Мы-Погодаевские

Работал дел Филипп в колхозе на лошади, подвозил корма к фермам, выполнял и другие работы. Вместе с ним ездил внук, пяти или шестилетний крепенький мальчуган, который впоследствии окончил Ленинградское военное училище им. Дзержинского, сейчас на пенсии, живет в Ленинграде.

Я как-то наблюдал странную картину, которая поразила меня необычностью. Дед Филипп подъехал к молоканке (помещение для процеживания и сепарирования молока), ушел в нее, а внук остался на телеге. Лошадь пошла, а внук стал ее останавливать, но не вожжами, как полагалось… Он по детской неопытности стал удерживать лошадь за телегу. Меня удивила та сила, слезы и даже злость, с которой малыш пытался достичь цели. Я позавидовал его настойчивому характеру.

Слава Илима

Часть IСчастье детства. Год 1940Вчера в лесу кукушка куковала,Листвяжки чуть припудрились хвоей.Соскучились по воле мы немалоВ деревне Погодаевой своей,Прощайте до зимы коньки и санкиДа здравствует река и лес, и лугМы подзабыли, где растут саранки,И где растет за Прорвой дикий лук.И вот идем, такие боевые,В Кулигу порыбачить на реке,В консервных банках черви дождевые.И длинные удилища в руке.В холщовых сумках молоко и шаньги,И свежие, из печки, калачи…Костенков Глебка на ходу о Таньке,Своей подружке, что-то отмочил.Ребята ржут, ребятам интересно,Но Санька Предка строго хмурит бровью:– Ну, паря Глебка, разве это честно?Нельзя так откровенно про любовь.Ты расскажи про что-нибудь другое,Про то, как гнал тебя колхозный бык…Смущенный Глеб затылок скреб рукоюИ замолкал: к насмешкам не привык.По мягкому проселку через полеШагаем от деревни босиком.Закончились, ура-а! уроки в школе,И вот нас овевает ветеркомГарь-Угол. Лес. Идем мы вдоль опушки,По ходу слева – Озерки в кустах,Где квакают ожившие лягушкиВ покрытых нежной зеленью местах.А вот и осек изгородь такая,Что охраняет поле от скота.Кулига – дальше. Речка, истекаяИз тихого болота у хребта,Змеей не вьется, словно потакаяЖеланья чьим-то. Чем не красота?Вот и река. Зеленый длинный берегИ кромка плеса, ровная, как нить…Учитель в школе говорил про Терек,Илим и Терек! Разве их сравнить?По берегу, мы разбежались мигом,Забрасывая в воду поплавки,И в воодушевлении великомДобычу ожидали из реки.Вот Лешка Пап поймал ельца с мокченом,А Мишка Солод окуня добыл.И Санька Предка с видом сверхученымПро тонкости рыбалки нам долбил.Мы, малыши, разинув рот внималиЕго речам, выстраиваясь в ряд,И наше сверхусердное вниманьеТак льстило предводителю ребят.Вот стали попадаться нам мокченыИ редко серебристые ельцы,Мы радостно вздыхали облегченно,Сопливые подрости-огольцы.Потом обед с восторгом уплеталиИ жарили мокченов на костре.А гуси в поднебесье пролетали,Стремясь достичь гнездовий побыстрей.А день сиял прозрачностью хрустальной,Не изнуряя нас томительной жарой.Река с ее поверхностью зеркальнойТекла послеобеденной порой.И вечером, довольные добычей.Торжественно шагали по домамЛишь отдаленный БАМ свирепый бычийНемного портил настроенье нам.И солнышко, казалось, неторопкоСтремилось, что ты там ни говори,На час-другой за Качинскою сопкойПрилечь в постель из розовой зари.За Паляниной сумрак шел с востока,Меж соснами курчавыми таясь.По деревенской улице широкойДовольные ребята шли к домам.Им не терпелось с гордостью глубокойПорадовать своей добычей мам.Часть IIБорис ЧеремныхНо ждал их он, с улыбкою довольной,Борис Черемных – вроде бы физрукИ военрук, конечно, добровольный,И, несомненно, самый лучший друг.Борис был плотный, кругоплечий, сильныйОтсчитывал себе двадцатый год,Лицом красивый, не словообильныйИ погруженный в множество забот.Он объявил, что следует собратьсяВсем завтра утром и позвать с собойТех, кто не слышал, и сестер и братцев,Пусть привыкают к «службе боевой».И пояснил, что надо собиратьсяК Кривой Сосне, где будет их «парад».И потом они начнут соревноватьсяИ в беге, и в метании «гранат».