Зажги свечу

* * *

На вокзале Юстон царила такая суматоха, что на мгновение Элизабет забеспокоилась, не случилось ли чего. Почему столько народу сбежалось? Потом она вспомнила, что в Кру видела то же самое, и на больших железнодорожных станциях всегда так. Вокруг встречались и прощались. Группка людей провожала молодоженов, уезжающих в свадебное путешествие. Невеста, в шляпке набекрень, изо всех сил махала провожающим, пока не скрылась из виду вместе с поездом. Элизабет остановилась и перехватила чемоданы. Она любила наблюдать за свадьбами. Они с Эшлинг ходили в церковь, чтобы поглазеть на невест и обсудить их (обычно с неодобрением). Однако ни одна из тех невест не выглядела так заурядно, как эта девушка в темно-синем саржевом костюме и красно-синей шляпке.

Шагая по платформе, Элизабет глазела по сторонам, чтобы отвлечься. Ей было страшно. Она боялась, что родители, несмотря на слова в письмах, не хотят ее возвращения. Боялась, что не найдет что сказать при встрече. Боялась, что и сказать-то будет нечего.

Жизнь в Лондоне тоже пугала. В Килгаррете крутили новости, где показывали налеты на Лондон, но реальность превзошла все ее ожидания. Создавалось впечатление, что город полностью разрушен. Из окна поезда, особенно когда он едва полз на подъезде к Юстону, Элизабет видела, что целые кварталы домов стояли с заколоченными крест-накрест окнами. Дважды попались надписи «Осторожно! Неразорвавшаяся бомба», при виде которых у нее начало колотиться сердце, но две девочки из Бирмингема спокойно объяснили ей, что это ерунда, просто городские службы еще не расчистили завалы.

Вместе с толпой приехавших пассажиров Элизабет шла по платформе, пытаясь угадать, где будет мама. Будет стоять среди встречающих возле ограждения или залезет на тележку для багажа и будет смотреть сверху? Может, она опоздала? А вдруг мамы нет, тогда что делать? Ехать самой в Кларенс-Гарденс? Или подождать? Пожалуй, надо немного подождать, а там видно будет.

Элизабет улыбнулась: что за глупости в голову лезут! Улыбка разъехалась еще шире при мысли о том, что сказала бы тетушка Эйлин. Бедняжка Элизабет, ты вечно переживаешь о тысяче проблем задолго до того, как хотя бы одна возникнет на горизонте! И добавила бы, что идеальное состояние ума находится где-то посередине между Эшлинг и Элизабет, ведь Эшлинг никогда не видит проблем и обязанностей, даже утонув в них по уши. Идеальное состояние ума… Какая смешная фраза!

Улыбающаяся Элизабет встретилась взглядом с женщиной, которая улыбнулась ей в ответ. Женщина намного моложе, чем помнила Элизабет, с блестящими светлыми волосами, в элегантном костюме и маленькой шляпке с тремя перьями, с ярко-красной помадой, махала руками и звала:

– Элизабет! Элизабет!

Мама!

От мамы приятно пахло, и, когда они неловко обнялись, пудра с маминых щек осталась на щеках Элизабет.

– Мама, ты выглядишь такой молодой, словно рекламная картинка!.. – выпалила Элизабет, когда к ней вернулся дар речи. – Я думала, ты изменилась…

Вайолет хотела сказать, что глазам своим не верит, видя перед собой взрослую дочь: высокую девушку с талией и грудью вместо дрожащей десятилетки… Но, растерявшись от комплимента, рассмеялась и ляпнула первое, что пришло в голову, – к сожалению, это оказалась критика:

– Дорогая, ну что за глупости! И что они сделали с твоими прелестными волосами? Обрезали их ножом и вилкой? Прежде всего нужно будет заняться твоей прической!

Она взяла у Элизабет один из чемоданов, и они зашагали по улице под июньским солнцем. Повсюду были расклеены предвыборные плакаты Черчилля и Эттли[17], пытавшихся склонить избирателей на свою сторону.

Элизабет с любопытством их рассматривала. В Килгаррете развешивали только объявления о танцах, ярмарках или паломничестве. Никаких тебе инструкций «держать рот на замке».

– Мама, посмотри, – хихикнула она, указывая на большой плакат.

Вайолет подняла взгляд, не понимая, что случилось.

– «Держи рот на замке». Это игра слов… – безразлично отозвалась она.

