплошная заурядность. И еще один секрет, милочка. Знаешь с кем лучше всего заниматься сексом? А?

– Не… не знаю…

– С импотентом! Что мы вытворяли с Хэйвлоком Эллисом! Ни один мужчина больше не смог меня так возбуждать как он.

– Но у него же не…

– А руки? А язык? А слова? О, это было непередаваемо! Кстати, это именно он окончательно утвердил меня в мысли, что моя миссия − организация всемирного контроля над рождаемостью, улучшение человеческой породы, выпалывания всего человеческого сора для восхождения человечества по лестнице прогресса. И как утвердил! Когда мужчина доставляет тебе яркий, феерический оргазм, его слова, сказанные буквально накануне, воспринимаются как слова бога, как библия, которой необходимо неукоснительно следовать. Может поэтому я так всегда была уверена в своих действиях.

«О, Господи! Я схожу с ума. Мне уже начинают слышаться голоса покойников…»

– Да, нет, милочка. Ты еще пока в здравой памяти. А покойники разговаривать могут. Я же разговариваю! А какое упоение жизнью я испытывала, когда пропагандировала стерилизацию и аборты в двадцатых годах! Какое бешеное сопротивление я встречала. Но это меня только раззадоривало, как раззадоривает мужчина, который не желает сразу прыгать ко мне в постель. Прошла же Первая Мировая. Ряды людей поредели. Какой контроль над рождаемостью?! А я все равно долбила и долбила свое! А как я отбивалась от копов, когда они пришли закрывать мою первую подпольную клинику, где я стерилизовала женщин и делала им аборты. Всем! Всем, кто только сказал: «Я хочу!» Вот истинная свобода для женщины! Вот истинный контроль над рождаемостью! Кто как не ты сам лучше себя проконтролируешь?!

На, уже было начавшую успокаиваться, Лидию Васильевну вновь наполз липкий, до противного пота в подмышках страх. Все отчетливей стала проявляться мысль, поначалу отфутболенная глубоко в подвалы подсознания стремительностью событий: встреча с покойником к большому несчастью, очень большому.

– Что, страшно с покойницей разговаривать? − старуха вновь неприятно рассмеялась. − Да ты не бойся! Все равно там все будут! Да ты хоть пожила в свое удовольствие. Машина, дача, дети, молодой жеребец-любовник. А многие этого в жизни не испытали. Многие вообще в жизни ничего не испытали кроме боли! − густая тень, отбрасываемая полами старомодной шляпки мешали хозяйке квартиры увидеть выражение лица этой необычной посетительнице. С улыбкой она это говорит или серьезно?

Ведь иногда, когда Лидия Васильевна сильно уставала на работе или после утомительной вечеринки на нее накатывалась волна жесточайшей, черной меланхолии. Ни с того ни с сего, словно опостылевшая зубная боль, которую не удается избежать ни одному человеку, как бы он не ухаживал за зубами, ее начинал волновать вопрос о смысле жизни, о том, что она оставит после себя. «Целое кладбище нерожденных детей? Точнее ведра с их хрупкими недоразвитыми останками?»

Таких детей нигде не хоронили, просто закапывали где-нибудь, а то и просто выбрасывали на свалку, для бездомных псов и ворон. И все это для того, чтобы она пила дорогой мартини, блистая в модном вечернем платье на тусовке, называемом светским раутом? Чтобы видеть эти притворные, слащавые улыбки, слышать это лицемерное «милочка», слушать и самой разносить всевозможные светские сплетни? Улыбаться милой, красиво одетой собеседнице, так интеллигентно вытирающей беленьким платочком свои губки после бокала шампанского, улыбаться и вспоминать, как видела ее, раскоряченную на гинекологическом кресле. И от нее пахло отнюдь не «Ангелом» или «Шанель №5», а запахом пота и крови. И за все это надо платить десятками, сотнями эмалированных ведер там, в операционной?

