С тенью на мосту

Мальчишка то и дело оборачивался, чтобы узнать, насколько я быстр и смогу ли схватить его, и когда увидел, что я не собираюсь сдаваться и вот-вот настигну его, он решил неожиданно сменить траекторию, и, как шустрый хорек, нырнул слева в маленькую арку. А я, пытаясь затормозить, зацепился за выступающую из земли какую-то железку и, споткнувшись, едва не полетел лицом в грязный, сырой сугроб. Подошва моей левой туфли безнадежно провисла, а мальчишка скрылся в глубине улиц.

Я выругался и, шлепая наполовину оторванной подошвой, направился в сторону, куда убежал мальчишка, понимая, что искать его бесполезно. Пройдя через арку, я оказался на довольно узкой улице, где стояла всего пара домов, а дальше, правее, располагалась большая огражденная территория, посреди которой стояло трехэтажное обшарпанное здание, на котором местами еще виднелись остатки желтой штукатурки. На высоком железном заборе не было приколочено ни одной таблички, а за закрытыми воротами стояла небольшая деревянная будка, возле которой лениво, жесткими прутьями старой метлы, сметал в канаву грязную снеговую жижу дворник, одетый в линялую телогрейку.

– Вы не видели случайно здесь пробегавшего мальчишку? – спросил я у него.

– А что же не видел? Видел, – неторопливо ответил дворник.

– А куда он побежал?

– Да куда же он мог еще побежать? Сюда и побежал.

– Так он сюда, в это здание, забежал? – крикнул я, не веря своей удаче. – Он украл у меня кошелек! Мне нужно попасть внутрь, откройте, пожалуйста, дверь.

– Посетители сегодня не принимаются. Мое дело впускать посетителей, когда есть указанное время. Остальное меня не касается, – пропел он, как на церковной службе, заученными словами, даже не посмотрев в мою сторону.

– Но вы не понимаете, он обманул меня, украл деньги!

Дворник, по-прежнему, не удостоив меня взглядом, лениво махал метлой, размазывая грязь.

– Говорю, не могу пустить. Не положенное время.

– Что это за учреждение?

– Известно дело, что это. Это учреждение для малолетних беспризорников, хулиганов, дебоширов, воров и прочей нечисти, – ответил он так, словно подобный вопрос ему задавали по десять раз на день.

– А, теперь все понятно! Значит, здесь преступников держат. Вот как значит! И вы защищаете их…

– Ничем помочь не могу. Мое дело впустить мальчишку, но не тех, кто за ним гонится, пусть даже если он и украл вагон сахару. Впустить вас – никак нельзя. Вдруг вы изобьете его, а мне потом что? Это не мое дело. Ежели вы были бы беспризорником, проживающим здесь, или работником, я бы вас пустил, а так, ничем помочь не могу, – дворник на меня посмотрел и мягко улыбнулся, будто извинялся, мол, такие дела.

– Ну, хорошо, тогда ждите! – разозлился я. – Я сейчас приду с полицией!

– Это, пожалуйста. С полицией впущу вас, отчего ж не впустить, – радушно пожал он плечами и снова улыбнулся.

– Подождите! Стойте, не надо никакой полиции! – обеспокоенный женский голос остановил меня, когда я собрался уже уходить.

От здания торопливо шла девушка в сером большом пальто и маленькой черной шляпке, из-под которой выглядывали короткие, по плечи, светлые волосы. Я не мог поверить, это была та самая девушка, которую я видел, заходящей к нам в редакцию три недели назад. «Маленькая птица, забывшая улететь на юг», – подумал я.

Она вышла из ворот и обратилась ко мне:

– Я слышала, что у вас произошло, и очень сожалею. Давайте все уладим здесь, прошу вас. Не будем никого вмешивать. Я помогу вам вернуть деньги, только прошу, никуда не ходите. Хорошо? – она смутилась от моего пристального взгляда. – Так, что? Вы согласны?

– Да, да, я согласен. Конечно, согласен, – сказал я, опомнившись. – Я могу показать, который мальчишка украл кошелек.

– Это не нужно. Я видела, кто заходил сюда последним. Сейчас я приведу его сюда. Подождите.

Когда девушка ушла, дворник обратился ко мне.

