После этого

Мы с Талией так и остались подругами, но отношения у нас изменились. Она больше тусовалась с Пас и Ро, а я – со своим очередным парнем. А потом сексом стали заниматься уже все, никого это больше не волновало, и все-таки дистанция между нами сохранилась. Сохраняется и сейчас. И мне от этого плохо.

А потом, в предвыпускном классе, Талия с Эдисоном начали встречаться. Похоже, влюбились друг в друга по-настоящему. Меня это бесило. Раздражало. Доводило до ручки. Талия у нас глупая, романтичная и наивная. Было ясно, что Эдисон будет ей изменять.

И вот она смотрит на меня.

– А есть какая-то история, которая вызвала у тебя действительно глубокий отклик? С первого раза?

Я думаю об Эдисоне: его лицо сверху, но он меня не видит.

– Медея, – отвечаю я. – Ее история не выходит у меня из головы.

– А как ты думаешь, в чем настоящая сила этих историй? Их придумали много тысяч лет назад и до сих пор пересказывают, – говорит она.

– Может, с этого и начнем? С «в чем сила этих историй»? – предлагаю я.

– И откуда взялась эта сила, – добавляет Талия.

– Сила, например, в том, как именно их рассказывают, – говорю я. – Как именно рассказывают, почему, кто – в этом тоже своя сила. – Я допиваю кофе, а когда поднимаю глаза, Талия смотрит мимо меня и на лице у нее приветливая улыбка. Я поворачиваюсь, оглядываюсь через плечо. Там Руми.

– Привет! – здоровается Талия. – Ты здесь работаешь? А мы и не знали.

Руми доливает мне кофе в чашку. Капля падает на скатерть, я накрываю ее салфеткой.

– Деньги-то нужны, – говорит он. – А вы тут что делаете?

– Обсуждаем школьное задание, – объясняет Талия. – Которое на весь год.

– Вы за него уже взялись? – удивляется Руми. Смотрит на меня, на Талию – я все молчу.

Она тоже на меня смотрит. А потом говорит Руми:

– Да, с нашей училкой не забалуешь. Зато у нее связи в Университете Вашингтона, и, если мы хорошо справимся, она это оценит, так что мы с Вирджинией стараемся. – Талия смеется и слегка поводит плечами, будто стесняясь нашего честолюбия.

– И о чем писать будете? – спрашивает он.

– Пока еще не решили. О том, в чем сила мифов? Как так вышло, что они просуществовали столько времени? Мне нравится история Дафны, Вирджинии нравится Медея, так что, наверное, возьмем греческую мифологию.

– Занятно, – говорит Руми.

Оба смотрят на меня, но я продолжаю молчать.

– У меня смена почти закончилась, – говорит Руми. – Скоро вернусь.

Талия бросает на меня взгляд.

– Ты чего такая странная? – спрашивает она.

– Я это… – начинаю я и умолкаю.

Талия пристально всматривается в меня, нахмурив брови (как она делает себе такие идеальные брови? Прямо из восьмидесятых).

– Так, ну ладно, в чем сила мифов? В том, как их рассказывают? Мифы продержались очень долго. Больше ничто не обладало такой силой. Может, дело в том, что мифология – это религия культуры, которая ее породила? А в чем разница между мифологией и религией? Мифология – это чужая религия?

– Ага, – соглашаюсь я. Бросаю взгляд на Руми, снова смотрю на Талию. Перед глазами яркие картинки из большого сборника греческих мифов. Чувствую его тяжесть на коленях. – Но кроме того, дело в самих историях, мне они дают чувство защищенности. Понимаешь, о чем я?

– Мне тоже, – говорит Талия.

Мы обе умолкаем, а потом она видит, что я не отвожу глаз от Руми, на лице возникает неодобрение – глубокая морщина появляется между совершенно прямыми бровями.

