Восставшие из Рая

– Наверняка снимали с крыши или верхнего этажа дома на Софийской набережной.

– Да мне не интересует, откуда это снималось! Меня интересует, почему эта фотография оказалась не у нас! − громыхнул Бульдозер.

«Гм, а собственно, почему этот вопрос адресуется мне? Я журналист, специализирующийся на журналистских расследованиях и сейчас занимаюсь конкретной темой, никак не связанной с этой фотографией», − мелькнуло в голове Александра.

Естественно, главному такое говорить было нельзя.

– Насколько мне известно, нам эта фотография не предлагалась. Мне бы Пашка Квашин сразу бы сказал о таком убойнике. Может тот, кто сделал это фото, как-то связан с особосекретчиками? Родственник кого-то из них, хороший знакомый и так далее.

– Слабовато для журналиста-сыщика, слабовато. Или ты только думаешь о том, почему этот вопрос я задаю тебе, а не нашему бильдредактору Паше?

– В точку, шеф, − признался Александр.

– А если подумать? А пока будешь думать, посмотри еще на одну фотографию, − Бульдозер протянул журналисту плотный небольшой листок бумаги.

Ночная, хорошо освещенная улица. На дороге стоит автомобиль. Точнее голый, покореженный его остов.

– Это раньше было «Мерседесом». Снято вчера, точнее сегодня ночью недалеко от метро «Кропоткинская», на Волхонке.

«Хорошо шеф работает. А еще плачется. Фото через пару часов уже у него», − мелькнуло в голове Александра.

– Хорошо горят «Мерседесы». Будто напалмом начинили, − вслух произнес он.

– Очевидцы говорят, что никакого взрыва не было. Ехала машина, вспышка и через несколько секунд остается просто остов. Как в мультике-ужастике.

– А что говорит экспертиза?

– Ты, Александр, слишком много от меня хочешь! Экспертиза только проводится. Я уже зарядил на нее Саню. Он, кстати, и фотографию эту добыл.

– Ну ему сам… главный редактор велел! − пошутил журналист, перефразировав тривиальное: «Ему сам Бог велел».

Саня Коробов специализировался на криминальной хронике, и целый день кочевал по городу от одного происшествия к другому.

– Но я тебе могу и сейчас сказать, что скажет экспертиза.

Александр даже вздрогнул, взглянув в глаза Бульдозера − холодный взгляд хищника, увидевшего крупную добычу.

– Что? − невольно тихо прошептал он.

– Что в машине следов каких-то сильных взрывчатых или горючих веществ не обнаружено.

– А что же тогда так сильно горело? − все так же тихо спросил Александр.

– А что горело в клиниках, происшествия с которыми ты сейчас пытаешься распутать? − и снова холодный взгляд хищника.

В кабинете повисла пауза. Александр Ермаков еще раз смотрел на фотографию покореженного остова машины, представляя какой огненный ад возник в ее салоне. Он даже передернул плечами.

– А кто был в этой машине?

– Саня пробил регистрационный номер по базе данных. Машина записана на Дмитрия Валерьевича Козина − президента банка «Мост-Сити». Но по доверенности, на ней ездит, точнее, ездила его дочь Ксения, студентка последнего курса МГИМО. Так что, думаю, в машине была она. Но уточнишь это и выяснишь остальные подробности ты.

– Я?

– Да, ты. Ты, потому что … − главный редактор «Грязных тайн России» на мгновение задумался, − … в загадочных поджогах клиник и в загадочном сожжении «Мерседеса» на Волхонке есть общее. И общее это − странность, непонятность этих случаев. Я бы сказал таинственность. Да и вообще, − длительная пауза, − с тех пор, как молния ударила в кремлевскую звезду, чего раньше никогда не было, в Москве стало происходить много странных, таинственных событий…

Александр Ермаков невольно посмотрел на фотографию, напечатанную в газете их конкурентов − яркий росчерк молнии в ночном московском небе, протянувшийся между Храмом Христа Спасителя и Водовозной башней Кремля, как то нелепо наклонившаяся огромная звезда. А общим фоном выступал сам город, с его бурлящей ночной жизнью: всевозможные ночные клубы, рестораны и сауны, как обычно, увеселяли и ублажали своих посетителей. Но миллионы ампер, уже протянулись к самому сердцу России…

«Храм будто на шпагу взял Кремль», − мелькнуло в голове журналиста.

– Семеновна! − громко разнеслось по подсобке, − Семеновна! Где ты там копошишься?!

