Лестница №8

Рефлекторное

Всё делаешь, как и в былом году.Привычка – такая сука…Мусолишь купюры, берёшь едуИ прёшь до квартиры сумку.Садишься на кухне к столу. ПотомВыкладываешь пакетыИ банки. И ловишь себя на том,Что снова её конфетыКупил. И опять на двоих набралПродуктов на будний ужин.И вроде запомнить давно пора,Что столько тебе не нужно,Что мир, удивительный и простой,Растаял ушедшим летом……И в доме в два раза богаче стол.Но в сотню раз меньше света.

Тропинка

Несусветная пошлость – вздыхать и твердить про года.Только хочешь не хочешь, а поздно стремиться в герои.Я похож на покрывшийся пылью пустой чемодан.Ничего за всю жизнь не родил, не создал, не построил.Всё бывало… Возился в говне, гарцевал на коне.Всё прошло. Знаю только, что в мире под солнцем лучистымТы – тропинка, которая жизнью указана мне.И прекрасней тебя никогда ничего не случится.

Боль

…и если вся людская больВ один большой вольётся крик,Я лопну, поделюсь на ноль,Меня не станет в тот же миг.Но в жизни боль – чуть там, чуть здесь.Так маслом мажут бутерброд.И вроде, не совсем п… ец.И может быть, наоборот,Туда, где боль, всегда идти,Ломая пальцы и слова,И верить в истинность пути?…горит луна, кричит соваИ ночь немыслимо нежна.И грею боль свою в руках.Не потому что боль нужна,А просто без неё никак.

Цветок

Стрекозы и бабочки. И человек.Он косит траву от души, с оттяжкой.И пот утирает с блистающих век,Заметно устав от работы тяжкой.И видит цветок, что пылает огнёмКак символ смущения на лице.И смотрит за тем, как копается в нёмПчела, перепачканная в пыльце.Она собирает нектар хоботком,Ревниво водя ядовитым жалом…Весь мир очарован прекрасным цветком —Простую траву никому не жалко.Так люди под солнцем веками росли —Никто их не вспомнит сейчас, увы.И я – лишь трава в придорожной пыли.А нежный цветок – безусловно, Вы.Нас тоже когда-нибудь срежут косой…В печальном конце моего рассказаЯ лягу на землю, забрызган росой.А Вас… Ну, конечно, поставят в вазу.

Разбитые мечты

Князь – мужчина в соку. Впрочем, ей он годится в дедушки.Только что нам с того, если дедушка нынче с девушкой?Что с того, что живот и плешивая голова?Правда, функция половая – едва-едва…Но какая девчонка! Невспаханная, целинная!Как же хочется алчно хвататься за ногу длинную,Ягодицу поглаживать, твердую, как орех…Ну, а с функцией… Бесы не сглазят – случится грех.Он везёт ее в дачный массив на своем «Ленд Ровере».Он включил не Мадонну и даже не «Рикки и Повери»,А совсем уже древнегреческую херню,Как считает девица, одетая в стиле «ню».Ну, не то, чтобы «ню» – две веревочки есть на теле.Подростковая грудь обозначена еле-еле.За щекой чупа-чупс, на лице ни следа от дум.Сиськи, да, наживное дело, не то, что ум.Сиськи будут. Он ей обещал на недавней пьянке.А пока она молча глотает «Мартини бьянко»,Размышляя, что, мол, такова уж её стезя…Но богатых столичных клиентов терять нельзя —За учёбу заплатит и снимет квартиру в центре.Что с того, что придётся терпеть этот потный центнерМяса с жиром плюс пять килограммов говна в башке?Где такого клиента найдёшь у неё в Торжке?Подполковник, завидев «Ленд Ровер» сказал по связи:«Первый, первый, объект на подходе, встречайте Князя».Взяли их без излишнего шума. Лишь в тишинеДемис Руссос тянул что-то типа «приди ко мне».Вечерело. На западе небо горело красным.Подполковник взглянул на любовников беспристрастно:«Ты теперь о свободе надолго забудь, дружок.А тебе, малолетка, дорога домой, в Торжок».Жизнь жестока и несправедлива. О, боги, боги…И потом написал в интернете известный блогер:«Как при этом режиме свои воплотить мечты,Если нет ни свободы, ни сисек?! Одни менты!».