Я чувствую, что щеки пощипывает, прижимаю холодные пальцы к горячей коже. Изо всех сил стараюсь не смотреть на Руми, чтобы Талия не перехватила мои взгляды, но все равно вытягиваю ноги, длинные и загорелые, и замечаю, что его взгляд скользит по моим голым ногам, по плечам, по лицу. Он улыбается мне из-за стойки. Возникает ощущение, что он до меня дотрагивается. А потом снимает передник, подходит, садится за наш столик, и мне приходится делать вид, что пространство между нами не наэлектризовано.

Он дотрагивается до моей чашки с кофе.

– Можно?

Я киваю и понимаю, что Талия опять за мной следит, смотрю вниз, мимо Руми, который пьет из моей чашки. Пытаюсь представить, каковы на ощупь его губы.

Талия захлопывает крышку ноутбука.

– Мне нужно в магазин.

– Уже? – удивляюсь я.

– Мы утром собирались, но папу вызвали к футболистам. Руководительница программы на той неделе попала в аварию, теперь он ее замещает и говорит, что это вообще кошмар. Мы собрались ребрышки готовить, папе нужна приправа.

Мы когда-то вместе готовили у Талии дома. Всякие красивые блюда, на которые уходил целый день и от которых запахи плыли по всему дому. В третьем классе, четвертом, типа того. Когда все еще было хорошо.

Папа Талии ждет снаружи – приехал ее забрать. Разговаривает с ребятами, которые сидят на тротуаре. Смеется, протягивает девчонке с синими волосами деньги, она улыбается ему снизу вверх, смотрит, как он открывает дверь. Он заходит внутрь поздороваться и задает обычные родительские вопросы, какие задают друзьям дочери, а потом они уходят – рука его у Талии на плече, он направляет ее к выходу.

Руми смотрит, как я смотрю им вслед, и будто бы видит, что у меня в голове.

– Хочешь, сходим куда-нибудь вместе? – предлагает он.

Руки у меня под столом. Я потираю средний палец большим.

Нужно отказаться.

Солнце жарит в лицо, пробиваясь сквозь окна, подсвечивает мне глаза, они, наверное, блестят. Аромат кофейных зерен, гул голосов, гудение машинки для эспрессо, никто не обращает на нас внимания. Я собираюсь нагнуться к нему ближе, вижу, что он бросает взгляд на мои губы, хочется, чтобы он придвинулся, почувствовал запах моих духов.

– Сбежим? – предлагает он. Будто спасает меня из башни.

Я все равно просто притворяюсь. Все это притворство.

Мы собираем малину. Тетя Руми заправляет общественным садом за Магазином Дика в Уоллингфорде. Добираемся туда пешком, хотя далеко и нужно переходить шоссе. Сад на их земле, такой огромный огород: растет виноград, тыквы, как лава, выплескиваются из раскрашенных в яркие цвета автомобильных покрышек, повсюду цветут цветы. Старик в соломенной шляпе голыми руками ковыряется в салатной грядке, кивает, когда мы проходим мимо. Семьи и парочки собирают ягоды – пальцы перемазаны красным, в волосах искры солнца.

Я почти все отправляю в рот. Ягоды сочные, теплые, а я хочу есть. Понимаю, что во рту у меня давно уже не было ничего, кроме кофе и спиртного.

Пока мы с Руми почти не разговаривали. Он не упоминал про Поппи, я тоже, хотя внутри что-то ноет, я все гадаю, где она. А Руми просто привел меня в этот замечательный сад. Он улыбается, но не мне. И вообще пытается часто на меня не смотреть. Смотрит на ползучие, зеленые, сладко пахнущие кусты малины. На других людей – голоса их звучат приглушенно. На ягоды, которые я задерживаю в руках, на то, как я откидываю волосы с лица – зря не взяла резинку.

– Ну-ка, – говорит он. Собирает мои волосы. Пальцы у него загрубевшие, шершавые. Ими он касается моей шеи. Сворачивает волосы в узел. Вытаскивает что-то из кармана, вставляет – узел держится.