– Да иду, иду! − невысокого роста женщина в синем халате, тихо охнув, придерживая ощутимо круглившийся под халатом живот, встала с небольшой табуретки и, переваливаясь словно утка, поковыляла к выходу из помещения, заставленного всевозможными картонными ящиками и пластиковыми бутылками, спрессованными в одно целое полиэтиленовой пленкой.

У входа в подсобку, прислонившись боком к косяку двери, стоял молодой парень − высокий, около двух метров детина. Из коротких рукавов синего халата выглядывали толстые руки, обильно покрытые рыжими волосами.

– Семеновна, Михалыч сказал, чтобы ты пересчитала, сколько осталось у нас банок минтая. Не пора ли заказ на них делать. Только проверь ящики и на зеленом стеллаже. Туда тоже какие-то консервы ставили.

На лице женщины появилось какое-то страдальческое выражение.

– Коленька, − голос был жалобно-просящий, − а может ты этот минтай пересчитаешь, а я за тебя накладные оформлю, а?

– Ну да, ты что там попутаешь, а мне потом от Михалыча выгребай.

– Ну что ты, Коленька! − в женском голосе слышалась надежда. − Я же сколько раз их за тебя делала, когда ты пораньше хотел уйти!

– Да сколько раз я тебя просил? Папу раз и все. Так и знал, что будешь мне этим тыкать!

– Что ты, что ты, Коленька! Я совсем не это имела в виду! Я просто хотела сказать, что работу эту знаю и все правильно сделаю!

Детина насмешливо-оценивающе посмотрел на женщину, неторопливо провел взглядом по ее животу:

– Нет, Семеновна. Тебе это поручили, ты и делай. Да и мне сразу после работы к своей девушке ехать. А ты предлагаешь мне перед этим ящики таскать.

– Коленька, ну пожалуйста. Я сегодня себя так плохо чувствую. Так что-то живот тянет.

– Так иди в больницу, − толстые мужские губы раздвинулись в улыбке. − Тебе там больничный выпишут. У нас сейчас все о беременных заботятся. Потому как вымираем. Сам Президент призывает рожать!

– Так меня же Михалыч с этим больничным сразу с работы выгонит. Я и так тут на птичьих правах.

– А ты тогда на него Президенту пожалуйся. Он его сразу в бараний рог скрутит! − на физиономии детины было щедро разлито удовольствие от бесплатного веселого представления.

– Коля, где ты? − до подсобки донесся чей-то уверенный, начальственный голос.

Веселое выражение лица детины вмиг сменилось угодливым.

– Иду, Михалыч, иду. Все, Семеновна, давай, − бросил он уже через плечо женщине, застывшей со скорбным выражением лица.

И тут же из-за поворота вынырнул небольшой кругленький мужчина. Свет ламп дневного освещения ярко блестел на его обширной лысине.

– Что вы тут лясы развели? Ты ей сказал, что надо сделать?

– Конечно, Михалыч, сразу же!

– Так чего она еще стоит здесь и лупится на нас?!

Невысокий мужчина, в чьем облике безошибочно угадывались многие поколения предков, испокон проживающих около Кавказского хребта, грозно смотрел на своего подчиненного, на чьем носе явственно прослеживался отпечаток среднерусской возвышенности.

– Семеновна, ну че ты стоишь! Я же тебе уже сказал, что тебе делать!

Желтый диск солнца медленно погрузился за московские высотки. А по-весеннему свежий ветерок быстро разогнал духоту. Это летом, когда бетон и асфальт огромного мегаполиса прожарится на солнце, ветерок уже не будет прохладным, а будет чем-то вроде охлаждающего воздушного потока, проносящегося сквозь раскаленные пластины радиатора в стареньком «запарике».

Семеновна, с наслаждением вздохнув полной грудью, не спеша пошла к автобусной остановке.

Семь лет назад, окончив экономический техникум в своем родном Сыктывкаре, она приехала покорять Москву. Таких, молодых, смелых, длинноногих ежегодно в столицу России слетаются сотни, тысячи. Всех их манят красочные витрины большого города, сверкающий поток машин, с утра заполняющий его улицы, прохладный воздух роскошных офисов, сверкающих дорогими отделочными материалами. Одной из сотни везет. Она будет дышать этим прохладным воздухом роскошных офисов, перемещаться по Москве в сверкающих лаком автомобилях, подъезжая к нарядным витринам. Подъезжая, чтобы не смотреть на них, а с капризным видом выбирать товар, выставленный за стеклянными стенами. А одной из миллиона везет несказанно. Речь идет о роскошных, длинноногих жительницах Рублевки, иногда ублажающих своих вечно занятых мужей-миллионеров или миллиардеров, а в остальное время скучающих в финтесс-залах, шопингах и на светских раутах. Превратиться из мисс Сыктывкар в миссис Пупкину, проживающую на Рублевке − это посложнее, чем выиграть джекпот. Намного сложнее.

