Когда возвращается радуга. Книга 1

– Думаешь, он нас даже не заметит? Да ну, это если Злыдня в первый ряд не выпихнет, а с неё станется…

– От судьбы не уйдёшь, – тихонько вздохнула Нергиз. – Тс-с! Девочки, на нас смотрят… Улыбаемся. Мы счастливы.

– Угу. Просто в себя никак не придём от счастья, – буркнула дочь знойной Африки. – Ты права, подруга. Но я пропадать в кальфах не собираюсь. Принцесса я или нет? Лягушонку проще, она на смотрины пока не допущена, и, скорее всего, вовсе не будет, а ты, беляночка, если так боишься – прячься за мной. Если кого из нас двоих заметят – пусть лучше меня, я покрепче.

Нубийка знала, о чём говорит.

Ещё после сдачи испытаний, во время традиционной беседы с валиде-султан, она заметила нехороший блеск в её глазах и то, как придирчиво просматривала Гизем каждый изгиб её гибкого молодого тела, полного силы и звериной грации. Марджина была из племени воинов, копьём и луком в её роду владели одинаково искусно как мужчины, так и женщины. Воительница. Тот тип девушек, который всё реже и реже встречался в гаремах, и к которому так неравнодушен был Великий Хромец, единственный сын валиде-ханум. Как же она на неё тогда смотрела!

– …И ты не боишься?

Голос белокожей турчаночки задрожал от волнения, возвращая нубийку к действительности. Глупенькая Наргиз, она так разволновалась, будто Марджина уже добровольно шла на съедение крокодилу!

– Слушай меня, – снисходительно отозвалась чернокожая подруга. – Слушай меня всегда. Я говорю – «Прячься!» – ты прячешься за моей спиной. Говорю: «Беги!» – ты бежишь. Говорю – «Не бойся!» – прекращаешь трястись, как овечий хвост. Ничего со мной не случится. Или ты забыла, кто из нас лучшая?

И, схватив кувшин с полосканием для рта и мисваку, принялась яростно чистить белоснежные зубы, давая ясно понять, что разговор окончен.

Она любила подруг, хоть и обращалась к ним грубовато, награждая порой обидными прозвищами, на которые девушки, впрочем, давно уже не обижались. Но даже самым близким, самым дорогим подругам утаила самую главную часть разговора с валиде.

А та, задав множество каверзных вопросов, послала служанку за старичком-кофеваром, выгнала из покоев опахальщика и двух евнухов, глянула на насторожившуюся после таких приготовлений новоиспечённую одалиску – и усмехнулась уголками губ. Глаза, впрочем, оставались суровыми. Колючими. Холодными. Глаза монгольского божка, не насытившегося кровью последней жертвы.

– Ты умная девочка, Анса-Ну-Рия.

Нубийка вздрогнула. За пять лет пребывания во Дворце наслаждений она, пусть и не забыла своё родовое имя, но отвыкла слышать его из чужих уст. И уж тем более, то, что оно осело в памяти валиде, само по себе заставляло задуматься.

– Умная. Хитрая. Изворотливая. Разбираешься в людях… – Слова Гизем, скупой на похвалы, падали, словно отсчитывающие время звонкие капли. – Ты поняла, о чём я хочу с тобой говорить?

Марджина помедлила. Склонила голову. Пристукнули друг о друга жемчужины, вплетённые в выбеленные косички.

– Догадываюсь, госпожа.

– Тогда назови имя той, о которой пойдёт речь. Соперницы. Ошибёшься – разговора не будет, ты просто отправишься в Нижний гарем, как и все, выполнять свой долг. Угадаешь – придётся в дальнейшем рисковать, ходить по острию ножа, но впереди тебя ждёт моя поддержка – и власть, неограниченная… почти. И величайшие возможности для тебя и твоей далёкой семьи. Итак… О чём или о ком я хочу с тобой поговорить?

На лице цвета эбенового дерева не дрогнул ни один мускул. Безмятежная маска африканского идола, напившегося мангового сока и вкусившего свежей печени гиппопотама.