– Что это ты туда вставил?

Он опускает ладонь мне на затылок, потом смещается, чтобы я видела его лицо.

– Карандаш из «Перла». Я часто ворую карандаши – ненамеренно.

Мне почему-то вспоминается Талия, каково было смотреть на нее и думать про нас с Эдисоном.

– Лира! – кричит Руми, глядя мне через плечо.

Из дома выходит девчонка-подросток, кожа у нее теплого охристого оттенка, как у Руми, волосы прямые, темные; она тащит щенка на слишком длинном поводке. Руми подзывает ее взмахом руки.

– Опять на ковер накакал! – докладывает девчонка. На ней высокие кроссовки с незавязанными шнурками.

– Она все-таки выгонит его из дома, – говорит Руми.

Щенок маленький, шоколадный, вислоухий, c купированным хвостом. Он обнюхивает мои ноги, виляя всем телом. Лира садится на траву, берет его к себе на колени и пытается обнять – он, похоже, решил облизать ей все лицо.

– Плевать мне. Я его никому не отдам. Он моя радость.

Руми вздыхает, смеется и говорит:

– Это моя сестра Лира и ее безмозглый пес Транкс.

Лира воркует, уткнувшись песику в шею:

– Кто тут у нас безмозглый пес? Ты мой сладкий безмозглый пес.

– Транкс, который из «Драконьего жемчуга»? – спрашиваю я у Руми.

– Ага, она на него подсела.

– Видимо, вообще подсела на аниме.

Руми кивает и смеется, и мне, вообще-то, хочется, чтобы Лира ушла, но она все вьется вокруг, пока мы собираем ягоды.

– У меня вот это приложение есть в телефоне, – говорит она, а мне не больно-то хочется с ней разговаривать. – В айфоне, у меня айфон. – Она смотрит на меня, я киваю и улыбаюсь, всем своим видом показывая, что, мол, круто. Руми ушел вперед, но, похоже, слушает. – В этом приложении можно делать стоп-моушен анимацию из лего. У меня есть специальный набор для съемок, а еще я использую лего из «Звездных войн», только у меня «Дар Неба» а не «Дарт Вейдер», потому что он копирайтный, а я не хочу, ну, типа попасть под суд.

– Ясно, – говорю я.

– Хочешь посмотреть?

Руми приподнимает подбородок – видимо, ждет, что я отвечу. Видимо, надеется, что я соглашусь. Мне немножко неловко, думаю, и ему слегка неловко – за сестру, которая надумала показать мне свое дурацкое видео. В результате я улыбаюсь.

– Да, конечно.

Она бежит за телефоном. Мы идем следом, Руми берет меня за руку. Знаю, что не надо, потому что как, как я теперь все это объясню Поппи? Да никак. Но ладонь у него теплая, шершавая, мне не хочется ее выпускать.

Видео просто жесть. В углу каждого кадра – кусок ее пальца, за ним не видно, как там дергается человечек из лего, выражая какие-то невнятные эмоции. Устроено все как в этих старых немых фильмах, где сперва сцена, а потом надпись, у Лиры надписи сделаны от руки, кривым почерком, который мне не прочитать. Руми улыбается от уха до уха и наблюдает, как я смотрю видео. Лира тоже.

Все, закончилось, я перевожу взгляд на ее лицо, оно открыто нараспашку.

– Красота! Правда, здорово. У тебя целая серия? В смысле, этот лего-пацан пока же не выпутался. Типа другой пацан наверняка ему отомстит.

– Да, моему другу тоже нравится. Он сказал – присылай еще, так я решила наснимать других серий, штуки по три в день, – говорит Лира.

Я забираюсь в «вольво» Руми, похожий на кирпич, в руках поддон с малиной. Мир на закате почему-то одновременно синий и оранжевый, сероватый и сумрачный, а еще похолодало. Руми включает обогрев и везет меня домой. Когда подъезжаем, уже горят фонари. Внутри тихо, я решаю, что попытаться войти – приемлемый риск.

