Девятая рота

Вначале Лёньке было не до смеха, не давала сосредоточиться на рассказах пульсирующая боль в челюсти, которая чуть ли не кувалдой била по мозгам. Но со временем, а особенно после третьего полоскания, боль постепенно стала проходить, а вскоре и вовсе исчезла.

Лёнька бы и сам мог рассказать много историй о своих похождениях и приключениях в училище, но он находился среди старших, более опытных теперь уже товарищей. Поэтому только сидел и слушал.

Наконец кто-то из парней взглянул на часы, и «банкет» по поводу отъезда моментально прекратился.

Уходя из кубрика, Лёха крепко пожал руку Лёньке:

– Ну, всего тебе хорошего. Давай дерзай, – пожелал он и пообещал: – Будет время, заскочу к тебе в твою девятую роту, но не забывай и одиннадцатую.

Парни, подхватив вещи, вывалились из кубрика в коридор, наполнившийся их не совсем трезвыми голосами.

Лёнька вышел на улицу вместе с галдящей группой новоявленных инженеров, махнул Лёхе на прощание рукой и услышал:

– Удачи тебе, Лёнь! – на что крикнул в ответ:

– Пока, парни, не теряйтесь! Заходите! Адрес прежний!

В ответ послышались какие-то возгласы, содержание которых Лёнька не разобрал, и, проводив парней взглядом, он вернулся в кубрик.

Челюсть после истязания стоматологом уже так сильно не болела, поэтому он навёл относительный порядок на столах, кроватях и тумбочках и завалился спать.

Утром его поднял необычный сигнал подъёма.

Вместо горланящего во всю глотку дневального, кто-то обходил кубрики и, постучавшись, вежливо интересовался:

– Желающие сходить на завтрак есть? – И если этого интеллигента не посылали по известному маршруту, то так же вежливо продолжал приглашение: – Господа инженера́ приглашаются в столовую почифанить.

От такого предложения было грех отказываться, и Лёнька, наскоро умывшись, присоединился к желающим, которые небольшими группками проследовали в столовую. Дежурный офицер демонстративно отворачивал от них лицо, делая вид, что растрёпанные, без гюйсов и миц выпускники его абсолютно не волнуют.

Лёньке, примазавшемуся к сословию новоявленных инженерОв, даже понравилось такое посещение столовой, потому что он представил себе, что, когда он вольётся в свою роту, то им, третьекурсникам, подобного вида уже не простят. Нарушители будут моментально выявлены, переписаны и в достойной степени «награждены».

После завтрака Лёнька, собрав все имеющиеся у него с собой документы, двинулся в отдел практики, где недовольный Владимир Кузьмич выписал, но не отдал ему направление на судно, хотя Лёнька уже с готовностью протянул руку за своей путёвкой в новую жизнь, а недовольно поинтересовался:

– А постельное бельё ты Марьванне сдал?

– Не-а, – не ожидавший такого вопроса Лёнька в растерянности уставился на Кузьмича.

– Так чё ты припёрся сюды? – тут же возмущённо взвился голос Кузьмича. – А ну брысь отседова! И пока цидулю от Марьванны не принесёшь, никаких направлений тебе не будет, – с этими словами он со злостью закинул бумажку с направлением в стол.

По виду Кузьмича Лёнька заметил, что утро у того по каким-то причинам не задалось.

Огорчённый таким поворотом событий, он вынужден был выскочить из кабинета Кузьмича и на всех парах мчаться к Марьванне, попутно кляня себя: «Да как же это я так! Чё это я забыл про постель-то?»

Забежав в роту, он наскоро свернул матрас, всунув в него подушку с одеялом, полотенцем и простынями, и сбежал в подвал.

Там его встретила прежняя таинственная тишина, но Лёнька, уже зная расположение обиталища Марьванны, промчался к вожделенной двери.

Для приличия стукнув по ней костяшками пальцев, он резко открыл дверь.

Картина оставалась неизменной.

Марьванна в прежней позе восседала за столом, и в её всепоглощающих руках по-прежнему прятался мельхиоровый подстаканник со стаканом из тонкостенного стекла. Время здесь было не властно. Лёньке даже показалось, что и пылинки в этой сокровищнице Алладина летают те же самые.

При виде ворвавшегося Лёньки из щёлочек глаз Марьванны вырвались молнии, а небольшое помещение сотряс громоподобный глас:

– Ты чего это тут дверями размахался? Ты чего это здесь ветер разводишь?! – Но едва всесильная Марьванна разглядела запыхавшегося Лёньку, как возмущённые нотки из её голоса исчезли и она вполне доброжелательно произнесла: – А-а-а, это ты, касатик! И чего это ты пожаловал ни свет ни заря? Али что случилось?

– Случилось, Марьванна, случилось, – в тон ей ответил Лёнька. – Бельё вот надо сдать, а то Кузьмич направление на судно может не отдать.

Лёнька уже не стал говорить, что именно Кузьмич и послал его сдать бельё, а сделал вид, будто это он сам проявил инициативу, и вот он, такой замечательный и сознательный, явился перед очами очень ответственного работника, которым и является Марьванна.

Оценив преподнесённую лесть, Марьванна пододвинула к себе стопку гроссбухов и принялась в них копаться.

– Так, так… – приговаривала она при этом. – Так как, ты говоришь, фамильё-то твоё?

Лёнька назвался, а Марьванна, перелистав странички толстой потрёпанной книги, нашла строчку с его фамилией.

– И чё ты там принёс? – посмотрела она поверх очков на Лёньку.

– Да всё, чё вы мне давали. – Лёнька сделал попытку развернуть матрас, но Марьванна остановила его царственным жестом:

– Погодь, там покажешь, – и со скрежетом отодвинула стул, чтобы выйти из-за стола.

При взгляде на необъятную Марьванну Лёньке на миг показалось, что под её ногами даже прогнулся бетонный пол, который попирали сии «изящные» ножки.

Когда он предъявил бельё и разложил его в соответствующие кучки, то тем же царственным жестом Марьванна отпустила Лёньку.

Но тот напомнил ей:

– А бумажечку напишите, пожалуйста, Марьванна, а то Владимир Кузьмич не поверит мне, – и с глубокой просьбой в глазах уставился на вершительницу своей судьбы.

От его елейного голосочка Марьванна, довольно цыкнув языком, изрекла:

– Ох, соколик, да какой же ты дотошный, ну совсем, как я в молодости! – и, проплыв в кабинет, черкнула пару слов на небольшом листочке.

– Большое спасибо вам, Марьванна, – рассыпался в благодарностях Лёнька и, прижав долгожданную бумажку к груди, со скоростью «харикейна» помчался в отдел практики.

Глава седьмая

Мельком глянув на протянутую бумажку, Владимир Кузьмич вернул Лёньке направление со словами:

– Дуй-ка ты на Морвокзал, дорогой мой. «Орджоникидзе» там уже стоит с вечера. Найдёшь руководителя практики, и он тебе всё расскажет и покажет, – напутствовал он Лёньку.

Схватив долгожданное направление, счастливый Лёнька выскочил из главных дверей корпуса.

Как же вокруг всё было хорошо! Душа у него пела. Наконец-то исполнится его давняя мечта, и он на самом настоящем судне выйдет в море!

Сколько раз он мечтал об этом! Сколько раз ему снились морские дали и жестокие шторма, в которые попадало его судно, где он справлялся со всеми трудностями и выходил из борьбы победителем. Но тогда это были только сны. А сейчас он в реальности ступит на палубу белоснежного лайнера и выйдет на нём в море.

Погодка была под стать его настроению.

Синее-синее небо без единого облачка. Утренняя прохлада ещё не прошла, и её разгоняло яркое солнце, возвышавшееся над сопками полуострова Чуркин, заслоняющего бухту Золотого Рога от просторов Уссурийского залива.

Невольно всплыли в памяти рассказы Лёхи о замечательном городе Владивосток, в котором ему сейчас предстоит учиться, а потом, возможно, и возвращаться сюда после длительных рейсов.

Прищурившись при взгляде на яркое светило, Лёнька подмигнул ему и сбежал по бетонной лестнице, прикрытой тенью высоких деревьев, к остановке автобуса.

Остановка оказалась пустой, что свидетельствовало о том, что автобус недавно ушёл, и Лёнька, не захотев терять драгоценное время, решил идти до Морвокзала пешком.

Багаж он так и не удосужился забрать из камеры хранения, поэтому минут через десять только с портфелем в руках подошёл к площади железнодорожного вокзала.

Пройдя площадь, он по виадуку над железнодорожными путями прошёл к Морвокзалу, блистающему огромными окнами на переднем фасаде.

Как пройти к причалам, он ещё не знал и, обогнув вокзал, вышел на площадку, огороженную стальными леерами, чем-то напоминающими судовые.

Заворожённый открывшимся видом, он приблизился к ним и, опёршись на ещё влажные от утренней росы леера, принялся рассматривать бухту с множеством находившихся в ней судов.

У причалов мыса Чуркин стояли так знакомые по Мурманску большие морозильные траулеры и перегрузчики. Справа просматривались плавучие доки судоремонтного завода, а слева, у стенки, в одну струнку вырисовывались летящие силуэты военных кораблей. Внизу, под площадкой, с которой он любовался видами бухты, располагался причал с железнодорожными путями, где был пришвартован белоснежный пассажирский лайнер.

Лёнька несколько раз бывал в порту Мурманска, куда их роту приводили для разгрузки пришедших из рейсов рыбацких траулеров. Это были морские труженики, пропахшие рыбой и в многочисленных подтёках ржавчины на бортах.

Здесь же он увидел совсем другую картину.

Лайнер сверкал белизной, и его стремительные обводы свидетельствовали о том, насколько он быстроходен, а многочисленные квадратные иллюминаторы надстройки как бы показывали, что за ними скрыта какая-то тайна, которая невольно манила к себе, обещая комфорт и уют.

Слева, метрах в ста, тоже стояло пассажирское судно. Но как же оно разительно отличалось от «Орджоникидзе»!

По его виду можно было сразу определить, насколько оно старое. С его клёпаных бортов, покрытых яркими подтёками ржавчины, лопухами свисали ошмётки старой серой краски, и становилось ясно, что поставлено оно здесь на отстой и доживает последние свои годы. На остром форштевне этого свидетеля прежних веков Лёнька прочитал название: «Якутия».

Да, оно являлось полной противоположностью «Григорию Орджоникидзе», направление на который он держал в руках и на палубу которого ему через считанные мгновения предстояло ступить.

Слева от здания вокзала он без труда нашёл широкую лестницу, ведущую к заветной мечте.

Чем ближе Лёнька подходил к белоснежному борту лайнера, тем громче стучало сердце и в груди ощущался какой-то незнакомый трепет.

Подойдя к спущенному на причал трапу, он остановился, глубоко вздохнул и, взявшись за деревянные поручни, без труда запрыгнул на блестящую алюминиевую площадку.

Трап опирался на причал нижним основанием, поэтому, пока Лёнька поднимался по нему, не раскачивался. Быстро взлетев на борт, он ступил на тщательно отмытую и отполированную деревянную палубу, но не успел осмотреться, куда же он попал, как был спущен на землю грозным вопросом:

– Кто такой? Куда идём? Документы.

Повернувшись на грозный окрик, Лёнька обнаружил перед собой худощавого парня, одетого в белоснежный вязаный свитер с воротничком под горло. Высокий блондин с залихватски зачёсанным чубом и голубыми глазами не спускал с него требовательного взгляда.

Ошарашенный таким неожиданным приёмом Лёнька принялся мямлить:

– Да вот направление у меня к вам на судно, на практику меня сюда направили, – и, открыв портфель, попытался выудить из него заветную бумажку, но грозный блондин остановил его суету следующим вопросом:

– Какую практику? На палубу, что ли? Ты что, из середянки, что ли?

– Да нет … – не понимая, чего добивается от него блондин, пожал плечами Лёнька, – из ДВВИМУ я, в машинную команду направлен.

Чувствовалось, Лёнькин ответ вывел блондина из меридиана, и он, потеряв весь свой грозный вид и почесав в затылке, уже мирно поинтересовался:

– Так из какой ты роты?

– Из девятой, – с полной серьёзностью ответил Лёнька.

– Как из девятой? – от удивления у блондина приподнялись брови. – Мы тут все из девятой роты на практике, но тебя я почему-то не знаю, – при этих словах он подозрительно уставился на Лёньку, надеясь вывести на чистую воду обманщика, нагло собирающегося причислить себя к неповторимой девятой роте.

– Так я только перевёлся, потому и не знаешь, – пожал плечами Лёнька, не подозревавший о буре мыслей, пронёсшихся в голове блондина.

Но тут к трапу подошёл одетый в форменную тужурку вахтенный с бело-красной повязкой на рукаве.

– Чё случилось тут, Андрюха? Об чём базар? – поинтересовался он у бдительного стража.

– Да тут, видишь, пришёл вот этот вот, – Андрюха указал пальцем на Лёньку, – и говорит, что он из нашей роты. А я его в упор не знаю.

– Та-ак, – недоумённо протянул подошедший парень. – Документы есть? – Вахтенный перевёл взгляд на Лёньку.

– Есть, – подтвердил тот и показал новенький курсантский билет, который вынул вместе с направлением.

Парень повертел его в руках и спросил:

– А направление?

– И направление есть, – подтвердил Лёнька, передавая ему направление.

Прочитав его, парень перевёл взгляд на Андрюху.

– Ваш он, из девятой роты, – рассеял он сомнения Андрюхи и попросил его: – А ты бы отвёл его к вашим, пусть размещается, а то начнёт тут плутать, а мне за это ещё выговор впиндюрят.

– Да некогда мне, – недовольно отмахнулся от него Андрюха. – И так сколько времени потратил, пока ты по гальюнам шастал. Тётку мне проведать надо. Я же тебе говорил…

– Да ладно, – миролюбиво начал уговаривать его вахтенный. – Чё тебе эти пять минут? Погоду, что ли, сделают? Отведёшь – и свободен, как фанера над Парижем, – уже весело пошутил он. – Чё те стоит?

– Ладно… – с большой неохотой согласился Андрюха и, как бы между прочим, поинтересовался у Лёньки: – Да, кстати, как тебя звать-то?

– Лёнькой зови, не ошибёшься, – протянул тот руку для рукопожатия.

– Андрей Клименко, – важно произнёс Андрюха, глянув сверху вниз на Лёньку: – Пошли, – и кивком головы дал понять, чтобы Лёнька следовал за ним.

Пройдя несколько метров в нос судна, он открыл деревянную дверь с небольшим круглым смотровым иллюминатором, окантованным начищенным до блеска бронзовым ободом.

Андрюха, как заправский моряк, с шиком спустился по трапу, положив обе руки на его пластиковые леера и подогнув ноги. Лёнька повторить такой манёвр не смог, так как в одной руке держал портфель.

⠀

⠀

Глава восьмая

Спустившись по крутому трапу вниз на одну палубу, они оказались в большом, просторном холле.

После яркого солнечного света на палубе в холле показалось даже сумрачно, несмотря на свет от многочисленных люминесцентных ламп, установленных на подволоке, и обычных бра, прикреплённых к переборкам.

Лёнька послушно проследовал за молчаливым Андреем по коридору левого борта, ведущему в нос судна.

Шикарная отделка переборок, красивые коричневые двери, отделанные пластиком под дерево, изящные переборочные светильники, тёмно-зелёный толстый палас, которым была застелена палуба, поразили Лёньку. Следуя за Андреем, он даже не слышал звука собственных шагов.

Остановившись возле одной из дверей левого борта, Андрюха бесцеремонно толкнул её и крикнул внутрь:

– Серёга! Тут к нам на практику ещё одного прислали, – и, посторонившись, пропустил Лёньку перед собой в каюту, крикнув при этом: – А я к тётке пошёл, а то и так задержался с этим Мишкой!

Войдя в каюту, Лёнька осмотрелся.

Слева в каюте находились две двухъярусные койки, прикрытые шторками. Впереди, на слегка наклонной переборке, располагался круглый иллюминатор, под которым стоял прикреплённый к переборке стол. Справа, у самого входа – два рундука типа шкафов, для одежды.

За столом сидело два человека. Из-за яркого света, идущего из иллюминатора, Лёнька первоначально не смог разглядеть их, но, но стоило только приблизиться – и это ему удалось.

Парень справа, свободно откинувшийся на спинку стула, без стеснения разглядывал Лёньку и, выдержав паузу, поинтересовался:

– Так откуда ты такой взялся тут?

Лёнька, за последнее время уже привыкший к подобным расспросам, заученно ответил:

– Перевёлся из МВИМУ и сейчас направлен сюда на практику.

– Из «рыбы», что ли? – с каким-то пренебрежением переспросил парень.

Такой тон вопроса Лёньке тоже был знаком, поэтому он кивнул:

– Ага, из неё самой, – и постарался получше разглядеть любопытного парня.

Ничем особым тот не выделялся. Широкоплечий, в гражданской рубашке, русоголовый, с длинной чёлкой, опущенной на лоб, пытливыми глазами и бакенбардами чуть ли не до конца челюсти, он продолжал пристально разглядывать Лёньку. Второй же парень сидел под иллюминатором, яркий свет из которого бил Лёньке в глаза, поэтому подробно рассмотреть его он не смог и только по контурам понял, что это был его ровесник, худощавого телосложения и с утончёнными чертами лица. Но тот молчал и с интересом наблюдал за вошедшим Лёнькой.

– Да ты не тушуйся, – успокоил Лёньку широкоплечий, – это я так, для уточнения. – И, приподнявшись, протянул руку для знакомства: – Сергей, старшина третьей группы.

– Леонид. – Лёнька в ответ пожал шершавую руку Сергея.

– Ну что, Лёня, – как-то сразу перейдя на дружеский лад, продолжил Сергей, – пошли к Борисычу, он тебя оформит и расскажет, что делать.

Сергей поднялся и вышел в коридор.

Лёнька последовал за ним.

Обернувшись, Сергей поинтересовался, кивнув на Лёнькин портфель:

– Это что, весь багаж твой, что ли?

– Не-а. Тут только документы, а сумку я ещё из камеры хранения не забрал, – пояснил Лёнька.

– А когда ты приехал? – поинтересовался Сергей и, не дождавшись ответа, пошёл по коридору в сторону холла.

– Да с пяток дней как из дома уехал, – уже в спину Сергею начал рассказывать Лёнька.

– А откуда, если не секрет? – Сергей, не снижая темпа ходьбы, обернулся к Лёньке.

– Какой секрет? – хмыкнул Лёнька, едва поспевая за Сергеем. – Из Свободного я, – тут же пояснив: – Родители там живут.

– А-а, – протянул Сергей. – А я из Комсомольска.

Они поднялись по паре крутых трапов вверх, выйдя в коридор очередной палубы, на которой комфорт помещений чувствовался значительнее, чем на палубе курсантов.

Сергей, подойдя к одной из дверей с табличкой «Помощник капитана по личному составу», постучал в неё.

Из-за двери послышалось:

– Не заперто, входите, – и Сергей, открыв дверь, вошёл в каюту.

Каюта от курсантской, откуда только что вышел Лёнька, заметно отличалась. Тут отделка переборок и подволока выглядели совсем другими, и на полу вместо линолеума красовался толстый коричневый палас.

Одиночная кровать, задёрнутая плотной шторкой, небольшой диванчик и письменный стол с настольной лампой.

Если в курсантской каюте иллюминатор был круглый с броняшкой, то здесь через большое прямоугольное окно в помещение поступало столько света, что каюта казалась большой и уютной.

За столом сидел мужчина, который, увидев вошедшего Сергея, доброжелательно приветствовал его:

– А, Котов, здравствуйте! Что случилось на этот раз?

– Доброе утро, Владимир Борисович! – ответил на приветствие Сергей и продолжил: – Ничего не случилось. Только вот к нам на практику направили ещё одного курсанта. – Сергей кивнул на Лёньку, стоящего у него за спиной.

– Да-да, – закивал Владимир Борисович. – Я ещё вчера получил РДО о его прибытии. – И заглянул за спину Сергея: – Чего прячетесь, курсант Макаров? Проходите, показывайте, что у вас там за документы с собой имеются.

Лёнька осторожно обошёл Сергея, загородившего весь проход, приблизился к начальнику практики и, поставив портфель на стол, достал всё, что ему передали в отделе практики.

Владимир Борисович принялся рассматривать переданные документы, а Лёнька тем временем постарался разглядеть своего нового начальника.

Обычный, неприметный человек. Если бы он встретил его на улице, то никак не смог бы предположить, что этому человеку доверили воспитание и обучение пары десятков безбашенных пацанов.

Полноватый не по годам, с холёными руками и с остатками тщательно прилизанных волос на голове, в небольших круглых очочках, как у кота Базилио, он никак не походил на морского волка, который смог бы привить Лёньке любовь к морю и морской профессии. Скорее всего, новый начальник напоминал заурядного бухгалтера или библиотекаря. От невольного разочарования, которое ощутил Лёнька, разглядев начальника, радость от прибытия на судно как-то сама собой поуменьшилась.