Остальных девушек город проглатывает, не поперхнувшись, срыгивая потом на рынки, в магазины, за прилавок, в домработницы, а то и в многочисленные сауны и откровенные бордели.

Семеновна в шикарные или хотя бы обычные офисы не попала. Она попала в эти «остальные». Сначала одна временная работа, потом другая, третья. Через год Семеновна, впрочем, тогда она еще была не Семеновной, а цветущей пышечкой Танечкой, прочно обосновалась на Щелковском овощном рынке, торгуя картошкой, морковкой, капустой и ворочая тяжелые мешки с ними. Но, кладя на веса картошку или морковку, очищая ножом с капусты сгнившие листья и снимая на двоих, вместе с напарницей по торговой палатке, однокомнатную квартиру рядом с рынком, на Уральской, Танюша не переставала мечтать о принце. О принце, который в один прекрасный день приедет за ней на серебристом «Мерседесе», ну пусть не на «Мерседесе», а хотя бы на «Опеле» и увезет в свой дворец. И такой принц появился. И именно на «Опеле». Принца звали Джамиль, а по-московски просто Дима. Приехал Джамиль-Дима из Азербайджана и посильно витаминизировал москвичей, продавая гранаты, дыни, виноград, хурму и остальные, ставшие уже привычными плоды щедрых южных земель. Благодаря удачливости, родственникам и землякам через два года Дима смог купить двухкомнатную квартиру в Южном Бутове. Вот в этот «дворец» Дима и перевез Танюшу. Пять месяцев жарких, наполненных страстью ночей с темпераментным восточным красавцем (а как вскоре узнала Таня, Джамиль с арабского переводится как красивый), а на шестой, как обухом по голове, итог − два месяца беременности.

Таня Кузнецова хотела оставить ребенка. Джамиль − ни в какую. И все равно делать аборт Таня отказалась. Наотрез. Дима два дня еще бушевал, а потом успокоился. Стал даже снова ласковым и больше не угрожал выгнать ее из квартиры и отвезти туда, откуда взял. В качестве примирения даже организовал романтический ужин со свечами, апельсинами, шоколадом и бутылкой грузинского вина.

– А мне разве можно?

– От нескольких бокалов «Саперави» с тобой страшного ничего не произойдет. Даже на пользу пойдет.

А потом была такая же ночь, как раньше − жаркая и страстная.

Утром Таня проснулась от чего-то горячего между ног. Она испуганно вскочила и включила свет. Красное пятно четко выделялось на белой простыне. Женские руки испугано схватились за пах…

Дима быстро на своем «Опеле» привез ее в больницу. Быстрый осмотр и равнодушный голос врача: «На чистку».

– Нет, нет, я не хочу… Может его еще можно спасти?

– Девушка, мне некогда с Вами разговаривать. В коридоре другие люди ждут. Вот Вам направление на чистку, подниметесь на третий этаж. До свидания.

Следующим утром Таня Кузнецова уже не была беременной. А вечером того же дня джигит на «Опеле» забрал ее из больницы, а еще через десять дней отвез ее на Уральскую. Первый свой круг московской жизни Танечка совершила. Потом было еще несколько таких кругов, а если точнее, то семь. «Принц» на «коне» в несколько десятков лошадиных сил, несколько упоительных месяцев и снова Уральская. Менялись только масть «коней», их порода и адрес «дворцов». Не менялись лишь «принцы», точнее их суть

«Да все они козлы», − вынесла вердикт Танюша после пятого своего круга.

Слава Богу, хоть не было больше беременностей. Наученная горьким опытом на своем первом круге, Таня Кузнецова поставила себе спираль и на всякий случай глотала еще и противозачаточные таблетки. Сами «принцы» предохраняться не желали.

– Детка, − ее последний, восьмой по счету «принц» называл ее деткой, − с презервативом я могу трахаться и с проституткой. Но разве это секс? Заниматься любовью в презервативе, все равно, что нюхать розу в противогазе.

