Кривое горе. Память о непогребенных

«Космическая академия наук»

С началом двойного процесса сталинской революции – коллективизации в деревнях и репрессий в городах – ГУЛАГ в своих разных формах (тюрьма, лагерь или ссылка) стал зоной контакта между интеллигенцией и «народом». Никто не описал эту ситуацию лучше, чем историк Дмитрий Лихачев, позднее ставший ведущим публичным интеллектуалом эпохи перестройки131. Лихачев был арестован в 1928 году вместе с другими членами студенческого кружка «Космическая академия наук» и приговорен к пяти годам лагерей. До освобождения в 1932-м он отбывал срок в Соловецком лагере особого назначения и на Беломорканале. Соловецкий лагерь был точкой, откуда начался ГУЛАГ, его экспериментальной базой. Те, кто имел связи в администрации лагеря, находились в относительной безопасности: им было доверено перевоспитание заключенных идеологическими и даже эстетическими методами. Для множества заключенных Соловецкий лагерь мало чем отличался от лагеря смерти. Характерным образом, начальство в лагере часто менялось, и его администраторы сами становились жертвами. Эти перемены вносили хаос в жесткую систему лагерной иерархии, так что никому не было гарантировано выживание в этом «образцовом лагере»132. Лихачев выжил потому, что работал в отделе перевоспитания малолетних, но сам он приписывал это чудо дружбе с одним-двумя влиятельными заключенными, чья неформальная власть в лагере была велика133. Пережив лагерь благодаря дружбе с уголовниками, он извлек из нее выгоду и как ученый. В 1930-м Лихачев написал в лагерную газету статью, которая впоследствии переросла в серию научных работ о языке и других аспектах культурного мира заключенных134.

Изучая уголовников как «народ», Лихачев продолжал старинную традицию российской интеллигенции. В ГУЛАГе традиционное для русской этнографии двухчастное деление мира переросло в контраст между «уголовными» и «политическими», где первые представляли народ, а последние – интеллигенцию. До Лихачева считалось, что криминальное арго нужно рассматривать как один из «тайных языков», разработанных религиозными или профессиональными группами, чтобы защитить тайну коммуникации от других групп, обладавших большей властью. Такое понимание криминального арго как «тайного языка» идет от Владимира Даля, сделавшего российскую этнографию инструментом имперской власти. Оно отсылает к современным постколониальным моделям, например, к антропологии «скрытых транскриптов» Джеймса Скотта135. Лихачев отверг теорию «тайного языка». Он полагал, что преступный мир не скрывается, а, наоборот, самоутверждается через арго, стремясь не спрятаться в этом языке, а, напротив, выделиться из окружения и отвергнуть чужаков. «Уголовники» двуязычны: они говорят и на разговорном русском, и на криминальном арго, по желанию переходя с одного языка на другой. Прибегая к арго, преступник приобретает магическую власть над своим миром. Арго разрушает тонкие различия, которые разум создает в современных языках, чтобы точнее передать человеческий опыт, – различия между словами и фактами, означаемым и означающим, подлежащим и сказуемым. Лихачев считал этот язык отступлением или даже дегенерацией современного языка до первобытного состояния. Кроме десятков примеров из живой речи заключенных, Лихачев ссылался на удивительно широкий ряд философов и антропологов, от Люсьена Леви-Брюля до Бронислава Малиновского. Сравнивая «воров» с шаманами, Лихачев утверждал, что арго соловецких уголовников – нечто вроде недостающего звена, проливающего свет на историческую эволюцию языка.

