Лестница №8

Лестница №8

Влад Южаков

Редактор Вячеслав Смирнов

Фотограф Марина Южакова

© Влад Южаков, 2024

© Марина Южакова, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0062-5183-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бремя бога

Кошка смотрит кино из окна (не хватает попкорна).Стёкла в створчатых рамах – граница её бытия.Кошкин космос, что был от рождения принят покорно —Корм, вода, подоконник, лоток и Господь (это я).Я – её абсолют, символ вечности, альфа с омегой,Неизбывный источник уюта, еды и тепла.И в кошачьих глазах нет сильнее меня человека,Что идёт по Вселенной, творя неземные дела.Жаль, что это не так. Что живу от зарплаты к зарплате,Временами не зная, что завтра собрать на обед.Ограниченный жизнью мужчина в махровом халатеНе способен спасти этот мир от несчастий и бед.Я хотел бы спросить у того, кто сквозь тучи усталоСмотрит сверху на нас, так зависимых от ерунды:Неужели ты тоже на небе живёшь как попалоИ косарь у соседа желаешь занять до среды?Неужели уверенность, та, что ещё не растратил —В том, что ты всемогущ и невинных спасёшь от огня —Лишь кошачья наивность? И в мире, что прост и понятен,Ты готов для чудесных поступков не больше меня?А верёвочка вьётся… Однажды порвётся, где тонко.Я иду в магазин, зажимая косарь в кулаке.Я давно бы предстал перед собственным богом, да толькоКошку надо кормить. И менять наполнитель в лотке.

Верхняя пуговка

Он помнит момент из далёкого детства:На фоне застолья весёлое действо —Родители ставят на стульчик сынка,Чтоб пьяным гостям прочитал Маршака.И надо прочесть вдохновенно и гордо,Но верхняя пуговка давит на горло.Он воздух от страха вдыхает едва,И где-то в груди застревают слова…С тех пор он забыл, как застёгивать ворот.И взял за привычку в любых разговорахНе трусить высказывать правду в глаза.«Чем дольше живёшь, тем труднее сказать».Сегодня его называют поэтомИ в гости зовут со своим табуретом.Он рифмой играет, народ веселя.И гражданам кажется, будто петляНа шее сжимает раздутые вены.Да, это мучительно – быть откровенным:«Страшнее публичного то, что внутри.Но если решил говорить – говори».И кто-то глазастый однажды заметит:«Застёгнутой пуговки нет на поэте!Так жалко его, что аж в горле комок…».И выбьет пинком табурет из-под ног.

Реванш

В осеннем парке утренний мороз.Хрустит под башмаками лёд на лужах.У Палыча к Сергеичу вопрос —Ему реванш за бой вчерашний нужен.Расставлены фигуры на доске.Сергеич, в кулаках две пешки пряча,Глядит из-под очков: «В какой руке?».О, белый цвет! Извечный цвет удачи!***Солдаты пьют сто грамм за короляИ строятся в каре, сдвигая брови:«Сегодня басурманская земляОбильно окропится нашей кровью…».Безусому бойцу твердит капрал,Усы топорща в горестной усмешке:«За десять лет я трижды умирал.Но жив пока! Пусть мы всего лишь пешки,Не так легко меня убрать с доски!Нас не достанут вражьи пули-дуры!Порежем супостатов на куски!Они – черны! Мы – белые фигуры!».Боец сквозь слёзы видит в синевеКружащих птиц. И слышит щебет нежный.Холодный свет, запутавшись в листве,В душе рождает тайную надежду:«Покуда наши руки не в крови,Всегда есть шанс поговорить о мире!».***Но Палыч посмотрел на визавиИ сделал ход с е2 на е4.