В такие минуты жестокой меланхолии женщине помогали мысли и идеи именно Маргарет Зангер о необходимости "выдергивать плевелы человечества". Ведь кто часто шел на аборты? Плохо воспитанные девушки из неполных, неблагополучных семей, для которых переспать с малознакомым или совсем незнакомым мужчиной, с которым она только что познакомилась в баре (ночном клубе, парке, на автобусной остановке) было также естественно, как выпить стакан воды. Захотелось пить − выпила, захотелось секса − переспала. Больше чем на два хода вперед, как неопытные шахматисты, такие девушки не думали. Ложились в ее кресло и вполне благополучные девушки, которые залетели чисто случайно. Бывает. Минутный порыв страсти или обманулась в любви. И ненужный сейчас ребенок мог испортить все дальнейшую жизнь и карьеру. Потом у нее будут дети − планируемые, желанные. А сейчас… Это как жертва для дальнейшей благополучной жизни. А кровавые жертвы даже Бог принимал. В Библии написано! Не в Новом Завете, написанным для общемирового, широкого потребления или, иными словами, для ширпотреба. А в элитарном, написанном для узкого круга своих, в Старом Завете. Эта объективный ход жизни, которую создал Бог. Вон Румянцева, ради роли в знаменитых «Девчатах» сделала аборт. А не сделала бы? Не было бы «Девчат». Так что важнее, какой-то один ребенок, из которого еще неизвестно бы кто получился или мировой шедевр?!

И вот на тебе. Сама Маргарет Зангер говорит как то непонятно, вроде как осуждающе.

– Кто не испытал ничего кроме боли? − пересохшими губами переспросила генеральный директор российского фонда планирования семьи.

– А ты не знаешь, не догадываешься? Абортируемые дети! Вот кто!

– Вы…вы осуждаете меня за это?

– Да ты что, милочка! Я просто констатирую факт! − четко, по слогам произнесла Зангер. − Разве тебя можно осуждать? Ведь ты продолжаешь мое дело! А мое дело одобрили и не просто одобрили, а щедро его профинансировали Рокфеллер и Форд. Это не считая рыбешки помельче. Меня публично поддерживали и Эйнштейн, и Неру, и Эйзенхауэр, и Трумэн. Мое дело поддержала ООН, признав мою организацию благотворительной, наравне с церковью! Теперь, кто одобряет мою деятельность, могут вполне легально делать пожертвования в пользу моей организации. И им за это еще будут снижать налоги! Так как же тебя можно осуждать?! Нет, твоей деятельностью надо гордиться! − и вновь этой скрежещущий, прямо до крови царапающий душу смех.

В спальне ощутимо стало душно, легким не хватало воздуха. Лидия Васильевна почувствовала, как у нее начинается кружиться голова. Или эта комната начала кружиться вокруг нее? Кровать с сидящей на ней Маргарет Зангер вздрогнула и поплыла вдоль стен, быстро набирая скорость. Секунда-другая и недавно в спокойной спальне генерального директора поднялся вихрь. Старческий, противный голос Маргарет Зангер, казалось, звучал отовсюду:

– Запомни! Всегда живи под моим лозунгом: «Ни Бога, ни хозяина!» И тогда тебе никто и ничто не страшно. Ты поднимаешься над всем: над церковью, над моралью, над людьми. Ты сама становишься как Бог… или как Дьявол! − и жуткий смех со всех сторон.

Женщина судорожным движением закрыла уши ладонями. Тщетно. Старческий голос беспрепятственно звучит в голове:

– Благодаря мне на Земле не родилось два с половиной миллиарда ненужных людей! − неслось с каждого угла комнаты. − Первая и вторая мировые войны отдыхают по сравнению с этой цифрой! − страшно кричал каждый сантиметр пространства. − Ха-ха-ха! − смех превратился в грохотание, от которого, казалось, голова у генерального директора российского фонда планирования семьи не выдержит и лопнет. Поднявшийся вихрь сбросил шляпу со старухи. Боже! Она еще пыталась уловить, какое выражение лица у Маргарет Зангер. На Лидию Васильевну скалился провалом рта с желтыми зубами и таращился пустыми глазницами череп с космами седых волос.

