Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г

– Вот вы и объясните. Это ваша прямая обязанность. Согрейте людей теплом ваших слов.

Замполит смотрел на командира полка с выражением тупой ненависти, застывшей на его грубом, корявом лице. Но Шаблий уже забыл о присутствии своего заместителя по политической части.

– Майор Куштейко, – голос командира полка в адрес его зама по строевой части звенел резкими металлическими нотами и теми интонациями, которые не допускали возражения. Умел подполковник Шаблий властью одного своего голоса заставить выполнять приказ без промедлений и оговорок. – Немедленно позаботьтесь о том, чтобы во всех бараках, предназначенных полку, были двери, окна и печи.

Приказ четкий и ясный. Оба зама понимают, что недостающее из пальца не высосешь, – нужно из нескольких соседних бараков собрать все необходимое; быстро, без проволочек отремонтировать и привести в надлежащий жилой вид. Если это не сделать организованно, солдатня стихийно начнет устраивать свой быт, и вот тогда-то можно ждать чего угодно.

– Коваленко, Видонов, – обращается к нам Шаблий, – проверить наличие состава подразделений и оформить документы. Капитан Микулин, чтоб связь была по всем направлениям. Линии тянуть стационарные, на подвеске. А ты, Николаев, бери солдат и по деревням. Чтобы, пока народа мало, нашим офицерам обеспечить квартиры. Действуй, не теряй время.

Крикнув разведчиков, отправился я по окрестным хуторам и деревням в квартирьерскую разведку. Для себя, Никулина и Маслова забронировал комнату в доме поляка-гончара на хуторе Вчелька. Морозы стоят до десяти – двенадцати градусов. Однако нет в этих краях той мягкости, которая ощущалась там – в Финляндии. Тосковали мы в северном крае Страны Суоми, а уехали оттуда – и жаль стало тех высоких сосен, гранитных валунов и скал, зеркальных озер и тихих, уютных, теплых красно-белых домиков под черепичной крышей. Теперь мы на юге, и ветры – лютые, степные ветры обжигают холодом даже в такие небольшие морозы.

В бараках солдаты орудуют топорами, пилами, лопатами. И к вечеру в раскаленных докрасна бочках горят березовые поленья, прогревая наледенелый воздух, насквозь промерзшие нары и земляной пол. Люди сгрудились у печек – атмосфера тяжкой влажной испарины и прелой вони насытила все внутреннее пространство барака. Ни Куриленко, ни Князев не пришли «согреть сердца людей теплотою своих слов». Они наглухо заперлись в своем «политфургоне», натопленном до состояния парной бани стараниями их ординарца Пригаева.

Следом за нами в ЖУАЛ прибыли: 205-й пушечный полк под командованием подполковника Гулитова, имевший на вооружении 76-миллиметровые орудия ЗИС-З, и 211-й гаубичный полк под командованием уже пожилого подполковника Крочнева. 205-й пушечный, так же как и наш полк, был на автотяге. 211-й гаубичный, сформированный еще в Гражданскую войну, тащил свои тяжелые орудия в конной упряжи. До слез было больно смотреть, как, налегая из последних сил в хомуты, понукаемые ездовыми, косматые и низкорослые лошаденки тащили по разбитой и ухабистой дороге тяжелые 122-миллиметровые гаубицы.

16 января. Получен официальный приказ на формирование 57-й артиллерийской бригады в составе: 211-го гаубичного Рижского полка, 205-го пушечного полка, 534-го минометного Выборгского полка. Командиром бригады назначен полковник Игнатьев Василий Александрович.

Прибыло и новое штатное расписание полка. Наконец-то я утвержден в своей должности начальника разведки полка с окладом в 900 рублей.

– Поздравляю тебя с законным основанием, – шутит Шаблий, – хватит тебе прятаться за ветеринарного фельдшера. Как получишь второй орден, можно рассчитывать и на капитана.

17 января. В полк прибыло пополнение офицеров: лейтенанты Грачев, Митюшов, Рубцов, Макаров, Колычев и Тарасик.

Лейтенант Колычев имел персональное назначение на должность начальника топослужбы. Лейтенант Митюшов принял взвод топографов. Остальные офицеры получили направления в дивизионы.

Новый начальник топослужбы оказался фигурой более чем примечательной. У нас у всех сложилось впечатление, что там, в отделе кадров, решили над нами жестоко подшутить и прислали Колычева либо «в отместку», либо «смеха ради». Иного предположить мы не могли.