Пальцы мои лежат на картонном поддоне, он холодит мне ноги.

– Отлично пахнет, – говорю я. – В смысле малина.

– Да? – оживляется Руми. Улыбка у него непонятная. Что-то или ничего? Конечно, ничего. Он же парень Поппи.

Поэтому я отвечаю:

– Спасибо. Правда.

Малину я оставляю в салоне. Мне противно думать про все это сочное, спелое, красное на нашем загаженном кухонном столе.

Вхожу, встаю у окна своей спальни. Вспоминаю нас с Руми в саду. Солнце, тепло, ветер.

Да все это неважно. Я больше не буду встречаться с Руми вот так. Не буду. Нельзя.

Я забыла свою курительную трубку у Поппи. А мне она нужна, и вообще, еще даже девяти нет. Пишу ей еще одно сообщение и еще, никакого ответа.

Просматриваю свои сообщения, все этак непринужденно – шутки, мемы, гифки, потом: ты где? ну где, правда? поппи? злишься на меня что ли? какого хрена, а?

Пишу снова: оставила у тебя трубку побалдеть хочешь? ты первая.

Тишина.

Дома у нее горит свет. Теплые квадраты окон. Будто фонарь в непроглядной ночи – указывает путь, призывает домой.

Может, она дома и забила на меня?

Трубка просто предлог. В смысле она мне действительно нужна. Но сильнее нужно выяснить, что случилось. Повидаться с Поппи.

На звонок к двери подходит Уиллоу, ставит одну босую ступню поверх другой, ногти выкрашены в ярко-зеленый цвет.

– Я одну штуку забыла, – говорю я.

Она делает шаг в сторону.

– Конечно, Вирджиния, заходи.

Прислоняется к кухонной столешнице. Я помню, как они делали ремонт. Мы с Поппи долбили кувалдами стену между кухней и гостиной – в защитных очках и накидках, а Уиллоу смеялась и фоткала нас. Теперь тут просторно и светло.

Уиллоу говорит:

– Чаю хочешь? Я только заварила.

– Это, – говорю я, указывая большим пальцем через плечо, – а Поппи дома? Я схожу наверх.

Уиллоу открывает рот, закрывает снова.

Чайник начинает плеваться паром.

– Она тебе не сказала? – удивляется Уиллоу.

– Что не сказала?

Чайник воет, она хватает его с плиты.

– Поппи уехала пожить к моему отцу, – сообщает Уиллоу, поворачиваясь ко мне спиной.

– Надолго?

– Вирджиния, – говорит Уиллоу.

Глаза у нее очень светло-карие, почти золотистые. Хуже всего смотреть, как она смотрит на меня, и знать, что она видит по моему лицу, что до меня дошло. Дошло, что не все тут в порядке.

– На все лето, – поясняет Уиллоу. – В сентябре вернется.

Я делаю шаг назад. Под ногами ковер – толстый, мягкий.

– В последний момент решила. Он давно уже звал ее к себе, а тут она взяла и собралась.

Я поворачиваюсь к двери.

– Ты, кажется, что-то забыла, – кричит мне в спину Уиллоу.

Что я забыла? Не вспомнить.

Щеки горят. Я машу через плечо – смутно, смущенно.

Поппи уехала.

Поппи уехала и не вернется до конца лета, а я…

А я

не знаю

как

мне

без

нее

жить.

Давным-давно жила-была красивая женщина. Звали ее Фатима. Давным-давно жил-был богач с синей бородой и собственным замком. Фатима его не знала типа как совсем, но когда Синяя Борода попросил ее руки, отец ее сказал: да конечно, чего нет-то? Синяя Борода был богат, у него был замок, и вот они поженились. Замок был очень красивый, что правда, то правда. У Синей Бороды было много слуг – и это тоже правда. Фатима думала, что ей понравится замужем за богачом, в красивом замке, где много слуг. Сыграют свадьбу – и после этого она будет жить долго и счастливо, да?

