Миссия Бога

Такой подход к богословию и Библии в Западных научных кругах принято называть «контекстуальным богословием». В самом этом термине сквозит высокомерная Западная этноцентричность, поскольку предполагалось, что весь остальной богословский мир замкнут в рамках того или иного контекста, и только мы располагаем истиной и можем заниматься объективным бесконтекстным богословием. Это утверждение справедливо подвергается критике, и Запад предстает в своем реальном облике – одного из контекстов человеческой культуры, не лучше и не хуже, чем любое другое высказывание для чтения Библии и занятий богословием.[20] И все же именно в нем появилось и закрепилось в веках определенное христианское самосознание, со временем приобретшее господство в мире, во многом благодаря миссионерству и его плодам. Речь идет о том самом культурном контексте, кульминацией которого стала Вавилонская башня, известная нам как модернизм эпохи Просвещения. Как и ее предшественница в Книге Бытие, она разрушается у нас на глазах, превращаясь в бесконечный хаос постмодернизма.

Новые богословские учения объединяет предпочитаемая их сторонниками позиция правозащитника. В основе каждого из них лежит убеждение в том, что Писание обязывает нас принять сторону жертв несправедливости в любом из ее проявлений. Посему Библию надлежит читать с позиции борьбы за свободу от всех видов угнетения и эксплуатации. Первым свое влияние на Западное богословское мышление двадцатого века оказало латиноамериканское богословие освобождения.[21] По мнению его создателей, богословием нельзя заниматься в кабинетной тиши, чтобы затем применять его положения в реальном мире. Авторы богословия освобождения призывали, прежде всего, к активной помощи угнетенным и обездоленным, надеясь, что впоследствии она будет осмыслена с богословской точки зрения. Подобные взгляды ставили под сомнение саму парадигму Западных богословских исследований. В качестве других примеров можно назвать богословие индийской касты далитов (неприкасаемых), корейское богословие Минджанг и богословие чернокожих африканцев и афроамериканцев. Феминистское движение породило свою собственную хорошо развитую герменевтику и систему богословских взглядов, получившую, вероятно, наиболее широкое распространение на Западе по сравнению с другими. Все эти подходы к тексту задействуют герменевтические приемы, призванные отстаивать интересы группы людей, от имени которой они приступают к толкованию Писания, – бедняков, отверженных, чернокожих, женщин и так далее.

Развенчивая стереотипы миссионерства

Нельзя ли в таком случае представить миссиональную герменевтику в виде богословия освобождения для миссионеров? Или миссиологов? В такой постановке вопроса есть лишь доля иронии. Учитывая тот факт, что в современной популярной мифологии многие видят в миссионерах скомпрометировавших себя пособников колониализма и олицетворение Западной самонадеянности и стремления к культурному господству, вполне естественной была бы идея создания богословия освобождения от миссионеров (к чему, собственно, и призывают некоторые наиболее радикальные формы богословия за пределами Западного мира).

Однако многонациональный характер вселенской церкви породил новую реальность, пока мало известную в Западных церквях, в популярной культуре и средствах массовой информации. Речь идет о том, что многие христианские миссионеры, а их более половины в мире, сегодня не принадлежат к белым выходцам с Запада. Международное миссионерское служение несут теперь представители мирового большинства. Встретить африканского миссионера в Британии теперь нисколько не удивительнее, чем британца в Африке. То же можно сказать о бразильцах в Северной Африке, нигерийцах в Западной Африке, где мало кто из белых отважится появиться, или о корейцах, проповедующих по всему миру. И хотя Соединенные Штаты по-прежнему посылают на служение в другие части света наибольшее число миссионеров, второе место по этому показателю занимает Индия.[22] Индийских миссионеров по всему миру в тридцать раз больше, чем Западных миссионеров в самой Индии.