Лейтенант Колычев имел без малого два метра росту. Крупные черты тупого и хищного лица. Кисти рук портового биндюжника и налет приблатненного одесского выговора. Судя по всему, он имел самый минимум образования, возможный в наше время. Расписывался он с трудом. В топографии он, естественно, не смыслил ничего. Карта топографическая была ему столь же непонятна, как и ассиро-вавилонская клинопись. Единственные карты, в которых он разбирался, и неплохо, были карты игральные.

Что касается лейтенанта Митюшова, то он оказался на редкость симпатичным и скромным человеком, грамотным специалистом, выполнявшим работу и за себя, и за своего начальника Колычева. Невысокий, сухопарый, коми по национальности. Общение с ним для меня было чрезвычайно приятным.

Пополнился полк и рядовым составом. Из вновь прибывающих в полковую разведку отобрал я двоих: сержанта Жука – одессита, сильного, красивого и наглого парня, и поляка Лещинского – худого, долговязого и скромного малого, уроженца Западной Украины и хорошего конника.

Штабу полка, штабам дивизионов предстоит огромная работа по перемещению личного состава. Полк переформировывается из шестибатарейного в пятибатарейный. Но, самое главное, для готовящейся «армии вторжения», или 9-й армии генерала Глаголева, подбирают преимущественно молодежь, а солдат и сержантов старше определенного возраста отчисляют в резервные части. Заблоцкий прощается со своими друзьями-солдатами: георгиевским кавалером Кимайкиным, вестовым Федором Нечаевым, вечно небритым Китаевским. Самого Заблоцкого переводят старшим офицером во вторую батарею Хлебникова. После расформирования шестой батареи я взял к себе в полковую разведку своего земляка из Банного переулка – веселого и заводного Борьку Израилова, которого до того никак не отпускали ни Солопиченко, ни командир батареи Баранчиков.

18 января. Впервые ночуем на хуторе Вчелька. Небольшая глинобитная мазанка, земляной пол, хмурый неразговорчивый хозяин-поляк. Сидя в углу у гончарного станка, босой ногой он ловко и быстро вращает диск, напряженно следя за тем, как его мокрые руки формируют из серо-зеленой глины макитру или миску. Тут же сушится готовая продукция. В доме жарко, душно и влажно от обилия сырой глины. Освещение до того скудное, что ни читать, ни писать невозможно. Спали на лавках вдоль стен, подостлав ветошь и укрывшись шинелью.

19 января. Осознав очевидность ошибки в выборе нашего местожительства, мы отправились искать новое пристанище на хуторе Коротынка.

Не думал я, что в советские времена увижу картину достопамятных времен гоголевской Диканьки. Малороссийские мазанки под соломой, с малюсенькими оконцами, плетнями и лазами через них, с холодными земляными полами и множеством блох. Хозяйская дочь, грудастая дивчина, косолапо бегает по хате босиком, топит печь соломой и непрестанно, совсем как Параська, смотрится в осколок зеркальца, вмазанный в печку. Тут тоже мало комфорта. Но тут хоть дом как дом, а не производственная мастерская. А кроме того, наличие в доме женщин-хозяек облагораживает жилище, наполняет его каким-то особенным уютом и теплотою душевной.

21 января. Суббота. По старинной традиции на хуторе «вечорници». Парни допризывного возраста и девчата поют украинские песни, лузгают семечки и попеременно пляшут. Хата освещена керосиновой лампой. Местные парни приглядываются к нам, расспрашивают о службе в армии. Они сознают, что «были под немцем», и их интересует собственная судьба. Расходились за полночь, долго топтались на улице, и в морозном воздухе нет-нет да и прорежется заливистый, звонкий голос нашей молодой дивчины.

Сегодня утром Коваленко сказал мне, что Богданов со своими помощниками Карпушиным, Гвоздевым и шоферами отправился в Житомир оформлять и получать новую технику еще вчера. Первоначально нам предназначались американские небольшие и открытые автомашины «Додж 3/4». Но машины эти оказались неудовлетворительными в качестве тягача для орудия. И нам выделили модели «Шевроле» и «Студебекер».

И вот сегодня весь день на дорогах стоит неумолчный рев моторов. Это наша шоферня с техниками-инструкторами осваивает «американскую техническую помощь». Командир полка сам лично садится за руль новенького «виллиса». Почему-то остался им недоволен, и Богданов отправился его менять. Получают новую автотехнику и в полках 205-м пушечном и в 211-м гаубичном. Покидают свои стойла отслужившие лошади.