Потом из тозовки стрелять сверхметкоИ ловко надевать противогаз…Со стороны пусть смотрят малолетки,И зависть пусть сквозит из ихних глаз…Слава Илима…Водил Борис подростков и в «походы»«Вооруженных чуть не до зубов»,И шли в жару лесной дорогой «взводы»,Стирая пот с позагорелых лбов.И штурмовали мельницу на речке.«Ура-а!» кричали чуть-чуть с хрипотойВоинственные чудо-человекиС мальчишескою внешностью простой.А худощавый мельник бородатый.На них глядел с глубокою тоской,Он воевал с германцами когда-то.Вернулся с покалеченной рукой.– Зачем, – Борису бросил с укоризнойСтарик, – ты мучаешь рубят, ядерна мать?– Учу их дорожить своей ОтчизнойИ от врагов ее умело защищать.Но, дед Трофим, такие настроеньяПриветствовать никак я не могу,И заявляю с явным огорченьем —Они на радость нашему врагу,Сказал Борис и посмотрел на дедаС досадным выражением в глазах…И словно предлагая пообедать,Сияло светом солнце в небесах.Пейзаж тушамский – это загляденье!Сюда бы живописца пригласить, —Остался бы доволен, без сомненья,А нас такой пейзаж в душе носить.У мельницы зеленую полянкуПересекает мягкость колеи,Насвистывают птахи спозаранкуДо вечера мелодии свои.Часть IIIМы – патриотыСчастливые до одури, чумазая шпана,Мы бегали без обуви в залатанных штанах.Над нами небо синее,Вокруг полей простор,А мы об Абиссиниивели недетский спор.Мечта воображенияВ Испанию влекла,Но горечь пораженияНам в души залегла.Фашистов ненавиделиИ всей своей душойПо лицам взрослых видели,Что быть войне большойУчились быть мы смелыми,«сражаясь» меж собой.Гордились самостреламиС тугою тетивойГудели гумна гулкиеОт нашей беготни,Стучали за проулками«клинки» у ребятни.Пусть наши бабки злобились,А мне грозила мать —Мы, знай, себе, готовилисьОтчизну защищать.Часть IVГод 1941Костенков Мишка, комиссар пригодный.В походы нас, подростков не гонял,Но он Бориса подвиг благородный«Политикой высокой» дополнял.Тонул в реке он после ледохода,Поэтому схватил туберкулезПрожил на свете чуть побольше года,И было жалко нам его до слез.Он в деревенском клубе вечерамиЗимою длинной «лекции читал»Все о вожде и об «Отчизне-маме»,И в голосе его звучал металл.Ходили с ним в кино смотреть Чапая,Про Чкалова любили говорить.В газетах про папанинцев читая,Мечтали сами подвиги творить.Мы патриотами росли сверхбоевыми,(Теперь таких, пожалуй, не сыскать!)И чье-то, всех волнующее имяДля нас звучало, словно благодать.Любили мы на лыжах прокатитьсяСугора деревенского к реке,И на коньках по льду летать, как птицы,Гоняя клюшкой шайбу на катке.Костенков Мишка был доволен очень,Еще бы! Будут ловкими бойцы!Выносливыми также, между прочим,Пусть подрастут немного огольцыВсе чаще доходили до колхозаТревожные известия о том,Что нависает над страной угроза,Печально проникая в каждый дом.Но вот и снова наступало лето,Взошли посевы, вспаханы пары…Война бродила по Европе где-то,Нас обходя сторонкой до поры.Пора настала, и двадцать второгоИюня к нас фашисты ворвались,И мужики из-под родного кроваВ ряды красноармейские влились.А мы, подростки, не предполагали,Как это бедствие – война!И сводки с фронта про победы лгали,Но таяла и таяла страна.И как же удивились мы однажды,Когда к Москве фашисты подошли,И как из нас был растревожен каждый,Хотя мы жили от войны в дали.И первые листочки-похоронкиВ деревню почтальонша принесла…Мы осознали, что нельзя в сторонкеСтоять: даешь колхозные дела!ЯКОВ И ЯКОБКостенков Яков (Погодаев)Охотником отменным был,Он из двустволки, не гадая.Влет селезней весенних бил.Призвали в армию. ТанкистомПосле коротких курсов стал,И под Смоленском в поле мглистомФашистский танк он увидал.Сидел в том танке наглый Якоб,По-русски – Яков) и курилСигарету. Он почти без тяготЕвропу в танке покорил.Имел сражений опыт крупный,Легко противника громил.По результатам совокупнымЕго сам фюрер наградил.Но ведь и Яков шит не лыком,Имел отличный глазомер,Но он в сомнении великомПодрастерялся не в пример.О, Яков, Яков! Ты по людямНи разу не стрелял пока,И мы винить тебя не будемЗа то, что оробел слегка.