Две могилы

Еремеев по кладбищу шёл неспешно —Он на тихих аллеях читать любилЭпитафии людям давно умершим.И на миг задержался у двух могил.На одной – облачённый в гранит и мрамор,Монумент генерала, что жил в борьбе.На соседней – лишь надпись от папы с мамой:«Спи, наш мальчик, мы скоро придём к тебе».Две могилы, увенчанные крестами,Две прошедшие собственный путь души.Первый смог полстраны на дыбы поставить,А второй ничего не успел свершить.Первый с юности был избалован славой,Посылая на гибель за ратью рать.В орденах и медалях, лихой и бравый —Сам горел и других заставлял сгорать.И второй бы, возможно, надел погоны,И прослыл бы бессмертным творцом побед,Стал бы лидером мнений, вождём, иконой,Но не прожил, увы, и десятка лет.И как будто общаясь с гранитным ликом,Проворчал Еремеев в погожий час:«То, что кто-то однажды не стал великим —Иногда это лучше для всех для нас».Иногда есть причина взглянуть отважноВнутрь себя и понять в круговерти дней:Что ты сделал для мира – конечно, важно,Но чего ты не сделал – порой, важней.

Поединок

Не ведая ни страха, ни греха,Они ревут упрямо друг на друга:«Твой мерзкий бог – кормящая рука!».«Нет, ты – хозяев жалкая прислуга!».Противника бодать – для них восторг.Путь к миру перерезан, выход заперт.Один отвратно костерит Восток,Второй похабно унижает Запад.Один – неколебимый демократ,Второй – поборник авторитаризма.И оба – дай им волю – до утраГотовы рьяно и бескомпромиссноДоказывать: «Ты по уши в дерьме!Ты рано или поздно в нём утонешь!».«Нет, это ты погибнешь в гнусной тьме!Мой светлый путь вольготней, слаще, тоньше!».«Твой путь – в навоз! Наступят времена —И я построю мир без нотки фальши!».Земля, увы, для них двоих тесна.Ей остаётся лишь крутиться дальше…Жара спадает, близится закат.Гудят жуки, благоухают травы.Меж дремлющих холмов течёт река.И скоро вдалеке, у переправыКрай неба вспыхнет огненной каймой…Тогда пастух, пропахший самосадом,Погонит стадо тучное домой.И этих двух, отбившихся от стада.

Слива

Миша пристально, не отрываясь, смотрел в окно.За окном между листьев качалась на ветке слива.Спелый плод был красив и почти осязаем, ноНедоступен, как счастье. Не вышло побыть счастливым.***Было время, когда клокотала в душе весна:Он нетрезв и всерьез озабочен любовным гнётом,А она холодна, безответна, строга, бледна —Словно слива, покрыта густым восковым налётом.Он решил, изучив досконально её бока,Что, пожалуй, сойдёт, хоть местами одрябла кожа.И воскликнул: «Подруга, поедем попьём пивка!».Но подруга решила кутилу послать, похоже…И за то, что она отказалась сыграть в игруПод названием: «Ты мой хозяин, теперь мы в паре»,Он ударил её до упора заточкой в грудь.Что культура? Лишь блёклый налёт на помятой харе.***Михаил сквозь решётку упорно в окно глядел.Не жалел о судьбе, не подыскивал слов слезливыхДля судьи, прокурора и разных других людей.Он не думал вообще. Мише просто хотелось сливу.

Старушечьи сказки

Тишина в полутьме. От озноба трясёт слегка,Даром что за окошком июль. Обхватив колени,Он сидит на кровати. От лёгкого сквознякаПляшет пламя свечи. Из углов выползают тени,Изгибаются, вьются, как будто мушиный рой,Обращаясь в корявую сгорбленную старуху —В окровавленном платье, под ручку с родной сестрой…И старуха подходит. И шепчет ему на ухо:«Я, голубчик, тебя не простила, но Бог с тобой…Ты хотя бы усвоил, что жизни лишить – не шутка.Как по мне, ты бездарный разбойник. А весь разбойВпереди – беспощадный, бездумный, фатальный, жуткий.Столько вырастет лютых убийц – не тебе чета!Ты в сравнении с ними – наивный, пугливый мальчик.Эти быстро усвоят, что выгоднее считать,Что мещанская серая жизнь ничего не значит.Этим будет плевать, как тут жили когда-то встарь,Что читали, что ели, какие царили нравы —Всякий станет уверен, что он-то как раз не тварьИ на лёгкие деньги бесспорно имеет право.Что-то я заболталась по-бабьи… Пора назад.Ни к чему тебе, сокол, старушечьи сказки на ночь.Я б могла о грядущем и больше тебе сказать,Но довольно. Ложись почивать, Родион Романыч».***Он проснулся в поту. Видно, снова во сне кричал.Что ни ночь, то приходят зарубленные старухи…За окошком светло. И потухла давно свеча.Всё нормально. Лишь в тёмных углах копошатся мухи.

