Спецслужба Императрицы. Альтернативная история

«Умираю, потому что разочаровался в светлой идее коммунизма. Он никогда не наступит, ибо нельзя достичь гармонии в обществе методами терроризма и насилия. И. В. Шабалин»

Таким образом, дискредитация так называемого коммунизма, за достижение которого выступают наши доморощенные революционеры, получила новое подтверждение.

Ещё самоубийца оставил на столе открытку с изображением богини Немезиды. Как мы помним, такая же открытка была найдена на месте многих загадочных и до сих пор не раскрытых убийств. Символ отмщения! Получается, что Шабалин отомстил сам себе?»

В тот же день штабс-капитан докладывал Редрикову:

– Так что, Николай Леонидович, исполнитель у нас теперь есть. Капризничать и трепыхаться не будет: во-первых, сдержит страх разоблачения, во-вторых – щедрое жалованье!

– Отлично, тёзка! Но, постарайтесь найти ещё.

– Всенепременно, Николай Леонидович!

– А что у вас с лицом? – полюбопытствовал полковник.

Петровский слегка смутился, но быстро нашёлся:

– Это я английским боксом занимаюсь. Спорт такой, для джэнтльменов.

– А-а, понятно. Вы, однако, того… поосторожней!

После этого разговора штабс-капитан и впрямь начал посещать тренировки в офицерском клубе. Инструктор, настоящий англичанин по фамилии Ричардсон, педантично объяснил правила и технику нанесения ударов. И дело пошло! Через месяц Петровский втянулся и полюбил это мордобитие. Ричардсон хвалил его, утверждая, что у штабс-капитана природный талант. А ещё через месяц…

Замужняя сестра Ксения прислала письмо: приходи в гости! С удовольствием приняв приглашение, Петровский приехал к назначенному часу. Скинув шинель на руки прислуги, прошёл в залу, где уже топтались несколько человек, болтая о всяких пустяках. Некоторые были незнакомы. И среди них наш штабс-капитан увидел того самого флотского лейтенанта, расквасившего ему нос! Моментально всколыхнулась увядшая, было, обида, и загорелось желание отомстить. Подошёл, представился:

– Петровский, Николай Андреевич. Я брат хозяйки.

– Очень приятно! Владимир Георгиевич Вишневский. Мы с Петром Анатольевичем в одном экипаже служим (Пётр был мужем сестры Ксении).

Вишневский не узнал в офицере дворцовой полиции жалкого ваньку, стукнутого по носу два месяца назад.

Поговорили о том, о сём. Выпили шампанского. Перешли на «без чинов», затем и на «ты».

– Ты такой… такой могучий, Володя! Небось, подковы гнёшь запросто?

Лейтенант самодовольно ухмыльнулся:

– Подковы не пробовал. Но кобылу на плечах поднимал на пари!

– О! Ничего себе! Это, где же? В экипаже?

– Нет, у папеньки в имении, прошлым годом.

Выпили ещё.

– А мужики у вас в имении на Масленицу стенка на стенку бьются? Люблю смотреть!

– Бьются, а как же! Наша деревня супротив соседской. Да я, между нами говоря, сам с ними выходил не раз, – похвастался Володя, – У меня удар ого-го! Раз махну кулаком – среди мужиков улица. Другой раз махну – переулочек!

– Да ты, прямо, этот… Добрыня Никитич былинный!

Посмеялись.

– А я нынче боксом занимаюсь, – как бы между прочим поведал хитрый Петровский, – Такой спорт английских джэнтльменов. Занятно, скажу тебе!

– Слыхал краем уха… А правила какие?

– Да, простые: биться только кулаками в перчатках специальных, головой нельзя, ниже пояса не бить, открытой перчаткой не бить…

– Это как это?

– Ну, оплеуха, по-нашему.

– Интересно! – мурлыкнул Володя, закуривая.

Петровский, бросивший курить, чтобы хватало дыхания для тренировок, лукаво сощурился и предложил:

– Приходи в клуб посмотреть!