– О рыжей икбал, новой игрушке Повелителя. О Гюнез, у которой уже два месяца нет регул.

Звякнули, касаясь пластин веер из бивней элефанта, серебряные чехольчики на ногтях валиде. Колыхнулись от движения воздуха дымные струи благовоний.

– Я в тебе не ошиблась. Ты умеешь слушать и делать выводы. Но готова ли ты ввязаться в войну, дочь царского рода? В мою войну?

– Да.

Коротко и ясно. Шестнадцатилетняя и шестидесятилетняя женщины понимали друг друга с полуслова.

И, несмотря на ещё недавнишнее равнодушие к своей судьбе в гареме, Марджина, дочь свободного когда-то племени, вынужденного склониться перед Османией, гордо расправила плечи. Принцесса никогда не будет кальфой. Лучше смерть. Если уж так случится – она погибнет с честью, унося с собой главную противницу. Но это в крайнем случае. Воевать с овцами и змеями, расталкивающими на пути к ложу Солнцеликого соперниц локтями, откровенно говоря, не представлялось особо сложным: лучше уж, отправив нынешнюю фаворитку в преисподнюю, Анса-Ну-Рия сама взойдёт на освободившееся место.

Глаза кровожадного божка на бесстрастном лике валиде вспыхнули чуть ли не ласково.

– Если ты победишь…

Обошла наложницу, с нежностью провела ладонью по крепкой высокой груди.

– …быть тебе однажды следующей валиде-султан. Вот моё слово.

***

Европейцы весьма удивились бы, узнав, что загадочные «девы любви», одалиски из таинственных восточных гаремов, куда ещё ни один из любопытствующих представителей западных соседей так и не смог заглянуть, на самом деле не пользовались духами. По крайней мере, в том виде, в каком те были известны в самой Европе. Галлоны пахучих смесей, масел и вытяжек, растворённые в различных водных и спиртовых основах, столь популярные среди далеко не всегда мытых дам и кавалеров Лондона, Лютеции, Гааги, Нюрнберга и иже с ними, дошли до восточных красавиц в виде иноземного курьёза, не более. И в самом деле, что это за баловство – нанести основанием пробки щипучую, хоть и приятно пахнущую, жидкость всего лишь на запястья, за уши, на шею… И всё? В то время как мест любви на теле – несчётное множество, благоухать маняще и возбуждающе должен каждый кусочек кожи, каждый уголок, коего вздумает коснуться губами или языком возлюбленный, сладостно содрогнувшись при этом от нежного, лишь этой деве свойственного флера. Абсолютно неповторимого, ибо наносной, искусственный аромат, смешиваясь с запахом её собственного чистейшего тела, приуготовленного со множеством ухищрений к ночи наслаждений, становится единственным в своём роде.

Настоящая пери подобна венку, сплетённому Творцом из лучших бутонов подлунного мира. Она сама всем телом источает аромат цветов, а ещё амбры и мирры, сандала и благовоний – по толике всего, что, гармонично вплетаясь в её природный запах, создаёт очарование для возлюбленного господина, который, даже закрыв глаза, узнает её среди сотен прочих дев.

Так учили в Серале.

Едкие и шибающие в нос тяжёлые духи, как и всевозможные притирания, изобретённые придворными западными медикусами, одалискам были ни к чему. Они использовали масла, ароматические ванны для тела, ванночки и цветочные кашицы для лица, цветную глину для очищения кожи, хну и басму, чтобы ухаживать за волосами, свежайшие яйца, лимоны, мёд и воск… Да и много чего ещё. И наконец – окуривания: когда при сборах на ложе господина дева не менее часа сидела меж курильниц и ароматических свечей. Душистым дымом насыщались одежда, кожа, волосы. И вкупе с запахами масел, втираемых в кожу, и живых цветочных лепестков, применяемых в косметических таинствах, это превращало девушку и впрямь в небесную пери, в живую орхидею.