Чего точно нельзя сказать об этом новом явлении во всемирном миссионерском движении, так это того, что все эти миссионеры – агенты жестоких колониальных властей, а их служение – всего лишь религиозное прикрытие для политического и экономического империализма. Напротив, значительная часть служителей, направляемых церквями мирового большинства, привыкли жить в бесправии и относительной бедности, зачастую претерпевая гонения и угнетение. Возможно, таких миссионеров нельзя причислить к угнетаемым, в сравнении с бедняками Латинской Америки или индийскими далитами (хотя многие индийские миссионеры – выходцы из неприкасаемых). Но им тоже необходимо освобождение от навязчивых стереотипов и несправедливых насмешек, которые все еще раздаются в адрес их призвания, а также от вытеснения миссионерства на второй план во многих церквях, с которым миссиологи продолжают бороться в цитаделях богословской науки.

Бесспорно, миссиональную герменевтику отличает «заинтересованность». Ее создатели толкуют Библию и разрабатывают библейскую герменевтику в интересах тех, чья жизнь стала частью библейской истории Божьего замысла для всех народов земли. Но еще сильнее их уверенность в том, что это должно стать нормой жизни для всей церкви. Поскольку, читая Писание именно в таком ключе, церковь, водимая библейской истиной, не может не замечать миссионального характера Бога и евангельского откровения.

Освобождение – одна из граней миссионального прочтения Библии

Но миссиональная герменевтика идет еще дальше. Она не желает оставаться одним из нескольких освободительных правозащитных богословских учений – хотя и в таком виде имеет полное право на существование, право распространяться и отстаивать свои позиции.[23] Скорее широкое миссиональное прочтение всей Библии, которое я надеюсь представить на страницах этой книги, вбирает в себя все прочие освободительные прочтения. Где еще создатели этих учений черпают вдохновение в борьбе за справедливость, если не в библейском откровении Бога, который сам сражается с несправедливостью, угнетением и рабством на протяжении всей истории до самого эсхатона? У кого, если не у Бога, который восторжествовал над пороком и злом (человеческим, историческим и вселенским) в крестной смерти и воскресении своего Сына, Иисуса Христа? Иными словами, в чем, если не в миссии Бога?

С библейской точки зрения, всякое истинное освобождение, всякая искренняя забота о человеке берет свое начало в Боге – не в абстрактном боге, а в Яхве, поведавшем о себе людям в Ветхом Завете и воплотившемся в Иисусе из Назарета. Итак, если в Библии повествуется о страстном желании и активных действиях (миссии) такого Бога ради освобождения не только человечества, но и всего творения, миссиональная герменевтика должна быть неразрывно связана с освободительной борьбой. И вновь мы возвращаемся к важности обоснования своего богословия – миссии (и практики миссионерства) в контексте миссии Бога и нашего восхищения его личностью и делами. Поэтому, вступаясь за других, мы представляем принципы живого Бога.

Тринитарное обоснование миссионерства напоминает нам о том, что именно Бог, а не церковь, выступает в роли главного действующего лица и вдохновителя миссии. Церковь защищает права Бога в мире. Ее миссия должна начинаться с прославления Бога, иначе вся ее жизнь будет сводиться к бесконечной общественной деятельности, бессмысленным программам и проектам.[24]

За рамками герменевтики постмодернизма

Плюрализм или релятивизм?

Появление и развитие контекстуального богословия, а также признание того факта, что всякое богословие контекстуально, в том числе и Западные богословские «стандарты», совпало с наступлением эпохи постмодернизма, оказавшим столь значительное влияние на герменевтику (как, впрочем, и на все остальные академические дисциплины). В основе современного Западного богословия лежит модернистское мировоззрение Просветителей, ставивших во главу угла объективность в поисках единой всеобъемлющей богословской концепции. Не удивительно, что его сторонники отказывались серьезно воспринимать богословские учения, возникавшие в рамках того или иного узкого историко-географического контекста. Постмодернизм, напротив, приветствует и всячески превозносит такую ограниченность и раздробленность.