Глаза врага

Со звездой на фуражке, с крестом на груди,Он себя убеждал, что страну впередиОжидает пора Добра.А пока, по законам гражданской войны,Надо тех, что грядущему веку вредны,Уничтожить под крик «ура».Что ж, такая эпоха сейчас на дворе —Не получится спрятать «наган» в кобуре,Не испачкать в крови ладонь.Это время не терпит тропинок кривых.Это путь по прямой – чтоб остаться в живых,По живым открывай огонь.«Вот у стенки в исподнем стоит человек.Не копыта – ступни упираются в снег,И на лбу не растут рога.Но, забыв милосердие, просто поверь:Человек – кровожадный, безжалостный зверь.Это доблесть – убить врага!».Так он думал, сжимая холодную сталь.И нажал на курок, поминая Христа.И запомнил последний миг —Человек перед смертью взглянул в небеса,И без страха и злобы смотрели глазаВ ускользающий светлый мир.

Перекрёсток

У старинного храма гудят моторы.Перекрёсток. По «зебре» пойдём нескоро.Незаметный глазам пастухПогоняет неспешно машин отару.На границе гранитного тротуараМы застыли, как на посту.Наша осень пропитана ярким светом.Я хотел бы тебе рассказать об этомОщущении от любви,Что как будто нас делает ближе к Богу.Жаль, слова ничего передать не могут.Не втолкуешь – хоть рот порви.Мы не то чтобы праведно в мире жили:Год от года вертелись гузном на шиле,Распылялись по мелочам…Только что нам сегодня число ошибок?Ощущаю, как мир бесконечно зыбок,Прикасаясь к твоим плечам.Впрочем, главная песня ещё не спета.Как скульптуры, стоим посреди проспекта.Я смотрю на твоё лицо.Понимаю – осталось не так уж много.Всё быстрее под горку бежит дорога.И когда-то, в конце концов,Мы услышим архангела Гавриила:«Господа, вы вели себя очень мило,Но, увы, дальше нет пути».Но пока не достигла развязки драма.И зелёным горит светофор у храма.И по «зебре» пора идти.

Юность

Юность – это когда беззаветно, легко и чисто.Это голый Смирнов, пьющий водку в позе горниста.Это «Дневная бабочка» и «Ночной портье».Это когда просыпаешься утром чёрт знает где.Это открытие Кандинского и ШагалаИ понимание, зачем Сальвадору Гала.Это Гарри, Шемякин, Коко, Сен-Лоран, Шекспир.Это новый, непознанный мной, неизвестный мир.Юность – это когда уже отслужили в армии,Но когда еще не родились «Хроники Нарнии»,Это нос в табаке, а глаза и уши в борще,А размер строки не имеет никакого значения вообще.Юность – это отсутствие бренного опыта.Это запах свежей травы, стук конского топота.Это жизнь нараспашку под вьюги холодный вой.Это друг за столом. Молодой. И ещё живой.

Ярлычок

Фрёкен Тунберг взывает: «За климат радея,Мы разрушим порочных идей бастион!».Я смотрю на экран и собой не владею —Дайте тоже залезть на трибуну ООН!Баритон мой певуч. Зов мой громок и ясен.Я бы встал и сказал: «Человек! Посмотри,Как для всех прогрессивных народов опасенЯрлычок, что на майке пришит изнутри!».Он терзает седьмой позвонок как заноза.Он рождает в загривке немыслимый зуд.Если мы не ответим на эту угрозу,Скоро всех на Земле ярлычки загрызут!Мне, увы, далеко до шального подростка.Мой удел – телевизор, портвейн и кровать.Но кричу человечеству прямо и жёстко:«Запретим ярлычки изнутри пришивать!».Потому что в опасности наша планета!Это ясно и взрослому, и малышу!А пока на трибуне безумствует Грета,Я протесты пишу. И загривок чешу.