– Вы, наверное, думаете, как она вам вернет кошелек? А легко вернет. Только скажет, и тот проныра послушается ее. И не смотрите, что она девушка маленького роста, размером с мелкую птицу. Хоть она и выглядит, как пичуга, но сила и характер у нее, как у орла. Я все диву даюсь, как она справляется с этими оглоедами? Я хоть человек спокойный, но порой борюсь с желанием влепить вот этим веником по наглым рожам этих паршивцев, а она хоть бы хны. Скажет им, и они как солдатики в строй выстраиваются. Начальство на нее богу молится, боятся, что уйдет. Да тут и уйдешь, было бы куда только. Сами все понимают, а платят грошики, нету больше, говорят. Я-то понимаю, что нету, а чем жить-то?

Дальше дворник рассуждал про скудное жалованье и непростую жизнь, а я начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу и слегка подпрыгивать от холода, заглядывающего в порванную туфлю.

Через минут двадцать вышла девушка, держа за руку знакомого мне мальчишку, который неохотно шел за ней, несобранно перебирая ногами.

– Это он? – спросила она у меня, когда они вышли из ворот.

Я кивнул.

– Ну, доставай кошелек и возвращай этому доброму человеку то, что принадлежит ему, а не тебе, – строго сказала она опустившему голову мальчишке, который с любопытством рассматривал мою обувь.

Мальчишка шмыгнул, вытер нос грязным рукавом и, не поднимая головы, вынул из кармана мой коричневый кожаный кошелек и протянул мне.

Заглянув внутрь, я с удивлением обнаружил, что там лежали не только деньги остававшиеся на обувь и костюм, но и те, которые я собственноручно отдал ему.

– Все деньги на месте, – сказал я, напрасно разглядывая лицо мальчишки, в надежде увидеть хоть каплю его раскаяния.

– Хорошо, – вздохнула девушка, – а теперь, Радик, ты должен извиниться и пообещать, что больше не будешь обманывать и воровать. Поблагодари этого доброго человека за то, что он дал тебе шанс исправиться, и теперь у тебя иметь возможность стать честным и примерным гражданином.

Мальчишка засопел, покраснел и еле слышным голосом что-то промямлил.

– Скажи громче, потому что тебя никто не услышал, – девушка слегка подтолкнула его.

– Извините меня, я больше не буду обманывать и воровать. Спасибо вам, что дали мне шанс стать честным гражданином, – пробубнил он надтреснутой скороговоркой, хотя я помнил его елейный голос, полный скорби и страдания, когда он слезно рассказывал о своей больной матери.

Когда мальчишка, изобразив мнимое раскаяние, покорно скрылся за воротами, девушка сказала:

– Благодарю вас… Извините, я не знаю вашего имени.

– Иларий, меня зовут Иларий, – поспешил я представиться.

– Благодарю вас, Иларий. Меня зовут Мария, я учительница этих детей и по совместительству еще воспитатель, поэтому я очень благодарна вам за терпение и ваше понимание. Всего доброго, – она кивнула мне в знак прощания и, не дожидаясь моего ответа, пошла вниз по улице.

Встрепенувшись, я, неловко поднимая ногу, чтобы не зацепиться оторванной подошвой об землю, поспешил за ней.

– Простите, Мария, меня интересует вопрос, – сказал я, поравнявшись с ней. – Скажите, вы поверили ему? Мальчишке этому поверили, что он не будет воровать больше? Понимаете, он же нагло врал. Знаете, как он меня обокрал? Он рассказал невероятно жалостливую историю о больной матери с таким лицом, что сама дева Мария поверила бы ему. С него хороший артист бы вышел. Я пожалел его и дал ему неплохие деньги, но ему этого мало оказалось, и он просто бесстыдным образом вытащил мой кошелек.

Девушка остановилась и внимательно посмотрела на меня.

– Вы хотите знать, поверила ли я ему? Я вам скажу так: этот мальчик и остальные дети, которым я преподаю, по большей части, все вруны. Они воруют и постоянно воруют. Как только у них появляется малейшая возможность что-нибудь стащить, что они делают? Да, они снова воруют. И я, естественно, никак не могла поверить в его слова. Поэтому, мой вам совет, никогда больше не верьте в слова детей, которые просят о помощи.

– Но, как не верить? – воскликнул я. – А что, если на самом деле ребенок попал в беду и нуждается в помощи?