Поэтому никого из зашедших в хаммам не удивляло обилие кувшинов, тазов, амфор, чашек, плошечек всевозможных размеров, в изобилии выставленных на полках вдоль запотевших стен, облицованных мозаикой. Здесь выдерживались масла для втирания после расслабляющего или бодрящего массажа, с вечера заполнялись водой для настаивания целые чаны с лепестками роз, гибискуса, фиалки, а зимой туда же для согревающих нот добавляли палочки корицы и бутоны гвоздики. В серебряных ёмкостях отмокала целебная глина – жёлтая, белая, голубая, которая, измельчённая и разведённая в густую массу, превосходно очищала и питала и тело, и волосы. Упаривались кашицы из лепестков гибискуса, розы и мальвы. Отдельным рядком стояли горшочки со смесью хны, истолчённой скорлупы грецкого ореха и сушёных листьев инжира – для того, чтобы пышные гривы красавиц сделать ещё роскошнее.

Здесь было царство кальф. Именно они хранили секреты – не красоты, поскольку уродин в гаремах не водилось, – а того, как эту красоту приумножить и сохранить на долгие годы. Потому-то с кальфами-банщицами старались сохранять хорошие отношения, ведь в их руках, даже старых, но всегда гладких и нежных из-за ежедневной работы с чудесными составами, находились порой успех и власть будущих владычиц сердца Великого Султана.

Несмотря на ранний час, назначенный двум одалискам и танцовщице, бани не пустовали. В этом царстве чистоты и гармонии действовало жёсткое расписание. А иначе попробуйте-ка, обеспечьте мытьём, массажем и красотой свыше полутора тысяч женщин! Естественно, такую прорву прекрасных дев обслужить даже за сутки было невозможно. Поэтому для каждой группы простых наложниц устанавливался свой, определённый день недели и час на визит в хаммам, но если, допустим, девушке случалось выделиться в чём-то перед наставницами – в качестве приза ей разрешалось зайти в святая святых вне очереди. К тому же, для «рядовых», одалисок попроще, жёстко регламентировалось время: от полудня и до вечера, вечером же наступало царство тех, кого удостоил внимания и выбрал на ложе Сам, а также их возможной свиты, ибо танцовщицы, певицы, декламаторши и музыкантши должны были соответствовать прекрасной пери.

Для валиде-султан и её внучки были в банях особые апартаменты, с отдельным входом, ведущим прямо из покоев главной дамы гарема. Конечно, обычным смертным, кроме прислуги, дорога сюда была заказана. Что касается кадин, практически жён, их крошечные бани обычно примыкали к собственным покоям. Вроде бы, и отличие, и удобство, но без бассейнов и фонтанов, в изобилии имеющихся в главном хаммаме, удовольствие было неполным. Да, привилегия, но не сравнимая с роскошью банных комнат валиде.

Утренние банные часы предназначались для икбал и одалисок, всю ночь ублажавших Повелителя. Или не ублажавших, если ещё не пришёл их черёд, но служивших для остальных напоминанием: вот каких высот может достичь Избранная.

И ещё одной небольшой группке время для хаммама выделялось с самых первых рассветных часов. Для этих девушек, конечно, отводилось место подальше от бассейнов, в которых резвились икбал и избранные, и топчаны были попроще, но массажисты – сильней и опытнее, из тех, что могли вправлять вывихи, разминать сведённые мышцы, а при необходимости – поставить на место позвонок, втереть целебную мазь в растяжки… Там лечили. А ещё – помогали тем, кому надлежало держать себя в форме. Туда-то Айлин-ханум и собиралась нынче отвести новую подопечную, на которую возлагала большие надежды.

