Проект «Левитация», или Будь как все

– А почему они просто не могли перелететь ночью через стену? – громко спросил мальчишка, отставляя в сторону лошадку.

– Но каждый раз ребёнок довольно простыми вопросами если не разбивает выдумки сценаристов, то проверяет их на прочность, – тихо проговорил профессор.

– Часовые Трои контролировали пространство вокруг города и днём, и ночью. Пробраться извне незамеченным было невозможно. Но они не ожидали нападения изнутри. Хитростью оказавшись в городе, спартанцы смогли уничтожить часовых, а затем им на помощь пришли остальные воины. – Индира, отвечавшая на вопрос, расположилась на аналогичной кушетке в центре зала. Она полуобернулась. – У нас гости.

– Здравствуй, Филипп, – профессор выдвинул вперёд все три кушетки-снаряда, – познакомься, это мисс Роуз и мистер Давыдов. Они учёные, специально приехали встретиться с тобой. Роуз из Америки. Давыдов из России, ты можешь к нему обращаться по имени-отчеству, Максим Петрович. Кстати, он играет в шахматы…

– А во сколько лет вы научились летать? – малыш в упор смотрел на Давыдова.

Вопрос будто повис в воздухе. Взгляд ребёнка одновременно выражал две, казалось, несовместимые вещи – надежду и отчаянье. В нём словно застыл ещё один вопрос: неужели я один не умею? Или даже два: неужели навсегда? Он словно говорил: я – не изгой. И одновременно умолял: скажите, что это действительно не так.

На довольно рельефном лице детектива вдруг появилась столь несвойственная ему улыбка.

– Как раз в твоём возрасте, около семи лет, – без тени смущения ответил Давыдов, – а до этого тоже учился примерно в таком же центре. И меня всегда раздражало, что я не могу обнять своих родителей. Мне их очень не хватало. Но потом я выздоровел и смог стать таким же, как все. У тебя это получится.

* * *

– Спасибо, – профессор и гости шли по коридору, – на острове давно уже не было новых лиц, вы с Роуз – первые за несколько лет. Я не ожидал, что он так болезненно переживает свою изолированность. Но это суть нашего эксперимента. А вы, – Осмолов обратился к Давыдову, – блестяще вышли из ситуации. Я уверен: он поверил.

– Мои родители погибли, когда мне было чуть больше шести. Наши игры в шахматы – это практически единственное, что я помню об отце. Потом я воспитывался в детдоме и на каждого взрослого смотрел таким же взглядом, что и малыш сегодня на меня, – Давыдов на мгновение замолчал, – …как он играет в шахматы.

– Да, шахматный гений. Как он вас обыграл! – Роуз проговорила это таким тоном, что не оставалось сомнений, за кого она болела.

– Он говорит на пяти языках, прекрасно рисует, у него музыкальный слух и он великолепно играет на скрипке. У него редчайшие для такого возраста сила и выносливость (он запросто пробегает пять километров), фотографическая память, энциклопедические знания и, главное, навыки по физике и математике, а также химии, биологии, зоологии… – Профессор замолчал, переводя дыхание. – Мы его лишили человеческого тепла, материнской ласки, но дали значительно больше. Я бы мечтал получить такое образование.

– Пять километров в таком возрасте, – недоумённо покачал головой Давыдов.

– Остальные результаты вас не впечатлили? – с озорной искоркой в глазах спросил профессор и, обращаясь к Роуз, заметил, – у мужчин всегда так…

– Действительно, в семь лет такие таланты. Как это возможно? – поддержала Давыдова девушка.

– Это симбиоз методик американца Гленна Домана[19], японца Синичи Сузуки[20] и российского узбека Мирзакарима Норбекова[21].

– В чём их смысл?

– В вере в безграничность возможностей человека. Доман открыл и доказал важнейший закон: чем интенсивнее будет нагрузка на мозг малыша в первые дни, месяцы, годы жизни, тем лучше разовьётся его интеллект и способности. Сузуки создал уникальную систему мотивации детей. Норбеков научился направлять внутренние силы человека на самооздоровление и самосовершенствование. Я объединил их. Отличное здоровье, языки, музыкальные способности, уникальная память… – для меня всё это лишь побочный эффект. Все его внутренние силы сейчас направлены на достижение лишь одной цели. Стать, как вы выразились, Давыдов, «таким же, как все», то есть научиться левитировать.

