Греция

«Старый афинский карнавал»

Подобно тому, как есть афиняне, которые никогда не подходили к Парфенону, так и я пренебрегал кварталом Псирри до того дня, когда греческий туризм призвал меня отправиться вместе со всем народом посмотреть на возрождение старого афинского карнавала14 с его хороводом, верблюдом, кантадами15, винопитием в тавернах, на пирушку, «как в старые добрые времена», когда Афины были большой деревней, люди менее требовательными, а развлечения носили сугубо местный характер… Туризм объявил конкурс с премией за лучшую карнавальную песню, которая должна напоминать старые афинские песни, за самые удачные маски, премию самой веселой компании, тому, кто выпьет больше рецины, наконец, за самую сладостную кантаду. Все это было очень многообещающим. Получившая премию песня гласила, что

На Плаке народ собирается,

В Псирри гулянье начинается!

Как же туда не отправиться?

За несколько минут такси доставило меня вместе с моей компанией от площади Синтагма до перекрестка с живописными домами Псирри, где проживали когда-то известные из истории молодцы и пьяницы с засаленными волосами, носили враки16, шапки набекрень, палицу с наростами в руке, нож за поясом и, наконец, пояс, который можно было легко снять для драки. Всего за несколько минут мы словно перенеслись куда-то в самую глухую греческую провинцию и одновременно в прошлое. Я видел Афины, о существовании которых даже не подозревал. Улицы здесь были узкие и извилистые, дома одноэтажные или максимум двухэтажные и все старые с двориками, с выступающими верандами, с базиликом на окнах. Электрическое освещение на этих улочках было совсем убогое, наши ноги шлепали по грязи, но встречающиеся почти на каждом шагу открытые таверны и бакалейные лавки заподняли скудным светом темноту квартала. Вместе со светом из всех этих таверн и бакалейных лавок на улочки изливался запах сигаретного дыма, звуки зурн, бубнов и шарманок и исполняемые хриплыми или пронзительными голосами песни пьяных.

Весь квартал сделал все, что мог, чтобы соответствовать вдохновению туризма. У входов на улочках были арки с сосновыми ветвями, двери во всех тавернах были украшены флагами, а внутри таверны декорированы гирляндами из бумажных цветов, на каждом углу играла шарманка, многие дома вывесили у себя на балконах цветастые ковры, фонарики и … портреты борцов 21-го года, целые букеты девушек в окнах принимали со смехом шутливые заигрывания прохожих, а в одном из самых живописных старых домов квартала, в так называемом «доме Карориса» хозяин устроил «выставку» старой афинской жизни. Оригинал «выставки» и еще то более оригинальное обстоятельство, что хозяин даром угощал посетителей рециной из собственных запасов и домашними закусками, привлекло в этот дом столько народа, что его старые полы могли просто рухнуть. В связи с этим хозяин был вынужден просить защиты у полиции, чтобы та сдерживала народ, так что, когда мы добрались туда, дверь оказалась заперта, а за ней стоял полицейский. К счастью, один из нас был очень похож на … генерала Трикуписа17, поэтому когда мы попросили впустить нас внутрь, то не только не встретили никакого возражения, но и были приняты с земными поклонами, а полицейский страж, вытянувшись по стойке смирно, отдал нам по-военному честь!

Этот старинный афинский дом был совершенно очарователен. Каждый его угол представлял старинную литографию в натуральную величину. В дворике был колодец и вился вьюнок, в чулане – огромные старые глиняные бочки для масла.

Давильня для винограда была совершенно чистая, словно в ожидании сбора урожая. Старые бочки с вином, украшенные ветками, были похожи на пузатых сатиров в венках из плюща. На живописной выступающей веранде висели связки айвы и гранатов. Как и старые времена, в доме, где вся мебель была такая же, как теперь в зажиточных домах греческих деревень, нас встретило множество женщин: все они были в нарядах времен королевы Амалии или в традиционных одеждах различных греческих областей…

Все эти образы радовали взор, но не были образами карнавала. То же касается и вида самого квартала. Убранство носило характер более характер национального праздника или народного празднества в честь святого покровителя города, чем карнавала. Такое впечатление производили большие выцветшие фотографии первых греческих королей, которые висят на стенах в некоторых греческих тавернах в обрамлении миртовых ветвей, и фонарики, которые вешают иногда на балконах. Такое впечатление производила главным образом толпа…