В бою решают все мгновенья —Не ты его – так он тебя…Здесь непростительны сомненья,Знай, успевай-ка, жизнь любя.И немец Якоб хладнокровноВлепил в танк Якова снаряд.Пульс у фашиста бьется ровноПривычно торжествует взгляд.Горит наш Яков. В люк танкистыНыряют дальше от греха,А немец Якоб глазом льдистымСмотрел и мимо громыхал…И Яков, спрятавшись в воронке,Вдруг понял: жалость! Но черт с ней.Ведь на родимой он сторонкеБил влет залетных селезней.И только бы в живых остаться,Танк получить и сесть в негоЕще придется повстречаться —А там посмотрим, кто кого!Часть VТруженики тылаПолынной горечью пахнулоРодной, желанной, и теперь,Как будто детство распахнулоДавно закрывшуюся дверь,И, дыбясь, встала память детстваВиденьем прожитых годов:«земля – отцовское наследство» —Гудит от цокота подков.Святого детства вспомню время,И сердце болью сдавит вдруг…Смотрю – бежит босое племяЗа лошадьми на дальний луг,И вот уж слышу – по проселкуТелеги жалобно скрипят.И вижу синюю футболку:Ведь это я среди ребят.С полей к гумну снопы мы возим,Совсем почти как мужики,Бороним, косим, сеем озимь,Отцы – на фронте, братья тоже,И к Сталинграду фрицы прут,И похоронки нас тревожат.И так тяжел крестьянский труд!Но фронту надо, значит надо!Все – для Победы! Цель ясна.И были лучшей нам наградойДля фронта центнеры зерна,Зимой в школе, летом в поле,Вертелся белкой в колесе.Где поневоле, где по воле…Ну точно так же, как и все.Вот по морозу, хоть кровь из носуДрова на саночках тяну.Длинна дорога, замерз немногоВ сугробах вьюжных чуть не тону,Вот на покосах в рассветных росахПырей литовкой тупой бью,И женщин вижу, я голос слышу:«Вот подрасти бы воробью!»Одно я знаю и понимаю,Что там, на фронте, трудней всего.Под Ленинградом могила брата,А я воюю пока с травой.Полно работы, и все до пота…Остры заботы, как злой кинжал!И пусть маленько был слаб в коленках.Но день Победы я приближал.* * *Деревня нищала, деревня тощала,Но были надежды полны и бабы и деды,Что весть о Победе дойдет до родной стороны.Старушки молились, подростки трудились,Пока не погаснет заря.На воздухе вольном, чем были довольны,О голоде не говоря.Овсюг и картошку – и то понемногу —Глотали, давя тошноту.Трудились, не ныли и даже забыли,Про городки и лапту.И слушали вместе по радио вести,Когда дождь на улице лил:Бои – непременно, успех – переменный,Везде – равновесие сил…* * *Помню: от страха сжималась душа,дыбились волоса,Когда свирепый декабрь дышалхолодом жутким в глаза.На печке бы русской в мороз лежать,нос сунув за дверь едва.Но надо в школу утром бежатькилометра за два.– Беги, – провожает с порога мать,– Когда бежишь – теплей,Но как ни бежишь, начнет прониматьхолодом до костей.Туман – вплотную, ничего не видать,шуршит леденяще мгла.А одежонка – лиха беда:заплата к заплате легла.Лицо в рукавички уткнув плотней,оставишь глаза одни.В тумане – луна, и бежишь под ней,кляня морозные дни.Болтается сумка через плечо,колотится в левый бок.Торчит из ичига сена клочоксквозь лопнувший передок.…Где-то на западе гремит война,Гибнут отцы в огне.А здесь, в Сибири, стоит тишина,и стыдно становится мне.Подумаешь, самую малость промерз.На фронте в сто раз трудней!И вот уже лютый мороз – не мороз,и школы крыльцо родней.Глядишь, ты в школе морозу назло,доволен чуть – чуть собой…Румяная печка держит теплоза маленький подвиг твой.Часть VIСтроительство аэродрома. Год 1913Удобренье для полей – перегной навоза —Мы возили. Тимофей, бригадир колхоза,Заявил под вечер нам: слушайте, ребята,Расходитесь по домам, спать ложиться надо.Завтра в пять утра вставать: важное задание…И должны вы вот что знать: проявив сознание,Нормы перевыполнять! И в таком все плане…Хромоногий Тимофей соблюдал «диету»В жизни каверзной своей побродил по светуИ поэтому был тощ да высок, верзила.И на журавля похож, но шутил премило.Тимофей. Конечно, знал много больше прочих.Очень юмор уважал, к матюкам охочий…Не гремел на небе гром, молнии не били.