Элизабет заметила также надписи «Действительно ли тебе нужно ехать?» и «Бездумная болтовня стоит жизней». Одни ветер сорвал и разбросал обрывки, другие были совсем новенькими. Вайолет их уже тысячу раз видела, а вот Элизабет могла бы часами их читать, а уж как бы они с Эшлинг повеселились! Запоминали бы фразы и цитировали их друг другу. Сердце кольнула боль, когда Элизабет осознала, что теперь она будет спать в комнате одна и не сможет поболтать с Эшлинг.

На улице возле вокзала уже начали восстанавливать здания, но вокруг все еще лежали груды мусора. Кучи обломков по обеим сторонам дороги рассказали о бомбежках куда красноречивее, чем сотня писем или кинохроника. Раньше тут стояли дома и офисы, а теперь бесформенные остатки зданий выпирали из щебня, дверные коробки торчали в пустоте, без стен.

Всю дорогу до автобусной остановки мама спокойно шла мимо развалин, иногда посмеиваясь, что было признаком нетерпения.

Когда они влезли в автобус и Элизабет принялась высматривать женщину-кондуктора, мама сказала:

– Отец очень рад твоему возвращению домой и купил яйца чаек[18], по одному шиллингу и три пенса за каждое. Сегодня вечером мы приготовим из них торжественный ужин. А один мой хороший друг, мистер Элтон, достал для нас настоящий торт – с сахаром и маслом.

Элизабет смотрела на мать с восторгом: она больше похожа на девушку, на Морин и ее подружек, чем на тетушку Эйлин. И выглядит просто превосходно! Темно-зеленый жакет в военном стиле, с широкими плечами и ремнем, подчеркивал невероятно тонкую талию.

Элизабет потрогала свои волосы. Неделю назад ее подстригла Мэйси О’Райли, которая держала в Килгаррете парикмахерскую под названием «Ла белла». Туда ходили только самые заядлые модницы, но тетушка Эйлин сказала, что перед возвращением домой Элизабет нужно навести красоту. И пусть стрижка стоила весьма недешево, но нельзя же отправить девочку домой в совершенно растрепанном виде! Эшлинг, встряхивая гривой рыжих кудрей, слонялась по парикмахерской, громко рассуждая, что сделали бы красотки из журналов, если бы им не повезло родиться с таким жутким цветом волос, как у нее. Это был еще один веселый и одновременно грустный день, когда возвращение домой уже маячило на горизонте. Эшлинг дважды сказала, что, может быть, Элизабет стоит остаться жить в Ирландии и забыть про Лондон. Тетушка Эйлин разозлилась и ответила, что это очень детское и эгоистичное предложение и она не желает больше слышать ничего такого.

Элизабет смотрела в окно. Повсюду стояли очереди, многие люди носили форму. Везде толпы народу. Она подумала про Килгаррет. Возможно, тетушка Эйлин прямо сейчас пишет ей письмо. Она говорила, что какое-то время будет писать каждую неделю, ведь Эшлинг только наобещает, но на самом деле так и не соберется. Тетушка Эйлин не дала обещания приехать в Лондон, но сказала, что подумает.

– Девочка моя, когда ты вернешься, твое мнение может полностью измениться, – предупредила она. – Я не имею в виду, что ты не захочешь видеть меня и остальных, просто там совсем другая жизнь. Вспомни-ка, ты ведь сама не сильно расстроилась, когда твоя мама не приехала к нам. Некоторые вещи в жизни лучше держать раздельно.

Мама улыбнулась ей и внезапно сказала:

– Ты даже представить себе не можешь, как здорово, что ты дома! Война длилась так долго. Нелегко было пропустить все те годы, когда ты росла. Но ты уже повзрослела и стала невероятно хорошенькой. Надеюсь, я все правильно сделала… Я всегда на это надеялась.

– Мне там очень, очень нравилось! Там другая жизнь, но они все ужасно добрые, все до единого…

– Я знаю, ты постоянно писала про них. Кстати, ты отлично пишешь письма. Мы с отцом были в восторге!

– Как папа? – стиснув кулаки так, что костяшки побелели, спросила Элизабет.

– С ним все в порядке, разумеется. Разве я не сказала, что он купил яйца чаек? Он уже давным-давно ждет не дождется твоего возвращения.

Вайолет снова рассмеялась, и у Элизабет камень с души упал. Мама смеялась без злости: похоже, отец не вызывал у нее раздражения. Элизабет на радостях стиснула мамину руку:

– Как здорово вернуться домой!

* * *

Джордж уже три месяца разглядывал пятнадцатилетних девочек и думал, будет ли Элизабет похожа на юную мисс Эллисон, какой та была два года назад. Мисс Эллисон уже исполнилось семнадцать, она приходила в банк с отцом. А может, Элизабет похожа на маленьких принцесс? Хоть бы она не набралась ирландских привычек. Ирландцы такие ненадежные. Судя по тому, как безответственно они отнеслись к войне, в чем их сурово упрекал мистер Черчилль, и как развернулись на черном рынке, провозя контрабанду, они те еще хитрецы и жулики. Лучше бы Элизабет туда не уезжала!

Конечно, она часто писала, и друзья Вайолет действительно очень хорошо к ней относились. Невероятно щедрые люди, учитывая уровень их дохода и количество детей. Вот только все это уж слишком затянулось, у него украли возможность смотреть, как растет его ребенок. Теперь-то она уже взрослая девушка, со всеми женскими глупостями, будет болтать про звезд кино и косметику. И он никогда не сможет поговорить с ней, что-то ей показать, объяснить, как оно устроено. Она не придет к нему за советом и не будет думать, что он все знает, как это обычно бывает между дочерью и отцом.

Война у всех что-то украла. Его жену она тоже украла. Вайолет все равно, жив он или мертв. Она почти никогда с ним не спорит, но словно живет на какой-то другой планете. Как будто не замечая его присутствия. Вот что сделала война с такими, как Вайолет: лишила их нормальной семьи, забрала ощущение дома. Вайолет даже не готовила и не гордилась тем, что достала в магазинах, как другие женщины. В банке только и разговоров про карточки и дефицит, а еще шутили: если вы остановитесь на улице поболтать с другом, то люди тут же подумают, что это очередь, и начнут выстраиваться за вами.

А Вайолет едва обращала внимание на такие вещи. Она читала романы и иногда встречалась с друзьями с военного завода. Она сильно похудела – кожа да кости, подумал Джордж.

– Миссис Симпсон всегда говорила, что невозможно быть слишком худой или слишком богатой, – смеялась Вайолет, если он упоминал про ее худобу.

Даже ради возвращения Элизабет она ничего особенного готовить не собиралась. Если бы ему вчера не удалось выбраться с работы и выстоять очередь за яйцами чаек, пришлось бы, как обычно, есть омлет из яичного порошка или солонину из банки.

Он надеялся, что Элизабет не будет вести себя отстраненно или слишком много хихикать. Надеялся, что она будет рада его видеть, захочет с ним поговорить, будет спрашивать его мнение. Он хотел бы рассказать ей о войне по-настоящему, а не так, как ее видели ирландцы. Хотел показать ей карты мира и сделанные им схемы, где армии обозначены разными цветами. Она бы спрашивала его про тактику и стратегию, а он бы с задумчивым видом делился с ней своим обоснованным мнением.

Щелкнула калитка. Они пришли! Вайолет несла один чемодан, а высокая девушка с сияющими на солнце светлыми волосами – другой. Он смущенно кашлянул, открывая входную дверь. Его дочь оказалась высокой незнакомой блондинкой.

Тетушка Эйлин говорила, что после возвращения домой может показаться, будто Кларенс-Гарденс стал меньше, так со всеми случается. Когда ты маленький, то место кажется огромным. Элизабет тогда рассмеялась и сказала, что прекрасно помнит свой дом: сине-бежевый ковер, тумбочку в прихожей, гостиную с маленькими угловыми шкафчиками, где стояли всякие безделушки. В гостиной обычно сидела мама, писала письма или читала после обеда, а всей семьей там собирались только по особым случаям.

У Элизабет возникло странное чувство: сам дом меньше не стал, а лестница и расстояние от нее до входной двери определенно уменьшились. Раньше ей казалось, что прихожая довольно большая, а на самом деле там едва развернешься. Она небрежно повесила свое коричневое пальто на крючок и решила быстренько осмотреться.

Папа вошел на кухню раньше ее. Он суетился, брался за вещи, перебирал их, словно старуха, что совсем не похоже на отца. Он чувствовал себя неловко, как будто не дочь приехала, а гости пришли. Впрочем, в каком-то смысле она и правда была здесь гостьей.

– Так-так-так! – повторял он, потирая руки. – Так-так-так!

– Папа, я безумно рада вернуться домой, – сказала Элизабет.

– Господи! – счастливо улыбнулся он.

– Ты скучал по мне? В доме, наверное, было как-то пусто… то есть, я хотела сказать, одиноко и тихо. Тихо без меня.

Она запиналась, выбирая слова, знала, что не следовало говорить «пусто», но не понимала почему.

– Конечно же, я все время скучал по тебе! Когда ребенок растет в другой стране… это… очень странно… очень непривычно…

– Да… – Элизабет хотелось, чтобы отец перестал говорить штампами. – Я часто писала вам письма.

– Да-да, но это не одно и то же!

Он пытался быть с ней вежливым, пытался сказать, как сильно тосковал по ней, а прозвучало так, словно он выражал недовольство.

– Я ведь не виновата, что началась война! – засмеялась Элизабет.

– Нет, конечно нет! Ты замечательная девочка, ни разу ни на что не пожаловалась… и такие жизнерадостные письма присылала, – торопливо сказал он.

– Папа, ты мне ни одного письма не написал, а я так ждала.

– Да не умею я писать. В этом доме письмами занимается твоя мама.

Как так может быть, что он не умеет писать письма? – подумала Элизабет. Разве его не учили вместе со всеми остальными? Но вслух она ничего не сказала.

– Было так странно, когда ты уехала… – Отец с трудом подбирал слова. – Донельзя странно. А теперь ты вернулась, и это тоже странно.

Отец буквально озвучил мысли Элизабет, но лучше бы он подобрал какое-нибудь другое слово вместо «странно».

– Да уж, придется вам заново привыкать к моему присутствию! – пошутила она, надеясь заставить его улыбнуться столь взрослому замечанию, однако он, похоже, не заметил шутливых ноток в ее голосе.

Кажется, ему отчаянно хотелось ей угодить. Он махнул в сторону духовки с таким размахом, что обвел рукой всю кухню.

– У нас сегодня особое угощение… ужин в твою честь… – сказал он.

В маленькой прихожей Вайолет аккуратно перевешивала пальто дочери за петельку, которой Элизабет практически никогда не пользовалась с самой покупки пальто. О’Конноры не имели привычки вешать одежду на плечики или за петельку.

«Здесь все по-прежнему!» – удивлялась Элизабет. Она подумала, не купили ли родители новую плиту, поменьше, но нет, плита выглядела точно так же, как раньше. В окно виднелся изменившийся сад с остатками их семейного бомбоубежища… Мама как-то писала об этом… Элизабет прошла в гостиную. Там пахло холодом и затхлостью. Мамин письменный столик все еще стоял на своем месте, но, похоже, лежавшие на нем коробки никогда не убирали. В комнате чувствовалась сырость, и Элизабет слегка передернуло. Накидки и салфеточки на темно-красном диване и стульях выглядели скомканными. Казалось, что комнатой давно не пользуются.

– Может, выпьем здесь чая в честь твоего приезда? – предложил стоявший за спиной отец, которому до смерти хотелось сделать дочке приятное и который ужасно боялся, что ей что-нибудь не понравится.

Элизабет снова передернуло.

– Ох, папа, ради бога, нет! Давай вернемся на кухню, там и так роскошно.

– Да какое там роскошно… – начал отец.

– Когда ирландцы говорят «роскошно», на самом деле они имеют в виду «хорошо», – ответила Элизабет, выводя его обратно на кухню.

– А что они говорят, если и правда хотят сказать «роскошно»? – спросила появившаяся Вайолет.

– Думаю, тоже говорят «роскошно», – ответила Элизабет, и все засмеялись, и она почувствовала себя дома.

* * *

В Лондоне оказалось столько всего нового, столько всего, что нужно узнать и запомнить. Конечно, Вайолет писала про карточки на еду и баллы на одежду и про бесконечные очереди, но реальность выглядела столь неприглядной и убогой, что руки опускались. Шестнадцать баллов за это, два за то, а потом, когда разобрался с баллами и карточками и выстоял бесконечные очереди, выяснялось, что все равно ничего нет. «Ждем новые поставки, – говорили Элизабет и по привычке добавляли: – Ну вы же понимаете, война…»

– Помнишь Монику Харт? – спросила Вайолет. – Она с тобой вместе училась.

– Помню! – засмеялась Элизабет. – Мы с Эшлинг назвали ее именем котенка. Он теперь вырос в огромную черную кошку, и Ниам считает себя ее хозяйкой, но долгое время она была только для меня и Эшлинг…

Вайолет заметила мечтательную нотку в голосе дочери, когда та произносила все эти странные ирландские имена. Элизабет никогда не говорила, что скучает по О’Коннорам, и не намекала, что чувствует себя одиноко, но Вайолет понимала: после дома, полного домочадцев, куда еще и половина города забегает по всяким делам, возвращение в дом, где целыми днями стоит тишина, должно быть огромным шоком.

– Харты теперь живут неподалеку, – сообщила Вайолет. – Я иногда вижу, как Моника катается на велосипеде. Возможно, вы могли бы подружиться. Тебе пошло бы на пользу завести подругу.

– Да, – без всякого энтузиазма согласилась Элизабет.

– Тебе ведь скоро в школу. Моника учится в гимназии и может рассказать про нее, подсказать что-то…

– Как пожелаешь, – ответила Элизабет.

Ей не особо хотелось снова общаться с Моникой, которая уж слишком любила командовать и щипалась на уроках мисс Джеймс. Говорят, мисс Джеймс лежит в больнице, у нее нервный срыв из-за войны. Мама встретила кого-то, кто навещал ее, и узнала, что мисс Джеймс курила сигарету, плела корзинку и отказывалась разговаривать.

– Хорошо, – деловито произнесла Вайолет.

Элизабет уже пять дней пробыла дома. Ничем особенным не занималась, читала, писала бесконечное письмо в Ирландию и ни на что не жаловалась. Терпеливо стояла в очередях и, разобравшись с карточками и баллами, очень помогала с покупками. Но Вайолет хотела обеспечить ей более-менее нормальную жизнь, чтобы дочь не чувствовала себя гостьей в собственном доме.

Моника теперь перестала командовать направо и налево и не пыталась щипать Элизабет. Придя на чай, она вела себя учтиво и больше молчала. Пришлось Элизабет поддерживать разговор. Вайолет, решив, что все в порядке, надела шляпку и собралась уходить:

– Поболтайте вдвоем о старых временах, а мне надо встретить кое-кого с завода. Поедем прокатимся на машине.

– У работниц на военном заводе есть машина? – с любопытством спросила Моника.

– О, в наше время у работниц много что есть! – хохотнула Вайолет и скрылась за дверью.

– Твоя мама прямо как кинозвезда! – восхитилась Моника.

– Да, вроде того, – пожала плечами Элизабет и вдруг вспомнила, как однажды сказала Эшлинг, что ее маманя лучшая в мире, такая сильная, а Эшлинг тоже пожала плечами; наверное, люди не ценят собственных мам по-настоящему.

– А твоя мама какая? – спросила она у Моники.

– Нормальная, – невразумительно отозвалась та.

Элизабет вздохнула. Как же трудно поддерживать разговор! Тетушка Эйлин точно знала бы, что нужно сказать, а Эшлинг было бы все равно, она просто болтала бы о своем, счастливая и довольная, а Моника пусть сама решает, общаться или нет. Элизабет же не умела ни того ни другого.

– Ты марки собираешь? – в отчаянии ляпнула она.

– Нет, – покачала головой Моника.

– И я нет…

Почему-то это показалось столь забавным, что они обе расхохотались и чуть не лопнули от смеха.

Моника обожала ходить в кино, знала жизнь звезд в мельчайших подробностях, и ей не терпелось рассказать Элизабет обо всем, что та пропустила.

– Ну конечно, ты ведь уезжала так далеко, – снисходительно произнесла она, словно из-за пяти лет, проведенных в Ирландии, Элизабет и вправду упустила возможность быть причастной к жизни Голливуда.

Моника не теряла времени на Ширли Темпл, которая недавно впервые поцеловалась на экране, что вызвало немалую шумиху. Пусть взрослые охают и ахают над Ширли Темпл, а Моника предпочитала Дину Дурбин, Хеди Ламарр, Лану Тёрнер и Аву Гарднер, восхищалась Джуди Гарленд и Бетт Дэвис, хотя и не собиралась им подражать. Она знала все про их браки, романы и от кого какой ребенок родился.

Моника предложила Элизабет сделать прическу, как у Вероники Лейк, чтобы закрывала лицо, но ничего не вышло: копна светлых, почти белых волос выглядела странно и неряшливо.

Изучая фотографию Кларка Гейбла, Элизабет задумалась, каково было бы с ним целоваться. Будут ли усики щекотать нос, не захочется ли чихнуть?

– Думаю, целоваться с Гейблом то же самое, что целоваться с любым усатым мужчиной, – резонно заметила Моника.

– Да, пожалуй, – вяло согласилась Элизабет.

Она совершенно не разбиралась в кино, а теперь выяснилось, что еще и в теме поцелуев ничего не смыслит.

Единственное, в чем она имела превосходство, – это возвращение из страны с молочными реками и кисельными берегами, где можно есть вволю и никто не стоит в очередях.

– Расскажи еще раз, что они едят по воскресеньям! – умоляла Моника.

Элизабет описывала воскресный обед: суп и домашний содовый хлеб, потом вареная курица с белым соусом и вареный бекон, картофель в мундире, капуста, сваренная вместе с беконом и потому очень вкусная. А еще яблочный тарт со сливками. Иногда они пили красный лимонад, а иногда – молоко. Моника зачарованно слушала, глотая слюнки, представляя себе подобное изобилие.

– А чай! Расскажи про их чай!

Порой Элизабет предпочла бы поменьше говорить о еде, потому что такие разговоры только напоминали о том, чего они лишены в Англии. Она рассказала о яблочном пироге, который испекла Пегги, и о том, что он похож на обычный хлеб, но с кусочками яблок и сахара внутри теста, и о кровяной колбасе, которую клали на хлеб.

– У О’Конноров наверняка хорошие связи! – с завистью воскликнула Моника.

– Нет у них никаких связей… Просто там не было войны.

– Как это не было? Война везде была! Разве тот же Эннискиллен не в Ирландии?

– Да, но в другой части Ирландии. Война шла на севере, а не там, где я жила. Поэтому меня туда и отправили.

– Ты много всякого классного упустила из-за того, что туда уехала. – Моника сменила тему. – Здесь ты могла бы увидеть самых разных известных людей… Они постоянно ездили в разные места, чтобы поддержать боевой дух. Я даже один раз поговорила с Сарой Черчилль. Ты ведь знаешь Сару Черчилль? Она известная актриса. У нее шикарные рыжие волосы!

У Элизабет кольнуло сердце, когда она подумала, как загорелись бы глаза Эшлинг, если бы кто-нибудь при ней назвал рыжие волосы шикарными. Эх, как было бы здорово, если бы можно было легко передать на бумаге то, что чувствуешь! Письма Элизабет к Эшлинг казались такими скучными, а письма Эшлинг звучали легкомысленно и беззаботно. Если бы не тетушка Эйлин, то Элизабет подумала бы, что в Килгаррете про нее все забыли.

* * *

Вайолет пришла в голову мысль послать О’Коннорам какой-нибудь подарок в благодарность за все, что они сделали для Элизабет, и она решила обсудить идею с Джорджем.

– Ты ведь сама сказала, что они и не заметят еще одного едока за столом, – проворчал тот. – В любом случае, где нам сейчас взять какой-нибудь приличный, по-твоему мнению, подарок?

Вайолет задумалась.

– Ты же знаешь, они ей ни в чем не отказывали. Велосипед купили, а когда она уезжала, то велели его продать и деньги оставить себе, ведь это ее собственный велосипед. Они и одежду ей покупали, нижнее белье и все остальное.

– Я думал, мы отправляли деньги на одежду.

– Конечно, но недостаточно! Эйлин всегда писала, что купила на присланные деньги новое зимнее пальто, но Элизабет рассказывает, что получала все то же самое, что и дети О’Конноров. Шон давал им всем деньги на кино и прочие карманные расходы. Я немного переживаю, что мы могли отнестись к затратам слишком беспечно.

– Разве ты не написала им письмо с благодарностями? – недовольно спросил Джордж.

– Написала-то написала… но ведь они столько сил вложили в Элизабет. Она такая взрослая стала, а ни капельки не изменилась. Я говорила тебе, что она будет учиться в одном классе с шестнадцатилетними? В учебе она далеко опережает наши ожидания.

– Она много читала, – согласился довольный Джордж. – Вчера она мне рассказывала, что ночью они с Эшлинг читали Уилки Коллинза вслух по очереди, потому что фонарик был один на двоих. – Он рассмеялся, представив себе эту сцену.

Вайолет тоже улыбнулась:

– Я не думаю, что Элизабет чувствует себя одиноко, но было бы хорошо поддерживать отношения с О’Коннорами. Проблема в том, что здесь мы ничего не можем для них купить, а они могут. Интересно, понимают ли они это?

– Ну так напиши им еще раз и скажи, что, когда отменят карточки, мы отправим им подарок в знак благодарности.

– Нужно будет как-то очень тактично подобрать слова… – задумчиво пробормотала Вайолет. – Эйлин ведь невероятно гордая и упрямая. Не желает ни от кого зависеть, поэтому с ней нужно обращаться осторожно, чтобы не обидеть.