* * *

– Кажется, ваше задание проще простого. Все силы Осмолова направлены на достижение одной цели – завершить эксперимент. Он учёный, и готов ради своей идеи идти до конца. Может быть, он и есть убийца? – Роуз задала этот вопрос Давыдову, когда он уже взялся за ручку двери, выходящей на веранду. В ответ он лишь улыбнулся и неопределённо покачал головой, а затем открыл дверь.

Терраса была продолжением веранды. Вдоль скалы теперь стоял застеленный белой скатертью длинный стол с рядами бокалов, закусок, бутылок. Небольшой водопад, в который превращается у самой земли горный ручей, похож на фонтан в центре бассейна. В надвигающихся сумерках белеют лёгкие беседки и скамейки, расставленные среди кустов. В центре внимания – рояль на небольшом подиуме. Пилар – женщина с испано-китайскими чертами лица (та самая, что столь неуверенно улыбнулась Осмолову в ответ на его восторг первыми успехами малыша), нащупывала пальцами аккорды, вокруг двое её коллег – Сумико и Индира – что-то обсуждали. Все они сменили свои комбинезоны и халаты, похожие на врачебные, на летние платья и лёгкие костюмы. Эдди, Джевонс и Павел в своей коляске с хрустальными бокалами в руках окружили барбекю, у которого орудовал Пьер. В жаровне пылал огонь, и молодой человек умело подправлял кочергой горстки углей, равномерный жар которых подрумянивал сочные куски мяса.

Хорошо заметно, что появившиеся из дверей здания Давыдов и Роуз были ошарашены происходящим. Всё выглядело так, словно это приём в богатом загородном доме. Они с удивлёнными улыбками застыли у дверей.

– Не стесняйтесь, – подошёл к ним сзади Осмолов. – Чтобы разнообразить досуг, «праздничные» вечера у нас проходят еженедельно. Но сегодня действительно необычный день, народ приоделся. Мы так и не поговорили подробно о ваших полномочиях, о том, зачем вы прибыли на остров. Давайте сделаем это завтра, а сегодня порадуемся нашему маленькому успеху.

Осмолов, обогнав гостей, поднялся на подиум. Одна из женщин – Индира, индианка в красном платье – успела вручить ему серебряную чашу с вином.

– Ваш особый бокал, – улыбнулась она.

– Друзья, – обратился к собравшимся профессор, рояль тут же умолк, – самое сложное в нашем эксперименте – ждать. Ждать и верить. Непрерывно в течение долгих лет каждый день возделывать почву, бросать в неё семена и не видеть всходов. Но не терять веру, что придёт день, когда они взойдут все сразу. А значит, снова и снова возделывать почву и верить… Кто-то скажет, что в этом отношении в наших научных, я подчёркиваю, научных изысканиях, мы недалеко ушли от религиозных. У нас гипотеза, в основе которой вера, и результат, похожий на чудо. А в религии – вера в чудо. Я всегда себе задавал вопрос: а что в начале? Чудо, а потом вера, или всё-таки сначала вера, которая рождает чудо? Когда-то Данте говорил, что самое удивительное чудо христианства, «что оно завоевало многие народы и сердца без чудес»… Но в науке у любого «чуда» всегда точный расчёт. Так в девятнадцатом веке была найдена ещё одна, восьмая, планета Солнечной системы[22] – Нептун. То, что мы увидели сегодня, многие бы тоже назвали чудом. Но и этому чуду предшествовали многолетние исследования, изучение фактов и легенд. Это тоже почти расчёт. Ведь расчёт – это гипотеза, её надо ещё доказать экспериментально. Мы это сделали! Но настоящее чудо в другом. Был человек, который поверил нам, без которого всё это было бы невозможно. Сегодняшний результат – это и его триумф. Я поднимаю этот бокал за мистера Андрэ-старшего, за его веру в безграничность человеческих возможностей.

Он сделал пару глотков, незаметно скривился и со словами «Почему мне всё сегодня кажется горьким» потянулся за стаканом с соком.

– Кажется, он перепутал нас с его сыном, – шёпот Роуз резко контрастировал с улыбкой, с которой она смотрела на Осмолова.

Стоявший рядом Давыдов почти незаметно пожал плечами и двинулся к группе у барбекю.