Иное

Он не дилер. Он не брокер. Он не рэпер. Он не блогер.Он потеет не в Дубае, а в конструкторском бюро.Он ромашки покупает в магазине у дорогиИ с коробкой «Рафаэлло» приезжает на метро.Изогнув губу в усмешке, говорит подруга Света:«Неуклюжий, недалёкий. Однозначно – это твой!Потому что, сколько помню, ты не слушаешь советов.Расчехляй, Наташа, грабли! Не тушуйся – не впервой!Ну, хотя бы, звали Ричард! Нет же, сука – Анатолий…Да, прости, конечно, каждый сам куёт судьбу свою,Только где ты их находишь – вот таких, бледнее моли?На каком блошином рынке их в нагрузку выдают?».У него большие уши, у него брюшко пивное,Он на пляже сандалеты надевает на носки.Он других ничем не лучше. Только что-то в нём иное,Что Наташу избавляет от рутины и тоски.Что-то есть от тайны древней, от мифического зверя…Сколько можно, в самом деле, слушать мнения подруг!Он раскроется однажды – просто в это надо верить.И совсем другую сущность обнаружит… Ну, а вдруг?Час придёт – и Анатолий позабудет про букеты…Он завоет тёмной ночью на багровый диск луны,Обернётся бурым волком, загрызёт вампиршу СветуИ покажет жизнь Наташе с непривычной стороны.

Тёмная молитва

Молю беспощадные силы Зла:Пусть будет избранник казнён судьбой,За то что другая его взялаИ прочь увела с собой!Молю, о всесильный Хозяин Тьмы!Пусть слёзы текут по его лицу,За то, что в торжественный день не мыЗа счастьем пошли к венцу!Пускай от него отречется мать,Пускай он утратит семейный кров!И будет бескрайней тоске внимать,И видеть лишь боль и кровь.Пусть станет ничтожен, как клоп, как вошь…И я появлюсь. И промолвлю так:«Моими молитвами ты живёшь.Ты всё потерял, дурак!».Она спохватилась в какой-то миг:«А может, женитьбу простить ему?».Но поздно – исторгнут из сердца крик.Молитва летит во Тьму…***Аркадий Борисович из-под векНа сонных студентов взглянув, басит:«Сегодня обсудим Х век.Язычество на Руси».Не ведает, маркер к доске прижав,Что у Сатаны на карандаше…Чадит безответной любви пожарВ девичьей немой душе.

Немое танго

…а жизнь – несомненно, радость. Ей раньше всегда казалось

Что «умер» – не то чтоб вправду, а как бы ушёл из зала

На время. Помоет руки, покурит – вернётся снова.

И лихо наполнив рюмку, возьмёт на банкете слово.

Но молодость мчится шустро, поскольку здесь нет стоянки:

Шампанское брызжет в люстры, мужчины желают танго,

И женщин, как Аль Пачино, выводят на гладь паркета.

А кто-то нашёл причину, пораньше уйти с банкета —

Сбежал, не назначив встречи, невежливо и внезапно.

Но надо ли портить вечер? И можно обдумать завтра,

Насколько ей сердце ранил горячий и грубый мачо.

Вот так представлялось раньше. А нынче совсем иначе.

***

«И был-то ещё не старый. А умер – как щёлкнул пальцем…», —

Плывут друг за другом пары в нелепом беззвучном танце.

Скользят по паркету тени седых мужиков и тёток.

И в воздухе – лишь кряхтенье, одышка и скрип подмёток.

И шепчут, едва живые: «Беде не помочь слезами».

Так страшно стоять впервые одной в середине зала —

Как зимней промозглой ночью на брошенном полустанке.

Да, танец её не кончен. Но дальше – немое танго.

Демиург

Поэтесса из Тамбова тщится вставить в строчку слово —Увлекательно-пустое, как ушедшие года.Только с буквами работа получается хреново:«Чёрт возьми, но  „априори“ не влезает никуда!».Полицейский из Норильска средь снегов заглох на трассе.Телефон сигнал не ловит – смысла нет звонить зазря:«Что ж ты, мать твою «Приора», не заводишься, зараза?Так недолго и загнуться, откровенно говоря».Поэтесса морщит носик, крутит в пальцах сигарету,А старлей глядит с надеждой в ледяную темноту.Но иссякло вдохновенье, и огней на встречке нету.Не везёт студёной ночью поэтессе и менту.А могли найти друг друга. Или даже пожениться.И поехать на «Приоре» в Туапсе и Геленджик.И под жарким солнцем Юга слушать пенье райской птицы…Только фабула мешает жизнь совместную прожить.Неужели всё пропало? Неужели мы закроемЭту книгу, не добравшись до счастливого конца?Но в сюжет влезает Автор. Для лирических героевОн побудет в скромной роли всемогущего творца.Он пришлёт старлею срочно дальнобойщика на фуреИ подскажет поэтессе подходящее словцо(Пусть заменит «априори» на привычное «в натуре»).И тогда в литературе станет Автор молодцом.И ему под ноги бросят ветви лавра и оливы,И читательские руки сотню раз подбросят ввысь.Если в жизни не случилось человека осчастливить,Пусть хотя бы персонажам будет в книжке зашибись.