– А-а-а! − страшно закричала женщина и, не отрывая рук от головы, прислонившись спиной к косяку балконной двери, сползла по нему на пол…

Сознание, вяло барахтаясь в чем-то липком, подталкиваемое освежающим ночным ветерком, медленно всплывало из небытия. Над Москвой по-прежнему сияли далекие и холодные звезды. По-прежнему, красиво расчерчивая ночь огнями, светились Останкинская башня и другие высотные здания российской столицы. И, по-прежнему, яркая точка самолета приближалась к огромным зданиям комплекса Федераций.

– Ф-у-у и привидеться же такое, − кряхтя и постанывая уже немолодая, дородная женщина поднялась на ноги, предварительно некрасиво став на колени. − Все, проведу конференцию и немедленно в отпуск, − Лидия Васильевна обессилено рухнула в кровать и словно провалилась в бездну, из которой нет возврата назад.

Лифт мягко поднял Александра на шестой этаж и практически бесшумно распахнул перед ним двери. Мужчины привычно повернул налево. Нужная ему дверь располагалась в торце коридора. Тихо щелкнул замок. Журналист раздвинул свои губы в улыбке и помогал правой рукой с букетом цветов перед практически невидимой видеокамерой.

– Входи, входи. Букет вижу, − раздалось со спрятанного в дверь динамика.

Александр машинально взглянул на часы. Без минуты девять, мужская рука толкнула стальную дверь в тамбур.

«…сегодня в девять вечера я жду тебя у себя. Никаких но! Я на тебя рассчитываю!» − пронеслись у него в голове недавние слова Валерии.

– Если женщина на тебя рассчитывает, то пора рассчитываться, − пробормотал про себя мужчина и кисло улыбнулся.

– Чего ты там бормочешь? − на пороге квартиры стояла ее хозяйка − девушка лет двадцати пяти с длинными, вьющимися русыми волосами, спадающими на плечи и грудь.

На девушке был короткий изящный халатик ярко-красного цвета, не скрывающий длинные с золотистым загаром ноги. Неглубокое декольте не могло скрыть великолепной груди третьего размера.

– Репетирую приветствие.

– Ну так здоровайся. А это, чтобы у тебя было больше вдохновения, − легким неуловимым движением девушка развязала узел, и пояс халатика двумя концами бессильно повис вдоль женского тела. − Надеюсь у тебя не такой, − девушка, улыбаясь, рукой приподняла один из концов пояса и тут же бросила его вновь.

«Слаб человек, ой слаб», − мелькнуло в голове мужчины, когда жаркое женское тело прижалось к нему, а красный халатик, как ненужная тряпочка соскользнул с него на пол.

… Страсть накатывала волнами, и следующая волна была выше предыдущей, еще сильнее толкая мужское тело вперед, накрывая с головой, а потом также мощно оттягивая его назад. И тут же накатывалась следующая волна. Человек задыхался в этих волнах, теряя контроль над своим телом, над своими действиями. И снова волна. Нет, целый девятый вал!

– А-а… Лерка, можно в тебя?

В ответ он лишь почувствовал судорожное движение под собой и женские ноготки еще сильнее впились мужчине в спину…

Потом была пустота, оглушаемая бухающими ударами неистовствующего сердца. И под это татами медленно, как-то робко в мозг вползла мысль: «Вот так большинство детей и получается. Не по любви, а по залету. Не хватало, чтобы Лерка от меня забеременела».

Девушка, наклонившись над распростертым на спине мужчиной, быстро чмокнула его в губы и убежала в ванну.

Александр смотрел на истерзанную постель и слушал приглушенный шум воды. Лерка, принимая ванну, никогда не удосуживалась закрывать за собой дверь.

«Все больше убеждаюсь, что занятия сексом и занятия любовью − это далеко не одно и то же», − мужчина с отвращением сбросил с себя край простыни, так неприятно пахнущий чужим потом.

Благоухая туалетной водой, в комнату вошла Лера и демонстративно, стоя обнаженная перед Александром, сладко и томно потянулась. Крупная грудь красиво подалась вперед.

– Тело, измученное Тарзаном. Да, ты сегодня был просто зверь, Тарзан. Похоже, иногда воздержание идет мужчине на пользу, − девушка захихикала. − Но злоупотреблять этим не стоит, − указательный палец, украшенный изящным колечком, шутливо погрозил Александру.

– Чем? Воздержанием или Тарзаном?