Нинкина страсть

Ну, что сказать… Она спала со всеми:С Рудольфом, Карлом, Жорой, Саней, Сеней…Бывало, ночь ещё не подошлаИ птицы за окном не отгалдели,А поглядишь – уже в её постелиЖан-Жак, Франтишек и Зинэтула.Кто только с ней не разделяет ложе!Она, боюсь, всеядна. И, похоже,Заснуть вольна лишь с кем-то в унисон.Но кто ж её одёрнет грозным: «Хватит!»?И Чжао Дунь бывал в её кровати,И Соломон Аронович Гудзон.Такая в жизни страсть у нашей Нинки —Давать им имена… И спать в обнимку,Под теплым одеялом видя сны.Как в девять лет прекрасен мир игрушек!И спят её поклонники из плюша —Ежи, медведи, зайцы и слоны.

Ужин

Возвращался со службы, снимал портупею и сапоги.Умывался, садился в гостиной за стол, наливал борща,Выпивал двести грамм. А в мозгу продолжали стонать враги,До последней предсмертной секунды надежду на жизнь ища.Доставал портсигар, чиркал спичкой. Потом выпивал ещё,Ожидая, что водка подарит ключи от иных миров.Но тарелка с карминово-красным, как летний закат, борщомНе давала забыть, как по кафельной плитке стекает кровь.Наблюдал пустоту за окошком, мечтая совсем не спать.Потому что заснёшь – и выходит из тьмы настоящий враг.И читает расстрельные списки… И тонет в крови кровать,Унося слабодушное тело в безвестный холодный мрак.Угрожал: «Если враг не сдаётся – немедля его казнить!».Доставал наградной парабеллум и тыкал в висок стволом,Но, в конечном итоге, под утро терял рассуждений нить…А когда засыпал, за окном становилось совсем светло.

Пчела

Под прозрачной пластмассой стакана жужжит пчела.Толубеев сегодня её заключил в тюрьму.Потому что нет сил на четыре сырых углаЕжедневно за месяцем месяц смотреть ему.Ей решётка не стала преградой – влетев в окно,Закружила по камере. Бархатный летний гулВ «одиночку» проник. Он подумал: «Пчеле даноТо, что я так любил. То, что вряд ли теперь смогу».Он ведь тоже когда-то настырней других гудел,Без особой причины вторгался в чужую жизнь,Был опасней и ярче невзрачных, простых людей…Только нынче ему не судьба в небесах кружить.И когда полосатая гостья к его столуПодлетела, он брови нахмурил: «В краю моёмНет нектара, прости». И стаканом накрыл пчелу:«Посиди-ка со мной. Веселее, когда вдвоём…».Легче жить, понимая, что ты не один в дерьме,Что есть некто, что так же питает к свободе страсть.Толубеев сегодня устроил тюрьму в тюрьме.Он, конечно, под стражей, но тоже имеет власть…***Он смотрел на мохнатую узницу сквозь стакан,Утешая себя, что хоть что-то способен смочь.А пчела, копошась, наклонила «тюрьму» слегка…И взлетела. И через окно устремилась прочь.

Поезд

Участковый был скучен, хоть с виду суров:«Ну, тебе-то чего не хватало, Петров?Я не буду ругаться – давай по душам…Объясни мне, чем поезд тебе помешал?».И подумал Петров, опуская глаза:«Николаич, ну, как бы тебе рассказать…Мимо нашей деревни бог знает кудаВсё идут, и идут, и идут поезда…».***Он стоял, от запоя и жизни устав,И смотрел на летящий по рельсам состав.И мелькали в глазах, за вагоном вагон,Сотни разных людей – тех, что лучше, чем он.Потому что Петров – не барон и не граф.И усвоил давно: «Кто сильнее, тот прав.Кто богаче, тот босс. Кто беднее, тот раб».А поскольку он мелок, бессмыслен и слаб,То подарит судьба лишь суму да тюрьму.И вагоны как будто шептали ему:«Жизнь проносится всуе. И хоть ты умри,Никогда не отправишься дальше Твери».И пока он мечтает в сельмаге украстьПусть не весь алкоголь, но хотя б его часть,По железной дороге бегут поездаИ счастливцев везут неизвестно куда.И когда замутило от радостных лиц,Уносящихся к блеску шикарных столицПо сияющим далям большого пути,Он початой бутылкой в вагон запустил…***Участковый добавил два сахара в чай:«Что тебя побудило? Давай, отвечай…Что, играем в молчанку? Устроил кино…».Но Петров отвернулся, взглянув за окно.Там уже вечерело. Июльский закатНеуёмное пламя разжёг в облаках.Ветви старых ракит отражались в реке,И невидимый поезд стучал вдалеке.

Бес

«Отвяжись, не учи меня смерти, бес.Прекращай про геенну, слезай с плеча.Я за годы таких нагляделся бездн…Мой сегодняшний рай – полумрак и чай.Лишь когда среди ночи один сижуИ коверкаю грифелем гладь листа,Растворяется в сумраке жизни жуть —И как будто за пазухой у Христа.Но потом, как всегда, наступает день,Возвращается страх… И при свете дняПонимаю, вглядевшись в глаза людей —Каждый третий желает убить меня.И становится пусто в моём раюПосреди беспощадной большой страны.Только им не дождаться – я их убьюДо начала объявленной мне войны.Лишь Надежда и Света, жена и дочь —Те, которых оставлю навек себе.Остальных раздавлю. Им уже не смочьПовлиять хоть на что-то в моей судьбе».Он ощупал плечо, прекратив писать:«Слава Богу, исчез». Носовым платкомВытер шею и лоб. И поднёс к усамТрубку, туго набитую табаком.Он взглянул на страну из окна Кремля.В темноте февраля падал снег с небес.Занесённая вьюгой, спала земля,На которой давно поселился бес.Он курил, размышляя, что в мир инойРановато. Что хочется жить пока.И горели во тьме за его спинойДва багровых неистовых огонька.

Ударения

«Посмотри на себя! На кого ты похожа?! Слушай,До чего ты дошла, уязвимость свою душа!Ты боишься зеркал, по утрам выходя из душа,Потому что и так нестерпимо болит душа.Только нет никого, кто бы смог оценить глубиныКоролевского сердца – на троне сидишь одна.В антикварном буфете стоят дорогие вина.Жаль, что выпить их не с кем. И в этом твоя вина.Ты не ставила в грош недалёких ровесниц-самок —Всех милее была! Ни один устоять не мог.Что же суженый твой ускакал, не достроив замок?Только шпоры сверкнули, да щёлкнул дверной замок…Нынче нет у тебя ни друзей, ни родных, ни близких —Разбежались подальше от барской глухой тоски.Ты в салоне покрасила локоны цветом виски.Это больно – смотреть, как блестят сединой виски.Но куда б ты ни вышла в своей дорогой одежде,Каждый встречный тебя за глаза назовёт каргой.Имя с отчеством в паспорте те же, что были прежде,Только смысл в них сегодня заложен совсем другой.Ну, а что ты в итоге хотела себе в награду?Жизнь, печатая книгу дежурной кривой судьбы,Расставляет свои ударения там, где надо —То в макушки целует, то в кровь разбивает лбы.Ты как будто не слышишь, о чём я тебе толкую…Но довольно болтать – завтра рано вставать. Отбой!».В этом мире никто не увидит меня такую —Как рыдаю всю ночь и ругаюсь сама с собой.

Остров

Этот остров похож на нарядный большой шатёр.Он багров от осиновых крон. На Онеге осень.Седовласый старик, у воды запалив костёр,Деловито по-фински коптит на доске лосося.Стол стоит на пригорке – отсюда закат видней.На столе поллитровка, закуска, коврига хлеба.Я приплыл к старику на моторке на пару дней —Навестить. Да и просто давно на природе не был.Вот и рыба готова. «Как пахнет – сойти с ума!Дед, да ты кулинар!». Хороша в сентябре Онега…И старик наливает, довольный собой весьма,Прорицая: «Увидишь – наутро дождёмся снега…».Я сижу, на колени накинув ворсистый плед.Выдыхаю не пар – суету городского шума.А старик молодец – несмотря на преклонность лет,Ловко рыбу коптит… И не знает, что мной придуман.Да и остров – лишь выдумка, лёгкая форма лжи.Лишь попытка раскрасить рутину багряным цветом.Но покуда старик между букв на экране жив,Я ещё погощу. И тебе расскажу об этом.И когда ты поймёшь, что теряешь былую прыть,И свинцовую тяжесть судьбы осознаешь остро,Нос напрасно не вешай. Ты знаешь, куда уплыть —У тебя с этих пор на Онеге есть личный остров.