– Да, что там смотреть! Вот, подраться бы! – засмеялся лейтенант.

– У нас это называется спарринг, – строго поправил его интриган-капитан.

– Ну, спарринг, так спарринг.

– Драться всерьёз положено. Без пощады.

– Ну, ясно, что не понарошку! – ухмыльнулся Володя, – Ты, ежели что, не обижайся.

В четверг лейтенант приехал в офицерский клуб, где его встретил коварный Петровский. Они прошли в раздевалку и переоделись в трико. Мускулы Вишневского бугрились совершенно невозможными узлами, переплетаясь, как корни дуба. При виде их мститель непроизвольно поёжился. В зале мистер Ричардсон надел им перчатки.

Вишневский воззрился на них с интересом:

– Прямо, подушки какие-то!

– Это чтобы избежать увечий, – пояснил англичанин, – Вы у нас первый раз, сэр. Знаете ли правила?

– Да, мне Николай Андреевич объяснил.

– Тогда, прошу на ринг!

Вишневский полез под канаты, а Ричардсон, придержав Петровского, шепнул с сомнением:

– Как же вы будете боксировать с ним, Николас? Он же вдвое тяжелее вас!

– Я уповаю на вашу науку, мистер Ричардсон!

На ринге Петровский встал в стойку: левая рука вперед, правая прикрывает подбородок. Вишневский поднял кулаки на уровень груди.

Гонг!

Лейтенант широко размахнулся правой. Попади его удар в цель – ой, не сдобровать бы цели! Но штабс-капитан уклонился нырком и провёл отличный прямой правой в солнечное сплетение. Отскочил. Вишневский изумлённо хватал ртом воздух. Снова размахнулся и снова промахнулся. Петровский же провёл чёткую тройку в печень. Отскочил и врезал левым хуком в ухо. Противник упал. Ричардсон принялся считать:

– Оne, two, three…

На счёте «seven» лейтенант поднялся. Выглядел он бледновато, но крепился. Упрямо сжав губы, пошёл в атаку. Удар! Аж воздух загудел! Петровский уклонился, но с трудом. Ещё удар, в грудь, на этот раз достигший цели. Как паровозом сбило! В глазах штабс-капитана потемнело, возникло ощущение, что остановилось сердце. С трудом устоял на ногах.

«Вот это силища! Ай, да Володя!»

На весь остаток раунда пришлось уйти в глухую оборону, чтобы восстановиться. Вишневский злился и кричал:

– Бейся, давай! Что ты там прыгаешь? Струсил, что ли?

Горькая обида подступала к горлу Петровского от этих упрёков.

Гонг!

«Фу-у, перерыв!»

Снова гонг, возвещающий новый раунд. Оклемавшийся Петровский вскочил и двумя прыжками пересёк ринг. Прямой в челюсть! Хук слева в печень! Хук справа! Темп, темп держать!

Вишневский не ожидал такого урагана ударов. Он неловко затоптался, попытался обхватить противника руками. Мститель продолжал бить его. Нет, даже не бить, а, как выражаются в народе, мудохать. В глаз! В нос! Ещё раз по носу! Апперкот в подбородок!

Увидев капающую из носа кровь, Ричардсон крикнул:

– Вreak*!

*Break – прекратить, англ.

Но было уже поздно: правый кулак Петровского совместился с челюстью, и могучий лейтенант рухнул на обтянутый парусиной пол.

Ричардсон досчитал до десяти, но ушибленный так и не поднялся. Его отливали водичкой, хлопали по щекам, дали понюхать нашатырного спирту. Очнулся, но в реальность въехал не сразу. Двоилось в глазах и кружилась голова.

– Сотрясение мозга, сломан нос и челюсть, – заключил Ричардсон, – Моя наука пошла вам впрок, Николас!

Домой Петровский ехал с чувством глубокого удовлетворения! Уделал паршивца, как Аллах черепаху! А нечего безответных извозчиков по роже лупить!