– Нет, Тарзан всегда пожалуйста! Я даже полностью контроль над собой потеряла, что со мной редко случается. А ты этим воспользовался, негодник. Взял и выстрелил в меня! − девушка игриво улыбнулась, но тут же нахмурилась. − А я же сейчас не предохраняюсь. Да и время не очень удачное, можно залететь. Месячные две недели назад были.

– А если залетишь? Что будешь делать? − Александр и сам не знал, зачем он задал этот вопрос. Это был, по современным понятиям, неправильный, некрасивый, некорректный вопрос, Такой же некрасивый, как и вопрос о доходах человека. Обычно в таких ситуациях говорили: не волнуйся, пронесет, не залетишь, нечего раньше времени паниковать. В крайнем случае, когда уж девушка очень напугана произошедшим конфузом в порыве страсти, ее партнер мог, обняв ее, сказать: «Не волнуйся, крошка. Все это решаемо. Были бы деньги».

– Я? Что делать? − девушка вопросительно-недоуменно посмотрела на Александра. − Как что! Аборт! Материнство в мои планы пока точно не входит. Хотя бы до начальника отдела вначале дорасти надо.

– А если бы на тот момент, когда твои родители тебя зачали, твоей маме тоже дорасти до кого-то надо было?

– Странный ты какой-то сегодня. И вопросы странные задаешь, − девушка открыла шкаф и накинула на себя плотный махровый халат. − Все так делают. Знаешь сколько нас, баб, залетают? И никто трагедии не делает! Это жизнь, Саша. Ты еще полей горючие слезы о бездомных собаках, которых отстреливают! − девушка присела рядом со своим любовником.

– Ребенок − не бездомная собака!

– А это еще не ребенок! Это яйцеклетка, которую трахнул ваш сперматозоид. И все! − Лера вскочила с постели. − Слушай, морализатор. Катись отсюда! Я его так ждала, готовилась. А он взял все и испортил глупыми вопросами. Другой бы радовался, что на него и не собираются вешать проблемы по этой части, − в глазах девушки показались слезы.

– Ладно, Лерка, извини. Я, наверное, заработался. Все время эти чертовы гинекологические клиники в голове крутятся. А где гинекология, там и аборты… Вот меня и понесло черте куда, − последние слова Александр проговорил автоматически.

«А если клиники поджигают из-за проводящихся там абортов… да нет, глупости это. Кому это нужно? Никому. Врач получает деньги, пациентка избавляется от ненужной беременности. Все довольны. Да нет, глупости это. Поджоги − просто конкурентная борьба, только за гранью дозволенного, далеко за гранью».

Ох, как не хотелось Лидии Васильевне идти на эту конференцию. Каждая клеточка ее организма кричала: «Нет!». Но мозг, как властный руководитель-самодур, не желающий слушать доводов своих подчиненных, упрямо гнал бунтующее тело в конференц-зал торгово-развлекательного центра «Золотой Вавилон». Да какие весомые доводы могут быть у этих «подчиненных»? Обычная блажь не выспавшегося и издерганного тела. Подчиниться этой блажи и не явиться на международную конференцию, которую же сама и организовала?! Верх глупости! Да если бы даже была температура сорок, генеральный директор российского фонда планирования семьи все равно бы пришла. Приползла! Потому что есть такое слово «Карьера», которое даже важнее слова «Родина». А тут просто хандра. Взбодрив себя прохладным душем и чашкой кофе, Лидия Васильевна ровно в девять, за час до конференции, вышла из дома.

Серебристый Фольксваген Пассат с личным водителем ждал ее у подъезда.

– Здравствуйте, Лидия Васильевна, − водитель услужливо открыл перед ней заднюю дверь машины.

Впереди генеральный директор ездить не любила.

– Здравствуйте, Паша.

– Сразу в «Золотой Вавилон»? Или в офис заедите.

– Нет, давай сразу туда. Надо еще раз убедиться, что все в порядке.

Сверкая лаком, автомобиль выехал со двора. Лидия Васильевна расслабленно откинулась на удобную спинку заднего сидения, прикрыла глаза.

«Надо хоть немного отдохнуть. Из-за бессонной ночи чувствую себя как тряпка. И приснится же такое».