* * *

– Вы приехали так вовремя, – Эмили Джевонс, первой собеседнице Давыдова, облачённой в белое платье и лёгкую шаль, на вид было столько же, сколько и по паспорту, около пятидесяти. – Это настоящий прорыв. Я помню, как Доман, когда я работала у него в институте, говорил мне: «Мисс Джевонс, изначально заложенные в нас возможности безграничны». Я ему поверила. Не сразу, но поверила. Ему невозможно было не поверить. Представьте: безнадёжно больные дети, которые ни на что не реагируют. Официальная медицина от них отвернулась. Для всех они не просто «умственно отсталые», они – овощи. Питание через трубочку и памперсы на всю жизнь – вот что их ожидало… Им стали показывать карточки с нарисованными красными точками, постепенно увеличивая их количество и интенсивность занятий – это чтобы дети научились фиксировать взгляд, потом – слова, картинки… Когда меня привлекли, я посчитала это величайшей глупостью. Но через несколько месяцев ребятишки заговорили, задвигались. А со временем стали обгонять одногодок. Учились намного раньше срока читать, писать, считать, выполняли сложные гимнастические упражнения. Оглушительный успех. Методику начали использовать и при обучении здоровых детей…

Джевонс замолчала, что-то вспоминая, и Давыдов успел задать вопрос:

– А вы чем тут занимаетесь?

– Я детский врач, отвечаю за здоровье Филиппа, я и к Доману попала из-за своей специальности и из-за своего сына, у него были проблемы со здоровьем, понимаете… – Она вдруг замолчала, полуотвернулась, промокнула салфеткой один глаз, словно в него попала какая-то мошка, и далее мисс Джевонс, влюблённую в основателя филадельфийского Института развития человеческого потенциала, казалось, было не остановить, – и вы знаете, что самое удивительное, развивая какой-то один талант, мы, как за ниточку, вытягивали на поверхность все остальные. Один и тот же ребёнок прекрасно играл на музыкальных инструментах, был замечательным гимнастом, разговаривал на нескольких языках, разбирался в математике…

– Как Филипп?

– Да, как Филипп. Но он – это особый продукт. В нём сконцентрировано всё лучшее, что придумал Доман. Хотя сам он вряд ли бы поддержал наш эксперимент… Мне так порой хочется обнять, приласкать Филиппа, а нельзя… Хоть учись летать…

– А Клейн верил в успех эксперимента?

– Клейн? Как его жалко, – было видно, что мисс Джевонс говорит искренне. – Этот чёртов подъём… Вы спрашиваете: верил ли он? Клейн только фиксировал, наблюдал. Мне кажется, что он вообще ни во что не верил, даже в то, что видел. Каждый его приезд сюда заканчивался ссорой с Осмоловым. Они постоянно спорили о деньгах. А в прошлом году чуть не подрались. Профессор тогда даже разбил одну из колб со своими драгоценными щенячьими мозгами…

– А как вы попали в команду Осмолова?

– Ой, вы не знаете эту историю? – переспросила Джевонс. – Через лагерь на Гоа. Я начала практиковать йогу и остановилась в хостеле с кроватями-весами, который открыл профессор… Как давно это было, почти десять лет назад…

Следующая собеседница Давыдова была совершенно не похожа на англичанку. По правде сказать, она была непохожа ни на кого на острове. Но она выделялась и у себя на родине. У Сумико Киёмидзу были ярко голубые глаза и светлые волосы, которые во время её упражнений на гидроцикле скрывались под резиновой шапочкой. Давыдов ей улыбнулся, как старой знакомой, изобразил традиционный поклон страны восходящего солнца, поздоровался на английском, а закончил своё приветствие довольно витиеватым комплиментом: «Ваши глаза так же бездонны, как озёра с чистейшей водой». Сумико приветливо улыбнулась в ответ[23].

– Приятно встретить здесь человека, разбирающегося в нашем языке, – сказала она и, скорее, не спросила, а констатировала, – вам приходилось бывать в Японии…

– Суми-тян, мой японский весьма небогат, – попытался возразить Давыдов. Но его возражения были прерваны звонким смехом.

– …но недолго, – закончила предыдущее своё предложение японка.

Давыдов недоумённо замолчал.

– Извините, вы же пытались сделать мне ещё один комплимент, – с улыбкой заметила Сумико, и, видя недоумение Давыдова, пояснила, – суффикс – тян используется при обращении к детям и очень молоденьким девушкам[24]. Или я так хорошо выгляжу? – кокетливо рассмеялась в конце японка.