А потом до нее стали доходить слухи о сгинувших женах. Женах, которые были до нее. И исчезли. Станет ли она очередной сгинувшей женой? Будет ли после нее другая жена, которая сгинет тоже? Вот только поговорить ей было не с кем. Некого спросить: что с ними случилось? Некого спросить: что случится со мной? Она была одна.

Синяя Борода часто уезжал из замка, и, поскольку Фатима все же была его женой, он отдавал ей все ключи. Фатима бродила по залам, ни с кем не разговаривала и однажды набрела в подвале на неприметную черную дверь, и у этой неприметной черной двери Синяя Борода ее и обнаружил. Никогда никогда никогда не открывай эту дверь, разбушевался он. Фатима испугалась, убежала к себе в комнату и пряталась там, пока он не уехал по делам. Вот только ее постоянно тянуло к той самой двери, как будто против собственной воли.

Она стояла и не сводила глаз с этой двери, черной и низкой. Не сводила глаз, будто пытаясь заглянуть внутрь сквозь дерево. Не сводила глаз, будто можно открыть дверь взглядом. Почему он ей этого не разрешает? Что за дверью? Дверь взывала к ней. Говорила: открой открой открой. И однажды Фатима ее открыла.

А там, во тьме, мерзли трупы ее предшественниц. Простертая окровавленная рука, вымученная бледная улыбка, остекленелые глаза, закатившиеся глаза, гниющие посеревшие глаза. Она стояла и смотрела в бездну, бездна же смотрела на нее.

Глава 5

Мне снится пустота. Зазор между звездами.

Сон пришел не сразу. Было не уснуть. Болели глаза. И сердце. Оно тоже болело.

Я отправила эсэмэски Ро, Пас, Талии. поппи уехала, – написала я, – уехала на все лето и не отвечает.

охренеть, – ответила Ро.

Че, правда? – ответила Пас.

Почему? – ответила Талия.

Я не знала, что им сказать, и заснуть не могла, поэтому решила убаюкать себя мрачными колыбельными и еще красным вином, вином, вином прямо в горло – кислое, два дня простояло открытым, просто мама забыла о нем, вот я его все глотала и глотала.

Пока все не качнулось, не закружилось, и тогда я вырубилась, вычеркнулась, вычеркнула все вокруг.

Больше не сбежать домой к Поппи. Вообще. Не только сегодня. Речь не о том, чтобы пережить ночь-другую. Поппи тут просто нет.

Звонок будильника – как удар ножом по обратной стороне глазного яблока. Я пытаюсь убедить себя в том, что ничего страшного не случится, сама же тем временем одеваюсь, так, чтобы не слишком внимательный родитель счел меня нормальным тьютором. Вот только мне нужны деньги на автобус, на несколько чашек кофе, на китайские паровые булочки из «Пайка» и на рахат-лукум со вкусом розы тоже.

В досуговом центре полно окон – а значит, там очень светло. Я заливаю в себя кофе и закидываюсь экседрином – приношения Богам Похмелухи, – а дальше надеюсь на лучшее. Лэнгстон сидит на скамейке, уткнувшись в книгу. «Возвращение короля».

– Ты так и остался ботаником, – говорю я.

Он смотрит на меня с кривоватой улыбкой. Вообще-то он очень красивый. Прямо Майкл Джордан, только тон кожи темнее, зато ямочки на месте.

– И сколько раз ты перечитывал «Властелина колец»? – спрашиваю я.

– Включая «Хоббита»?

Пожимаю плечами.

– Неважно, все равно много получается. – Он распрямляет спину. – Ну, это типа как вкусная привычная еда. Текст такой знакомый, что читается без всяких усилий. Любимая сладость. – Он загибает страницу, хмурится мне в лицо. – А ты что тут делаешь?

– Я теперь тьютор. Так-то.