Паром из Хельсинки

Шагнёшь – и пол уходит из-под ног.Когда бы вправду был на свете бог,Ты стал бы тварью на ковчеге Ноя.Конечный пункт – в невидимой дали.И мысль, что под ногами нет земли,Не восторгает. Впереди – ночноеПространство моря в дождевой пыльце.Подсвечивая капли на лице,Прикуриваешь. Тянешь дым глотками.И чувствуешь нутром, с каким трудомПлывёт сквозь шторм многоэтажный дом,Покачивая влажными боками.Под шквальным ветром волны бьют в борта…А где-то существуют поезда.В них движутся вменяемые. КромеТаких как ты. Извилист путь, увы.Сначала самолётом из МосквыДо Хельсинки, а дальше на паромеК друзьям: сидеть в кафе, глазеть в окно,Болтать о пустяках и пить вино.Подняв очередной стакан под пиццу,Хихикать: «Нет, вы точно тормоза…Смотри – всё те же люди год назадНа той же крыше клали черепицу!».А сыбер (так на местном будет «друг»),Рассевшийся как конунг на пиру,Дожёвывая веточку укропа,Заметит, приподняв стакан в ответ(В эстонском языке шипящих нет):«Ты вецно едес в Таллин церез зопу».И будет на заре безмолвен мир,Когда трезвящий утренний зефирПригонит вас на Ратушную площадь.И станет слышно в блекнущей ночи,Как по камням копытами стучитНевесть откуда взявшаяся лошадь.Всё ровно так и будет. А покаОчередную дозу табакаПришла пора спалить на фоне моря,В балтийский воздух выпуская дым.И верить в то, что будешь молодымЕщё лет сто. И жить, не зная горя.***Теперь на море штиль – стоит вода.Пустой паром уходит в никуда,Маршрут теряя между городами.На маяках давно погашен свет.И то, что под тобой опоры нет,Становится всё явственней с годами.

Две копейки

Серёжа стоит в телефонной будке,Себя по порожним карманам гладит.Пустую квартиру нашёл на сутки,И гладить пора не карманы – Надю.Кривыми путями добыл под вечерБутылку вина – как закон – сухого.Чего не хватает для нежной встречи?Всего лишь звонка. Ничего такого.Но мелочь закончилась, как нарочно.Дошёл до скамейки, пристал к старушке:«Мне надо в местком дозвониться срочно…Простите, у вас не найдётся «двушки»?».Цена благодати – одна монета.Из меди. Достоинством в две копейки.Увы! Но в Эдем не даёт билетаСтарушка, приросшая дном к скамейке:«Нет денег с собой, не держи обиды».Серёжа скребёт по затылку хмуро:«Эх, Надя…». И машет рукой сердито:«А в общем, сама виновата, дура!Ну, раз не судьба, позову Тамару.Она не Надюха, конечно, толькоКвартира с вином пропадают даром.Когда-то же надо кому-то с Томкой…».***Прошло много лет. Не совсем чтоб старый,Но, скажем, давно не такой как прежде,Сергей Анатольевич спит усталоС Тамарой Петровной. А мог с Надеждой.И вещими снами смущён своими,Кряхтит по утрам, надевая тапки:«Да, женщины, вам вероломство имя…Ручаюсь, что были у бабки бабки!».