– Хотел вас поразить, – Давыдов развёл руками и тут же постарался сменить тему разговора, – японский язык тоже входит в программу обучения Филиппа?

– Наряду с английским, русским, китайским и испанским.

– И как успехи?

– Впечатляющие для такого возраста. Но вас же интересует что-то совершенно другое.

– Меня интересует практически всё, – уверенно заявил он.

В ответ она чуть помолчала, задумавшись.

– Каждый из нас может рассказать о своей специализации. Несмотря на своё японское происхождение, я отвечаю за методику не Сузуки, а Норбекова. Точнее за одно из его направлений: интуицию.

– Вы развиваете у Филиппа интуицию, а как? – удивлённо переспросил Давыдов.

– Упражнениями. Простейшие из них: угадывание цвета шарика, который должен выкатиться из желобка; «пусто-густо», то есть, выбор, под какой из переворачивающихся сфер появится орех. Все из нас в детстве попадали в ситуацию, когда надо было угадать, в какой руке конфета. Так вот, всё то же самое, только с многократным каждодневным повторением.

– А сложные упражнения…

– Касаются погоды, других каких-то явлений. Но их тяжело оценивать. В «пусто-густо» всё просто, у Филиппа ещё недавно результативность была близка к девяносто четыре на шесть. Сейчас она снизилась до семьдесят три на двадцать семь, но, надеюсь, это временно, он просто протестует против чего-то. Но и это много. Шестьдесят на сорок, вот результат, достижимый обычным ребёнком, а у взрослых и вовсе максимум пятьдесят пять на сорок пять. Ведь, как правило, процент угадывания близок к теории случайных чисел. А оценка сложных упражнений, ситуаций – эмпирическая. Например, выяснилось, что Филипп чувствует приближающееся несчастье. За день до гибели малышек он приготовил из бананов и кокосов подобие торта. Словно прощался с ними. А после смерти Клейна на весь день отказался от уроков. В то утро у него должно было быть первым рисование, до сих пор не удалось восстановить эти уроки. С ним такого раньше не происходило.

– Ещё бы он умел не только чувствовать, но и предотвращать смерть…

– Малышки были близнецами, а у них всегда особые отношения между собой. Филиппа они в свой мир не пускали. К тому же они были очень талантливы, значительно талантливей Филиппа во всём. Особенно ярко это проявлялось в телепатии…

– В телепатии?

– Да, – подтвердила Сумико, и с улыбкой спросила: – Вы удивлены?

– А как вы её развивали?

– Так же, как и интуицию, через упражнения, например, с мозаикой. Дети расходились по разным помещениям, один из них становился ведущим и получал рисунок-задание, начинал складывать по нему картинку из мозаики. Остальные, не видя ни задания, ни других работ, должны были повторить его рисунок.

– И получалось? – не выдержала Роуз.

– Да, конечно. Вам лучше поговорить об этом с Пилар, это её зона отвественности… – Сумико повернулась и, не найдя глазами мексиканки, продолжила: – У близняшек это получалось, как между собой, так и когда Филипп был ведущим. А вот сам он постоянно ошибался. Я потому и говорю, что девочки были значительно талантливее Филиппа. А это тоже своеобразный барьер, хотя сам Филипп этого, кажется, не чувствовал. Они над ним часто издевались, не раз доводили до слёз… Клейн, наблюдая за одной такой сценой, как-то сравнил Филиппа с телёнком, его отталкиваешь, а он всё равно тянется к тебе. Кстати, – японка посмотрела на Давыдова, – вы задали очень интересный вопрос. Предотвратить… За несколько дней до гибели Клейна я уезжала с острова. Вернулась накануне его приезда обычным путём, поднималась по той самой лестнице и, естественно, опиралась на перила. Тот участок невозможно пройти, не опираясь на ту злосчастную трубу. Меня она удержала, даже не прогнулась. Хотя что-то у меня тогда в душе ёкнуло, это точно помню. Может, предчувствие… Лестницу давно было пора укрепить, – закончила свой рассказ Сумико.

– Как Клейн относился к Филиппу? – спросил Давыдов.

– Безучастно. Он был финансист и видел в эксперименте только трату денег. Вера Андрэ-старшего в идеи Осмолова его раздражала. Нас он воспринимал как паразитов, присосавшихся к их фантастическим – это дословная его цитата – увлечениям. Разве что Маркса не вспоминал, с его праздностью, как профессией[25].