– Будем мы аэродром строить. Уяснили?– Строить? Мы? Аэродром?Шутите, ли че ли?– Строить! И быстрей, притомНа Повосиском поле.– Для чего аэродром? Фронт далековато…– Вам могу сказать о том, слушайте, ребята,Из Америки на фронт двинут эскадрильи,Ведь у них, конфетку в рои, во всем изобилье.Заправляться будут здесь, привозным бензином…Вот и выпала нам честь… Ну и все чин – чином.Немудреная работа – землю на поле ровнять.И лишь бы до седьмого пота хилым Чалкой управлять.А в обед – такое чудо! Хлеба – а бе-елого-о! паек.Белый хлеб! И здесь! Откуда? Нам, ребята, невдомек.Как он пахнет! С коркой гладкой… Съесть? Такое – не простить!Спрятал я украдкой – маму с братом угостить.На площадке многолюдной уверял всех инженер:В жесткий срок вписаться трудно без принятья жестких мер.Мы трудились на площадке световой июньский день,Кто с лопатой, кто с лошадкой – люди ближних деревень.Где-то брат на фронте носит в вещмешке паек «НЗ».Здесь кусты на поле сносит дряхлый трактор «ЧТЗ».Топорами, что звенели, плотники рубили дом.И заделывали щели высохшим таежным мхом.Получался дом отменным, наверху второй этаж.Рядом с домом – две антенны, в стороне – большой гараж.А тем временем площадкой ездил взад – вперед каток,Чтобы стала она гладкой, грунт бы в дождик не размок.Мы еще площадку строим, но готова полоса,Прилетели «кобры» строем – чудеса, ну чудеса!Были флаги, транспаранты и трибуна на траве,Шли на митинг лейтенанты с генералом во главе.Первый секретарь райкома речь с трибуны говорил,И с акцентом, так знакомым, всех за труд благодарил.И с тех пор зимой и летом принимал аэродромЭскадрильи. И не где – то слышен был моторов гром.Мы гордились; вклад в Победу заложили. Молодцы!Даст Бог – целыми приедут наши братья и отцы.Часть VIIИлимчанеСвойственна сибирякам сила и отвага.Благодарна землякам и Москва и Прага,Был на Волге сущий ад днями и ночами,защищали Сталинград наши илимчане.Шли с гранатами в руке, шли сквозь смерть и горе.Гибли в Курске, на дуге, и тонули в море.В мерзлых северных краях, в суховеях КрымаОтличились вы в боях, воины Илима.Сколько их ушло, мужчин? Ведь район не малый,А погиб – то не один, тысячи, пожалуй.Слезы – это не сироп, солонее малость…Сколько вдов – то и сирот горевать осталось.Может быть, они герои? Нет, не угадаете,Вот с войны вернулись трое, и все – Погодаевы.В срок третьем – Александр, в сорок пятом(в апреле) Полинар.Год спустя – Василий…Да, война – такое зло – слезы кровью выжала…Повезло им, повезло, что на фронте выжили.Деревня Погодаева оплакивала их:Красивого Алаева, прокопьевских двоих:И Якова Костенкова… здоровых, молодых,Легли в могилы братские почти все Замаратские.Хожу за деревенскими сараями,Срываю паутинок тонких нить,Иванами я брежу, Николаями,Которым никогда здесь не ходить.Они в «войну» играли на поскотине,«Сражаясь», шли в атаку «рать на рать»,Душой и сердцем чувствуя, что РодинеС фашистами придется воевать.Потом они, солидно повзрослевшиеНа нас, мальцов, глядели свысока.Их руки, от работы огрубевшие.Взводили сталь учебного курка.Они еще робели возле девушек,Но были стройны и высоки.Под взглядами и бабушек и дедушекШагали на вечерки у реки.…о как мне перечислить их фамилии,Тонка моя для этого тетрадь!Ушли и Алексеи и ВасилииОт извергов Отчизну защищать…Хожу за деревенским. сараями,Срываю паутинок тонких нить,Иванами я брежу, Николаями,Которым никогда здесь не ходить.Не поросло быльем былое, не поросло, не поросло.В сердцах впечатано лихое, войны проклятой всеми, зло.Пусть приходилось нелегко нам, мы шли вперед врагу назло,и у высот по взрытым склонам друзей немало полегло.Но поросло быльем былое и никогда не порастет,Святое братство фронтовое сквозь смертьсолдат вело вперед.Победы счастье удалое вернулось к нам в конце концов,и поколенье молодое гордится славою отцов.Не поросло быльем былое, тверда сыновняя рука,Победы Знамя боевое мы пронесли через века.

Погодаевские мужики

Не знаю, как в других деревнях, только в Погодаевой, находившейся рядом с райцентром (Нижнеилимск), наши мужики попадали под более пристальное внимание районных представителей, особенно из «Осоавиахима», проводивших с нами занятия по разборке и сборке ручного пулемета, «одеванию» противогаза, заставлявших заучивать название ядовитых газов – фосген, дифосген, иприт, люизит – будь им неладно! Также проводились политзанятия, политбеседы. Это перед войной.

Мы, малышня, старались быть около, запоминая по возможности все, что говорилось и делалось взрослыми.

Нам нравилось носить на рубашке оборонные значки: БГТО, ГТО, ЮВС, ВС, ПВХО, получить которые можно было только сдав зачеты, и поэтому мы с успехом уговаривали тех, кого надо, чтобы разрешили сдачу.

Не хотели мужики войны! Но чувствовали, что все идет к тому. Бывало, соберутся летним вечером на крылечке колхозной конторы, дымят самосадом, ведут неторопливые разговоры сначала о ближайших проблемах, потом о районных, областных и потом – о международных, тревожных, волнующих, таящих много опасностей.

Мы, подростки, тут как тут, ушки на макушке. Тревога передается и нам. Еще бы! Пала Польша, капитулировала Франция…Фашизм победоносно шагал по Европе! – Мужики, как считаете, нападут на нас фрицы? – спрашивает кто-нибудь подрагивающим голосом.

– Не должны бы…

– Почему?

– У нас акт о ненападении.