22 января. Несмотря на воскресенье, по всем подразделениям идут усиленные занятия и тренировки. Новый командир взвода топослужбы Митюшов работает с вычислителями и топографами. Проконтролировав их, я отправляюсь в штаб, где идет подготовка к завтрашней инспекторской поверке всей бригады в целом.

23 января. Инспекторские показательные стрельбы полков 57-й артиллерийской бригады на Великошумском полигоне.

Тут только все мы впервые и вблизи познакомились со своим бригадным начальством. Комбриг полковник Игнатьев невысокого роста, кряжистый и хмурый, со склеротическими жилками на лице и окающим нижегородским выговором. В отношениях с подчиненными офицерами груб, хамоват и циничен. Столкновение Шаблия с Игнатьевым произошло в первый же день.

– Сколько в полку стволов? – спрашивает Игнатьев.

– Тридцать два, – отвечает Шаблий.

– Где еще четыре?

– Потеряны в боях.

– Разболтались! – взревел Игнатьев.

– Мы, товарищ полковник, воевали, – снизив тон, отвечает Шаблий, – а в боях всегда есть потери. Они закономерны.

– Распустились, – кричит Игнатьев, не слушая ответа, – привыкли самовольничать! Я этого не допущу, не позволю. Тут вам не армейский полк. Тут бригада, и я ее командир.

– Что ж, товарищ полковник, – слегка усмехнувшись, говорит Шаблий, – посмотрим, как мы будем воевать под вашим началом. На положении армейского полка мы воевали неплохо.

Этого полковник Игнатьев никогда не смог простить подполковнику Шаблию.

Начальник штаба бригады – подполковник Бухвалов: безынициативный, малокультурный, вечно пьяный. Непонятно, кто и как назначил этого человека на такую должность. Однако его заместители и помощники были офицерами знающими и работящими: майор Груздев, капитаны Бажанов и Зиновьев отличались образованием, интеллигентностью и незаурядными качествами штабных офицеров. Моим непосредственным начальником по разведке в штабе бригады стал майор Пудов, или просто Ванька Пудов. Среднего роста, худощавый, белобрысый, разбитной парень. Отчаянный дебошир и пьяница.

Так, в первый день инспекторских показательных стрельб, которые по плану должны продолжаться три дня и две ночи, состоялось наше непосредственное знакомство с начальством 57-й артбригады.

25 января. Двое суток непрерывной работы в полках. Огневики копают окопы полного профиля в мерзлом грунте. Разведчики трудятся над сооружением наблюдательных пунктов и мерзнут у стереотрубы, фиксируя деятельность «противника» в журнале наблюдений. «Противника» изображают специально выделенные группы солдат – потом действия этих групп сличают с записями в журналах наблюдателей. Телефонисты бегают с катушками и аппаратами, налаживая связь, которая должна работать безотказно по всем направлениям. А в штабах полка и дивизионов кипит работа над планшетами и документацией, которую требуется оформлять грамотно и тщательно.

Утро 25-го числа выдалось морозным и солнечным. Стрельбы состоялись в присутствии командира 57-й арт-бригады полковника Игнатьева и командующего артиллерией 38-го стрелкового корпуса полковника Зубчанинова.

Полки – 211-й гаубичный, 205-й пушечный и 534-й минометный – стреляли по мишеням и по площади. Стреляли отдельно побатарейно, дивизионами и всем полком в целом. Стреляли по очереди и одновременно. Программа стрельб оказалась в высшей степени насыщенной, ответственной и сложной. Не знаю, как стреляли пушкари и гаубичники, но минометчики отстрелялись успешно, и командир полка остался доволен.

26 января. Последний день стоят в конюшнях нашего лагеря упряжные и верховые лошади. Сегодня они уходят вместе со своими стариками-ездовыми. Любители коней идут к ним прощаться, потрепать матерого жеребца или ласковую кобылу по шее, сунуть кусочек черняшки с солью, пощупать их теплые губы и ноздри, подышать запахом конского пота – такого притягательного для каждого врожденного кавалериста. Старики-ездовые подбрасывают лошадям сено, отмеряют гарнцем меру овса, поят теплой водою, согретой на железной печке, заботливо укрывают попонами, чтоб не простыли на морозе. Трудно лошадям в артиллерийской упряжке, но человеку уютнее с лошадью.