Глава четвёртая

К Рождеству служба «Л» устранила восемьдесят два объекта, из них двадцать три в Москве.

Сонцев-Засекин нашёл ещё двоих исполнителей. Один их них был тоже террорист, ожидавший виселицы в Москве. Другой – разбойник Прахов, осужденный на бессрочную каторгу за восемь убийств.

– Не сумлевайтесь, ваше благородие, не подведу. Дело привычное! – заверил он своего вербовщика.

И Редриков, и Мария Фёдоровна были очень довольны развитием антитеррора.

На Танину долю пришлось восемнадцать террористов. Восемь она застрелила из Берданы, десять – из дерринджера. Интересно отметить, что ненависти к своим жертвам она более не испытывала. Теперь это была просто работа. Лев, кстати, когда на антилопу охотится, тоже не злится. Но на Крещенье…

– Присаживайтесь, Татьяна Михайловна.

Таня села в кресло для посетителей. Полковник позвонил в колокольчик. Вошёл секретарь.

– Организуй нам кофию, голубчик.

Тот поклонился и вышел.

Таня догадалась, что разговор будет непростой. Новое задание? И не ошиблась!

– Вам, Татьяна Михайловна, надлежит внедриться в кружок готовящих покушение на Государя и Государыню студентов Московского Университета, и уничтожить их всех, – ввёл её в курс дела Редриков, – Чрезвычайно опасны. У них уже имеется несколько бомб огромной разрушительной силы. Они планируют приехать в Санкт-Петербург на Пасху и подстеречь августейшую семью во время всенощной. Бомбы намереваются взорвать прямо в храме! Погибнет множество людей, если мы их не остановим.

– А что московские жандармы, Николай Леонидович?

Редриков, испросив разрешения, закурил. Таня тоже закурила. С некоторого времени она втянулась в курение: табак успокаивал и приводил в хорошее настроение.

– Жандармы… Они не могут ничего сделать. Где хранятся бомбы, знает только Воропаев, главарь. А арестовать негодяев только на основании доноса информатора, кстати, члена того же кружка, невозможно: отопрутся. Улик-то нету! К тому же, кружок заседает нерегулярно, и каждый раз в другом месте. А студенты эти – отличные конспираторы и почти всегда умудряются оторваться от слежки, или привести её, слежку, в неправильное место.

– Понятно… Значит, акция?

– Да. А план наш будет таков: поскольку кружок у них для отвода глаз как бы литературный, вы под видом поэтэссы к ним и внедритесь.

– Я!? – изумилась Таня, давясь дымом, – Прямо, пердимонокль! Сроду стихов не сочиняла, знаете ли!

Тут принесли кофий.

– Не желаете ли коньячку? – галантно предложил Редриков.

– Изволю желать, – наклонила голову Таня.

– Вам в рюмку, или…

– В рюмку, в рюмку!

Выпив коньяк залпом (настоящий Мартель!) и запив его кофием, Таня, подумав: «Маловата рюмка!», снова закурила и приготовилась слушать дальше.

– Мы напечатали сборник стихов. Вот, посмотрите.

На стол легла книжечка страниц на сто. Бумага серенькая, дешёвая. Обложка коленкоровая, голубая, с веткой сирени. На обложке:

«Марина Вернер. Радость вѣсны. Стихи»

– Вот это да! – восхитилась Таня, листая страницы, – А кто настоящий-то автор?

– Я, – потупился полковник.

– Вы?! Как такое может быть?

– Да, как вам сказать… Ещё с кадетских времён пописывал. Накопилось, вот.

– И вам не жалко, Николай Леонидович?

Полковник построжал лицом:

– Для дела, Государыни и России мне ничего не жалко!

Он, тем не менее, вздохнул, ибо мечтал издаться под собственным именем.