Котёнок для императора

Император котёнка ласкает: «Кис-кис, Генерал!Буду звать тебя так, мой мурлычущий символ победы».Он бездомного зверя сегодня в саду подобрал,По аллее гуляя с придворными после обеда.Голубые глаза, хвост морковкой, покладистый нрав —Нет целебней в миру эликсира от буден печальных!И монарх, все законы дворцовых приличий поправ,Поселил беспородную тварь в императорской спальне.Утомил променад. А в покоях уют, тишина…Как тошнит от вельмож… Как же хочется счастья простого!Но в провинциях бунт – на пороге большая война.Вот бы плюнуть на всё и отречься к чертям от престола…Самодержец лежит на перине, забыв про страну,Но, к несчастью, пора министерские слушать доклады…А котёнок на фалде камзола так мило уснул,Что нет силы будить… Жаль, не дремлет империя. НадоВстать, поправить парик и манжеты, проследовать в залИ вершить справедливый закон ради Божьего света…Чтоб котёнок мурлыкал, беспечно сощурив глаза,Император парчовую фалду срезает стилетомИ на цыпочках – вон… И чихать, что испорчен наряд —На чиновников брызжет слюной, то ли зол, то ли весел:«Что?! Смутьянов щадить?! Тех, что дрянь про меня говорят?!Подстрекателей – на кол! А всех, кто их слушал – повесить!».На шеренгу министров сурово глядит сквозь лорнет:«Всех казнить, кто посмеет прислушаться к вольному зову!Потому что, хоть власть и всесильна, но выбора нет —Мы не можем империю резать подобно камзолу».Император томится в тоске государственных дел —Не спасают ни чаша с вином, ни омлет с трюфелями.Он желает вернуться туда, где, мурча в темноте,Спит котёнок на фалде, расшитой его вензелями.

Рыбный день

За рыбу взяться. Уколоться больно.Тряся рукой и выражаясь крепко,Из пальцев тушку выпустить невольно.Найти её потом под табуреткой.Вооружившись острым инструментом,Вскрыть брюхо. Сунуть пальцы в рыбьи недра.Достав кишок невнятные фрагменты,Плиту и мойку перепачкать щедро.Припомнив, что обычно рыбу чистят,Скрести её свирепо, вдохновенно!И разукрасить чешуёй лучистойПол, потолок, окно, шкафы и стены.Отбиться от безумствующей кошки,Чтоб самолично рыбу докалечить.Открыть пакет с мукой. Насыпать в плошку.Чихнуть, припудрив щёки, нос и плечи.Труп расчленить, на сковородку кинутьИ безвозвратно сжечь на масле постном.Сесть на диван и ждать со смены Инну,Чешуйки доставая из-под носа.

Письмо N200

«Светка, жизнь здесь, как в фотоальбомах старых —Хоть этюдник вези…Чабаны по дорогам ведут отарыИ поет муэдзин.А природа какая! Ну, просто сказка!Захочу – наберуВещмешок под завязку и с верхом каскуАбрикосов и груш.Знаешь, это письмо – уже №200!Как я, все-таки, рад,Что совсем уже скоро мы будем вместе!Так хочу в Ленинград…Прогуляться по Невскому… Расскажи мне…»…Не успел дописать.В ранний час – на броню. В головной машине.Поутру небесаТак чисты! И плывут полусонном миреАроматы листвы……Расстреляли колонну легко, как в тире,Не оставив живых.Эти несколько строк на бумаге в клетку —Не про доблесть и честь.В старом доме на Лиговке ждёт их Светка,Но уже не прочесть:«…Расскажи мне, что нового? Как погода?Та же слякоть и гнусь?Не печалься – осталось всего полгода.Дослужу и вернусь».