Однако постмодернизм не только призывает гордиться всем, что носит местный, контекстуальный и частный характер, но и отрицает возможность существования чего-то большего, например, великого повествования (метаповествования), которое объясняло бы все происходящее в мире. Все заявления о существовании универсальной истины, вобравшей в себя полноту жизни и смысла, отвергаются как проявление деспотизма и демонстрации силы. Посему постмодернистская герменевтика с восторгом приветствует множественность прочтений и трактовок, отвергая при этом наличие единой для всех истины и всеобщей взаимосвязи.[25]

С другой стороны, на протяжении двух тысячелетий христианство, начиная с ранней новозаветной церкви, постоянно сталкивается с проблемой многообразия культурных контекстов. Но, несмотря ни на что, ему удалось сохранить уверенность в существовании единой объективной истины в евангелии, обращенном ко всем людям независимо от контекста. Я бы пошел еще дальше, утверждая, что в Ветхом Завете Израилю пришлось столкнуться с той же динамикой: с необходимостью передавать веру в Яхве новым поколениям в условиях меняющихся культурных и религиозных контекстов на протяжении более чем тысячелетней израильской истории. В многообразии культур нет ничего нового для христианского миссионерства. Напротив, оно представляет собой предмет миссиональной практики и миссиологических размышлений. Море постмодернизма может показаться нам глубоким и бурным, но не стоит опускать весла.[26]

В своей интересной и весьма профессиональной статье Марта Франкс исследует путь, пройденный христианским богословием миссии в двадцатом веке. Это путь от довольно упрощенного представления единого библейского откровения через более полное, с исторической точки зрения, понимание (например, в богословии фон Рада) к признанию многообразия как внутри Библии, так и в контексте миссии (богословие Сениора и Штульмюллера). По ее наблюдению, Лесли Ньюбигину удается примирить индивидуальность избрания с широтой библейского взгляда на народы и культуры и ощутить полноту евангелия, которая все более зримо является во славе, благодаря двусторонней межкультурной миссии. Далее Франкс рассматривает это на фоне постмодернизма, заключая, что христианство надолго опередило постмодернизм в признании ценности многообразия контекстов в качестве «дома» для евангелия.

Постмодернизм и вызов христианской миссии

Миссионерство, подчеркивает Франкс, никогда не сводилось к передаче предмета от одного субъекта другому. Живая динамика евангелия скорее заключается в неизменной сущности исторической связи с Писанием и пришествием Христа, благодаря чему оно доступно для восприятия, понимания, выражения и практической реализации огромным множеством способов: по хронологической вертикали на протяжении веков и по горизонтали бесчисленных культур, в которых пустило корни христианство.

Ньюбигин… говорит, что миссионерство в условиях многообразия этого мира имеет двустороннюю направленность. Новые трактовки евангелия, возникающие, когда слово Христа привносится в новый контекст, – важная часть проникновения в полноту смысла Владычества Иисуса. Это заключение, сделанное на основе опыта миссионерской работы, соответствует представлению постмодернизма о смысле текста – общение между людьми, даже опосредованное книгой, всегда носит двусторонний характер… Кроме того, взгляд Ньюбигина на миссионерство указывает на главное: христианская миссиология надолго опередила постмодернистский мир в осознании возможной проблемы – перенос языка и понятий из одного контекста в другой открывает совершенно новые способы их понимания.

Располагая многовековым опытом решения проблемы, с которой столкнулся постмодернизм, нам следует ответить на брошенный вызов не презрением, а советом. Мы разбираемся в этих вопросах и можем помочь.[27]

Наша помощь, по моему убеждению, должна заключаться в разработке миссиональной библейской герменевтики. В Библии о таких проблемах говорилось раньше, чем постмодернизм мог возникнуть в чьем-то воображении, – в Библии, которая славится разнообразием и приветствует многообразие человеческих культур. В Библии, чьи самые возвышенные богословские заявления основаны на отдельных событиях, зачастую исключительно местного значения. В Библии, которая говорит с нами в историях, где все рассматривается на фоне отношений, а не в абстрактном вакууме.