…В большом помещении перед основным залом, выложенном цветным мрамором и служащим раздевальной комнатой, девушек поджидали. На Ирис, как на худышку, особого внимания не обратили, а вот над Марджиной и Нергиз тотчас захлопотали две служанки, помогая раздеться, расспрашивая, какой аромат они выбрали для сегодняшнего дня и вечера, давно ли приводили в порядок ногти на руках и ногах, нужно ли наносить узоры из хны, какой состав для удаления волос на теле предпочтителен и не раздражает кожу… При последних словах Ирис, прислушивающаяся к щебету джарийе, невольно покраснела. У неё такой проблемы ещё не было, увы. Едва-едва наметившаяся грудь, в пятнадцать-то лет, упорно не желала расти, и была не единственным признаком того, что девушка ещё не скоро превратится в женщину. Её связь с луной до сих пор ещё не установилась. Голосок был по-детски нежен и почти тонок, а пушок, который у подруг щедро пробивался на руках и ногах спустя неделю-другую после применения мази из мёда, воска и лимонного сока, у Ирис отсутствовал напрочь. Даже подмышки не зарастали, чего уж говорить о лобке… Хотя то, что искренне её огорчало, вызывало порой приступы жгучей зависти у подруг. Кожа, гладкая, как шёлк, и без малейших усилий, подумать только! Обитательницы гарема хорошо знали, какое мучение порой приносит неудачно подобранный для эпиляции состав, а уж если попадётся банщица, не особо церемонящаяся, или кальфа, вздумавшая проверить на тебе новинку вроде горячего воска либо шариков из жжёного сахара… Б-р-р… Наверное, неудачная ночь с Повелителем и последующее наказание куда мягче такого вот зверства.

В раздевальную комнату пёстро одетой лебедью вплыла пышная Айлин-ханум. Величественно кивнула присутствующим. Оставив без внимания Марджину и Нергиз – это ведь не её подопечные – глянула на угловатую фигурку рыженькой будущей звезды и только головой покачала. Скомандовала дежурной смотрительнице, приглядывающей за порядком и разводящей пришедших по приготовленным для них уголкам в залах:

– Иви, нам для массажа нужен Али, и только он. Предупреди, чтобы не отвлекался на других.

Девушка вдруг смутилась.

– Но, госпожа… Али уже заказан. Госпожа Гюнез хотела сама…

Брови учительницы танцев поползли вверх.

– Кто-кто? Гюнез? Кто такая? Не помню!

Смотрительница, побледнев, сделала большие глаза и выразительно глянула за спину Айлин. Та, даже не дрогнув, обернулась.

– Да нет же, прекрасно помнишь, – раздался голос, и в раздевалку в сопровождении трех служанок величаво и гордо вступила – именно вступила, как султанша! – красавица с великолепной рыжей гривой, пышной, кудрявой, не сдерживаемой ни платком, ни шапочкой. – Или ты забыла свою не слишком усердную ученицу, ханум? А ведь ты немало извела на меня затрещин, я-то помню!

Конечно, тень угрозы в прелестном голосе, журчащем, как ручей, можно было расценить не более чем шутку. В подтверждение чему красавица весело заулыбалась.

– Но раз ты настаиваешь на Али, уважаемая, тебе, очевидно, этот мастер нужнее. Я всего лишь неумёха по сравнению с твоими легкокрылыми бабочками и не могу вмешиваться в твои таинства подготовки.

Усмехнувшись, она стрельнула глазами в сторону благоразумно притихших девушек… и вдруг побледнела. Ирис могла поклясться, что при взгляде именно на неё у вошедшей девы перехватило дыхание. Но вот та перевела дух – и несколько деланно засмеялась.

– Ф-фу… Как тут, однако, жарко. Иви, милая, найди для меня место попрохладнее, я чувствую, что мне нынче будет не очень хорошо в горячей парной, а вы тут с утра уже расстарались… В моём положении слишком сильный жар вреден.

Согнувшись в почтительном поклоне, служительница, едва успев выпрямиться, опрометью кинулась в главный зал. Чёрные евнухи распахнули перед ней массивные двери, отделанные позолоченной резьбой, и из широкого проёма потянуло горячим паром и смешанными цветочными ароматами. Красавица благосклонно кивнула.