– Это сказал Ленин, – автоматически поправил собеседницу Давыдов.

– О, вы же из России, вы должны лучше знать его труды.

– Вы изучали экономику?

– Нет. По образованию я медик, хотя всю жизнь мечтала быть художником, а здесь по просьбе профессора пришлось заняться ещё и финансами, мои отчёты нравились Клейну… – тут Сумико была прервана Пилар, женщиной, игравшей в начале вечера на рояле. В лёгком, почти воздушном платье цвета морской волны, с зелёными глазами и ярко рыжими волосами, с заплетённой в волосы розой она походила на нимфу. Точнее, на сильно пьяную нимфу. Она дважды спотыкнулась, и от падения её спасла подошедшая Джевонс, которая вовремя подставила ей руку.

– Вы говорите о Клейне? – прервала она Сумико. – Почему «помолчи», – обратилась она к Джевонс, которая что-то тихо ей шептала, и вновь обратилась к гостям.

– Вы представляете, как расстроился Осмолов, – сказала она с сарказмом, – кстати, именно он вызвал полицию и даже хотел инициировать полноценное расследование, но его удержал Андрэ-младший. Догадайтесь, почему?.. – она пьяно улыбнулась. – Но Осмолов вряд ли успокоится, уж слишком вовремя Клейн шлёпнулся вниз. Ему теперь не отмыться. Кстати, будьте осторожнее…

– Пилар – подруга Осмолова, она тётя близняшек, сама из Мексики… Наполовину мексиканка, наполовину китаянка. Девочки были её троюродными племянницами из Китая. После их гибели она сломалась, боится, что и Филиппа ждёт такая же участь, – практически одновременно с монологом Пилар тихо произнесла Джевонс, виновато улыбаясь, будто это она выпила лишнего.

Тут Пилар стало плохо, она прикрыла рукой рот.

– Извините, – Сумико взяла мексиканку под руку и быстро повела к зданию.

– Я думаю, что у близняшек не было шансов, – одновременно с этим тихо произнесла англичанка. – Пилар привезла их уже почти одномесячными, именно поэтому она винит себя в их гибели… Но вы, наверняка, знаете о пренатальном развитии?

– Да, – ответила Роуз, – я сама, когда была беременной, слушала музыку.

– И как? – спросила Джевонс.

– Дочка очень музыкальная. Про «Времена года» Вивальди говорит, что «знала эту музыку всегда». А это мои любимые концерты. «Осень» у меня тогда даже была установлена вместо телефонного звонка.

– Вот то же самое мы создали для Филиппа. Его мать…

– А кто его мать? – прервал Джевонс Давыдов.

– Вика – русская сумасшедшая. Её нашли Осмолов вместе с Пилар, они познакомились с ней в Индии, в одном из ашрамов[26]. Все девять месяцев от зачатия до рождения Филиппа Вика была уверена, что живёт в мире левитантов. Под гипнозом её запрограммировали на то, чтобы она не «видела» бордовый цвет. Это сработало, как хромакей в студии. У нас до сих пор часть стульев этого цвета.

– Скорее, не сумасшедшая, а… – прервал её Пьер. Он на секунду задумался, – она как ребёнок в своём развитии. Верила всему, что ей говорили.

– Где она сейчас?

– В России, в сумасшедшем доме…

– А кто отец?

– Формально – я, – ответил Пьер, – но я к ней не прикасался. Это было искусственное оплодотворение.

– Ну да, Пьер у нас не любитель женщин, – усмехнулась Джевонс. – Но благодаря ему Филипп был зачат и родился здесь, на острове…

Пьеру, похоже, было неприятно её замечание, и он сменил тему разговора:

– Я ещё раз хотел бы извиниться за Пилар. Ей действительно тяжелее всех. Нас здесь восемь человек, и мы все уже надоели за эти годы друг другу до чёртиков.

Пьер хоть и обращался к обоим гостям, но смотрел практически только на Роуз. Он протянул ей и Давыдову небольшие шампуры, унизанные зажаренными до золотистой корочки кусочками мяса:

– Попробуйте, только будьте осторожны, они ещё очень горячие. Их лучше есть с острым соусом.

При ближайшем рассмотрении кусочки оказались маленькими рулетами из мяса.