Поневоле став антропологом, Лихачев нашел свою миссию в том, чтобы свидетельствовать о своих лагерных товарищах. Его рассказ о них подробен и полон сочувствия; но он знает, что соловецкие уголовники радикально отличны от него. Эти «воры» так же экзотичны, недоступны и опасны, как самое отдаленное из племен, какое только изучали антропологи. В статье об «эмоциональной экспрессивности» воровского языка Лихачев подчеркивает, что этот язык, такой мрачный и угрожающий для тех, кто им не владеет, на самом деле полон иронии и творчества. Ключ к этому противоречию – именно юмор, или, как его называет Лихачев, «смеховое начало». Многие элементы словаря арго, по Лихачеву, родились из шуток и анекдотов; арго вновь выявляет смешное, которое «стерто и разменено» словесным употреблением. Арго существует внутри замкнутых сообществ и вне их не кажется смешным. Арго связано с определенным взглядом на мир, в котором превозносятся шанс, судьба и риск; это защитный механизм, который развенчивает опасность, смеется над ней и нейтрализует ее. Сливая магическое с комическим и находя лингвистические проявления их единства в одном из самых опасных и недоступных сообществ, в каких только работали антропологи, лихачевская теория арго была замечательным изобретением.

Лихачев вел свои полевые исследования криминального языка в то время, когда другой репрессированный – Михаил Бахтин – в своей казахстанской ссылке изучал ренессансный карнавал далекой Европы. Бахтина арестовали через несколько месяцев после Лихачева и за несколько месяцев до «дела историков». Как и в лихачевском арго, в бахтинском карнавале поэзия соединилась с магией, ирония с непристойностью, жесткая социальная структура со взрывными, но обратимыми трансформациями. Оба ученых воображали жизнь, радикально отличавшуюся от повседневной рутины; оба проецировали ее на культурные группы, а не на расовые или племенные идентичности. Между наблюдениями Лихачева и Бахтина много общего, хотя их текстуальные источники очень различны. Почему эти два автора пришли к таким сходным выводам, изучая разные явления разными методами? И почему получилось так, что много лет спустя именно эти два автора стали самыми известными в России историками культуры?

Люди и нравы

Еще один заключенный историк, Борис Романов, поможет нам понять этих двух авторов. Романов был арестован в 1930 году по «делу историков». Спустя 13 месяцев после начала следствия (это время Романов называл худшим в своей жизни) его приговорили к пяти годам в лагере, из которых три с половиной он отбыл на Беломорканале. В заявлении на реабилитацию в 1956 году Романов писал о «глубокой психической травме», которая «до сих пор» – двадцать пять лет спустя – «мешала в научной работе» и имела «медицинские последствия». В частных письмах, которые недавно опубликовал его ученик, Романов писал о постоянном страхе нового ареста и «ужасном гнете», который продолжал мучить его; Романову пришлось тогда обратиться за помощью к психиатру136.

В 1947 году вышло в свет неоднократно отложенное издание книги Романова, «Люди и нравы Древней Руси». Это один из первых трудов по исторической этнографии, основанный на чтении русских средневековых источников. Критики сразу обвинили Романова в «пессимизме», «порнографии» и «мизантропии». Они были правы: Романов описал средневековую Россию как мир «бесправия и насильничества». К примеру, он анализировал происхождение слов «работа» и «страда» и показал связь первого со словом «раб», а второго – со словом «страдать»: оба слова противостоят идее свободы. Заостряя внимание на низшей социальной группе – холопах, Романов цитировал их жалобы и утверждал, что по правовому положению холопы не отличались от скота. Хозяин мог безнаказанно убить холопа, принужденного работать без договора и безо всякой правовой защиты. Государство не карало такое убийство, и церковь тоже оставалась безучастна. Романов сочувствовал средневековым попыткам противостоять государственной централизации, и его особенно вдохновлял писатель XII века Даниил Заточник. Романов писал о Данииле будто о самом себе: «Свободный муж глубоко нырнул в котел народной жизни с тем, чтобы, вынырнув на поверхность, ни под каким видом не повторить этого нырка… Это происшествие с героем заключало в себе для кого утешение, для кого предостережение и хватало за живое всех, кто чувствовал неверность почвы под ногами, видел кругом себя многочисленные человеческие провалы в “роботную” трясину или сам познал ее в большей или меньшей степени на себе». Само прозвище Даниила – Заточник – означает «заключенный». Московский князь сослал его в Каргополь; недалеко оттуда его будущий историк, Борис Романов, работал на постройке Беломорканала137.