– Не закрывайте за ней, пусть немного выветрится. Девочкам тоже, наверное, непривычно… Вы ведь здесь впервые? – Она вновь пристально оглядела подруг, особо задержавшись взглядом на Ирис.

– Впервые с утра, госпожа Гюнез, – вежливо ответила Нергиз.

Новая фаворитка султана понимающе прикрыла веки.

– Ах, вот оно что… Какие прелестные девы, настоящая услада для очей нашего повелителя, тонкого знатока красоты. И вы предстанете перед ним сегодня? Счастливицы! Призываю милость Аллаха на ваши души, и пусть он пошлёт каждой то, о чём она грезит. А ты, дитя… – она ласково взглянула на Ирис, так и застывшую от непонятного страха и всё ещё сжимавшую в руках лёгкое покрывало, при прозрачности своей почти ничего не скрывавшего. – Я вижу, ты ещё слишком мала для одалиски, но тоже удостоена раннего посещения этого места. Постой, я угадаю! – Обрадовавшись, как девочка, захлопала в ладоши. – Ты – будущая «бабочка», да? Айлин-ханум, это твоя новая ученица?

– Ты проницательна, как всегда, – удивительно вежливо ответила прославленная учительница танцев и давняя подруга самой валиде-султан, куда-то припрятав извечную бесцеремонность и даже некую развязность, с которой частенько обращалась не только к себе подобным, но и к тем, кто рангом выше. – Но напрасно ты намекаешь на мою плохую память. Я ещё, хвала Всевышнему, не страдаю старческим слабоумием. Просто ещё полгода назад ты была всего лишь Кикек, «Цветочек», такой я тебя и запомнила.

Очередная лёгкая улыбка пробежала по губам прелестницы.

– Да, но недавно господин дал мне новое имя, сочтя прежнее слишком уж простеньким. А кто я такая, чтобы возражать наимудрейшему и справедливейшему? – В преувеличенном смущении потупилась. И тотчас вскинула огромные карие глаза. – Ханум, так ты отпустишь ко мне Али, когда он освободится? Мне так много о нём говорили, что я, наконец, тоже возжелала почувствовать целебную силу его волшебных рук. Говорят, он просто чудодей. А у меня в последнее время так и тянет поясницу.

Изящно выгнув стан, она, поморщившись, приложила обе ладони чуть выше копчика.

Наставница танцовщиц заколебалась.

– Право же… Не знаю, стоит ли об этом говорить, Кикек… прости, это я по привычке… Гюнез, может, кто-то сейчас и расстилался бы перед тобой в желании услужить и начал бы поддакивать, но я не из таковских. Так что скажу тебе сейчас прямо: не бери Али. Знаешь, почему?

Красавица-икбал в удивлении приподняла хорошенькие рыжие бровки, с утра ещё не тронутые тушью. Во Дворце Наслаждений женщины наносили краску на лица только ближе к вечеру, чтобы весь день чистая кожа дышала и сияла натуральной красотой.

Ханум как бы нехотя пояснила:

– Али не всегда умеет сдерживать силу. А ты сейчас… твоей пояснице нынче достаточно чуть большего нажима в некоторых точках – и, боюсь, это может привести к непредсказуемым последствиям. – Красавица вдруг побледнела так, что на носу и щеках проступили невидимые до того под загаром веснушки. Айлин, словно не замечая реакции, продолжала: – Отчего бы тебе не взять, к примеру, Омара? Советую. Блестящий мастер, обучался в Чайне и в Сиаме, прекрасно делает массаж не только руками, но и пальцами ног… Это нечто. – Поцеловала кончики пальцев. – Советую. Почувствуешь себя возрождённой… после бессонных ночей, их, я смотрю, у тебя в последнее время выпадает немало.

Гюнез вновь в показном смущении опустила ресницы, сдерживая усмешку.

– О да, – выдавила со смешком. – Что ж, если так, беру Омара. И благодарю за столь ценный совет. О Аллах! – Она вдруг схватилась за сердце. – Михмир, негодница! Кто посоветовал тебе этого Али, будьте неладны вы оба? Ты представляешь, что со мной могло случиться?