Не время

Не время для истины – той, что посередине.Зачем ковыряться в деталях, найдя в итогеОбильную ретушь в предложенной нам картине?Не проще ли дальше по той же идти дороге?Не время для фактов, но время для голой веры —Приятной, доступной, немного подслеповатой.Зачем вредоносных сомнений плодить химеры?Людей разделяя на правых и виноватых,Намного понятнее жить. И шагать в колоннеТуда, где зардеется вскоре рассвет победный.А тем, кто куда-то с дороги извечно клонит,Вбить в темя прикладом, что думать отныне вредно.Полезней в бурлящую бездну смотреть отважно(Возможно ли было иначе – вопрос тяжёлый.Возможно. Но это сегодня уже неважно).Машина запущена – поздно глотать боржомиТому, кто отведал коктейль из огня и стали.Поэтому шашку из ножен и ногу в стремя!Не время, товарищ! Такая пора настала!Похоже, для истины в жизни всегда не время.

Полынья

То ли в трепетной юности, то ли в ночном бреду…Не упомнишь в деталях, где было – проходят годы.Еремей на реке поскользнулся на тонком льду,Проломил ненадёжный покров и ушёл под воду.Смерть в суровом краю холодна и остра как сталь.Зазеваешься чуть на морозе – пиши пропало.Еремей суетился, метался… Потом устал.И решил: «От судьбы не уплыть. Только жаль, что малоПовидал в этой жизни. И жаль, что всего однуВыделяют планиду на всякого постояльца».И когда он совсем уж собрался пойти ко дну,За кривые края полыньи уцепились пальцы.Тяжело выбираться на воздух из-подо льда.Под морозными звёздами быстро немеет тело.Закричать бы сейчас, только в горле стоит вода.Да и как-то не хочется громко шуметь без дела:«И вообще, кто пожил в глубине – к немоте привык!Ни к чему нам, познавшим молчание, шум в эфире».Еремею не надобны больше ни вздох, ни крик —Будто целая жизнь пролетела в подлёдном мире.Для чего ему голос, когда чешуя на лбу?Изучать красноречие нынче, пожалуй, поздно.И наверно, сподручнее тихо винить судьбуИ смотреть сквозь застывшую воду туда, где воздух.От лещей с пескарями уж точно не ждёшь беды.Рыбы лучше, чем люди – любому ершу понятно.Еремей покряхтел, заглянул в черноту воды,Почесал пятернёй в бороде и нырнул обратно.

Вой на болотах

Непроглядный туман, камыши и лягушки. На волеДаже наше болото – достойный пера водоём.Но такая тоска на душе… В одиночестве вою.И становится легче на миг. Эх, повыть бы вдвоём…Низкий звук по округе разносится в воздухе влажном.И молчат кулики, и не каплет с травинок вода.Есть расхожее мнение: вой в темноте – это страшно.Ерунда. На болотах спокойнее, чем в городах.Кто сказал, что увижу чужого – и сразу же в драку?Да на кой он мне сдался, бессмысленный этот чужой?Это так заурядно – бояться большую собаку,Не узнав про тоску на душе у собаки большой.Просто скоро закончится время. Пронзительно треснетВетка под сапогом, обозначив, что жизнь позади,И неумный, но меткий инспектор по имени Лестрейд,Ни секунды не медля, обойму в меня разрядит.У тебя, без сомнений, семья, ипотека, заботы…И, понятно, суровы замшелые наши края.Только брось это всё на денёк, приезжай на болота.Я же знаю – ты втайне мечтаешь повыть, как и я.

Последний сеанс

Твою киноленту придётся смотреть всерьёзИ плакать, кому-то во тьму кулаком грозя,Взахлёб и навзрыд. И не надо стыдиться слёз,Когда повороты сюжета принять нельзя.Там в самом начале на юг журавли летятИ неизъяснимой печали полны глаза.И голос за кадром: «Пора привыкать к смертям».А что этот голос способен ещё сказать?А в самом конце безвозвратно уходит друг.И титры по небу. Окончен сеанс в кино.И очень заметно, как мало людей вокруг.И мы привыкаем… Хоть это исключено.

Лимит на геройство

Под вечер пришли соседи.На кухне расселись чинноС бутылкой вина и снедью.Сказали: «Так вот, мужчина,Ты всех утомил без меры.Терпения больше нету!Разнузданная манераСражаться во имя Света,Громя по ночам кварталы —Печалит и удручает.Геройство твое достало.Нам хочется спать ночами.Где только в глубинке нашейНаходишь посланцев Ада…Сражаетесь – дело ваше,Но людям мешать не надо!За тихую жизнь радея,Мы тайну тебе откроем:Наш город не знал злодеев,Пока ты не стал героем.Доколе рыдать младенцамОт воплей твоих победных?Куда среди ночи деться?Оставь нас в покое, бедных!Ты как-то сказал, мужчина,Мол, тёща живет у моря.Езжай, окунись в пучину —Позволь позабыть про горе.Без драки покинь жилплощадь —Исчезни хоть раз пристойно».***И Бэтмен уехал к тёще.И Готэм вздохнул спокойно.

Нелегально

Ну вот и всё. Мы на границе лета.Там дальше, за нейтральной полосой,Включён другой режим тепла и света —С утра туманно, и свежо без пледа.И лавочка, покрытая росой,Для дачника, исполненного счастья —Намёк на окончание труда.Сады тихи. Природа ждёт ненастья.И наши загорелые запястьяСмешно смотреться будут в холода.Но дачник не готов к авральным сборам —Ни кабачок не собран, ни томат.«Давайте по одной под разговоры,Пока болгарский перец с помидоромДают на сковородке аромат».А дальше будет праздник до упаду.И он воскликнет громко: «Ерунда!В году лишь только лето мне отрада!Зачем нам осень?! Нам её не надо!Я запрещаю осень навсегда!».И он уснёт, как на насесте птица,Лишь полыхнёт вечерняя заря.Пока ему под пледом сладко спится,Мы нелегально перейдём границуНа земли под контролем сентября.

В четыре руки

…и да, всё больше тьмы, всё меньше света,И мир вчерашний рушится вокруг…Но мы меж струн просунули газету,Чтоб получался характерный звук.И сколько б ни бомбили, ни стреляли,Поверхность разрывая на куски,Но мы с тобой сыграем на роялеВ четыре неумелые руки.И пусть газеты безупречно лживы,Нам верится в подвальной темноте,Что мы, пока играем, будем живы,Хоть мир уже не тот, и мы не те.И да, конец придёт, и будет страшен,Но наплевать, что всё предрешено.Мы будем петь, пока в подвале нашемЕсть фортепьяно, свечи и вино.***Кто выяснит, за что мы воевали,Когда взметнётся пепел на ветру?Всё, что от нас останется в подвале —Лишь эхо. И газетка между струн.

Коллекционер

То, что капают в вену,Не поможет – грядущее предрешено.Жизнь промчалась мгновенно.Он с кровати в больничное смотрит окно.Остаётся недолго —Уделённое время почти истекло.Наколов на иголку,Бог как будто его положил под стекло.Будто крепкого чаяОтхлебнул и с коллекцией ящик открыл.И теперь изучаетНеобычность расцветок, затейливость крыл.Ни надежды, ни веры,Ни любви у стрекоз и у бабочек нет.Для коллекционераСострадать насекомым – бессмысленный бред.Продолженья не будет,Сколько мелкими лапками ни мельтеши.Завершаются будниС неоправданно громким названием «жизнь».***В окровавленной ватеСмерть сама по себе не добра и не зла.Лёжа в общей палате,Он рассматривал Господа из-под стекла.

Каренина 2. 0

Ухватил за плечо на краю перрона,Машинально поправил нимб.Проворчал: «Не одной лишь тебе херово.Лучше в поезде, чем под ним.Жизнь бессмысленна по умолчанью, Анна,Мир помешан на ерунде.Только это не повод печалить, Анна,Машиниста из РЖД.Невозможно бездарная повесть, Анна —Смерть в краю холодов и вьюг.Лучше купим билеты на поезд, Анна,И поедем на тёплый юг.Не ломай ради чокнутых граждан, Анна,Ни комедию, ни костей.Катастрофу оценит не каждый, Анна —Им хватает своих страстей.Спи в купе, о грядущем не беспокоясь,Под размеренный стук колёс.Что б во сне ни привиделось, этот поездВсё равно идёт под откос».

Огонёк

Саша искренне верит, что смерти на свете нет,Потому что живёт целых семь с половиной лет.Пусть несносная боль в голове вызывает плач,Саша будет здоров, чтобы там ни назначил врач.Саша знает волшебный секрет: у него внутриБудто сам по себе потайной огонёк горит.Синеватый и тёплый – он очень похож на те,Что ночами танцуют под чайником на плите.И какая б напасть ни постигла сейчас и впредь,Огонёк не погаснет и Саше не даст сгореть.Потому что и в книжках читал, и видал в кино,Что хорошим героям погибнуть не суждено.Удивительный детский талант – источать тепло.Но недуг под названием «жизнь» истончает плоть.Это страшно – когда неизвестность, мороз и тьма.Но пока что-то тлеет в душе, нипочём зима.***Врач устало на лавке сидел. У его лицаОгонёк сигареты в табачном дыму мерцал.На покатую крышу больницы ложился снег.Саша спал и кино про героев смотрел во сне.

Зимние яблоки

Снег, наконец-то, газоны с сухой листвойВыбелил. Ловко завернутые в газеты,Зимние яблоки пахнут на РождествоСладким, медвяным, навеки ушедшим летом.Блещут бокалы, сияют гирлянд огни.Словно тайком открывая чужие письма,Он расправляет страницы, читая в нихСтарые новости. Не понимая смысла,Видит лишь даты. Он помнит, как день за днёмЛетом летели. Помятый газетный номер —Как документ. И как будто сургуч на нём:«Этот – июльский. Тогда ты лежала в коме.Этот – за август. Тебя уже больше нет».Память подобна обертке от зимних яблок.Проще, наверно, забыть о минувшем днеИ окунуться в разгул новогодних пьянок,Чтобы не слышать, как Божья свистит пращаНад головами живущих легко и праздно,Но не выходит. Сумевший сказать «прощай»,Он не теряет надежды, что скажет «здравствуй».

Хорошо

Хорошо, что бандиты в рождественский час добры —Не гоняют очкастых сограждан по подворотням.Хорошо, что работа – не завтра. Волхвы дарыПринесли и пошли выпивать, им не грех сегодня.Хорошо бы забыть про отчёты на пару дней.Пусть, увы, не до жиру петарды и фейерверки,Хорошо бы порадовать душу. Пол-литра в ней —То, что нужно сейчас для бумажного человека.Хорошо, что в ночном магазине узбек Саид.Это значит, что быть коньяку до утра в продаже.Хорошо, что гетера у сквера в манто стоит(Там огонь под манто), хоть и средств на гетер не нажил.Хорошо, что не нужен ни паспорт, ни QR-код,Чтобы слово сказать. А услышат – вдвойне приятно.Хорошо, что для пешек «назад» – запрещённый ход,А то так бы всю жизнь и мотался туда-обратно…Хорошо услыхать в домофоне: «Подите вон!» —Нет, ещё не погибли филологи в этом мире…Хорошо, что в пустом холодильнике есть лимон,И найдутся наощупь тарелка и нож в квартире.Хорошо, что судьба милосердна – не насмерть бьёт,Оставляя надежду, пусть даже пусты карманы.Хорошо, что исландцы назвали певицу Бьорк,А не так, как они величают свои вулканы…Хорошо ещё то, что… Но тёплый коньячный бесУложил его спать. И возникнув из ниоткуда,Проститутка с узбеком плясали под «Джингл беллс»На подветренном склоне вулкана Торвайёкюдль.

Слабина

Как враги ни умоляли, как ни унижались —Кубок ненависти к ближним полон до краёв.Он и слышать не желает про любовь и жалость,Он набьёт любому морду в битве за своё.Кто сравнится с ним в искусстве попадать не целясь?Он – неоспоримый гений яростных атак.Потому что жизнь учила бить коротким в челюстьДо того, как неприятель занесёт кулак.Он готов к любому бою, он всегда в порядке.Пули цокают горохом по его броне.Он неуязвим. И только иногда украдкойСлабину себе позволить может в детском сне.…там на улице сугробы чуть ли не до неба.Иней блещет на ресницах белой бахромой.Он идёт из магазина с тёплой булкой хлеба,Отщипнув кусочек корки по пути домой…Но наутро, разгоняя сна свербящий морок,Вновь хрипит: «А ну, кому тут жизнь не дорога?!».Мир, как прежде, безупречен: сталь, огонь и порох.Всё что нужно, чтоб не гасла ненависть к врагам.

Кренделя

Не скупясь, чтобы всем хватило,Над домами встаёт светило,Сокращая длину теней.Но под солнцем так мало места…Я леплю кренделя из тестаУтомительно вязких дней —Жизнь не даст не испачкать руки.Замесив из тоски и скукиНезатейливую судьбу,Отправляю в духовку форму…Смысл процесса как код смартфона —Из набора случайных букв.В телешоу фастфудом кормят:«Будь как мы! Соответствуй норме!Мы укажем, куда идти!».Чтобы там ни твердили в прессе,Смысл процесса – в самом процессе.Путь важнее конца пути.Срок пришёл подавать на ужинСдобу – ту, что сгорев снаружи,Изнутри недопечена(Впрочем, если посыпать пудрой,Как советовал кто-то мудрый,Будет съедена и она).Объясните народным массам,В чём свобода свободной кассы,Сидя в тёплом своём углу.Пусть невзрачно моё застолье,Буду есть то, что сам готовлю.Добрый вечер. Прошу к столу.

Призрачное

На холодных ступенях, ведущих на дно Фонтанки,Пили горькое зелье, в туман опускали ноги.Проникали сквозь прошлое, видели жизнь с изнанки,В постижении истины были почти что боги.Ожидали, что призраки выплывут из тумана —Беспокойные духи языческих финских кладбищ.И за плеском волны то ли слышали зов шамана,То ли Баха из окон под звук фортепьянных клавиш.Изрекали сакральные тексты высоким слогом,Наблюдали, как сквозь непроглядную муть и теменьТо ли фары машин пробивали себе дорогу,То ли волчьи глаза из ушедших времён блестели.Утверждали, что явь иллюзорна под небесами.Что действительность – бред, что реальности быть не может.И с клочками тумана к утру растворились сами.И придуманный мир вместе с ними растаял тоже.

Внутренняя судьба

Мы жили у Семи мостов на улице Садовой.И в нашей комнате простой, обставленной кондовой,Но милой мебелью, горел весь день ночник старинный.И детский голос во дворе истошно звал: «Кристина!Ты выйдешь?». И кленовый лист на подоконник ловкоЛожился под пичужий свист. И курица в духовкеЧадила душно оттого, что нами позабыта.А мы, не помня ничего – ни общества, ни быта —День напролёт, в руке рука, держались друг за друга.Не видя в свете ночника ни Севера, ни Юга,Мы жили внутренней судьбой, от посторонних втайне.Лишь я и ты. Лишь мы с тобой. И капель звук хрустальный…Опять их музыка слышна, мелодия не смолкла.Я снова сяду у окна, чтоб наблюдать сквозь стёклаПоры осенней благодать в её исконном виде.И терпеливо стану ждать, когда Кристина выйдет.

Дорога

Было время, он с искренним сердцем боролся за истину,Справедливости в мире искал до разрыва аорты.И летел, как по трассе, вперёд беззаветно и выспренно,Веря в то, что архангел сразит-таки злобного чёрта.Но с годами всё больше уступок, всё меньше горения.То его предавали, то он подставлял… ПонемногуОщущение жизни менялось. С течением времениСкоростной автобан обращался окольной дорогой.Наступила пора: жизнь предстала в беспафосном облике.Он уже не боролся, поскольку и сам был порочен:«Этот мир век от века живёт одинаково подленько.Просто есть времена, что страшнее, а есть, что не очень».Путь тяжёл и далёк. То в компании, то в одиночествеДень за днём пролетают – ненастный сменяет погожий.Он стареет. А надо б мудреть. Но надеяться хочется,Что успеет понять: этот мир – ни плохой, ни хороший.