27 января. Совещание старшего офицерского состава полка. Подполковник Шаблий обращается к собравшимся: «Мы пришли с севера. Мы хорошо дрались на землях Александра Невского и Петра Великого. Теперь мы вышли на Суворовские дороги. Только что окончившиеся полигонные стрельбы, проводимые совместно с тактическими учениями, показали хорошие результаты. Все пять батарей нашего полка получили оценку «отлично». И еще: сообщение конфиденциальное – нашу бригаду должен посетить Главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов».

На этом же совещании решались и конкретные вопросы передислокации полка к линии фронта. Майор Коваленко вновь назначен начальником эшелона, а я его помощником по противовоздушной обороне. Мы не знаем еще конкретного пункта своего назначения – ясно лишь, что участвовать в боях нам предстоит где-то на юго-западном театре военных действий.

А это значит, что авиация противника должна представлять для нашего эшелона реальную угрозу и нужно изыскивать внутренние средства для создания системы ПВО, хотя бы силами пулеметных расчетов.

После совещания ко мне подошел Коваленко. За последние дни нам не удавалось даже перекинуться лишним словом.

– Счастливый ты, Владимирыч, – сказал Николай, добродушно улыбаясь.

– Это почему же? – спросил я с недоумением.

– Да так. Счастливый, и всё тут, – продолжал он, смеясь. – А я по пути сюда в трех километрах от хаты проезжал. Мои живут в селе Красная Слобода Сумской области. Эшелон на станции Путынь не остановился. Тебе повезло. Ты мать повидал.

1 февраля. Еще накануне вечером стало известно, что бригаду посетит инспекционная комиссия Ставки во главе с Главным маршалом артиллерии Вороновым.

Затемно, в шестом часу, 534-й минометный полк вывели на окраину жилого комплекса лагерей и разместили побатарейно в боевые порядки в лощине под бугром. А на гребне бугра обосновались наблюдательные пункты батарей, дивизионов и наблюдательно-командный пункт полка.

Погода не предвещает ничего хорошего: утро туманное и хмурое, дует резкий ветер, подымая с земли вихри колючего жесткого снега. По дороге на Житомир выставлены дежурные посты оповещения и протянута временная линия связи. Ждать пришлось долго, все основательно продрогли.

Командир полка в белом полушубке, опоясанный ремнями, с выражением каменной неподвижности на лице молча ходит взад-вперед по протоптанной в снегу тропинке. Он уже несколько раз подходил к старшим офицерам батарей и медленно, отчеканивая каждое слово, повторял вполголоса:

– Вы рапорта Главному маршалу не отдавайте. Я первый буду его встречать и отдам рапорт за весь полк. А вы только представитесь ему.

– Что вы волнуетесь, товарищ подполковник, – вдруг выпалил Заблоцкий, – что переживаете?! Ну, приезжает Главный маршал. Но ведь он такой же человек, такой же, как и мы с вами.

Ничего не сказал подполковник Шаблий лейтенанту Заблоцкому, а молча продолжал мерить шаги по протоптанной им же тропе.

Часам к двенадцати дня, когда все уже успели основательно промерзнуть и проголодаться, посты оповещения сообщили, что по дороге от Житомира движется колонна «виллисов». Не доезжая до фронта боевых порядков полка, машины остановились, и впереди группы генералов и офицеров, направлявшейся в нашу сторону, заметно выделялась фигура маршала Воронова. Следом двигались представители Ставки, Главного артиллерийского управления, штабов артиллерии фронта и армии – генералы и полковники. Замыкали это шествие Зубчанинов и Игнатьев.

– Смир-р-рна! – раздалась команда подполковника Шаблия. И командир 534-го минометного Выборгского полка стал отдавать рапорт Главному маршалу артиллерии.

После рапорта прозвучала команда: «Приступить к занятиям». И весь личный состав стал изображать момент ведения огня: наводчики наводили, заряжающие опускали в ствол деревянные болванки мин и кричали: «Выстрел!», старшие офицеры подавали команды, сержанты их дублировали. Но среди всеобщего шума голосов и криков особенно четко выделялся густой баритон лейтенанта Заблоцкого. С развевающейся по ветру бородой, зычным голосом, независимым видом, Заблоцкий оказался в центре внимания, и маршал Воронов направился прямо к нему на батарею. Протрубили «отбой».