Мнение Танюши, почему-то никогда не учитывалось.

После восьмого своего круга, стоя за привычным прилавком и помогая какому-то мужику приладить мешок с картошкой на тачку, она услышала за спиной:

– Семеновна, да брось ты этим заниматься. Вон другие покупатели ждут.

Она даже не сразу поняла, что это обращаются к ней. Вернее ее мозг отказывался это принять. Но подсознание послушно развернуло ее тело по направлению к источнику звука. Потому как сразу опознало в этом источнике своего работодателя − Михалыча, владельца нескольких торговых палаток и магазина. Сам он был выходцем из Армении и приехал в Москву, когда распадался Союз и армяне и азербайджанцы стали резать друг друга за Нагорный Карабах. Уже в столице России он из Гургена Минасовича Аматуни превратился в Георгия Михайловича Аматова или попросту Михалыча.

Придя домой, Танюша долго всматривалась в свое изображение в зеркале, висевшего на дверце старого шкафа. Она и раньше никогда не отличалась стройностью. Но она была как маленький детский мячик − упругая, яркая, с гладкой кожей. Сейчас же с дверцы шкафа на Танюшу смотрел немного раздавшийся и как бы подпущенный мячик. Его бока от долгого пользования поистерлись, кое-где уже явственно обозначились трещины-морщинки. А руки? Мозолистые, с жесткой кожей. И даже маникюр ничего не менял. Будто на грубый ковш экскаватора повесили яркие ленточки.

«Точно, Семеновна. Стопроцентная Семеновна», − девушка тихо прикрыла поскрипывающую дверцу шкафа.

А потом она встретила своего девятого «принца» − невысокого мужика с редкой рыжей шевелюрой. У него была потрепанная жизнью и российскими дорогами «девятка», а «дворец» был его расположен в поселке со смешным названием Дядькино, что находилось в пятидесяти километрах от московской кольцевой автодороги. «Принцу» уже было около сорока, но выбирать не приходилось. Если уж Танюша подходящего мужчину себе не нашла, то Семеновна тем более.

Егор Васильевич, так звали этого мужичка, на жизнь себе зарабатывал перепродажей всякой сельхозпродукции. На этом они и познакомились. Егор Васильевич привез полный прицеп капусты, а Михалыч скупил все это оптом. Разгружали прицеп как раз около Танюшиной палатки.

В жизни Семеновны мало что изменилось. Та же морковка, капуста и картошка. Только вставать теперь надо было засветло, чтобы на первом автобусе успеть на работу. Иногда ее подвозил Егор Васильевич, если ему надо было с утра ехать в туже сторону.

Примерно через полгода Татьяна Ивановна Кузнецова вдруг поймала себя на том, что она любит этого невысокого, невзрачного, рыжеватого мужчину. Нет, страсти не было. Ее не было с самого начала. Как и внешне, так и в постели Егор Васильевич оказался все так же невзрачен. А Танюша, увы, знала много примеров мужского темперамента. Так что было с кем сравнивать. Ее последний мужчина взял другим. Своей неторопливостью, спокойствием, сдержанностью, уважительным отношением. Он влез в ее душу, как вода пропитывает сухую древесину − неторопливо, постепенно заполняя пору за порой. Однажды Танюша взяла отгул, пошла в поликлинику и сняла спираль. А противозачаточные таблетки она уже месяц, как не принимала. Егору Васильевичу она сразу все сказала. Тот лишь скупо улыбнулся, накинул старый ватник и вышел во двор. В «девятке» порвался пыльник на правой рулевой тяге, надо было поменять. Сдержанный был человек.

Женщина забеременела быстро. Таня Кузнецова, очевидно, была из тех, уже ставших редкими женщин, про которых в народе говорят: «Положи с ней рядом мужские штаны и она уже беременна».

Беременность протекала легко, даже будто силы прибавились. Грязная картошка и морковка теперь вызывали у Танюши не уныние, а улыбку. Три месяца пролетело, словно время для нее с потрепанной «девятки» Егора Васильевича пересело на спорткар и вдавило в нем педаль газа до отказа в пол. Новый год, который она встретила с Егором Васильевичем, женщина показался лучшим в ее жизни. Да, не было как в юности шумной и веселой компании, не было танцев и застолья до утра. Ничего этого не было. Но едва кремлевские куранты пробили двенадцатый раз и коротко звякнули соприкоснувшиеся бокалы с шампанским, она услышала:

– Таня, выходи за меня замуж. А то как-то нехорошо, ребенок родится, а отца вроде и нет. Плохо это.