– Тогда верьте, давайте то, что можете, жертвуйте, но не сожалейте о том, что поверили, когда вдруг случится так, что этот ребенок окажется лгуном, обманет вас, обкрадет или еще что-нибудь сделает. А дети, поверьте мне, могут сделать все, фантазия у них богатая. Здесь или не верить и не помогать, или верить и не сожалеть. Другого не дано, – она подняла грубый воротник своего пальто и, придерживая его рукой, снова двинулась быстрым шагом. Я поковылял за ней, стараясь не отставать. – Я, кажется, ответила вам на ваш вопрос, – сказала она, бросая на меня быстрый взгляд, – или вы еще что-то хотите знать?

– Нет, то есть да. Вам не кажется, что, может, этому мальчику и другим ворующим детям нужно другое место, не ваш интернат, а что-то вроде детской исправительной колонии. Я считаю, что совесть появляется у человека с рождения, и если ее нет в детском возрасте, то во взрослом она и подавно не появится. А человек без совести никогда не исправится. Это как трухлявый пень, который никогда не обрастет зелеными ветками.

– Не соглашусь с вами, я видела пни, оказавшиеся в благоприятных условиях, и впоследствии обраставшие молодыми зелеными побегами. И мы в интернате пытаемся создать эти самые условия для озеленения. Надежда всегда есть. Теперь, когда вы все узнали, я думаю, вы пойдете своей дорогой?

– Нет, мне нужно еще кое-что узнать. Мария, остановитесь, пожалуйста. Мне тяжело вас догонять. У меня небольшие проблемы с обувью.

Она остановилась, с любопытством посмотрела на мои ноги и ухмыльнулась:

– Кажется, ваша туфля изголодалась по свежему воздуху.

– Да, определенно. Она сейчас дышит и наслаждается не только свежим воздухом, но и грязью, которая успела уже подружиться с моим носком.

– Хорошо, я оцениваю ваше остроумие и жду последнего окончательного вопроса.

Вздохнув, я спросил:

– Скажите, вы знаете деревню Птичья долина?

Девушка изменилась в лице, нахмурилась и поправила шляпку.

– Откуда вы знаете про Птичью долину? – ее голос прозвучал настороженно, и она бегло осмотрелась по сторонам.

– Я бывал там, правда, один раз, но мне хватило, чтобы запомнить на всю жизнь. И мне, кажется, что я вас когда-то знал. Если я не ошибаюсь, вам сейчас должно быть как и мне – двадцать семь.

Она некоторое время молчала, напряженно всматриваясь в мое лицо, видимо разыскивая знакомые черты.

– Извините, вы обознались. Я вас не помню.

– Но все же совпадает, так? Вас зовут Мария, вы родились и жили в Птичьей долине. Если не ошибаюсь, у вас были братья, а еще отец и мачеха. Там неподалеку, где вы жили, были качели на дереве, мы там познакомились. Я приезжал со своим другом к вашей соседке. Не помню, как ее звали, такое странное имя…

– Ее звали Варида, – как эхо отозвалась девушка.

– Так и есть, ее звали Варида, – согласился я и улыбнулся. – Это значит вы, та самая Мария.

– Вы приезжали осенью, а потом Варида уехала с вами? Мне кажется, я припоминаю. Ах да, точно… Я помню вас. Вы были таким худым высоким мальчиком со светлыми волосами?

– Да, это я. С того времени мало что изменилось, разве что я теперь не мальчик и не такой худой.

– Но как вы меня узнали? – изумилась она. – Столько времени прошло, и мы сейчас находимся так далеко от тех мест…

– Я узнал вас, потому что вы приходили в нашу редакцию около месяца назад и приносили детский стишок о старике.

Она сначала удивилась, а потом, задумавшись, улыбнулась.

– Да, это я приходила. Глупая была затея, не то слово. Надо мной только посмеялись и выставили сумасшедшей. Но я все равно не понимаю, как вы узнали меня?

– Это долгая история. Вы не хотели бы где-нибудь присесть? Я вам все расскажу, и поверьте, у нас немало общего, о котором вы и не догадываетесь.

Мария, закусив губу, с сомнением на меня посмотрела, но все же согласилась на мое предложение. Мы прошли через высокую арку с кирпичными сводами, и, немного пройдя вперед, зашли в ближайшую кондитерскую, с окнами, выходящими на широкую улицу, за которой текла хмурая река с белыми островками льда.

– Здесь красиво, – сказала она, оглядывая помещение и снимая шляпку и пальто, не позволив мне помочь ей. Мы выбрали круглый маленький столик, стоявший возле широкого окна, украшенного бирюзовыми воздушными занавесками, и сели друг напротив друга. На ней было простое, темно-синее шерстяное платье с маленьким воротничком и манжетами. Волосы пшеничного оттенка беспорядочными прядями лежали на плечах и были чуть взъерошены на макушке, и она незаметно постаралась пригладить их ладошкой, когда я заказывал для нас чай и пирог с вишней.