– Старший офицер второй батареи 534-го минометного Выборгского полка лейтенант Заблоцкий.

Воронов пошел вдоль фронта батареи. Около четвертого орудия он остановился. Командир расчета младший сержант Алексеев – высокий, полнолицый, совсем еще молодой парень – представился Главному маршалу.

– Ну что, Алексеев, – спрашивает Воронов, – сколько же ты мин выпустил из своего миномета?

– Три, товарищ Главный маршал артиллерии, – не задумываясь, отвечает Алексеев.

– Как же так-то, три? – недоумевает Воронов.

– Да, так. Три. Три мины выпустил, и финны пардону запросили. Миномет-то этот – он новый. А тот, что старый, – от огня устал. Вот его и заменили.

– Что ж, Алексеев, молодец. Продолжай и дальше так-то. – И, обратившись к командиру полка, Воронов сказал: – От моего имени сержанта Алексеева представить к награждению орденом Красной Звезды.

Простившись с Заблоцким, Воронов отправился на соседнюю, третью батарею, где старшим офицером служил лейтенант Черемисинов, приятель Заблоцкого. Адъютант Воронова, подполковник с усиками, усталый и не бритый, задержался и как-то не по военному спросил Заблоцкого:

– Вы, вероятно, из запаса?

– Почему из запаса? – удивился Заблоцкий. – Воевали под Ленинградом, под Псковом, на Карельском перешейке.

– Так, так. Это понятно. Адо войны-то чем занимались?!

– До войны я зубрами занимался. Зубров разводил в Кавказском заповеднике.

– Так, так. Понятно, понятно, – как бы про себя проговорил адъютант Воронова и пошел догонять маршала, который о чем-то беседовал с наводчиком первого расчета третьей батареи. Подполковник с усиками что-то шепнул Воронову и тот, вернувшись, громко спросил:

– Да кто тут у вас зубрами-то занимается?

– Это я, товарищ Главный маршал, – отвечает Заблоцкий и выходит вперед.

– А ну-ка, ну-ка, расскажите.

И Заблоцкий стал рассказывать о состоянии племенной работы по сохранению этого реликтового зверя и увеличению его поголовья по заповедникам в довоенное время. Главный маршал артиллерии и рядовой лейтенант спокойно и непринужденно ходили вдоль фронта батареи и в течение получаса вели между собой какую-то непонятную для всех беседу.

– Да, – сказал Воронов каким-то особенно невоенным, домашним тоном, – жалко вот, как мне сообщили, что немцы всех зубров в Беловежской Пуще уничтожили.

– Нет, товарищ Главный маршал, не всех. У вас неверные сведения, – возражает Заблоцкий, – семнадцать голов осталось, и их собрали. Немцы их выпустили в лес из питомника, а наши их собрали и снова водворили в питомник.

– Как же так? – недоумевает Воронов. – Мне доложили, что уничтожили всех.

– Это неверные сведения, – возражает Заблоцкий, – я получил письмо от московского зоолога, профессора Гепнера, который как раз и сообщил мне о том, что семнадцать голов уцелело.

Генералы, прибывшие с Вороновым, слушая беседу маршала с лейтенантом, улыбаются и вполголоса о чем-то говорят. Шаблий хранит мертвое молчание. И вдруг при паузе проскрипел еле слышный, но достаточно отчетливый голос полковника Игнатьева:

– Чего этот лейтенант с ним спорит? Раз доложили, что всех уничтожили, значит, уничтожили, и всё тут.

Воронов, словно очнувшись, покосился на Игнатьева, вздохнул и обратился к Заблоцкому:

– Так что ж, все очень хорошо! Кончайте воевать с немцами и снова к зубрам!

– Нам бы очень хотелось скорее окончить войну, но мы вот сидим в этих лагерях и не воюем. Нам тут так надоело.

– Ничего, – смеется Воронов, – скоро поедете! А как окончится война, вы мне напишите, прямо на мое имя, и напомните наш сегодняшний разговор. Мы вас тотчас отзовем, и вы отправитесь к себе в питомник.