Ей предложили замуж! Она будет жить в законном браке! У нее даже слезы навернулись на глаза. Нет, в ту новогоднюю ночь у них ничего не было. Егор Васильевич накануне много мотался, доставляя в предновогоднюю столицу квашеные яблоки и капусту, поэтому в час ночи, немного посмотрев праздничный концерт, они уснули. Заснула Таня с улыбкой на лице, ощущая тепло рядом лежащего мужчины, ее будущего мужа. Нет, есть Бог на свете, смилостивился он над ней, подарил ей обычное женское счастье. У нее будет настоящая семья: муж, ребенок, дом. Они будут трудиться не покладая рук, не воровать и у них будет все хорошо. И они даже смогут ездить на море. Она никогда там не была, но знает, что оно теплое, ласковое. Она будет лежать на теплой гальке и слышать, как неторопливо рядом шуршат волны…

Егор Васильевич погиб шестого января, перед самым рождеством. Он ехал в Москву, как обычно везя картошку, морковку, капусту. Перед самой МКАД на встречную полосу, по которой он ехал, вылетел огромный, как танк, черный Ленд Крузер. Двухтонный японец, легко, как консервную банку смял «девятку». Егор Васильевич не увидел лица своего убийцы, стекла джипа были тонированными, а в следующий миг руль собственной машины, словно таран, врезался в его грудную клетку, ломая ребра, позвоночник и сминая мягкую, трепещущуюся плоть − человеческое сердце…

Водитель и пассажиры Ленд Крузера − два азербайджанца со своими девочками отделались легкими ушибами и царапинами, сработали подушки безопасности. Оказалось, что они спешили в загородный ресторан, отметить Рождество.

После похорон Егора Васильевича из Екатеринбурга приехала его сестра. Между женщинами произошел скандал. Сестра требовала, чтобы Таня немедленно освободила дом, так как никаких прав на него она не имеет. Беременная женщина наотрез отказалась. Сестра Егора Васильевича обратилась в милицию. Хорошо помог Михалыч. Нашел время, приехал в Дядькино, походил по дому, несколько раз подергал себя за нос, что свидетельствовало о напряженной работе его ума.

– Ладно, Семеновна, постараюсь тебе помочь. Из дому никуда не уходи, пока я тебе не позвоню. А то вселятся тут без тебя, замки поменяют, что тогда будешь делать да еще с животом?

На следующий день, вместо звонка явился участковый. От испуга у Тани подкосились ноги и чтобы не упасть, она схватилась за косяк двери.

– Татьяна Семеновна Кузнецова? − строго спросил человек в погонах.

– Да.

– В общем так, Татьяна Семеновна. Хоть Вы здесь не прописаны. Выселить Вас беременную без суда никто не имеет права. Поэтому, пока решения суда нет, можете жить спокойно.

– А когда будет суд? − испуганно спросила женщина.

Участковый пожал плечами, чему-то улыбнулся:

– Когда будет, тогда и будет.

Через полчаса позвонил Михалыч.

– Ну что, довольна? − раздался в телефоне его гортанный голос.

– Ой, спасибо, Михалыч, век не забуду! Должница теперь я Ваша.

– Ладно, ладно, как-нибудь рассчитаешься.

Потом Михалыч перевел ее в свой магазин, рядом с рынком, в подсобку. Месяц назад, проходя мимо нее, он неожиданно спросил:

– Танюша, а что ты думаешь делать с домом?

– С каким домом, Михалыч?

– У тебя что, их много? − перед ней сверкнули белые крепкие зубы. − В котором ты живешь сейчас.

– Та он же не мой!

– Правильно, не твой. Но когда родится ребенок, его можно туда прописать. Где-то он же должен жить, − и вновь крепкие зубы перед ее глазами.

– Так кто же мне это разрешит!

– Было бы желание, Семеновна. Только ты ж понимаешь, все это не за просто так, − и, сделав паузу, Михалыч добавил, − ты сейчас подпишешь бумаги, что разрешаешь мне продать твой дом, а когда родится ребенок, я помогу тебе его туда прописать.

– Так дом же не мой, как я могу тебе разрешить его продать?

– А это уже не твое дело. Твое дело подпись поставить.

– Ой, Михалыч, не знаю. Страшно мне как-то, − женщина потупила глаза, − мне подумать надо.

– Ну, думай, думай. Только смотри, а то как бы я не передумал.