С чего начинать разговор я не имел понятия. Мое красноречие разом покинуло меня, и я находил эту встречу такой особенной, романтичной и даже чудесной, что у меня язык не поворачивался начинать вспоминать странные и жуткие события, произошедшие с нами в прошлом. Поэтому я решил, что разговор о погоде будет самым лучшим началом беседы. После стандартных слов о необычайно ранней и холодной зиме, я спросил, какие фильмы она смотрела в кинотеатре. Она сказала, что не ходит в кинотеатры, и я рассказал о своих впечатлениях от просмотра последнего фильма. Мария вежливо кивала и маленькими глотками отхлебывала горячий чай, попутно обхватывая чашку ладонями, чтобы согреть руки. Они у нее были с удивительно тонкой, практически прозрачной кожей, под которой отчетливо выступали острые костяшки пальцев и голубые вены.

– Это все очень интересно, – мило улыбнувшись, сказала она, – но может, мы все-таки перейдем к той истории, из-за которой мы здесь оказались.

– Да, пожалуй, вы правы, – немного замявшись, ответил я.

– И прежде чем вы начнете, давайте будет обращаться на «ты», меня немного утомляет официальный тон, да и мы все же с вами ровесники.

– Да, конечно, давайте на «ты», – я снова замялся, не зная с чего начинать. – Ну, так вот…

– Давай я тебе помогу, так как все-таки ты узнал во мне ту самую девочку из Птичьей долины, которую видел всего один раз много лет назад?

– Когда я случайно увидел вас… тебя возле редакции, мне сразу показалось, что я где-то видел тебя раньше. А потом, когда я узнал обо всей этой истории со стихотворением и прочел его, я сразу подумал о тебе почему-то… Просто все, что ты описала там, случилось и со мной тоже.

Она нахмурилась, и начала задумчиво помешивать ложкой чай.

– С чего ты решил, что мое стихотворение как связано со мной? Разве оно не может быть просто фантазией?

– Нет, к сожалению, я знаю, что оно не фантазия, – я вкратце рассказал ей о событиях, произошедших со мной в детстве. – Потом, когда я уже выздоровел в доме своего опекуна, я написал письмо Вариде и попросил одного человека съездить в твою деревню. И как ты уже догадываешься, ответа я не получил. Мне рассказали, что случилось с ней и с твоей семьей. И вот, когда я прочитал твое стихотворение и узнал, что автора зовут Мария, мне почему-то показалось, что это можешь быть ты. Я сам не знаю, почему я так решил.