Смуглая до черноты, рябая девушка, служанка фаворитки, взвыв, бросилась ниц, обнимая хозяйские ноги. Остальные рабыни отшатнулись от товарки, как от прокажённой.

– Госпожа, умоляю, пощадите!

– Кто?

В нежном голосе зазвенела сталь. Евнухи, до этого застывшие чёрным изваяниями у дверей в зал, поспешно шагнули к провинившейся, ловя взгляды икбал.

Айлин-ханум укоризненно покачала головой.

– Чш-ш, тише, Цветочек. Тебе вредно чересчур гневаться. На будущее скажу так: не слушай ты эту дуру Михмир. Захочешь узнать о мастерах своего дела – спрашивай таких же мастеров, а не рабынь. Меня спроси, например. Зухру спроси, она тут недаром третий десяток лет в главных банщицах, про всех расскажет, с их достоинствами и недостатками. С этих, – кивнула на скулящую у ног хозяйки рабыню, – какой спрос, они знают только сплетни… Бери Омара. Не пожалеешь.

Словно облачко сошло с разгневанного личика рыжеволосой пери.

– Благодарю, – выдохнула с облегчением. – Раз ты советуешь – я спокойна. Ну, ты, – пнула служанку. – Поднимайся, нерадивая, и благодари ту, что заступилась за тебя, ничтожную! Слышала госпожу Айлин? Впредь не смей мне советовать, пока сотню сотен раз не проверишь всё, что нужно, иначе однажды я вырву твой торопливый язык! – И, без всякого перехода, безмятежно: – Помоги же мне, наконец, раздеться, глупенькая.

Вскочив на ноги с такой поспешностью, будто кто вздёрнул её за шиворот, Михмир бросилась разоблачать хозяйку. Та позволила снять с себя лёгкое верхнее покрывало из прозрачной тафты, шаль-кушак, повела плечами, освобождаясь от кафтанчика с жемчужным пуговицами, и, наконец, дала бережно освободить себя от крошечной кофточки-болеро, сверкнув белоснежным грудями совершенной формы, будто две опрокинутых чаши с тугими бледно-розовыми вершинками, не тронутыми хной. Все знали, что Повелитель не любил раскрашенных тел, допуская лишь толику косметики на лице, а потому ладони, ступни и соски расцвечивали лишь в случае, если Великому приходило в голову осчастливить приближённых или гостей лицезрением своих верных рабынь, либо предложить на выбор, в знак особой милости…

Не сводя глаз с прекрасной фаворитки, Марджина, уже полураздетая к моменту её прихода, стянула через голову прозрачнейшую рубашку, томно изогнувшись. Колыхнулись от движения грушевидные тёмные перси с вишнёвыми сосками – налитые, мощные, словно уже сейчас готовые вскормить целый выводок эбеновокожих крепких младенцев. Скользнули к маленьким, будто изваянным из чёрного мрамора, ступням полупрозрачные шальвары, открывая совершенные бёдра – чуть стройнее, чем у белокожей фаворитки, и точёные голени, и восхитительные узкие щиколотки. Массивные ножные браслеты подчёркивали кажущуюся хрупкость кости, но круглые тугие ягодицы убеждали в обманчивости этой хрупкости. Одним зрелищем таких ягодиц, играющих в танце, самые страстные невольницы могли довести своего господина до пика наслаждений, ещё не приступая к любовной игре.

В пупке, способном вместить целую бриттскую унцию орехового масла, сверкало тяжёлое золотое кольцо с изумрудом.

Рядом с подругой и Нергиз явила свою первозданную красоту. От матери-гречанки ей досталось совершенное тело, достойное резца Праксителя, и молочно-белая кожа без единого пятнышка; от отца-османца – иссиня-чёрные волосы и глаза-звёзды в обрамлении пушистых ресниц, которые и в краске-то не нуждались. И уж грудь у неё была такова, что ожерелье из золотых монет на ней не висело, а лежало горизонтально. Сняв украшение, дева поискала глазами, куда бы его пристроить на время омовений, но не найдя достойного хранилища, застегнула на талии. Этим ли была вызвана лёгкая прозелень на румяных до того момента щёчках фаворитки-икбал – остаётся только гадать.