Открываются двери конференц-зала, оттуда гуськом выходят озабоченные родаки и зашуганные младшеклассники, я вижу, что какая-то мелкая егоза улыбается и машет мне рукой. Лира. Я вспоминаю, что Руми говорил: у нее будет тьютор на лето.

Лэнгстон делает вид, что страшно рад видеть всю эту малышню, я тоже. Блин, Лира, кажется, спрашивает, можно ли ей ко мне.

– Как там Транкс? – интересуюсь я, когда она садится напротив.

– Слопал пульт от телевизора и напи́сал в шкаф тете Джен – это вчера вечером, а сегодня – у двери, когда я вела его писать на улицу.

– Ого, – говорю я.

Она пожимает плечами.

– Тетя рассердилась и наорала на меня, Руми тоже рассердился, но не орал.

C аналитическим чтением у нее плохо, но она все равно должна читать самостоятельно. Лира проговаривает слова вслух, старательно шевеля губами. Читает на уровне четвертого класса, хотя осенью пойдет в шестой. Волосы нечесаные, футболка мятая, с бордовым пятном. На вид – натуральная маленькая торговка спичками, Оливер Твист, беспризорница. То ли бездомная, то ли сиротка.

Я читаю текст на странице вверх ногами. Какая-то девчонка смотрит на морские волны и думает о том, какие они одновременно красивые и страшные. Лира со стуком роняет голову на стол и понарошку храпит.

– Знаю, что чушь, но выбирать не приходится, – говорю я, ткнув ее пальцем в плечо. Она поворачивает голову в другую сторону и храпит еще громче. Лэнгстон смотрит на нас из-за соседнего стола, улыбается ей, я закатываю глаза.

После урока мы с Лирой выходим на улицу вместе. Это, наверное, не совсем то, что положено взрослому-старшему-педагогу, но я сажусь на поребрик, Лира садится рядом, вытягивает ноги на парковку. Напевает себе под нос, а мне очень хочется, чтобы ее поскорее забрали, потому что мне совершенно не улыбается с ней сидеть, и тут она говорит:

– А я иногда сбегаю из дома. Вот вчера сбежала и пошла в кино.

– Мгм, – говорю я и шарю в кармане в поисках заначенного косячка. Руми, кажется, их курит. Лире, небось, наплевать. Все родители и дети разъехались. Никто на нас не смотрит. Я нагибаюсь вперед, заслоняя косяк волосами, закуриваю.

– Можно попробовать? – спрашивает Лира.

– Нет.

Она молчит, я тоже.

Вообще-то, очень неловко, поэтому я спрашиваю:

– И что за фильм показывали?

– «Техасская резня бензопилой», – отвечает она гордо. – Специальный показ.

– Фу, гадость. – И где этот Руми? Долго мне тут сидеть с этой психической?

Наконец он подъезжает, она бежит к машине, я машу Руми и иду следом. Он опускает стекло, улыбается – на щеке ямочка.

– Поппи на связь не выходила? – спрашиваю я.

Он крутит телефон в ладонях.

– Нет.

Я прислоняюсь к открытому окну машины, ставлю локти на горячий металл. Он смотрит на меня, и я понимаю, что мы совсем близко друг от друга. Чувствую эту близость, точно пульс, биение сердца, – но не отстраняюсь.

– Она уехала. К дедушке, на все лето. Мне ее мама сказала вчера вечером. Я пыталась ей дозвониться, но она не отвечает.

У него отваливается челюсть.

– Вот именно, – говорю я. Вот именно.

Ее место вдруг опустело.

Он ощущает то же, что и я? Будто от него что-то отрезали, откромсали кусок?

Он тоже ощущает, что его как-то непонятно предали? Уехала, мне не сказав. Не попрощавшись.

Что бы это могло значить?

Задается ли он этим вопросом? Что бы это могло значить?

Возвращаюсь домой, но внутрь не хочется. Напрямик, через чужие дворы, добираюсь до парка у водохранилища, ложусь на залитую солнцем траву.