И здесь происходило то же, что происходит везде у новогреков. Весь народ, собравшийся в Псирри и на Плаке, пришел посмотреть на гулянье, а не для того, чтобы самому принимать в нем участие. По грязным темным улочкам бродила толпа из всех социальных классов и всех кварталов Афин, которая, словно старик Димос из народной песни просил радости «то тут, то там», естественно, не получая ее, поскольку все были мобилизованы по одной и той же программе. Можно было видеть, как группы дам и господ из хорошего общества останавливаются у каждой таверны и с любопытством разглядывают их, словно посетители зоопарков клетки со зверями. Разглядывают, а затем движутся дальше, чтобы снова повторить затем то же самое…

В самих тавернах можно было наблюдать огромное столпотворение, но почти никакого веселья, тем более карнавального. Впрочем, причиной этого столпотворения было главным образом то обстоятельство, что таверны состояли из одного помещения на уровне улицы или из подвала площадью всего в несколько квадратным метров, заполнить которое могла всего одна или две компании. И эти компании тоже развлекались тем, что разглядывали останавливавшихся снаружи любопытных зрителей!… Тщетно играли шарманки, трактирщик громко звенел стаканами, зазывалы выкрикивали пронзительными голосами заказанные «половинки», а у некоторых таверн пара-тройка нанятых хозяином таверны танцоров в фустанеллах18 исполняли сиртос на пространстве столь тесном, что казалось, будто они не танцуют, а давят виноград. Пьющие, которые задыхались в табачном дыму, производили впечатление теней из дантового «Ада». Иногда кто-то из них, опершись локтем о столик, а лицом о свою руку, закрывал глаза, открывал рот и издавал пронзительное: «Оххуу!…», в котором было намного больше жалобной тоски, чем удовольствия. .. И это было все или почти все…

Толпа на улице, становящаяся все плотнее, передвигалась с трудом, однако весьма чинно, словно совершая крестный ход. Не было слышно ни оглушительного грохота трещоток, не бросались бумажными гирляндами, не задирали друг друга, как в прежние времена. Масок почти не было. За каким-то человеком, который был одет чабаном и держал под буркой постоянно звонящий колокольчик, следовало множество людей, словно стадо овец за бараном-вожаком. Эти люди явно ожидали, что чабан с минуту на минуту выкинет какую-нибудь шутку ради их увеселения. Но чабан серьезно и торжественно продолжал свой путь, не слыша звуков шарманок, как Одиссей не слышал пения сирен…

Означает ли это, что туристическое вдохновение потерпело неудачу? Вовсе нет. В том, что в старых живописных кварталах Псирри и Плаки мы не увидели карнавального веселья и безумия туризм не виноват: он сделал все, что мог, в меру своих возможностей. Он организовал кантады, верблюдов, хороводы, кукольный театр, винопитие. Веселье и безумие должны были стать вкладом народа в попытку возрождения старой афинской жизни. Однако народ не пожелал или не умел уже играть роль, которая ему предназначалась. Поэтому, передвигаясь по улочкам Псирри и Плаки, мы словно разглядывали привлекательные, но уже выцветшие картинки в книге, воспроизводившие ушедшую безвозвратно эпоху. Вместо веселья нам преподнесли легкую ностальгическую меланхолию и ощущение безвозвратности событий и времени…

Загородные места для отдыха…

Первые дожди, первые холода… Места за городом пустеют. В сельской местности у моря теперь совершают прогулки только последние романтики. Продавцы фисташек тщетно стараются найти покупателей: они встречаются в Аттике еще реже, чем дичь.

Первые дожди, первые холода… Это время года, когда во всех европейских городах места для отдыха за городом впадают в зимнюю спячку. Стулья, разноцветные лампы, столики исчезли, и там, где летом звучала музыка и были живописные посетители, простирается теперь сырая тишина и меланхолическая пустота…

Только загородные места для отдыха вокруг столицы упорно остаются открытыми, несмотря на осеннюю прохладу.

Загородные места для отдыха! Их насчитывают сотнями. Или даже тысячами? Вот статистика, о которой никто не подумал, и тем не менее она вызывает интерес, потому что на основании ее можно было бы сделать множество выводов, даже социологических… Несомненно, таких мест огромное множество. На дороге они встречаются чаще, чем улитки после дождя, в каком направлении вы бы не поехали на автомобиле. Ни на побережье Аттики, ни в ее внутренней части нет такого удаленного места, где бы не располагалось хотя бы одно из таких заведений…

Загородные места для отдыха существуют всех категорий. Всех категорий … убожества. Начинаются они с одноэтажных залов из бетона без какого-либо изящества, без удобств всякого рода и заканчиваются разбитыми бараками из досок и жестяных бочек. На их специализацию – «кафе», «бар», «пивная» или даже «кафе-ресторан» – не указывает ничто, кроме цветастых и безграмотно написанных названий, как это было и во времена Шекспира, когда, чтобы обозначить не сцене театра лес или замок, ограничивались тем, что устанавливали шест с куском бумаги, на котором было написано «Лес» или «Замок»… В связи с этим не забуду никогда, как позабавила меня арка из досок посреди земляной, неправильной формы площадки на побережье Фалера, на которой было написано: «Вход в пивную-ресторан X…». Не было никакой ограды, даже никакой проволоки, которая огораживала бы территорию пивной-ресторана для оправдания существования арки и надписи на ней. Не было даже помещения пивной-ресторана. Все, что было видно на этом клочке земли, это пять или шесть столиков, для прохода к которым не было никакой необходимости идти через «вход»: можно было безо всякой помехи зайти откуда угодно. Подобной этой была и другая надпись, которая торжественно и совсем неожиданно объявляла, что «после полного ремонта «Эгейское море» перенесли на набережную!». «Эгейское море», которое … перенесли на набережную, было бараком, который сняли с прежнего места в пятидесяти метрах от моря и установили теперь на берегу. Что же касается ремонта, то, думаю, весь ремонт состоит в том, что попросту заменили его доски… Тем не менее, если речь идет о напыщенности, есть еще нечто более замечательное: на протяжении всего пути до Варкизы на стенах убогих домишек начертана только одна реклама: «Бар Трежоли. Варкиза». «Бар в Варкизе, да еще и «Трежоли» – какая приятная неожиданность!», скажете вы. Вы направляетесь туда, совершая невероятные поиски, и в конце концов делаете открытие, что разрекламированный «бар» – ни что иное, как микроскопический барак, покрытый сухими сосновыми ветками, напоминающий Ноев ковчег, поскольку внутри в полной гармонии и вперемешку друг с другом обитают хозяин предприятия, его семья, его куры, собака, несметное множество мух, несколько пустых канистр с бензином, бочка, жаровня и разного рода другие животные и неодушевленные предметы. Само собой разумеется, что единственный продукт, который есть в трежоли-баре, это немного рецины, которую предлагают иной раз уже со дна, а иной раз из только что открытой бочки, причем качество ее остается, разумеется, неизменным и, естественно, отвратительным.

Поскольку приблизительно таково большинство заведений для отдыха в окрестностях Афин, легко понять, почему их не закрывают, как было сказано выше, на зиму. А зачем их закрывать? Ведь хозяева ни за аренду не платят, ни расходов никаких не несут. Прежде чем стать «заведениями», они были жилищами тех же владельцев. Впрочем, таковыми они и продолжают оставаться. Войдя в такие «заведения», вы обязательно увидите в углу постель и одеяла семьи. Рядом с вешалкой обязательно соседствуют грязная рубашка хозяина и столь же грязное полотенце, которое предложат вам, чтобы «протереть» руки, если вы пожелаете вымыть их… В «заведения» эти бараки превратили изобретательность и … лень новогрека. Политики скажут вам, что большинство новогреков, которые просят у них «местечко», предлагают им место инспектора, то есть место, вся работа на котором состоит в том, чтобы наблюдать за тем, как работают другие. Поэтому владельцами всех загородных заведений являются те новогреки, которые не смогли найти себе место инспектора! Они переделывают свою хижину или свой барак в загородное заведение и совершенно чудесным образом находят себе работу, не делая при этом ничего, потому что в большинстве таких заведений посетителей еще меньше, чем европейцев в африканских джунглях. Самый чудесный и не требующий никаких расходов способ. Действительно, если есть что-то, о чем владельцы заведений никогда не беспокоились, так это меблировка, декорирование и оснащение заведений. Все превращение в «заведение» состоит в установке нескольких хромых дощатых столиков перед хижиной или бараком, в поливке занимаемой столиками территории водой, в которой моется или моет что-нибудь хозяин заведения, а иногда – в установке справа и слева от двери жестянок, в которых иногда помещают базилик, а иногда и вообще ничего не помещают. Декорирование заведения ограничивается побелкой … булыжников во дворе и составляет высшую степень добронравия. Пара подвешенных на деревьях светильника или керосиновая лампа на подставке составляют все освещение. Что же касается оснащения, то, придерживаясь принципа, что за город отправляются, чтобы подышать свежим воздухом, хозяева, действительно, угощают главным образом воздухом. Воздуха у них в изобилии. Их заведения почти ничем не отличаются от испанских постоялых дворов, где, как сказал кто-то, нет ничего, кроме того, что принесли с собой посетители… Впрочем, не будем слишком придирчивы: кое-что совсем элементарное здесь есть – рецина, сыр, хлеб, рыба, бризолка19… Но рецину пить невозможно, на сыре всегда слой ржавчины от ножа, которым он отрезан, хлеб выпечен несколько дней назад, рыбу привозят, даже в эти бараки у моря, из Афин, и пахнет она чем угодно, но только не морем, а бризолка – увы! – нет ничего соответствующего действительности, кроме уменьшительно-ласкательной формы названия…

Так зачем же закрывать заведения зимой? Да и что закрывать, ради Бога! Самые бедные из них – те, о которых шла речь. А прочие, которые в большей степени соответствуют своему назначению, увольняют официантов, увольняют пианиста, который в летние вечера всякий раз лупит беспощадно по клавишам расстроенного пианино, услышав приближение автомобиля, чтобы привлечь пассажиров предположением, что здесь идет вовсю пир горой, и покупают не более двух ока20 рыбы и мяса, которые держат во льду, и остаются открыты для крайне малочисленных и, конечно же, случайных посетителей – влюбленных парочек, которым всегда нужно заведение неподалеку от города с «семейной» комнатой, которая становится прибежищем их греховной или платонической любви. Для таких парочек, как известно, совсем не имеет значения, что бризолки жестче подошвы альпинистской обуви, а «семейная» комната меблирована так, как келья монаха-трапписта21. Любовь украшает все, даже эти загородные заведения для отдыха в окрестностях города, сколь невероятным не покажется это тому, кто не влюблен…

Танцы на Марафонской плотине

После десяти лет сооружения плотины, которая обогатила строгую Аттику сапфировым озером22, а столицу – тем, чего ей более всего недоставало и чего она более всего желала, было просто невозможно не устроить самый прекрасный и впечатляющий праздник иначе, как с весенними танцами в честь Воды, на который нас пригласили на берег Марафонского озера Кула Працика23 и Клуб Путешествий…

Это не просто замысел полный поэтического изящества. Я усматриваю в нем также своего рода Восхваление. В местности, страдавшей вплоть до вчерашнего дня от отсутствия воды, этот праздник, наряду с обретением Воды, обретает также смысл некоего Благодарения. Это нечто схожее с религиозными литаниями с целью вызова дождя…

Похожий замысел я нахожу появился и у арабских кочевников, живших в африканской пустыне под кошмарной угрозой Жажды, после того после того, как они стали властелинами Испании, – замысел возвеличить как самое драгоценное свое завоевание Воду. Действительно, те, кто бывал в сказочном дворце Альгамбры в Гранаде, почувствовали, что обильные воды, которые то образуют симметричные голубые поверхности, то устремляются в танце от патио и цветников, то певуче журчат среди зарослей, не являются просто декоративным элементом, всего лишь дополнительным украшением: дворец и сады, ставшие чем-то вроде музыкального аккомпанемента, сопровождающего пение, чем-то вроде постамента, который делает более впечатляющей статую, или золоченной рамки, обрамляющей икону, созданы во «славу и восхваление» Воды. В Альгамбре Вода является центральным мотивом очарования. Как сильно чувствуется отсутствие очарования в те дни, когда охранники перекрывают краны, и вода перестает течь, петь и танцевать…

Как хорошо, что для проведения Праздника Воды не стали прибегать к легким и эффектным средствам, которые придали бы ему, возможно, более выразительный характер, а «низвели» этот Праздник на уровень народного гуляния, обратившись для интерпретации и восхваления к Танцовщицам.