Но расслабиться не получалось, даже чуть покачиваясь на уютном немецком кресле под приятное урчание немецкого мотора. Что-то мешало. Лидия Васильевна никак не могла устроить голову на подголовнике. И так ее повернет, и так, а все неудобно.

«Да что за черт!» − женщина открыла глаза…

Прямо на нее смотрели другие глаза − сочувствующие и глубокие как бездна.

– Паша… а… что это у тебя?

– Где, Лидия Васильевна?

– Вот, вверху.

– Да я вчера возвращался с работы, а у меня прямо перед домом киоск стоит. Там газеты, журналы продают, ручки и прочую дребедень, − тон водителя почему-то был чуть виноватым. − Уже хотел пройти мимо, но тут взгляд зацепился за эту иконку. Дай, думаю, куплю и в машину повешу. Многие говорят, помогает, оберегает от опасностей, что на дорогах встречается.

– Это кто, Богоматерь? − Лидия Васильевна всматривалась в небольшой цветной квадратик, прилепленный вверху лобового стекла. Молодая женщина с кротким лицом, младенец на руках − Бог.

– Ну да… Богоматерь, дева Мария.

«Странно, я всегда почему-то представляла Богоматерь старше. А ведь и правда, когда она родила Иисуса, ей же было всего лет шестнадцать-семнадцать. Тогда восточные женщины рано рожали. Здесь, на рисунке, она, конечно, старше. Но все равно ей не больше двадцати», − оставшуюся дорогу до «Золотого Вавилона», генеральный директор уже не сомкнула глаз.

На нее смотрела своими печальными глазами красивая молодая женщина с младенцем на руках, словно хотела что-то сказать. Но тонкие губы были сомкнуты и неподвижны.

− То, на что ты меня толкаешь, называется разглашение тайны следствия и за это, между прочим, предусмотрена уголовная статья, − Игорь промокнул розовенькой салфеткой рот и откинулся на спинку стула с мягкой красной обивкой.

Александр Ермаков смотрел на своего давнего друга и все пытался увидеть на его лице хотя бы тень иронии, малюсенькую складочку около глаз или рта, намекающую на улыбку. Смотрел и не видел. Майор милиции Игорь Васильевич Долинин был абсолютно серьезен.

– Странно… раньше я от тебя таких слов не слышал.

– Раньше не горели одна за другой гинекологические клиники по всей Москве!

Александр увидел, как его друг сделал непроизвольное движение головой, словно пытаясь оглянуться, не услышал ли кто его последних слов.

– То есть ничего по этому делу я от тебя не услышу?

– Саша, извини. Но делом заинтересовалось ФСБ. И если какой-то материал, который журналисты никак не могли знать появиться в твоей газете, то ты и твой Бульдозер быстро окажитесь на Лубянке, где вам придется назвать источник информации, то есть меня.

– Бульдозер о тебе не знает, а я не скажу.

– Скажешь, Саша, скажешь. Эфесбешные волкодавы за яйца умеют брать. Так что скажешь.

За столиком одного из многочисленных кафе торгово-развлекательного «Золотой Вавилон», что на проспекте Мира повисла пауза. В принципе, все уже было сказано. Но за столиком сидели не клиент и заказчик, не два компаньона, связанных общим бизнесом, за столиком сидели два друга Александр Ермаков и Игорь Долинин. Или Дон и Долина, как называли их школьные товарищи. Дон и Долина десять лет просидели за одной партой, поэтому нельзя было вот так встать и уйти.

А «Золотой Вавилон» бурлил утренней жизнью. Тысячи людей ходили по его бесконечным площадям. Заходили в сотни его магазинов, примеряли обувь, кокетливо смотрели на себя в зеркало с надетой модной шляпкой или солнцезащитными очками, небрежно расстегивали портмоне или отрешенно смотрели на снующих перед глазами себе подобных, инстинктивно, вбитой на уровне бессознательного рефлекса привычкой оценивая по внешнему виду того или иного коллегу по человеческому роду. С невидимых динамиков журчала успокаивающая, расслабляющая музыка, провоцирующая задержаться здесь подольше, а значит побольше потратить цветных бумажек, ставших универсальным критерием успешности человека.