– Внутри что-то сладкое… бананы? – Восхищённо воскликнула Роуз с набитым ртом, – и, кажется, пекан[27]. Здесь растёт пекан?

Пьер смущённо улыбнулся, но было видно, что реакция гостьи ему льстит.

– Я его заказываю специально для Пьера вместе с другими продуктами, – вмешался Эдди, накладывавший себе на тарелку сразу три шпажки с рулетиками. Но их надо есть с острым соусом. Сладкое внутри, острое снаружи.

– Эдди, для повара ты много ешь, – засмеялась оказавшаяся рядом Индира.

Эдди смущённо заулыбался:

– В обычные дни готовлю я, а в такие – в праздничные – каждый берёт на себя какое-то блюдо, мне остаётся только накрыть на столы, расставить посуду… – начал объяснять гостям чернокожий гигант. – Кстати, обратите внимание на перец, который приготовила Индира. Мирча… как правильно? – привлёк он внимание к Индире.

– Мирчи Баджи, – ответила индианка, – это перец чили с начинкой, внутри картофель со специями. Его надо есть вот с этим чатни[28], соусом из тамаринда[29]. У него кисло-сладкий вкус, и он смягчает остроту перца… Если у рулетов сладкое внутри, то здесь в точности наоборот. Острое – внутри, сладкое снаружи… Попробуйте.

– О, я люблю острое, – заметила Роуз.

– Тогда вам повезло, – рассмеялся Эдди. – Вон там стоит суп с горькой дыней – его готовила Джевонс. Я его есть не могу. А на столе с напитками видите большую мутную бутыль? Это «хреновуха» – русское название повар произнёс почти без акцента, – настойка, которую готовит Павел из водки, хрена и мёда. Забористая штука. Её, кроме Павла, пьёт только профессор и иногда Пьер.

– Событий очень мало, общение с внешним миром отсутствует, – прервал повара Пьер. – До острова я никогда не замечал за собой кулинарных способностей, а тут…

– Благодаря Пьеру, Индире и Джевонс все наши вечеринки становятся настоящими праздниками живота, – вмешалась Сумико, – и в эти дни мы устраиваем для Эдди выходной.

– Ты тоже в этом участвуешь, – рассмеялся Пьер.

– Я в этот раз только васаби принесла, чтобы поддержать идею дня острой кухни, – ответила японка. – А ты придумал собственный рецепт приготовления мяса.

– Ты мне льстишь, – вновь смущённо сказал Пьер. – Я ведь единственный здесь, кто не занят воспитанием какой-либо черты. Веду всего один урок, рисование.

– Правда, получается, что, кроме этого, ты отвечаешь за всех нас, – дополнила его японка, – администратор, управляющий…

– В общем, «завхоз», – произнёс по-русски без акцента молодой человек.

* * *

– Для Филиппа и близняшек, – Индира словно отвечала на заданный кем-то вопрос, – а значит, и для всех нас самым сложным периодом, конечно, было младенчество. Чего нам только не приходилось выдумывать. Копперфильд с его левитацией на тросах отдыхает[30]. И каждый их день рождения был для нас настоящей победой, самым главным праздником… Семь лет… Нам казалось, что все испытания уже позади. И тут трагедия за трагедией, – она вздохнула, усиливая траурность своих слов. – Близняшки были такими беззащитными. А потом Клейн. Словно нас кто-то проклял.

Она сделала большой глоток из бокала с вином и продолжила:

– Кстати, за месяц до их гибели приходил старик-шаман с соседнего острова. Это более сорока миль, он прошёл этот путь один, под парусом на хлипком судёнышке. Говорил, что нам нужно уходить отсюда. Осмолов поил его чаем, потом водкой, а потом прогнал…

– Шаман? – переспросил Давыдов.

– Шаман или колдун – какая разница. Он говорил, что к острову идёт большая беда, смерть. И что единственный способ для нас спастись – уехать.

– Он объяснил, что за беда?

– Я поняла только слово «смерть». Учитывайте, его английский был, мягко говоря, весьма специфичным. А разговаривал он в основном с Осмоловым, подробности у него и спрашивайте… Мы уже отчаялись, и тут сегодняшний результат. Раз это почти победа – наше вознаграждение будет увеличено… Пойду налью себе ещё вина, – Индира направилась к барной стойке.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Грот – главный парус на яхте или катамаране.