– Итак, продолжаю: книга поступит в продажу в Москве, в книжном магазине братьев Касторских. Это, кстати, самый большой книжный магазин в Москве. Вы будете сидеть за столиком под плакатом и раздавать автографы, буде кто попросит. Наш информатор наведёт на магазин нескольких членов кружка, они заинтересуются и пригласят вас на литературный вечер.

– А ежели не пригласят?

– Пригласят, безусловно, пригласят! Вы дама привлекательная, стихи душещипательные…

– О! Господин полковник!

Редриков слегка покраснел.

– Да-с, там-то всё и сделаете. У вас будет сумка с кизельгур-динамитом. Взрыватель химический, с отсрочкой на десять минут. Только и дела: сунуть руку в сумку и надломить стеклянную трубочку. Кислота разъест проволочку и… Взрыв! А вы, тем временем, уйдёте. Как бы в ватерклозет.

– А потом? – задала глупый вопрос Таня.

– А потом… всё! Вас отвезут в гостиницу.

Вечером Таня долго читала стихи. Там было и про таинственную незнакомку, чей силуэт скользнул по залитому дождём окну, и про распускающиеся почки, и про одинокий цветок на поле среди буйного разнотравья. Особенно понравилось про догорающую свечу, освещавшую милый профиль. Конечно, это были стихи, явно написанные мужчиной, но Таня знала, что сейчас мужчины пишут от лица женщин и наоборот.

«Отличные стихи! Молодец, Николай Леонидович!»

Старательно выучила с десяток стихотворений наизусть, чтобы продекламировать террористам.

Двадцатого января Таня села в московский поезд. Её сопровождали два агента: Семёнов и Логинов. Для конспирации они ехали в третьем классе и везли бомбу, замаскированную под корзинку с репой. Таня же наслаждалась комфортом первого класса. В купе, предназначенном для двоих, она ехала одна. Как приятно путешествовать по чугунке! Перестук колёс, успокаивающий и наводящий дремоту, звяканье ложечки в пустом стакане, запах угольного дыма и свежего белья… Пейзаж, мелькающий за окном, контральто паровозного гудка.

В Бологом посетила вокзальный ресторан. Не удержалась, дала волю чревоугодию, уж больно всё вкусно было: и салат Оливье с рябчиками, ветчинкой и чёрной икрой, и огненный грузинский суп-харчо, и пожарские котлеты, и компот из персиков, и сухумские мандарины. С неудовольствием осознав, что переела (прощай, талия!), Таня села у окна читать. Книга была замечательная: «Жемчужина, выпавшая из короны» Ильи Тамигина. Читала более двух часов. В дверь постучали.

– Войдите! – оторвалась от книги Таня.

Вошёл обер-кондуктор.

– Прошу прощения, сударыня. Позвольте окно жалюзями закрыть?

– Э-э… Да, закрывайте… Но, почему? Мне солнце не мешает, да и смеркнется скоро.

– Тут вот, в чём дело, – принялся рассказывать железнодорожник, – Аккурат на этом перегоне случай был: князь один – фамилию называть не буду – ехал в Москву, да в окно смотрел. Лето, сенокос. Одна, значит, девка крестьянская, зашла за стог по нужде. Ну, задрала, значит, подол-то. Так князь как увидел ейное… э-э… устройство, так и обмер. Стоп-кран рванул! Выскочил из вагона, девку эту схватил в охапку и с собой увёз. Женился, княгинею сделал.

– Как романтично! – воскликнула Таня, хлопая в ладоши.

– Романтично, да. Только с тех пор все здешние девки, как поезд проходит, вдоль путей выстраиваются и жопы показывают. Ой, пардон! Гузки. Даже и зимой! А пассажиры обижаются! Вот, окна и закрываем-с.

Таня хохотала до колик в подреберье, до икоты.

Утром паровоз, пыхтя, замедлил ход и остановился у платформы Николаевского вокзала. Выйдя, Таня с любопытством осмотрелась, ибо ранее в Москве не бывала.

– А вот на резвенькой! – крикнул прямо в ухо извозчик, молодой румяный парень в бараньей папахе, – Моментом доставим, куды вам потребно, барыня!