Танец – не только древнейший и священный вид искусства, посредством которого первобытные люди выказывали самые глубокие и основные чувства – радость и боль, страсть и ее удовлетворение – и почитали то, что было для них божественным. Танец был также Искусством, которое более полно и живо, чем какое-либо иное искусство, способно отобразить и воссоздать две великие изначальные, нерасторжимые и противоборствующие стихии – Огонь и Воду.

Поэзия способна только описать и восславить Огонь и Воду, скульптура – только выразить их символически, живопись – только отобразить их статически, а танец, который есть движение, выражает их.

В быстрых, гармоничных вздрагиваниях рук и воздушных одеяний «Принцесс Ритма», как назвали танцовщиц, видели языки пламени, которые непрестанно тянутся, изгибаются, взмывают вверх и извиваются, видели взлеты водных струй в извивании их гибких тел, устраняющих закон тяготения, видели порывистые низвержения водопадов в их прыжках, бурление источников в их кружениях и змеистые извивания рек в их изгибающихся движениях…

Кроме того, я рад, что за осуществление этого танцевального зрелища взялась Кула Працика со своим Балетом. Я пишу эти строки, еще не зная, в каких пластических образах, передадут они ощущение нимф и нереид, и каким образом оживят перед нами прекраснейший Дух Воды. Зная, однако, с каким священным восторгом и с какой глубокой верой Кула Працика воспитывает и обучает Искусству Танца и уже оценив ранее эстетическую – я бы сказал даже духовную – форму ее танцевальных выступлений, я уверен, что зрелище, которое она подарит нам на берегу Марафонского озера, будет гармонировать с окружающей природной средой и будет достойно символического смысла Праздника…

Там, где стоял древний Орхомен…

В Ливадии, под старинными, изъеденными временем мостами катит свои воды Теркина. На улицах здесь журчат ручьи, а на площадях болтают фонтаны. У входа в город под огромными деревьями бегут пенистые воды небольшого потока. Вода – очарование Ливадии.

В древности вода придавала ей иной характер. Тогда вода была значительно обильнее, и древние, наделявшие все сверхъестественными особенностями, окружили Ливадию и ее окрестности атмосферой таинственности. Два источника, которые вытекали из скал и снабжали водой Теркину, наделили силой отнимать и снова возвращать людям память. Эти источники – Лета-Забвение и Мнемосина-Память. Копаида, распростершая бескрайнее озеро неподвижных блестящих вод, придавала им особую привлекательность. Было известно, что ее воды выходят из таинственных расселин в земле, которые люди искали с древнейших времен, чтобы расширить расселины и сделать то, что сделано уже в наше время – осушить озеро и заниматься на его огромных площадях земледелием. В разных местах до сих пор сохранились следы работ, которые начали гомеровские минии и продолжил во времена Александра Великого механик Кратет …

Ныне воды придают Ливадии мирный и приятный облик. Шелест листвы деревьев, склонившихся к водам Теркины, уже не обладает той будоражащей таинственностью, которую ощущали древние, направляясь к прорицалищу Трофония, которое находилось на уровне диких скал. Прежде, чем услышать голос божества, нужно было пройти ряд устрашающих испытаний. В нынешней спокойной Ливадии уже ничто не напоминает о том, что некогда это была резиденция каталонских завоевателей, крепость, откуда они устремлялись в свои грабительские набеги от Тенара и до Афона и куда возвращались с конями, медленно бредущими под тяжестью захваченной добычи, оставляя за собой дым пожарищ и разруху. Нужно выйти из небольшого городка и подняться по крутой тропе на пепельно-рыжую скалу, где сохранились развалины построенной каталонцами крепости, чтобы ощутить что-то от старинной военной атмосферы Ливадии.