Дворянское

Скажите пожалуйста, сколько минутНа ваших часах?Без четверти десять? Так, может, пойдемГулять при луне?Вы Лена? Я Генрих. Я в ваших тонуЗелёных глазах.Смотреть бесконечно и ночью, и днёмВ них надобно мне.Элен, приглашаю вечерней поройНа званый обед.Там будут портвейн, огурцы, доширак,И в склянке цветы.Что? Генрих IV? Нет, я не король,Я сам по себе.Обычный барон – не смотри на синяк…Давай-ка на «ты».Побитый плебеем в неравном боюЗа пачку крупы,Рискую достигнуть последнего днаВ суровой борьбе.Но, всё-таки, гордость не брошу своюПод ноги толпы —«Победа и вермут» начертано наФамильном гербе.Я многим владею. Гляди, на углу —Заброшенный дом.В нём пыльные книги, скрипучий диван,Старинная печь.Приятно под вечер вернуться к теплу,Мечтая о том,Как даму любовью к изящным словамСумею увлечь.А вот и маркиз появился из тьмыС пакетом вина.Маркиз, где вы бродите в тёмной ночи?!Решайся, Элен.Не стой на ветру – накануне зимыЗамёрзнешь одна.Сегодня у нас для растопки печиБодлер и Верлен.

Чёртова жизнь

Сутенёр оказался на деле совсем не схожимС проходным, безнадёжно-киношным своим клише:Без мехов и цепей, необщительный, бледнокожий.И с улыбкой – поддельной, как фрукт из папье-маше.Зуев, вспомнив про фразы, которым его училиИскушённые в теме интимных услуг друзья,Оглядел проституток с лицом знатока-мужчиныИ спросил осторожно: «А всех посмотреть нельзя?».Показали. К стене под лучами косого светаВстали девушки в ряд, на него поглядев хитро.Он кивнул на шатенку с губами: «Пожалуй, эту…»,И она ухмыльнулась, клубничный жуя «Дирол».Сутенёр на купюры резинку надел тугую:«Мы в расчёте. Но все же ещё повторю для вас:Эта жизнь – навсегда, вам уже не найти другую.Жизнь – не девка, ее выбирают один лишь раз».Зуев бросил задумчивый взгляд вдоль лихой шеренги:«Я давно всё решил, и на этом теперь стою:Жизнь прекрасную лучше, конечно, купить за деньги,Чем без всяких гарантий упорно искать свою».***Всё промчалось. И неинтересно, что будет дальше.Эта чёртова жизнь промелькнула, как два часа,Оставляя осадок от лжи, пустоты и фальши.Зуев сел на кровать и устало прикрыл глаза.Проститутка с губами надела бельё и шубку.И когда, наконец, перестала скрипеть кровать,Подошёл сутенёр, и игриво, как будто в шутку,Поднял тёмные брови: «Намерены продлевать?».Да какой там, ей-Богу… Бессмысленно длить печали…Зуев, глядя в пространство, ответил: «Пожалуй, нет».Сутенёр усмехнулся, привычно пожал плечамиИ в сознании Зуева выключил белый свет.

Транзит

Здравствуй, дружище. Звонишь, как всегда, в ночи…Раз в полвторого, то, стало быть, не без виски.С кем выпиваешь? Неужто, как прежде, с Лизкой?Как там? Морозно? А в Питере дождь стучит.Мечемся меж городами туда-сюда…Помнишь, как я: то от Веры, то снова к Вере?А в результате, как прежде, одни потери.Ладно, дружище, а сам-то примчишь когда?Что? Недовольные нотки? Да нет, не злюсь.Только чего веселиться, скажи на милость?Просто чем дальше живёшь, тем жирнее «минус».Просто все реже и реже мелькает «плюс».Девушка? Есть. Ну, а как без неё, родной?Всё как положено: перси, ланиты, попа…Секс под роялем, мартини, цветы, Европа…Я говорю ей, что только лишь с ней, с одной.Но раз от раза скучнее её визит…Только о чём я? Пока не забылись снами,Выпьем за нас. За дороги, что между нами.За бесконечно весёлый лихой транзит.Это ж раз плюнуть – дорожный собрать мешок…Слушай, а может быть, взять да поехать к Вере?Жаль, невозможно, мечту приравняв к химере,Выползти из-под рояля… Прощай, дружок.