– Да, все так и было, – сказала она после долгого молчания. Ее глаза были серьезными и холодными. – Я написала этот стих в надежде, что его опубликуют, и вдруг он предупредит и спасет хоть чью-то жизнь. Все же лучше, чем ничего… – она смахнула со лба челку и пристально на меня посмотрела. – Я могу рассказать, что со мной произошло, если тебе интересно, – я кивнул и она продолжила: – Когда ко мне пришел старик, я в очередной раз сбежала из дома и сидела возле того самого дуба с качелями. Он появился так неожиданно, будто из воздуха вышел, и он знал обо мне все. Как меня каждый день бьют, как мои младшие братья, зная, что меня бьют чаще всего из-за них, когда они кричат, орут и дерутся, с интересом и радостью наблюдают за тем, как я получаю трепку и пощечины от их матери. Это был круг каждодневного ада, из которого мне никак нельзя было вырваться. И я, даже не задумываясь, просто согласилась на предложение старика. Мне нечего было терять, потому что хуже, чем я жила, как я тогда думала, хуже уже быть не могло. Но как оказалось, я ошибалась. Тогда я просто сказала старику, что хочу, чтобы мои братья слушались меня, чтобы они молчали, когда я им прикажу, чтобы делали то, что я хочу. Я просто хотела, чтобы мои каждодневные страдания закончились. Я, как и ты, получила свой дар на время. А когда подошел мой день рождения, и я лежала на полу, в очередной раз избитая мачехой, за то, что братья разбили несколько горшков, я просто закрыла глаза и позвала старика, умоляя его дать мне способность управлять исчадиями ада, называвшимися моими братьями. И после этого я на короткое время вздохнула спокойно: братья вдруг стали послушными, и поводов, чтобы бить меня, больше не было. Но потом, все пошло не так… – Мария чуть наклонилась вперед ко мне и прошептала: – Я видела, как Вариду зарубил мой отец. Когда он стал внешне меняться, он, будучи и так безумным, обезумел совсем. В тот вечер я была у Вариды, мне не хотелось идти домой. Она что-то готовила на кухне, а я сидела в своем углу и играла с соломенной куклой. Когда кто-то зашел в дом, и она вскрикнула, не знаю, что-то подсказало мне спрятаться в ее сундуке, где лежало затхлое тряпье, и я успела, он не заметил меня. Варида как раз в этот момент забежала в комнату, где стоял сундук, а за ней шел мой отец в своих тяжелых грязных сапогах. Я видела, как он замахивался топором и рубил ее, снова и снова, и кровь, как красный сироп, разлеталась по всей комнате, будто взорвалась банка с вишневым вареньем. А через неделю, утром, я не обнаружила отца и мачеху в доме. Они исчезли, и я осталась одна с тремя братьями, абсолютно без помощи. Селянам не было дела до нас. Поначалу кто-то помогал, приносил немного еды, а потом мы остались совсем одни. А в конце декабря возле нашего дома остановилась коляска, из нее вышел мужчина и сказал, что поможет нам, если мы поедем с ним. И я согласилась, потому что поверила ему, хотя и выбора у меня не было. Мы приехали в город и какое-то время жили в его доме, и там… там было все еще хуже. Он сразу отдал братьев в приют, а я осталась с ним, – ее голос дрогнул, и она замолчала, опустив голову, чтобы я не мог увидеть ее глаза. – Несколько раз я сбегала, надеясь найти помощь, но меня возвращали обратно. Потом мне повезло, одна женщина помогла мне, и меня тоже отправили в приют, где я снова встретилась с братьями. Там мы пробыли не долго: он был переполнен, каждый день туда привозили много осиротевших детей, так как в соседнем городе случился страшный пожар, многие погибли. Нас отправили в другой город, в другое учреждение, где я и провела остальные годы.

Мы надолго замолчали, стараясь не смотреть друг на друга: она боялась увидеть мой сочувствующий взгляд, а я боялся увидеть ее печальные глаза, будто мог ее чем-то обидеть.

– Ты из-за своего дара стала работать с трудными детьми? – спросил я, не зная, как сгладить ее плохие воспоминания.

– Да, отчасти из-за этого. Я только и умела, что усмирять разбушевавшихся детей. К счастью, именно из-за этого мои годы в приюте оказались не такими уж и плохими, как могли бы быть. Только мой дар не распространяется на взрослых. Их я усмирять не могу, к сожалению, – она чуть улыбнулась, – чем ближе к совершеннолетию, тем меньше вероятности, что мне удастся внушить что-то. Но сейчас, я старюсь не использовать дар. Применяю его только в крайних случаях.

– А сегодня? Ты применяла его к тому мальчишке?

– Применяла, – она вздохнула и посмотрела мне в глаза, – увы, просто так он не отдал бы тебе кошелек.

– Значит, мне нужно благодарить тебя за это. И, знаешь, я благодарен и этому мальчишке, что он так надул меня, без него я не встретил бы тебя, и меня всю жизнь мучил бы вопрос, кто был таинственным автором пугающего стишка про старика.

Она засмеялась.

– Да, к сожалению, старик не дал мне дара на сочинение стихов и песен. Я все так же их коряво придумываю, как и в детстве. И меня все время не покидал вопрос, кем был этот старик. Я долго искала хоть какую-нибудь информацию, но ничего не нашла. А теперь, когда я узнала, что ко мне приходил твой брат, которого также заразил другой старик, приходивший к тебе, я теперь ничего не понимаю. Это все так странно… Ведь твоему брату было пятнадцать, а моим старшим братьям по восемь, но они не заболели. Если старик приносит в дом болезнь, то почему она не действует на детей? Слишком много вопросов, а ответов нет.

– Мне кажется, есть некий порог, после которого человек заболевает, – предположил я, – и этот порог тринадцать-четырнадцать лет. А пока те, кому не исполнилось тринадцать, они в безопасности. Может потому, что старику не выгодно их заражать, они ведь потенциальные жертвы, и могут ему еще пригодиться, когда им будет исполняться по тринадцать.

– Наверное, ты прав, – согласилась она и откусила кусок вишневого пирога. – Очень вкусный.

Я тоже попробовал пирог, и мы сидели в молчании и смотрели в окно, где уже начинало смеркаться.