Крепость, развалины которой подобны сдавленному угрожающему крику среди окружающей мирной атмосферы, была акрополем. Она располагала двумя поясами стен, множеством башен и имела вид неприступной сторожевой башни. Внизу видны светлая зеленая равнина, вдали – рыжеватая голая гора Аконтий, большая дорогая, ведущая на север, и ряд холмов, каждый из которых увенчан небольшой одинокой прямоугольной башней, которые византийцы называли «факелами», поскольку использовали их для передачи огненных сигналов, которыми посылали известия из отдаленных концов империи в Царьград…

Вид этой плодородной и мирной земли объясняет, почему каталонские завоеватели вонзили свои когти в Ливадию. Здесь они находились в самом сердце Греции и могли, подобно орлам, господствовать над всем до самого горизонта.

Их можно представить себе, находясь среди развалин их крепости. «Это были», пишет Шлюмберже24, «мужи железные, жилистые и отважные до умопомрачения. Основным их оружием был длинный меч, которым они сражались обеими руками. Почти у всех их был небольшой щит и три-четыре закаленные в огне стрелы, которые они выпускали с потрясающей ловкостью и силой. Говорят, что этими стрелами они пронзали насквозь человека или его коня. В сражениях их голову защищал тяжелый шлем…»

Таковы были эти воители, владевшие Ливадией, повергая в ужас греческое население, в памяти которого они остались до сих пор, словно легенда о гневе Божьем…

От железнодорожной станции Ливадии прямая, как стрела, белая дорога ведет к Орхомену. Равнина, по которой я ехал к нему, была золотисто-зеленой в свете полуденного солнца. Аисты с косыми, напоминающими ножницы крыльями медленно опускались на землю, словно сдувающиеся шары. Время от времени появлялись густые заросли тростника. В древности из них делали знаменитые орхоменские флейты. Небольшая возвышенность, видневшаяся наполовину за деревьями в садах, указывала место, где похоронили воинов Архелая, разгромленного римским полководцем Суллой. Два эти воспоминания о песне и о смерти – почти все, что осталось от богатого древнего Орхомена. Сегодня на месте его находится селение Скрипу. Эта деревня словно утопает в грязи и в воде. Воды текут отовсюду, и небольшой канал с античным названием Кефис проходит среди домов под старым мостом. В деревне множество деревьев, а на ее верандах цветут цветы – гвоздики, фиалки и гиацинты. С этих благоуханных веранд открывается вид далеко на равнину и на гряды высоких гор на горизонте.

Я проехал через всю деревню, чтобы увидеть древности Орхомена в сопровождении отца Агафангела из монастыря Преподобного Луки. Эти древности – тесаные камни крепостных стен и фундаменты домов – не представляют никакого интереса, разве что для археологов. Исключение составляет купольная гробница в виде улья, напоминающая «Гробницу Агамемнона» в Микенах и датируемая тем же временем. Находится она в основании скалы и очень хорошо сохранилась. На потолке небольшой темной комнаты, соседствующей с купольным помещением, до сих пор видны небольшие мраморные плиты с прекрасными рельефами – розетты, спирали и пальметты. Однако более всего мне хотелось увидеть древний Источник Харит. Уже само его название пело внутри меня: Источник Харит, Источник Харит!… Слова обладают для меня особым волшебством. Помню, как-то раз, путешествуя по Португалии, я сделал большой круг среди летней жары, чтобы побыть час у воспетого Камоэнсом источника под названием «Фонтан Любви». Я читал, что Харит чтили в Орхомене особо, и что в честь их близ источника всякий раз на празднике Харит устраивали мусические состязания.

Отец Агафангел отвел меня к источнику. Я ожидать увидеть нечто очень поэтичное, и поэтому испытал большое разочарование. Сооруженный жителями Скрипу Источник Харит был самым неприятным объектом, который можно видеть: это квадратный бассейн из цемента. Вода в нем текла из свинцовых труб, а фоном его была скала, изодранная камнетесами. Перед Источником было заболоченное место, в котором с удовольствием валялись свиньи, а дальше, за посевами и тростником в болотистых лужицах квакали лягушки. Падающие отвесно лучи сильного солнца делали все это еще более голым и незначительным.