По плану, Таня и агенты должны были остановиться в гостинице «Дюссо». Носильщик погрузил её чемодан в сани.

– Позвольте, барыня, – извозчик заботливо прикрыл Танины ноги полостью из волчьих шкур и вскочил на козлы, – Н-но, длинноногая!

Каурая кобыла, и в самом деле с длинными ногами, резво взяла с места. Таня вертела головой на триста шестьдесят градусов. Всё выглядело не так, как в столице: и улицы, и дома, и люди. Прямых широких улиц почти не было. Дома выглядели скромно, в основном купеческие особняки, отнюдь не дворцы.

Проезжая по какому-то бульвару, Таня увидела бронзовый памятник. Лысый красивый господин с бородой и подкрученными усами стоял, улыбаясь, в горделивой позе, заложив руки за поясной ремень. Левый глаз слегка прищурен. Скульптор замечательно передал излучаемые крупной головой мудрость и добро. На гранитном постаменте читалась надпись:

«Гению русской словесности Илье Игоревичу Тамигину от благодарных москвичей»

Тамигин! Вот он какой! У Тани даже дух захватило при виде классика.

Вскоре приехали в гостиницу. Войдя в вестибюль, Таня увидела мемориальную доску:

«Здесь, 25 июня 1882 года, скоропостижно скончался генерал-адъютант от инфантерии Михаил Дмитриевич Скобелев. Упокой, Господи, его душу!»

Девушка благоговейно перекрестилась.

Разместившись в люксе, заранее забронированном по телеграфу, Таня первым делом потребовала самовар, ибо в горле пересохло от волнения. Коридорный принёс и самовар, и крендели буквально моментально. Выпив три чашки, Таня переоделась в неприметное серое драповое пальто и вышла на улицу. Семёнов и Логинов, занявшие скромный нумер на двоих, уже поджидали её, чтобы проводить к магазину Касторских. Таня приняла у них сумочку. Обычный с виду дамский ридикюль, но тяжёлый: целых шесть фунтов кизельгур-динамита, замаскированные парой экземпляров «Радости вѣсны», платочком и флаконом духов.

Идти было недалеко, всего несколько кварталов, так что брать извозчика не стали. Войдя в магазин, Таня сразу обратила внимание на свой портрет, написанный углем, и под ним изображение книги. Навстречу выбежал плотный лысоватый господин в старомодном коричневом сюртуке и ермолке.

– Госпожа Вернер! Марина Михайловна! – всплеснул он пухлыми белыми ручками, – Я Эммануил Касторский! Ждём вас, ждём с нетерпением! Тираж уже привезли, восемь экземпляров за час продали!

Книготорговец схватил Танину руку и присосался к ней долгим мокрым поцелуем. Таня сконфузилась.

– Садитесь, пожалуйста! – продолжал щебетать Эммануил, – Вот столик, вот перо. Цену мы обозначили в полтора рубля. Достаточно ли?

– Достаточно, господин Касторский, – кивнула Таня, садясь к столику.

– Поверьте моему опыту: недели не пройдёт, как все восемь сотен раскупят! Такие замечательные стихи! Слёзы на глаза наворачиваются!

Логинов и Семёнов незаметно вышли и устроились в чайной напротив.

Первое время Таня сильно стеснялась выдавать себя за поэтэссу, но постепенно привыкла, и с улыбкой надписывала книги покупателям. Торговля и впрямь шла довольно бойко: за три часа продалось шестнадцать экземпляров, причем девять из них с автографами.

После обеда (Таня сходила в трактир по соседству) покупатели пошли реже.

«Поэтэсса» заскучала. Очень хотелось курить, но она стеснялась. Да, тогда многие дамы курили, но только в приватной обстановке, не на людях.

Ближе к вечеру (часы пробили половину пятого) в магазин вошло трое молодых людей в студенческих шинелях.