Командир бригады Игнатьев никак не ожидал подобного оборота дел: выпуклые глаза его стали совсем красными и вылезали из орбит. Он находился в состоянии, близком к шоковому: к добру ли эта получасовая беседа маршала с бородатым лейтенантом о каких-то зубрах. Но главное – маршал артиллерии остался довольным – пожал руку Игнатьеву, Шаблию и мимоходом как бы заметил, что борода красит офицера, а Заблоцкий – так вообще похож на Скобелева. Правда, полковник Игнатьев не знал, кто такой был Скобелев, но борода Заблоцкого обрела магическую неприкосновенность. И когда кто-либо из высших чинов, особливо политработников, выражал неудовольствие по поводу бороды Заблоцкого и требовал, чтобы ее сбрили, полковник Игнатьев авторитетно заявлял:

– Не надо сбривать! Его в Ставке Верховного с бородой знают.

Вечером, после длительной голодовки и пребывания на чистом воздухе, мы собрались в теплой хате хутора Коротынка. Выпили первача, а разговорам не было конца. Естественно, Миша Заблоцкий стал героем дня, и никто не мог себе представить: как это он так запросто болтал более получаса с самим Главным маршалом артиллерии. Шуток и острот на эту тему было не сосчитать. А захмелевшему Мише, наверное, казалось, что война уже закончилась, а поголовье зубров достигло такого числа, что их стало больше, нежели обычного домашнего скота…

5 февраля. 534-й минометный полк покидает ЖУАЛ и едет грузиться на станцию Житомир-Товарная. Мощные «студебекеры» и «шевроле» с ходу преодолевают дорожные ухабы и рытвины, на которых смешно подпрыгивают наши легкие минометы.

По поручению Коваленко, прихватив с собой Борьку Израилова, еду я на одной из машин в отдел кадров ЖУАЛа за пополнением шоферов. Батарейный «студебекер» высадил нас на какой-то площади и поехал на станцию грузиться. В отделе кадров сказали, что шоферской состав прибудет только завтра и только завтра может быть удовлетворена наша заявка.

Делать нечего, а до завтрашнего дня нужно где-то переночевать – не ехать же назад, в лагерь. Житомир – небольшой провинциальный городок – старинный и мало разрушенный. Переночевать попросились в приглянувшемся нам одноэтажном особняке.

В уютной комнатке, оклеенной цветастыми обоями, топится кафельная печь – тепло и как-то особенно по-домашнему интимно. И мне кажется, что я тут не в чужом доме, не случайный посетитель, но жил тут постоянно и все тут мое – связанное с моею личной судьбой. Даже висящие по стенам фотографии в рамках незнакомых мне людей – старинные фотографии с клеймом «Г.В. Труновъ – Придворный фотографъ – Москва» – кажутся мне своими, такими близкими и знакомыми. А с фотографий смотрят на меня усатые господа в сюртуках и крахмальных стоячих воротниках, дамы в широкополых шляпах, гимназисты, офицеры в фуражках с кокардами.

– Интеллигентно! – тихо и уважительно произносит Борька Израилов.

Мебель в доме старая и старинная. От всего тут веет покоем, и кажется, будто ни войны, ни революция, ни строительство социализма не тронули этого особняка. Я не могу даже себе представить, как это могли уцелеть на выцветших стенах поблекшие фотографии придворного фотографа Трунова из Москвы и Черепахина из Нахичевани.

Сидя за чайным столом и угощая старушку Алевтину Николаевну – хозяйку этого заповедного особняка – печеньем, сахаром и сухарями, я думал о том, сколько же людей пило чай за этим столом?! Ведь побывали тут и белые и красные в Гражданскую войну, и комиссары, и зеленые, поляки и немцы, а теперь вот сидим мы. Кругом рушатся города, выгорают дотла села и деревни. А тут хрупкие рамки мореного дуба и красного дерева с фотографиями придворного фотографа висят на стенах, и почему-то никто их не сорвал, не разбил, не выбросил.

6 февраля. Выспавшись и позавтракав, мы простились с добродушной и гостеприимной старушкой Алевтиной Николаевной, так и не спросив у нее, кому все-таки принадлежал этот особняк, кто был его хозяин. Не решились. Во всякой Тайне есть тоже своя привлекательность.

Утро морозное, ясное, солнечное. От дыхания идет пар. Улицы под снегом белые и чистые. Струйки сизого дыма столбиками подымаются вверх над домами.

В управлении отдела кадров ЖУАЛа очередь. За барьером надменно неразговорчивый старшина и такие же лейтенанты административной службы. Никакие вопросы не способны нарушить их гробовое молчание. По коридору идет офицер с красной повязкой на рукаве. Я к нему: