Полная версия
Разящий клинок
Последняя фраза, естественно, была адресована Давыдову.
– О, пока еще только подполковник, – с самой светской улыбкой поклонился гусар.
Старушенция поджала губы, похожие на гусиную гузку, желтое, усеянное сеточками морщин, лицо ее скривилось.
– Portez toujours la forme, monsieur le hussard! Rien à se mélanger avec les paysans même de l’esprit, – наставительно заметила Марья Алексеевна. – Всегда носите форму, господин гусар! Нечего смешиваться с крестьянами даже по виду. Мужичье – оно и есть мужичье. Подлое, необразованное сословье. Моя бы воля – секла бы каждого каждый день! Так, для порядка.
– Круто вы с ними, – Денис передернул плечами.
Графиня отмахнулась:
– Отнюдь! Знаете, я ведь из Саратова. Там и детство прошло, и юность. Застала еще Емельку Пугачева! Ох, не приведи Господи.
За столом посыпались тосты: за государя-императора (выпили стоя), во славу русского оружия, за славных героев-партизан (имелись в виду, конечно, отнюдь не крестьяне), конкретно – за подполковника Давыдова…
– Ах, Денис Васильевич, – сидевший напротив Арсений погладил перевязанную руку. – Вы ведь прочтете свои стихи?
– Да-да, – высказанную помещичьим сыном идею горячо поддержали смешливые девчушки в бело-голубых бальных платьях. Да и Софья… Сонечка… задорно сверкнула синими своими глазищами:
– И правда, почитайте, а! Ну, право же, Денис Васильевич, ну, пожалуйста.
– Всем юным нимфам не могу отказать!
Денис поднялся, опустил веки и принялся читать нараспев…
Так мне ли ударять в разлаженные струныИ петь любовь, луну, кусты душистых роз?Пусть загремят войны перуны,Я в этой песне виртуоз!Выслушав, гости грохнули аплодисментами:
– Ой, Денис Васильевич! Славно как. Вот, право слово, славно!
– Черт возьми, хорошо сказано! Как раз по нынешним военным временам.
– Не поминай нечистого, Иван Иваныч. А то ка-ак дам сейчас по затылку!
Грозная супружница отставного капитана, судя по глазам и бегающему взгляду последнего, запросто привела бы озвученную угрозу в исполнение, кабы не чей-то тоненький голосок:
– И все же, Денис Васильевич. О любви бы хотелось очень-очень!
Это высказала не Софья, какая-то другая девушка – светленькая, с серыми сияющими глазками. Ее тут же поддержали подружки, коим, судя по виду, едва исполнилось четырнадцать. Впрочем, по тем временам – вполне солидные дамы, невесты, кто-то уже и замужем наверняка.
– Мы бы записали пока на салфетках… потом бы в альбом… Сонечка, Сонечка! Вели принести чернила, ага.
На салфетках… Ну да, диктофонов нет. И все же… какая бешеная популярность! Дэн сглотнул слюну… С каким обожанием смотрели на него сейчас все эти девочки. Не хуже, чем на Диму Билана! Вот она, слава-то… Что ж, приходится соответствовать.
– Ну, что, девчонки? Готовы слушать-записать?
– Ой, Денис Васильевич! Читайте.
О несчастной любви читать не хотелось… и Дэн вдруг припомнил басню. Просто, словно сами собой, возникли в голове строчки:
«Мне быть неверным? Никогда! —Поет любовник легкокрылый. —Напротив, страсть моя тогдаЕще усилится, друг милый!»И много еще чего прочел. Особенно – когда еще выпил. Ярко горели свечи. За столами рекой лилось трофейное шампанское и шато-рез. Снова заиграла музыка… Традиционный первый танец – торжественный и чопорный полонез – Денис вынужден был подарить самой знатной гостье – графине Марье Алексеевне, второй – распорядительнице бала, местной помещице и доброй подруге вдовца Порфирия Кузьмича.
Третьим танцем был вальс, считавшийся, особенно в провинции, весьма фривольным и даже не очень приличным. В газетах писали: «Танец сей, в котором, как известно, кружатся и сближаются особы обоего пола, требует надлежащей осторожности, чтобы избегать излишнего сближения, оскорбляющего приличие».
Наплевав на приличия, Денис наконец-то пригласил к танцу столь любезную его сердцу Сонечку. Девушка чуть покраснела – все же вальс! Была бы мазурка или там, контрданс – другое дело, но вальс… Потом ведь вся округа судачить будет не один год! Одно слово – провинция. А, впрочем…
– А впрочем, Денис Васильевич, идем!
Задорно сверкнув глазами, юная Софья увлекла гусара за собой в потоки музыки и неги. Девушка выглядела сейчас настолько обворожительно, что у Дэна захватило дух. Сонечке так шло бальное светло-голубое платье из шуршащей невесомой ткани. Очень даже модное, с завышенной талией, с голыми плечами и едва прикрытой грудью… трепетно вздымающейся, волнующей… манящей…
Под мягким корсетом, вернувшимся в моду не так и давно, прощупывалась тонкая талия и даже линия позвоночника… правда, Денис не слишком давал волю рукам, стараясь не сбиться с такта.
Раз-два-три – влево… Раз-два-три – вправо… И снова раз-два-три…
Щеки Сонечки окрасил нежный румянец, синие глаза сияли, трепетно подрагивали черные пушистые ресницы. Темно-каштановые волосы девушки были собраны в изысканную прическу, несколько локонов спускались на плечи, восхитительно белые, нагие, кои так хотелось поцеловать! На изящной шейке поблескивало серебряное колье с сапфирами, такие же благородные синие камни сверкали и в сережках. Под цвет глаз!
Все кончается. Кончился и вальс.
– Ах, милая Сонечка… – Давыдов галантно поцеловал даме ручку. – Позвольте мне вас так называть.
Девушка улыбнулась:
– Меня все так зовут. И батюшка, и подружки, и брат. Даже служанки… Денис Васильевич! А хотите, я покажу вам свой альбом?
– Конечно! – азартно сверкнул глазами гусар. – Почту за честь, мадемуазель, почту за честь.
– Тогда идемте! Туда, на второй этаж. У нас там небольшая гостиная.
Сонечкин альбом, как и альбомы всех барышень той славной поры, сильно напоминал альбом дембельский из куда более поздних времен. Принцип был одинаков – бархат, виньетки и прочая «невероятная красотень», ну и, за неимением фотографий – рисунки. И конечно, стихи. Самые разные.
Рисунки, к слову сказать, иногда попадались отличные. К примеру, графическое изображение нагой греческой нимфы… в коей без труда узнавалась Сонечка. Правда, хитрый гусар не показал виду, что кое-кого признал… хотя, вполне может быть, что девушка специально ему себя таким вот образом показала!
– Чей это рисунок?
Софья сморщилась и нервно покусала губу:
– Это нарисовал один… один человек, слышать о котором мне до сих пор неприятно. И слышать… и видеть…
– Что же случилось? Впрочем, прошу прощения за излишнее любопытство.
– Ничего… – девушка чуть помолчала и вскинула голову. – Денис Васильевич! А вы напишете мне в альбом свои стихи? Вон и чернильный прибор…
– О, милая Сонечка! С превеликой охотою. Право слово!
Подвинув поближе к диванчику небольшой столик с гнутыми ножками, бравый гусар написал на свободных листах несколько своих стихов – и о любви, и о войне, и так… на общие темы.
– Ах, Денис Васильевич, ах!
Восторженно ахнув, Сонечка вдруг бросилась Денису на шею и крепко чмокнула в губы. Поцеловала и тут же отпрянула, покраснела. Потупилась, завитый локон упал на лоб… а глаза-то смотрели лукаво!
– Кхе, кхе… вот вы где! – идиллию прервал Арсений, поднявшийся в гостиную с неким молодым человеком, коего тотчас и представил в качестве своего старинного друга.
– Позвольте представить – Вольдемар Северский, местный помещик и мой друг. А еще – поэт! Почти как и вы, Денис Васильевич.
Софья вскочила с дивана:
– Ну, я, пожалуй, пойду. Покажу новые стихи подружкам. А вы поговорите пока!
– Да мне тоже пора бы, – с сожалением молвил Арсений. – Батюшка просил. Да-да, господа, прошу извинить – я вас ненадолго оставлю.
Поклонившись, молодой человек резво сбежал по лестнице вниз.
– Там, внизу, играют, – чуть улыбнувшись, сообщил Вольдемар. – А я, увы, не игрок. Не везет в карты, и батюшке моему не везло.
– Моему тоже, – Давыдов по привычке хотел было пригладить бороду… да не нашел таковой вовсе! Ну, а как же – перед балом побрился, оставив только усы. Борода дело наживное – отрастет.
– Арсений сказал – вы пишете стихи, Вольдемар?
– Ну… вряд ли это можно назвать стихами. Однако да, пишу. Вернее сказать, пытаюсь.
Северский развел руками. Большие, чуть оттопыренные, уши его покраснели, тонкие губы скривились – вот-вот заплачет. Вообще, новый знакомец чем-то напоминал большого ребенка: неловкий в движениях, пухлый, правда, довольно рослый, выше Давыдова на голову. Круглое дружелюбное лицо, светлые короткие волосы, белесые ресницы, длинный породистый нос. Вроде бы – рохля, но все же, несмотря на общую неловкость, неприспособленность, чувствовалась в этом еще достаточно молодом человеке какая-то внутренняя, а, впрочем, и внешняя, мускульная, сила.
Вольдемара нельзя было бы назвать смазливым, но все же какая-то притягательная приятность в нем имелась, такое же скрытое обаяние, как и у Арсения.
– Я, видите ли, с июля здесь, – улыбнулся господин Северский. – Имение у меня под Смоленском. Пришли французы, спалили. Я уехал, бежал… хотел в Москву, в ополчение. Да вот по пути заболел, слег с лихорадкой. Думал, все уже… Да вот спасибо Половцевым – выходили. Теперь вот намерен пробираться опять в Москву… Или здесь, к Бельскому в ополчение. Вы ж ему карт-бланш дали! А у меня, сказать по чести, руки рвутся врагов бить!
Денис покусал ус:
– Ну, коли уж руки рвутся – тогда к Бельскому. Как еще до Москвы доберетесь? Да и что там – бог весть…
Об оставлении Москвы Давыдов узнал совсем скоро, буквально на следующий день, здесь же, в Юхнове, точнее говоря в его окрестностях. С грустным известием сим явился в Юхнов сын местного предводителя дворянства, лихой уланский майор Степан Храповицкий, коего Денис помнил еще по прусскому походу. Они и нынче встретились, как старые друзья, обнялись, расцеловались…
– Так что сдали французам Москву, – со вздохом поведал Храповицкий.
Известие сие, несомненно, сильно огорчило бы Дениса Васильевича… истинного Дениса. Однако Дэн все-таки прекрасно знал, чем все дело закончится, зачем «Москва, спаленная пожаром, французу отдана». Так что бравый гусар при этом известии особенно не расстроился, лишь немного погодя настигла его по-настоящему недобрая весть о двух смертях – генерала Якова Петровича Кульнева и князя Петра Ивановича Багратиона. Вот здесь Дэн по-настоящему затосковал и пару дней вообще не мог никого видеть.
Однако же боевая обстановка взяла свое, отряд (или, как тогда называли – «партия») Дениса Васильевича Давыдова – теперь уже полковника – разросся до вполне приличных размеров. Учитывая прибившихся ополченцев и казаков генерала Шепелева, теперь стало возможным планировать и крупные операции… чем Денис и занялся уже в самое ближайшее время.
Доверенные лица, глаза и уши партизан, нынче были повсюду! Узнав от своих соглядатаев о появлении возле Вязьмы тяжелого артиллерийского обоза, Давыдов тотчас решил немедля напасть на оный, разжиться боеприпасами и артиллерией – буде сыщутся у врага легкие полковые пушки.
Налет был страшен! Партизаны вынеслись на обоз сразу, как только заметили. Завязался бой, взбороздили небо ядра, засвистела над самой землею картечь.
– Быстрей, быстрей, братцы! – собственным примером увлекал своих партизан Денис. – В быстроте да лихом неотвратном натиске наша сила. Особенно сейчас.
Около сотни французских солдат залегли с ружьями вдоль телег, выпалили… положили несколько человек. Произвести следующий залп Давыдов врагам не дал! Вынесся, взял в сабли да на казацкие пики!
Партизаны рубили, кололи и почти не стреляли, словно битва происходила в какой-то уж совсем невообразимой древности, когда надежда была лишь на меч да копье. Ну да копье, не казацкая или уланская пика, пикой-то управляться не каждому дано – тут и конь должен быть выезженный, справный, и всадники – умелые. Как казаки… Любо-дорого было смотреть, как эти храбрые парни орудуют пиками! Крутят их, словно шесты в у-шу, колют, бьют!
– Ура, братцы!
– Вот вам за спаленную Москву!
– За веру, царя и Отечество!
– Ура-а-а-а!
С первой линией охраны было покончено в пару минут. Видя такое дело, остальные французы предпочли сдаться. Шесть офицеров. И около трех сотен солдат! А уж сколько полезного добра оказалось в военных фургонах! Двадцать подвод с провиантом и фуражом, дюжина – с боеприпасами: порохом, ядрами, свинцом…
– Славная победа, господин полковник! Вот ведь, право же, славная! – словно ребенок, радовался корнет. Впрочем, он и был ребенок – пятнадцать лет… Однако же по тем временам – все же уже взрослый. Ратник. Воин. Гусар. И – лихой партизан, вот уж этого у Коленьки не отнимешь, недаром Денис Васильевич представил его к награде первым же, отправленным самому Кутузову рапортом. Что и говорить – гусар гусаров, партизан. Вот еще бы усы поскорей выросли…
С командованием была налажена постоянная двусторонняя связь, с коей доставили и рескрипт о присвоении Давыдову звания полковника, и благодарственное письмо от генерала Коновницына, дежурного генерала генерального штаба. В сием письме генерал благодарил партизан за проведенные ими действия, не только от себя лично, но и от имени главнокомандующего, Михаила Илларионовича Кутузова.
«Партия» лихого гусара быстро пополнялась людьми, в основном – бывшими пленниками, освобождаемыми во время рейдов – «поиска». Эти изможденные люди всей душой ненавидели врагов и стремились остаться в отряде. Давыдов не противился, правда вот, пришлось одеть напросившуюся «пехоту» в трофейные французские мундиры, правда, фуражки старались нацепить свои – уж если не армейские, то хотя бы какие-то статские картузы.
Утром пришла весть о еще одном обозе, большом и довольно хорошо охраняемом. Весть сию принес невзрачный парень в темно-зеленой охотничьей куртке – помещичий сын, недоросль, ополченец из отряда отставного капитана Бельского.
– Обоз, говоришь? – Денис Васильевич задумчиво раскуривал трубку. – Большой?
– Большой, господин полковник, – тряхнув белобрысою челкой, уверенно закивал ополченец. – Дюжины три фургонов! Идет к Москве. Значит – амуниция, боеприпасы, фураж и все такое.
– Соображаешь! – партизанский вождь одобрительно кивнул и выпустил из трубки густые клубы зеленого табачного дыма.
Покраснев от похвалы, недоросль гордо выпятил грудь и, спохватившись, поведал о «славной виктории» ополченцев:
– Фуражиров взяли, господин полковник! Вместе с возами. Они про тот обоз и поведали.
– Возы поведали? – пошутил Денис.
Парень растянул толстые губы в улыбке:
– Не, не возы. Фуражиры.
Упускать столь богатую добычу Давыдов, естественно, не собирался. Для быстрого натиска людей хватало, оставалось лишь одно – не медлить. Выстроив «партию», полковник кратко изложил задачу. Партизаны развеселились – порох с ружьями, продовольствие, фураж – худо ли? Тем более осень – теплая одежда бы не помешала, хотя бы французские шинели, крестьянских армяков на всех не хватало, тем более – на вновь прибывших.
– Мы ж тоже вам поможем, господин полковник! Вместе нападем, – сверкнув глазами, уверил недоросль – звали, его, кстати, Феденькой, и сей славный вьюнош приходился родным племянником командиру юхновского ополчения отставному капитану Бельскому.
Румяный поручик Дмитрий Бекетов, услыхав таковые слова, расхохотался:
– Уж с ополченцами-то нам никакой Бонапарт не страшен! Особенно – с господином Бельским.
Подгоняя своего конька серой «мышастой» масти, Феденька ехал в первых рядах и указывал дорогу.
– От юхновского тракта налево… Вот тут… Дальше все прямо – во-он до тех елок. А там уж увидим.
Узкая песчаная дорожка, взбираясь на пологий холм, скрывалась в ельнике, за которым открывалась лощина, полная красно-желтых кленов и усыпанных кроваво-алыми гроздьями рябин. Лощиной этой как раз и тянулась старая Смоленская дорога, ведущая к оставленной неприятелю Москве.
Над дорогой клубилась серовато-желтая пыль, поднятая копытами коней и колесами провиантских фургонов. Обоз!
Вытащив зрительную трубу, Давыдов приложил окуляр к правому глазу, с ходу насчитав около тридцати возов. Арьергард прикрывала пехота, впереди же, в авангарде, виднелись желтые гусарские мундиры…
– В желтом у нас кто? – скосил глаза полковник.
Поручик Бекетов подкрутил усы:
– Должно быть, гусары генерала Жакино. В составе армий Мюрата. Верно, подкрепление. Рубаки лихие! Впрочем, как и их славный маршал.
– Да, Мюрат – известный храбрец, – покивал Денис. – Истинный рыцарь.
– А в арьергарде – поляки, – навострил глаза юный корнет Коленька Розонтов.
Бекетов ухмыльнулся:
– С чего ты взял, что поляки, о, мой юный друг?
– Так по мундирам видно, – уверенно покивал корнет. – Темно-синее сукно, красные эполеты, угловатые кивера. Точно – поляки. Вислинский или Северный легион. Я их еще из-под Смоленска помню.
– Жолнежи, значит, – полковник холодно прищурился и посмотрел вдаль. – Эти тоже до последнего драться будут. Ладно! Что время зря терять? Вперед, братцы! Вперед.
Быстро спустившись с холма, партизанская армия растеклась по лощине, с ходу забирая обоз в клещи. Казаки и подоспевшая пехота атаковали арьергард, гусар же Денис бросил на французскую конницу в желтых мундирах. Грянули выстрелы, один за другим плыли над дорогой облачка порохового дыма.
Всадники помчались галопом. Ударил по лицам ветер. Разрядив на ходу пистолеты, Денис выхватил саблю – желтые гусары генерала Жакино уже оказались рядом, вот! Уже видны были их злые глаза, скалящиеся лошадиные морды… А вот и зазвенели сабли! Враги сшиблись, сошлись, завязалась лихая рубка.
Давыдов от плеча рубанул одного, другого… сам подставил клинок под удар. Кто-то совсем рядом выпалил из пистолета. Пуля просвистела над левым виском, кто-то вскрикнул… Бекетов? Корнет? Нет, те дрались отчаянно чуть в стороне.
Снова удар. Такой силы и ярости, что из клинков высеклись искры! Широкогрудый француз в желтом доломане орудовал саблей, словно профессиональный бретер – охотник до дуэлей. Впрочем, и Денис Васильевич был не лыком шит… Удар сыпался за ударом, в ушах звенело, будто на колокольне в благовест! Снова ударил выстрел. Ахнуло совсем рядом, противно чмокнула пуля, и полковник почувствовал, как падает, заваливаясь на бок, его боевой конь.
Убили, убили лошадушку, супостаты… или ранили, бог весть… Проворно выпрыгнув из седла, Давыдов подставил саблю… Торжествуя, вражина поднял коня на дыбы, занес над головой саблю для последнего, страшного, удара, коими обычно разрубают человека пополам – от плеча до пояса. Сверкнул на солнце клинок, крыльями взметнулся за плечами француза желтый ментик…
Давыдов не ждал удара, отпрыгнул, метнулся в сторону. Где-то рядом вновь грянул выстрел. Враг схватился за грудь, зашатался в седле… Выпав из враз ослабевшей руки, повисла на темляке сабля.
Готов!
Денис обернулся, поискал глазами спасителя. Какой-то мальчишка в синем двубортном сюртуке и узких французских панталонах, заправленных в невысокие сапоги, подскочил к нему с пистолетом в руке. Сверкнул синими глазами:
– Где ж ваша лошадь, полковник?
– Софья! – узнав, ахнул гусар. – Вы… как здесь?
– Я тоже в ополчение записалась! И мы к вам на помощь… пришли… Моя лошадь – вон там, в кустах…
– Так скачите же прочь! – Денис закричал и хотел было выругаться, да постеснялся. Только вот этой рафинированной барышни сейчас здесь и не хватало! Изрубят ведь… или попадет под шальную пулю.
– Прочь? – девчонка засмеялась. – Ну уж нет! Коль пошла такая сеча… Сейчас я перезаряжу пистолет и…
Не успела! Еще два конника, вырвавшись из гущи сражающихся, понеслись прямо на сладкую парочку. Денис отбил атаку одного… другой оказался сзади… Вскинул саблю… и вдруг охнул, ни с того ни с сего заваливаясь на бок.
– Вот тебе! – яростно выкрикнула Сонечка. – Прочь с нашей земли! Прочь…
Задрожала под копытами земля. На выручку своему командиру уже неслись партизаны. Коленька Розонтов, поручик Бекетов, осанистый штабс-ротмистр Бедряга… Налетели, словно вихрь, окружили…
– Лошадь убили, – пояснил Денис, и штабс-ротмистр тотчас же отдал ему свою. Все правильно: полковнику нужно было глянуть на все, оценить обстановку. Вскочив в седло, Давыдов махнул рукой Сонечке и помчался на холм. Остановился на склоне, повернул коня, цепко вглядываясь в картину боя.
Тут подоспели и сигнальщики, и вестовые…
– Хорунжему! Казаков из засады – на арьергард. Пусть потреплют жолнежей!
– Есть, господин полковник.
– Ополченцы, если хотят помочь, пусть не бегают бестолково по полю. Передайте Бельскому, чтоб наступали по центру обоза. В рукопашную лезть не надо, пулями бить.
– Передам, господин полковник, – звонко отрапортовала Сонечка.
Давыдов вздрогнул:
– Господи… Вы здесь?
– Сами же за собой позвали!
– Ровно бы других вестовых не найти… – себе под нос пробурчал гусар.
Девушка насторожилась:
– Что-что?
– Нет-нет, ничего, это я так… Скачите! Хотя постойте-ка… Это вы того француза так?
– Я! – сверкнув глазищами, приосанилась Сонечка. – Ножом. Я хорошо метаю. В детстве еще научилась у цыган.
– Надо же…
– Так я поскачу! Передам приказ…
– С Богом!
А что Денис мог еще сказать? Прогнать эту взбалмошную девчонку с поля боя куда подальше? Так не послушает. Тоже еще – ополченец… Как хоть Бельский ее взял? Впрочем, барышня, верно, особо не спрашивала. Явилась с лошадью, с пистолетами… С ножом! Цыгане кидать научили, вишь ты.
Ничего не сказал Денис. Лишь перекрестил отъехавшую Софью да помолил Господа…
Между тем схватка уже подходила к концу – отсюда, со склона холма, это было хорошо видно. Конные партизаны уже взяли в кольцо желтых гусар Жакино, заметно поредели ряды польских жолнежей – пехоты, еще немного, и…
– Господин полковник! – один из вестовых вдруг с тревогой указал куда-то на восток, где над лесом поднималась густая полоса пыли. – Французы! Подмога обозным. Прикажете трубить отход?
– Погоди-ка, – покусал губы Денис. – Французы могли бы только с запада прийти. Из Смоленска. А с востока… что же они отступают, что ли? Больно уж рано! Хотя… А ну-ка, за мной… Глянем, увидим, разберемся.
Минут десять неслись гусары. Нырнули в лес, спешились, выглянули из-за елок. По дороге пылила конница! Судя по одежке – казаки!
– Кажись, свои, ваш-бродь!
– Сам вижу, что свои. Ладно! Из лесу, ровно тати, выскакивать не будем. Поскачем обратно – устроим встречу.
Конники оказались казаками из двух донских полков, отправленных командованием Давыдову на подкрепление. Так что теперь под началом бравого гусара оказалась целая партизанская армия, с которой можно было уже не просто перехватывать обозы, но и громить регулярные вражеские части, захватывать – освобождать – города. Пусть пока небольшие, но все-таки.
Вечером к Денису Васильевичу подошли ополченцы, попросились в отряд. Поэт Вольдемар Северский, помещичий сын Арсений Половцев… и его юная сестра Софья. Последнюю Давыдов ни за что не хотел брать – опасно.
– А у нас, у Бельского, не опасно? – резонно возразила девушка. – Пожалуй, куда поопаснее будет. У вас партия большая, а у Бельского что? Все одно с вами вместе действовать!
– Вот то-то и оно! – Денис поднял вверх указательный палец, покачал им наставительно и еще раз повторил: – Вот то-то и оно. Все равно вместе. Так какая вам разница, кто ваш непосредственный командир-начальник?
Видя непреклонность полковника, вся троица в задумчивости отошла к соседнему костерку… а потом потянулась обратно к Давыдову – уже поодиночке.
Плыл чудесный сентябрьский вечер, тихий и пока еще теплый. Темно-синее небо еще расплывалось на западе оранжево-золотистым закатом, однако звезды уже начинали мерцать все ярче, и все ярче сверкала луна. Партизаны, хоть и уставшие, не торопились спать – больше жались к кострам, поначалу пели протяжные песни, а ближе к ночи, угомонясь, просто разговаривали, болтали о том, о сем. Кто-то вспоминал недавние схватки, кто-то травил байки про Наполеона, а кое-кто из старых гусар с грустью рассказывал об Аустерлице.
Попив у костра горячего, с мятою, чая, заваренного верным ординарцем, полковник направился в палатку – спать. Тут-то его и нагнал Арсений.
– Я не хотел при всех, господин полковник… Знаете, Бельский не тот человек, которому хотелось бы подчиняться… Совсем-совсем не тот! Он не очень-то любит нашу семью… мы даже как-то судились из-за сущего пустяка. Прости, господи – из-за старого пруда, затянутого тиной. Там всего и добра-то, что одни лягушки, однако же господин Бельский ни за что не хотел уступать. Едва потом помирились. Сонечка, сказать по чести, капитана до сих пор терпеть не может! И в отряд-то его пошла только ради того, дабы отечеству быть полезной… Ну, ведь верно, скоро же наступление! Ведь не вечно ж Бонапарт будет сидеть в Кремле! Погонят скоро французов… даст Бог, с нашей помощью… а потом Сонечка… Как французов прогоним – она домой, в усадьбу… Поверьте, Бельский уж такой человек! Картежник, фат… и на женщин падкий, несмотря на то, что женат. Вот я за сестру и опасаюсь. К тому же она прекрасно знает польский! У нас была гувернантка, пани Катаржина…