Написать Поппи, что ли?

Только я не знаю, что сказать.

Да она, скорее всего, и не ответит.

Думаю, не написать ли ей про Руми. Что она и его бросила. Но я и этого не делаю.

Переворачиваюсь, смотрю сквозь траву на землю, насекомых. Хрен знает сколько разглядываю муравьев и тлю и еще хрен знает кого, наблюдаю, как они суетятся в свете солнца, рассеянном и преломляющемся в каплях росы.

А мог бы быть обычный день. Мы бы с Поппи встретились после обеда. До того, как вернутся с работы мои родители. Я бы свалила из дома. Понадобилось – осталась бы у нее на ночь.

Не выйдет.

Пишу Ро, она приходит.

– Помнишь, прошлым летом? – говорит она, отталкиваясь длинными шоколадными ногами от гравия и будто бы опираясь спиной на воздух. Кивает на водохранилище.

Я тут же врубаюсь.

– Когда мы купались голышом?

– И нас еще парни увидели, – подхватывает она.

– И мы еще стали напяливать купальники под полотенцами, чтобы они не поняли, что мы голые?

– Да всё они поняли, – говорит Ро.

– Мы ж и не скрывались.

– Все равно козлы – стояли, блин, и таращились, – говорит она.

– Пас! – кричу я и машу рукой. Та перелезает через изгородь между нашей улицей и парком, за спиной у нее появляется Талия. Пас снимает листик у Талии с волос, обе смеются.

– Помните, как мы купались голышом? – спрашивает Ро, как только они подходят.

– И этих козлов, которые за нами подглядывали? – подхватывает Талия.

– Ушлепки, – говорит Пас.

– А потом мы все рассказали маме Поппи, и она нам заявила, что они с одноклассницами делали то же самое, только еще и пели во весь голос, и прыгали со стены, и вообще ничего не стеснялись, – добавляю я.

Ро смеется:

– Офигеть!

– Я поняла, что не такая уж шлюха, – замечаю я.

Пас и Талия препираются, кто будет последней качаться на качелях, Пас садится, а Талия говорит:

– Ладно, давай пауком.

Забирается Пас на колени, лицом в другую сторону, вытягивает ноги ей за спину, они начинают раскачиваться – и наконец ловят общий ритм. А потом Ро показывает свой коронный номер: кувырок с качелей на землю этакой паучихой – я пытаюсь повторить, но только набираю полный рот гравия и волос.

А потом Ро пора домой ужинать.

А у Пас с Талией билеты в кино, с Лэнгстоном и Эдисоном.

– Я б тебя к себе пригласила, но к нам дядя собрался в гости, а ты мою маму знаешь, – вздыхает Ро.

– Семейный вечер, – киваю я.

А Пас говорит:

– Все билеты проданы. – И целует меня в щеку.

Я продолжаю качаться, смелая такая – отталкиваюсь ногами, волосы летят по ветру, тело длинное, небо проносится мимо, закрываю глаза, качаюсь, качаюсь, даю им скрыться из виду. А когда они скрываются, я перестаю качаться и просто сижу, свесив ноги, и черчу носками на гравии бессмысленные круги.

С папашей моим история такая: он не дожидается выходных, чтобы уйти в загул. Надраться с дружками можно всегда, не только вечером в пятницу.

Я вижу, как по моему потолку – в пузырях после покраски – ползет паук. Ползет так медленно, что можно отвернуться, а потом посмотреть снова – и тогда уже измерить расстояние. Он все ближе и ближе к трещине у меня над кроватью. Пронзительно-приятный дым проходится по легким, я его выдуваю, целясь в паука – я его назвала Ананси. Мы с Ананси теперь друзья, пусть и его заберет от травки.

Я слышу, как папаша возвращается домой, они с мамой начинают орать друг на друга. Зачем ему пить столько пива? Столько спиртного? Ему ж с утра на работу.