Ирис с досады захотелось плюнуть. Они тут, значит, телесам меряются, а ты стой, завидуй и чувствуй себя несчастной скелетиной. Спохватившись, нащупала в кармане снятого было кафтанчика персик. Пробормотала:

– Я се-сей-ча-ас… только к Мэ-эг…

Поспешно накинула одежонку и побежала к боковой двери, ведущей в топочную. Чтобы снести нянюшке гостинец, оставшийся от завтрака.

Успела услышать за спиной:

– Ах, она ещё и заика… Бедное дитя!

Должно быть, уязвлённой в самое сердце чужой красотой рыжей фаворитке надо было хоть кого-то укусить, лишь бы оставить за собой последнее слово.

Ирис бежала по узкому коридорчику для слуг, а глаза щипали непрошеные слёзы. В иные моменты ей было плевать на свою худобу и нескладность, но иногда, как сейчас, разбирала самая что ни на есть жгучая зависть. Ей тоже хотелось быть такой – полногрудой, высокой, крутобёдрой, чтобы, чего уж там, косились на неё завидущими глазами подруги и увядающие наставницы. Чтобы вертелись вокруг банщицы, осыпая похвалами каждый кусочек разминаемого массажистом тела, угодливо спрашивали, что она, госпожа, предпочитает во время отдыха – прохладный шербет или дыню во льду. Наносить ли ей узоры на ладони, подправить ли ногти, попробовать по-новому заплести косы… Хотелось быть красивой.

Хотелось быть девушкой, наконец, а не каким-то цыплячьеногим недоразумением! Порой, слушая рассказы верной Мэг о красоте покойной матери, Ирис искренне недоумевала: как у красавицы, покорившей сердце самого Баязеда, уродилась этакая лягушка? И впрямь, подходит ей это имечко, «Ке-кем» – это почти как лягушачье кваканье… Стыд, да и только. А главное, лекарство, назначенное почтенным Аслан-беем, которое она исправно пила каждое утро, не помогало. Хоть добрый табиб и уверял её, что однажды она непременно расцветёт, надо только подождать… не помогало. Зеркала упорно отражали торчащие ключицы и выпирающие скулы, большой рот и узкий таз… В такие минуты она сердито говорила себе: ну и пусть! Зато Повелитель не обратит на меня никакого внимания, нужна-то я ему!

«Не хочу быть икбал, – мстительно думала она. – И даже кадиной не хочу! Куклы, лживые куклы!»

Девушка вдруг остановилась, не замечая, что уже добежала до нужной ей двери.

Она назвала Гюнез лживой? Такую кроткую, ласковую со всеми, такую воспитанную! Да, икбал разгневалась на служанку, но тут же смягчилась; а другие, говорят, рабынь по щекам хлещут.

Но про Гюнез разное говорят…

И как-то странно она на Ирис глядела. Уставилась, будто и впрямь лягуху перед собой увидела.

Она встряхнула рыжекудрой головой.

Не судите, да не судимы будете, сказал христианский бог. И она… не будет торопиться осуждать.

Об Иисусе и его мудрости ей не раз говорила Мэг, но под строгим секретом, с оглядками. Поэтому девушка знала и о чудесном непорочном зачатии девы Марии, и о её великом сыне, принявшем мужественную смерть на кресте во имя искупления грехов человеческих. Нянюшка рассказывала всё, что когда-то слышала от священника в своём приходе, в далёком-далёком городе Дублине: о сотворении мира, о первых людях и первородном грехе, о пророках и мессиях, о Ное и Лоте, об Ионе в чреве кита и царе Соломоне. Сказки её были интересны, завораживающи, и опасны, потому что запретны. Но Ирис умела хранить секреты.