А на следующий день Семеновна поняла, что значит, когда Михалыч тобой не доволен. Сразу пошли придирки, исключительно ей стала поручаться самая грязная и тяжелая работа.

Через две недели, все также проходя мимо, Михалыч поинтересовался:

– Ну что, надумала?

– Думаю, Михалыч, думаю, − опустив голову, прошептала женщина.

Таня и сама толком не понимала, почему упорствовала. Ведь понятно же было, что без всякой помощи, без знакомств она в том доме не останется. Пусть даже и родит ребенка. А так Михалыч продаст дом, а дом хороший, за него можно много взять. И ей же что-то перепадет. Квартиру в Москве, конечно, она не купит, но в том же Дядькино присмотреть что-то можно. Но что-то ее останавливало. Часто, лежа в постели, она долго лежала в постели с открытыми глазами и думала, что ей дальше делать. И все сходилось на том, что те бумаги надо подписать, а там будь, что будет. Но как только она закрывала глаза, перед ней возникали ослепительно белые, крупные, крепкие зубы Михалыча и ей становилось страшно. Страшно и все. И в этом безотчетном страхе, словно в зыбком болоте, прорастала и распускалась белым цветом, как зубы Михалыча, лилия − инстинктивная мысль − никакие бумаги подписывать нельзя. И с этой мыслью Таня засыпала…

«Все, подпишу я эти чертовы документы. А то Михалыч в следующий раз такую работу даст, что можно и родить тут же, в подсобке, − женщина не спеша, переваливаясь, подходила к автобусной остановке. − Ох, быстрее бы Егорка появился», − Семеновна понимала, что легче, конечно, не будет с рождением сына, может даже труднее, но будет пройден определенный этап. И младенец − это уже человек, у него даже документ будет и разномастным чиновникам с этим придется считаться.

Семеновна, как ни странно, не злилась на Михалыча. Как не крути, она у него уже проработала несколько лет, и он был не самый худший хозяин, хоть и не русский. Да часто русские хозяева оказывались намного хуже пришлых иноземцев. Да и с домом именно Михалыч ей помог. Конечно, помог с перспективой своей выгоды, ну а кто сейчас помогает за просто так? Он помог, теперь ты окажи ему услугу. Только так. Ты мне, я тебе. Это Семеновна уже давно усвоила. Усвоила и то, что часто выходит только «я тебе». Нет, не обижалась Семеновна на нерусского Михалыча.

Автобус подошел быстро, женщина его почти не ждала. А уже через час Семеновна подходила к своему дому, точнее дому ее покойного Егора Васильевича, так и не ставшего ее мужем. Скрип открываемой калитки слился с визгом тормозов за спиной. Женщина не успела даже оглянуться, как чьи-то сильные руки схватили ее за плечи и втолкнули в ею же открытую калитку.

– Что, сука, так ты на добро отвечаешь? − держа Семеновну за плечи, перед ней стоял молодой парень с черными как смоль волосами, густой черной щетиной на лице. − Тебе помогли, оставили здесь жить. Где бы ты сейчас была со своим пузом, если бы тебе не помогли? Уже в какой-нибудь канаве б сдохла!

– А может так и лучше? Может исправим ошибку? − рядом с первым парнем, цедя слова, стоял второй, такой же черноволосый, только гладко выбритый.

– Если счас же не подпишет, то так и сделаем, − держащий ее за плечи парень ухмыльнулся.

Его напарник вытащил из портфеля какие-то белые листки бумаги.

– А перед этим чуть поиграемся, правда живот мешать будет, − держа листки в одной руке, он второй грубо провел по ее животу.

Женщина испуганно отпрянула.

– Ничего, пусть ее отродью больно будет. С этими русскими так и надо поступать, как они с нами. А ну подписывай, сука!

Еще секунду назад Семеновна готова была даже не читая подписать все, что от нее требовали. Но вот это «отродье», сорвавшееся с губ черноволосого, словно переклинило ее. Все недовольство на свою неустроенность, на свои унижения и обиды разом всколыхнулось в ней и плеснуло наружу:

– Как мы с вами поступаем? Вы приезжаете к нам нищие, а уже через пару лет покупаете себе здесь квартиры и разъезжаете на дорогих тачках! − Таня Кузнецова вдруг подумала, что из девяти ее «принцев» семеро были вот такие же, как эти двое − наглые, с иссиня-черными волосами и с жесткой черной щетиной. − Ненавижу вас, черномазые!