– Невероятно, что мы оказались в одном городе, – сказал я.

– Невероятно, что ты меня помнил все это время, – подмигнула она.

– Но ты-то тоже меня не забывала, раз вспомнила.

– Нет, забыла, но ты таким настойчивым оказался, что пришлось вспомнить.

– Тогда, может, ты вспомнишь, о чем мы разговаривали возле дуба, когда познакомились?

– Нет, к сожалению, это выше моих сил, могу только предположить, что о каких-нибудь детских глупостях, – вдруг она забеспокоилась, увидев, что на улице зажглись фонари, и сказала: – Мне пора домой, я и так уже задержалась.

В эту минуту от досады я чуть не хлопнул себя рукой по лбу: ведь она наверняка была замужем и у нее были дети, а я уже начал витать в каких-то розово-мыльных пузырях, представляя нашу следующую встречу. Я предложил ее проводить, и она согласилась.

Но, только выйдя на улицу, я вспомнил о своей порванной обуви и понял, что прогулка будет непростой. Мария даже развеселилась и начала мило подшучивать над моим ковылянием. По дороге мы просто болтали на разные темы, не имеющие никакого отношения ни к нашему детству, ни к старику, ни к печальным событиям. Температура воздуха понизилась, дневная растаявшая грязь начала подзамерзать и хрустеть под ногами, и с неба снова начали сыпаться легкие крупинки снега. Мария подняла воротник и втянула голову в пальто. Я заметил, что у нее не было шарфа и перчаток, и еле уговорил ее надеть мои, уверяя, что я точно не замерзну, в отличие от нее. Она повязала мой шерстяной шарф вокруг своей тонкой шеи, нырнула маленькими руками в мои огромные перчатки и задорно улыбнулась.

Она жила не так далеко от интерната, в старом квартале, который располагался по склону вдоль реки. Дома там напоминали бараки, стоявшие друг на друге в два этажа, будто нелепо склеенные ребенком спичечные коробки.

– Ладно, я пойду, – проговорил я, когда она сказала, что мы подошли к ее дому. – А то вдруг твой муж еще увидит нас. Нехорошо будет.

– Подожди, – остановила она, – сначала забери шарф и перчатки. Спасибо тебе за них. И у меня нет мужа. И мужчины тоже нет, – поспешила она добавить, как только я открыл рот, чтобы спросить. Видимо радость, отразившуюся на моем лице, мне не удалось скрыть, так как она засмеялась.

– Это замечательно, то есть я не имею в виду, что для тебя замечательно, это для меня замечательно, – я бубнил еще какую-то глупость, а она потешалась надо мной, пока рой крошечных снежинок летал над нашими головами.

Вдруг обеспокоенный девичий голос окликнул ее:

– Мария, ты пришла? – на старых, обсыпавшихся ступеньках дома, стояла, закутавшись в большой платок, совсем юная девушка и встревожено смотрела на нас.

– Да, Аля, я пришла, – отозвалась Мария. – Ты, наверное, меня заждалась? Извини, я задержалась сегодня. Аля, познакомься, это мой… мой старый друг, Иларий. Иларий – это Аля.

– Добрый вечер! – поздоровался я и махнул ей рукой, на что девушка нахмурилась и едва кивнула.

– Ладно, мне пора, – сказал Мария. – Всего доброго тебе, рада была встречи.

– Но мы же еще встретимся, да? – спросил я.

– Конечно, встретимся как-нибудь, – улыбнулась она и быстро пошла к дому.

Впервые за долгие годы я возвращался в свою пустую квартиру со счастливой улыбкой, по-настоящему счастливой.

4

Через несколько дней, когда пришел выпуск нового журнала, я, не вытерпев, побежал к интернату и, узнав у дворника, что Мария была на работе, попросил его позвать ее. Она очень удивилась, увидев меня, но и не скрывала, что обрадовалась этому неожиданному визиту.

– Как раз проходил мимо вас, журнал получил, только что из типографии, его еще в продаже нет. Подумал, вдруг ты на работе и захочешь почитать, – сказал я.

В нашем коротком разговоре я успел спросить о ее графике работы и поинтересовался, не будет ли она возражать, если я как-нибудь на днях, вечером, составлю ей компанию до дома. Она согласилась, и я в этот же вечер, уйдя пораньше с работы, стоял возле ворот и поджидал ее, а она, заметив меня, побежала на встречу с распахнутой улыбкой.