Все эти особенности Библии – культурные, частные, социальные и повествовательные – привлекательны для постмодернистского мышления. Пути миссиональной герменевтики и радикального постмодернизма расходятся, когда речь заходит о нашей прочной уверенности в том, что, даже с учетом всего этого разнообразия и индивидуальности, Библия – главная из всех историй. Это не подлежит сомнению. Перед нами великое повествование, в котором содержится истина для всех. И в этой истории, рассказанной или предсказанной в Библии, мы наблюдаем труд Бога, чья миссия очевидна от сотворения мира до нового творения. Перед нами история миссии Бога, единая история, логически связная и единственно истинная для всех. Одновременно она утверждает культурное многообразие и индивидуальность каждого человека. Это история вселенского масштаба, в которой найдется место под солнцем для всех более мелких историй.[28]

2. Создание миссиональной герменевтики

В первой главе я упомянул шаги, уже предпринятые для миссионального прочтения Библии, подчеркнув, что ни один из них не может служить решением проблемы. На человека, указавшего другим их недостатки, неизменно ложится ответственность за создание чего-то лучшего. С некоторым колебанием, поскольку миссиология как возможная основа библейской герменевтики все еще находится в стадии разработки, я предлагаю свои размышления в качестве «строительных лесов» для будущего сооружения.

Библия – плод миссии Бога

Миссиональная герменевтика Писания существует столько же, сколько сама Библия. Для тех, кто признает наличие взаимосвязи (более или менее выраженной) между ее содержанием и откровением Бога-Творца, весь библейский канон носит миссиональный характер, будучи живым свидетельством о самопожертвовании этого Бога ради своего творения и ради нас, людей, созданных по его образу и подобию, но избравших путь непослушания и порока. Составившие Библию писания – сами плод и свидетельство главной миссии Бога.

Само существование Библии безошибочно указывает на Бога, который не захотел оставить свое мятежное творение, который не сдался и по сей день полон решимости искупить и вернуть падшему творению его первоначальный облик… Само существование этих писаний свидетельствует о Боге, сумевшем дотянуться до человека, явившем себя ему и не оставившем нас во тьме… Бога, который первым сделал шаг навстречу ради возрождения разрушенных отношений.[29]

Кроме того, события, в ходе которых были написаны эти тексты, тоже зачастую носили глубоко миссиональный характер. Многие из них повествуют о проблемах, драмах и конфликтах, в условиях которых Божьему народу приходилось справляться с непростой и постоянно меняющейся задачей – свидетельствовать, в том числе и своей жизнью, об истине Божьего откровения и о его искупительной миссии в мире. Иногда эти проблемы касались исключительно самого Израиля. Другие превращались в жаркие религиозные и мировоззренческие споры с соседними народами. Посему миссиональное прочтение таких текстов определенно не преследует цель: (1) выделить «истинный» смысл путем объективной экзегезы и только потом (2) подбросить несколько примеров «миссиологического применения» в качестве поучительного приложения к тексту. Задача такого прочтения, скорее, установить происхождение текста в связи с той или иной проблемой, потребностью, спорным вопросом или угрозой, с которыми Божьему народу пришлось столкнуться в контексте своей миссии.

Это легко продемонстрировать на примере Нового Завета.[30] Большая часть посланий апостола Павла была написана непосредственно во время его миссионерской деятельности, в ходе которой он искал богословское основание для принятия язычников. Апостол доказывал необходимость единства иудеев и язычников во Христе и в церкви, пытался решать нескончаемые проблемы, осаждавшие молодые церкви по мере того, как евангелие прорастало и пускало корни в мире греческого политеизма. Он также старался противостоять все новым ересям, провозглашая превосходство и верховное владычество Иисуса Христа.