– О! – воскликнул самый высокий, – Новые поступления! И автор такой симпатичный!

– Истину глаголешь, отрок! – прогудел его товарищ, здоровяк с красным шелушащимся лицом.

Они подошли ближе и принялись рассматривать сборник.

– Мне нравится! – заявил высокий, – Я покупаю! А ты, Женя?

– Я тоже возьму, для Леночки, – пожал плечами краснолицый, – Марина Михайловна! Не откажите в любезности, напишите: «Леночке Клюевой с искренней симпатией».

Таня вывела сие посвящение каллиграфическим почерком и расписалась с росчерком.

– Позвольте представиться, – наклонил голову высокий, – Степан Воропаев, студент-химик. А это так, Володя Кривин и Женя Хлодский, мои, так сказать, ассистенты.

Все трое засмеялись.

– Очень приятно познакомиться, господа, – улыбнулась Таня, чувствуя, как холодок разливается в животе, ибо этих людей ей предстояло убить.

– Вы знаете, Марина Михайловна, – продолжал Воропаев, – мы очень интересуемся литературой и частенько собираемся за рюмкой чаю обсудить что-нибудь новенькое. Вот, ваше творчество, например. Мы бы с удовольствием лицезрели вас сегодня вечером! Вы почитаете нам, а мы поаплодируем! А потом расскажем, кому только сможем, о вашем таланте! Весь факультет узнает! Весь университет!

– Ну, я не знаю… – сделала вид, что колеблется, Таня, – Удобно ли?

– Да что ж тут неудобного? – удивился Хлодский, – Нормальная встреча автора с читателями-почитателями! Мы сейчас пойдём и созовём всех наших, а вы приезжайте в девять часов вот по этому адресу.

И он вложил в Танину руку визитную карточку.

– Хорошо, – согласилась «поэтэсса», – Я приеду.

– Ура! – воскликнули хором все трое и быстро вышли из магазина.

Эммануил сиял.

«Какой успех! Отличная затея с портретом и автографами! Надобно будет это повторить, в систему ввести!»

Совершенно новую идею о рекламе с участием автора ему подсказал агент Семёнов.

В половине девятого Таня взяла извозчика и назвала адрес.

– Плющиха? – переспросил возница, – Дотудова полтинничек, барышня.

Таня не стала торговаться.

– Погоняй, любезный. Не хочу опаздывать.

– Не извольте беспокоиться, мигом домчим!

Мужик привстал, громко крикнул «Н-н-о-о!», засвистал, закрутил кнутом восьмёрку над лошадиными ушами. Конь вздохнул и пошёл рысцой. Не спеша.

– А быстрее? – поинтересовалась Таня, начиная нервничать.

– Да и так уж быстрей быстрого! Устал Савраска, ить, с утра катаемся. Жалею я яво.

Таня выхватила у возницы кнут и огрела им коня. Тот удивился, всхрапнул, и перешёл на корявый галоп.

– Вот тебе целковый, любезный. Сие надбавка за скорость.

Извозчик рубль взял, но спина его выражала сильнейшее неодобрение.

Танины часики показали без пяти девять. Вот и нужный дом. Небольшой, в четыре окошка. Дождавшись, когда пассажирка покинула сани, извозчик слез с козел и протянул коню морковку.

– И чего торопиться зазря? И так доехали бы… Ну, может, на минуточку позжее. Конь, разве он не тварь Господня? Нешто он не чувствует? Больно же, кнутищем-то! – бормотал мужик, гладя конскую морду, – А ты кушай, кушай морковку-то, Саврасушка милый! Ишшо часок покатаемся, тоды и отдохнём…

Конь хрупал морковкой и благодарно тыкался мордой в щёку хозяина.

Логинов и Семёнов подъехали на другом извозчике и затаились в тени высокого забора напротив.

Взойдя на крылечко, Таня постучалась, и Хлодский немедленно открыл ей.

– Проходите, проходите, Мариночка!