– Акт, – еще не факт, – осторожничает другой. – Бумага!

Многое умалчивалось: в стране – репрессии, можно угодить туда, куда Макар телят гонял…

Покурят, поговорят мужики, пока председатель не скажет:

– Пора, товарищи-мужики, на боковую, завтра рано вставать!

Разойдутся мужики по домам, забудутся в коротком летнем мне, а успокоятся или нет – одному Богу известно…

Колхоз в Погодаевой назывался «Трактор». Ему выделялись большие кредиты, и колхозники построили типовые скотофермы, свинофермы, конюшни, конные дворы, просторный, крытый тесом ток для обмолота зерновых. Купили трактор «ХТЗ», двенадцатисильный двигатель «Дизель», который безотказно служил много лет. Перед войной вырастили богатый урожай, получили на трудодни много хлеба, денег, накупили костюмов (а как до этого бедно одевались!), велосипедов, патефонов… Казалось бы, зажили? Но тут конфликт с белофиннами, суровая зима, нехватка продовольствия (это для тех, кто не работал в колхозе), очереди… Едва закончился белофинский конфликт – напали фашисты! Вероломно нарушили пакт.

Не сразу уходили на фронт мужики, но вскоре в деревне их почти не осталось. Ждали своей очереди и те, чей возраст не вышел. Конечно, на душе кошки скребли: похоронки-то идут.

Если взять деревню с верхнего края, то получится, что во второй избе пострадали двое – отец Василий Жмуров (погиб на фронте) и сын Иннокентий (был убит в ФЗО).

В четвертом доме проживала семья Погодаева Василия Архиповича. У него на фронте погиб сын Яков, танкист. Второй сын Глеб был призван в мае 1945 года и служил в охране академика Янгеля в Днепропетровске, где и помер в чине майора.

В следующем доме в 1945 году был призван Ткаченко Николай Иванович, успевший повоевать с японскими самураями. Ранен был в голову. Сейчас живет у дочери в Москве.

Рядом в доме жил гроза и добровольный воспитатель подростков чернобородый дедушка Филипп Черемных. У него на фронте погиб сын Борис, который оставил в нашей детской памяти самые благодарные воспоминания, потому что готовил нас к защите родины.

В доме Анисимова Ивана были малолетки, а сам он служил в милиции. Помнится потрясающий эпизод с возвращением с фронта Куклина, которого приплавили на лодке в деревню две медсестры (так он был покалечен!).

У соседей на фронте не было никого, у Кудриных отец был призван в армию, но находился пока в глубоком тылу.

У Ведерниковых погибли на фронте обе брата. Помню, как они пускали в небо «змеев» на тонкой нитке и высоко-высоко…

Запомнился такой эпизод. Сын Черемных Николая Дмитриевича был призван в армию. Война – в полном разгаре. Анатолий (сын) пошел в поле, к лугам, к лесу, везде останавливался подолгу, словно прощаясь навсегда с родными местами. Я случайно увидел его, интуитивно почувствовал, как он переживает, и у меня сжалось что-то внутри, стало тоскливо, не по себе.

За проулком к скотным дворам стоял дом на две половины, здесь жили два брата Погодаевых – Иван Иванович (умер на работе, чем-то отравившись) и Денис, который на фронте уцелел.

Сын Ивана был призван во время войны, после служил где-то в Ровно, дослужился до майора, сейчас, может быть, полковник. Это Александр.

Следующий дом большой, высокий, на две половины, принадлежал Василию Григорьевичу Погодаеву, который вернулся с фронта без единой царапины, но с множеством боевых наград. Когда мы, малышня, спрашивали его, за что награды, он скупо отвечал, что поднимал боевой дух солдат игрой на гармошке, а гармонист он был, как говорится, от Бога! В апреле 1944 года вернулся домой его сын Аполлинар, на солдатской гимнастерке – медаль «За отвагу», левая рука, скрюченная и беспомощная, висела вдоль тела. Оказывается, пуля перебила сухожилие выше локтя. С годами он все-таки разработал руку и стал отлично играть на гармошке.