А почему рассказы о жизни Иисуса называются Евангелиями? Потому что целью их написания было поведать миру о важности evangelie – благой вести об Иисусе из Назарета, особенно о его смерти и воскресении. Уверенность во всем этом была жизненно необходима для миссионерского служения растущей церкви. Лука – человек, которому мы обязаны большей частью Нового Завета, задумал свой двухтомный труд так, что миссионерское поручение ученикам – свидетельствовать о Христе всем народам – стало кульминацией первой части и вступлением ко второй.

Говард Маршал считает этот момент центральным в новозаветном богословии. Очевидно, что признание Иисуса из Назарета Господом и Спасителем – лейтмотив всех книг Нового Завета.

Точнее было бы определить их как миссионерские документы. Их главная тема не Иисус, как таковой, и не Бог сам по себе, но Иисус в роли Спасителя и Господа. По своей сути Новозаветное богословие – богословие миссиональное. Я хочу сказать, что эти документы появились на свет, как результат двойной миссии: прежде всего, миссии Иисуса, посланного Богом, чтобы возвестить о приближении Божьего царства со всеми благословениями, убеждая людей откликнуться, а также миссии его учеников. Они продолжили дело Христа, провозглашая его Господом и Спасителем, призывая всех уверовать и следовать за ним, помогая таким образом церкви расти. Богословие вытекает из этого движения и формируется под его влиянием, а затем само преображает непрерывную миссию церкви… Итак, Новый Завет повествует о миссии, делая особый акцент на разъяснении проповеди миссионеров.[31]

Но и в Ветхом Завете мы видим, что многие книги отражают взаимоотношения Израиля с окружающим миром в свете истины Бога, знакомого им в контексте их истории и связавшего их завета. Авторы этих текстов писали о том, что, по их мнению, Бог сделал, делает и будет делать в мире. Тора повествует об исходе как о деянии Яхве, выступившего против фараона, развенчавшего его власть, претензии на божественность и поклонение. В ней заключено богословие сотворения мира, которое резко противоречит политеизму Месопотамии и зародившимся там мифам о появлении вселенной. Исторические писания рассказывают долгую и печальную историю противостояния двух культур и религий, нашедшую отражение у довавилонских пророков – Израиля и Ханаана. Книги, написанные во время и после вавилонского изгнания, появились в ходе решения задачи, стоявшей перед остатком Израиля, которому предстояло возродить свое самосознание, как крошечному сообществу веры, в море сменявших друг друга империй, в разной степени терпимых или враждебных. Книги мудрости перекликаются с похожими традициями соседних народов, при этом неизменно пропуская их через фильтр монотеизма. В песнях и пророчествах израильтяне размышляют о своих взаимоотношениях с Богом, с Яхве, и с другими народами – порой с радостным вдохновением, а иногда с болью и гневом – и о своей собственной роли как избранного священства Яхве среди народов земли.

Каждая из тем, упомянутых в предыдущем абзаце, заслуживает отдельной главы, и для некоторых из них она найдется в этой книге. Основная мысль заключается в том, что Библия, во многих смыслах, – явление миссиональное. Отдельные ее книги зачастую отражают нелегкий путь народа, которому поручена особая миссия в мире соперничавших друг с другом культур и религий. Библейский канон окончательно закрепляет признание того, что именно через эти тексты призванный Богом народ (в обоих Заветах) сформировался как сообщество памяти и надежды, сообщество миссии, поражений и новых усилий. Как отмечает Дэвид Филбек, миссиологическая направленность придает Библии богословскую целостность, обеспечивая неразрывную взаимосвязь между Заветами.