Таню такое омикошонство слегка покоробило, но она не подала виду.

В сенях Хлодский принял её пальто и распахнул дверь в комнату.

– Милостивые государи и государыни! Позвольте мне представить вам авторессу замечательных стихов! Вот сборник, только что в продажу поступил!

Он потряс книжечкой. Все захлопали. Таня скромно поклонилась, быстро окинув присутствующих из-под ресниц. Восемь молодых людей и четыре девушки. Коротко стриженые, эмансипированные, вызывающе и нескромно одетые. У одной волосы выкрашены в голубой цвет!

– Просим, просим! – зазвучали в разнобой голоса.

Таня прошла к столу, но садиться на предложенный стул не стала. Как назло, все выученные стихи полковника выскочили из головы! Что же прочитать? О! Идея! И она принялась декламировать стихотворение из романа Тамигина «Последняя надежда Императора», в переложении на русский Андреем Ивановичем Горским, преподавателем французской литературы.

Она была сладка, как мёд,

Как бабочка, прекрасна.

Любовь хрупка, как тонкий лёд:

Не повреди напрасно!

Цветок, пчелою опылен,

Раскрылся в полной мере.

И я, любовью окрылен,

Навеки буду верен

Той, что огонь во мне зажгла

Неистовый и жаркий!

Сгорим мы вместе в нем дотла,

Но жизни нам не жалко!

– Браво! – закричали все, – Ещё! Ещё!

– Но позвольте, господа! – улыбнулась Таня, – Дайте, хоть, дух перевести!

– Человек! Шам-пан-ска-ва! – по-барски крикнул Воропаев, и Хлодский хлопнул пробкою.

Вино разлили во что попало: в гранёные стаканы, в чайные чашки. Таня покосилась на этикетку: игристое вино откуда-то с Кубани. Выпила. Оказалось вкусно! Все оживились, повеселели. Видимо, успели выпить до Таниного прихода. Литературная тема прервалась. Начались разговоры, смех. Открыли ещё одну бутылку шипучки. Таня больше слушала, чем говорила.

Подсев со стаканом в руке на подлокотник Таниного кресла, Воропаев обвёл собравшихся рукой:

– Вы видите, Мариночка, людей будущего. В будущем, через какие-нибудь тридцать-сорок лет все общественные условности рухнут. Каждый будет носить то платье, которое нравится, а не то, которое предписывает мода, заниматься тем, к чему душа лежит. В отношениях мужчин и женщин наступит полная свобода! Не будет больше дурацких ухаживаний. Достаточно будет сказать женщине: я тебя хочу – и она…

– Но, позвольте! А если женщине этот мужчина не нравится?

– Ну, тогда мужчина обратится к другой женщине, а эта, томимая желанием, сама скажет избранному ею мужчине, что хочет его!

Степан отпил из стакана и продолжил:

– Ты, как поэтэсса, обладаешь живым воображением. Вообрази: все будет общее! Вещи, еда, вино. Общими будут также жены, мужья и дети! Это называется коммунизм! И у нас коммуна уже сейчас. Мы отринули предрассудки общества.

– Странно, как-то… – промямлила Таня.

– Не веришь? Мне не веришь? – запальчиво наклонился к ней Воропаев, обдав запахом пота, – Так я тебе сейчас докажу!

Он повернулся к девушке с голубыми волосами:

– Анюта! Наша гостья не верит, что мы без предрассудков. Убеди её!

Девушка встала, насмешливо покосилась на Таню… и вдруг одним движением стянула через голову платье, под которым ничего не было. Все зааплодировали. Тане стало противно.

– Ну? Убедилась? – ухмыльнулся Степан и положил влажную от пота руку Тане на колено, – Ведь правда, так лучше?

Затем, глядя прямо в глаза, объявил:

– Сегодня ты будешь моей!

Таня поняла, что затягивать своё пребывание здесь не стоит. Она открыла сумку и, надломив трубочку взрывателя, достала оттуда платочек и промокнула губы.