Но он тут же вспомнил своего преподавателя сопромата, маленького, плюгавенького и дотошного человечка, на которого и внимания обращать не стоило бы (и первоначально их группа так и делала). Но когда перед ними раскрылись все знания и жизненный опыт, скрытые под облысевшим прыщавым лбом преподавателя, то для них он стал чуть ли не великаном, а по красоте, с которой этот Зигмантович излагал нудный сопромат, сравнился чуть ли не с Аполлоном Бельведерским, и все ребята с разинутыми ртами слушали и воспринимали то, чему он пытался их обучить. И Зигмантович этого добился. Почти все ребята из его группы сопромат усвоили прилично и с первого раза сдали. Даже Жора Раилко – и тот сдал, но это он сделал не за счёт полученных знаний, а только за счёт ловкости рук и непередаваемой наглости.

                                          * * *

О Жоре Раилко можно слагать анекдоты и рассказывать бесконечные истории. Это был длинный худющий парень чуть ли не под два метра ростом. Приехал он в Мурманск из Майкопа. На вступительных экзаменах в сочинении на трёх листах он допустил тридцать одну ошибку. Но какими-то ему одному известными путями добился, чтобы ему позволили переписать сочинение, и получил за него четвёрку. Хотя и по остальным предметам Жора получил одни трояки, но его зачислили кандидатом. Через полтора года, когда слабое звено, не выдержавшее курсантских будней, оказалось отчисленным, Жору зачислили в курсанты. Вот тогда-то он на радостях наклюкался, и тайна написания сочинения наконец раскрылась. В состоянии «лёгкого» алкогольного опьянения, в котором Жора еле ворочал языком, он рассказал Лёньке о тяжести своего проступка. Выяснилось, что Жора пообещал преподавательнице, контролирующей написание сочинения, женится на её дочери. И дело бы действительно дошло до свадьбы, но невеста почему-то вскоре поняла, что Жору она разлюбила, и без ума втрескалась в Валерку Рогова, красавца, хоккеиста и лучшего друга Жоры Раилко, которого Жора сам ей подсунул. А Валерке было безразлично – что Маша, что Люся. Он этих девиц собирал для коллекции. Для него самым важным являлся хоккей, а на остальное он плевать хотел. И поступал он в мореходку только для того, чтобы маманя от него отстала. Поэтому Валерка с трудом продержался в училище полгода, и его отчислили за неуспеваемость. Его тут же забрали в армию, где он занимался хоккеем, а брошенные девчонки только лили по нему слёзы.

Зато Жора Раилко остался учиться в училище и оставался на плаву только из-за своей изворотливости и прохиндейства.

Зигмантович его быстро раскусил и прилюдно пообещал: «А Раилко ни в жизть не сдаст у меня сопромат».

Зигмантович был, конечно, наиумнейшим мужиком, но Жора его обошёл на бреющем.

Зигмантович ненавидел тех, кто пользовался шпаргалками или недозволенными методами приобретения знаний. Вертясь на своём высоком стуле, с которого обозревал притихшую аудиторию, он неоднократно об этом заявлял и хвастался тем, что у него ещё никто на его экзаменах ничего не списал.

И вот, когда наступил «день икс», то есть день, когда у Лёнькиной группы был экзамен по сопромату, Зигмантович громогласно подтвердил своё желание по Раилко. Бедный Жора от полученной новости поник и стоял в дальнем углу коридора с непередаваемо грустной физиономией. Всем действительно было его жалко.

А Зигмантович весело зашёл в аудиторию и принялся выжимать из экзаменуемых знания, вертясь на своём кресле со спинкой и источая шутки с прибаутками, касающиеся курсантской непередаваемой тупости.

При взгляде на него иной раз создавалось впечатление, что, даже несмотря на то что у его кресла была высокая спинка, она ему не мешала, и на этом кресле он крутился вокруг своей собственной оси.

Неожиданно в середине экзамена Зигмантовича вызвали в деканат, и вернулся он оттуда чернее тучи.

Шутки прекратились, и он со скрежетом зубовным смотрел на экзаменуемых, рисуя трояки в зачётках. Вот тут-то Жора и проник в аудиторию. Он скромно устроился за одним из дальних столов и сосредоточился на полученном билете с видом, которому бы позавидовал и Диоген.

Лёнька сидел напротив Жоры, но в другом ряду. Билет у него был лёгкий, и он быстро с ним справился. Ожидая своей очереди на вызов к преподавателю, он потянулся и осмотрелся. Как же сильно он удивился, когда обнаружил, что Раилко нагло списывает. По виду Жоры в это невозможно было поверить, но факт оставался фактом. Раилко всё списал – да так виртуозно, что вездесущее око Зигмантовича этого не обнаружило.