Именно миссионерский аспект, о котором так часто забывают в процессе современной богословской интерпретации Писания, объединяет Ветхий Завет с Новым, и их такие разные темы сливаются в общий поток. К сожалению, многие современные богословы уже отчаялись найти логическую преемственность между Заветами… Короче говоря, миссионерский аспект в толковании Писания определяет структуру всей Библии, а посему всякое богословское исследование Писания должно вестись с сохранением этой структуры. Миссионерское толкование Ветхого Завета в Новом достигает этой цели несравненно полнее, чем все возможные попытки наших богословов.[32]

Иными словами, миссиональная герменевтика основывается на том, что вся Библия повествует о божественной миссии, нашедшей воплощение во взаимоотношениях Божьего народа с окружающим миром ради всего Божьего творения. [33]

Миссионерство и авторитетность Писания

Великое поручение предполагает повеление, заповедь. Отдать такое повеление мог лишь некто, обладающий авторитетом. Эту и другие миссионерские заповеди мы находим в Библии, а значит, наше участие в миссионерском служении – плод признания авторитетности Писания, Божьего Слова. Это проясняет одно из различий, упомянутых мною в первой главе.

Библейское обоснование миссионерства, исходя из авторитетности Писания, включает в себя отрывки, содержащие миссионерское поручение.

Миссиональная библейская герменевтика, в свою очередь, исследует природу самого авторитета Писания по отношению к миссии. Помогает ли миссиональный подход к чтению Библии определить то, что мы называем ее авторитетностью?

Авторитетность как заповедь

Нет возможности представить на этих страницах всю полноту христианского учения об авторитетности Священного Писания. Но один из его аспектов имеет для нас особое значение. Говоря об авторитетности Библии, многие подсознательно ассоциируют ее с понятием военного авторитета. Именно он дает офицеру право отдавать приказы. А приказы должны выполняться. Библия – авторитет для христианина. Она отдает приказы, напоминая нам, что делать, и чего избегать. Таким образом, авторитетность предполагает приказ с одной стороны и послушание – с другой.

В миссионерских кругах Великое поручение нередко окружено подобными военными метафорами. Считается, например, что это приказ о выступлении для церкви. В подтверждение приводится целый ряд других образов-метафор: боевые действия, мобилизация, новобранцы, стратегии, цели, кампании, крестовые походы, передовая, укрепления, миссионерские «силы» (т. е. сотрудники). Язык авторитета легко превращается в язык миссии, причем активным связующим звеном служат военные аналогии.

Однако даже если мы настаиваем на своем признании авторитетности Писания, ассоциация авторитета, главным образом, с военными приказами не соответствует значительной части содержания Библии. Разумеется, в Писании немало заповедей, и псалмопевцы считают это знаком Божьей милости и благодати (напр., Пс. 18; 118). Мы должны ценить Божьи заповеди за свет, водительство, уверенность, радость и свободу, которые они несут с собой и в себе (это всего лишь некоторые из упомянутых псалмопевцами благословений). И все же заповеди не составляют основную часть Библии, где нет приказов, обращенных к ее первым читателям или к последующим поколениям, включая и нас самих.

Гораздо больше места в Библии отведено повествованию, поэзии, пророчествам, песням, плачам, видениям, посланиям и т. п. Какого рода авторитетом обладают эти литературные формы? Может ли стихотворение, история или письмо, адресованное одним человеком другому, указать мне, что я должен или не должен делать? И разве для этого они предназначены? Еще важнее в свете содержания этой книги понять, какова связь между такого рода книгами и миссией, если миссионерство рассматривается, прежде всего, как послушание приказам? Осмелюсь предположить, что, прочно увязав свое понимание миссии с одной (без сомнения, чрезвычайно важной) заповедью Иисуса, мы с трудом можем проследить взаимосвязь между миссией и остальным Писанием, если в нем не преобладает командный тон и глаголы в повелительном наклонении. Такие тексты не обладают для нас миссиональной авторитетностью, поскольку мы привыкли отождествлять авторитет с приказами.