После идеологического диспута о его книге Романов был уволен из Ленинградского университета. Одним из немногих, кто поддержал его тогда, был Дмитрий Лихачев. Много лет спустя, в книге «Смеховой мир Древней Руси» (1976), Лихачев соединил свой соловецкий опыт с догадками Бахтина о карнавале и горьким романовским прочтением средневековых источников. Заслугой Лихачева в этом труде была широкая и связная картина, изображающая средневековую жизнь Руси как двойственный мир. В одной его части доминировали порядок и процветание, в другой – нищета, голод и «спутанность всех значений». Абсурд, издевка и смех создавали голос второго мира. Он был населен людьми в бегах и в бедах, он создавал антикультуру и представлял собой антимир. Этому миру, населенному голыми и босыми людьми, пишет Лихачев, свойственна «непредставимость». В их наготе они равны; у них нет ничего, чем они дорожат; ничто не указывает на их происхождение, состояние и статус, которые они оставили в первом мире. Их нагота – источник жестокости и отчаяния, но также и особого рода свободы.

Распространенное прочтение этой книги предлагает считать, что «смеховой мир» организован как карнавал. На деле, хотя Лихачев в этой книге часто звучит как Бахтин, самые важные его строки воспринимаются так, будто их написал Агамбен. Свой антимир Лихачев интерпретирует не как регулярно прорывающееся в «первый мир» событие, подобное карнавалу, а как постоянную часть мира, его проклятое место, ад на земле. В этом смеховом мире «кабак заменяет… церковь, тюремный двор – монастырь». Поэтому смеховой мир становится миром тьмы; в качестве синонима Лихачев часто пользуется интересным выражением «кромешный мир», что обычно означает не смех, а мрак. Читателю, не имеющему опыта Лихачева, непросто понять такую комбинацию.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Schechter R. Gothic Thermidor: The Bals des victimes, the Fantastic, and the Production of Historical Knowledge in Post-Terror France // Representations. 1998. № 61. Р. 78—94; Clarke J. Commemorating the Dead in Revolutionary France: Revolution and Remembrance, 1789—1799. Cambridge: Cambridge University Press, 2007. Об интеллектуальной истории Франции после эпохи террора см. также: Jainchill A. Reimagining Politics after the Terror: The Republican Origins of French Liberalism. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2008. Ch. 2. Более широко практики памяти и горя раскрываются в работах: Connerton P. How Societies Remember. Cambridge: Cambridge University Press, 1989; Idem. The Spirit of Mourning: History, Memory and the Body. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.

2

Рут Лис в книге «Генеалогия травмы» (Leys R. Trauma: A Genealogy. Chicago: Chicago University Press, 2000) различает миметические и антимиметические теории травмы, доказывая, что миметические теории травмы не выдерживают критического анализа. В настоящей книге я утверждаю, что скорбь нельзя сводить к травме, хотя некоторые элементы теории травмы и помогают понять горе. Моя концепция «миметического горя» одновременно схожа с «травматическим реализмом» Майкла Ротберга и отлична от него; я подчеркиваю горе, а не травму, и перформативность, а не реализм (см.: Rothberg M. Traumatic Realism: The Demands of Holocaust Representation. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2000).

3

Kotkin S. Armageddon Averted: The Soviet Collapse, 1970—2000. Oxford: Oxford University Press, 2003. Р. 182.

4

Greenblatt S. Hamlet in Purgatory. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2001. Р. 248.

5

Быков Д. Календарь 2: Споры о бесспорном. М.: Астрель, 2012. С. 133—134.

6

Документальные кадры Соловецкого лагеря (1927—1928), на которых видны пирамидальные башенки на бывшем монастырском соборе, см. в фильме Марины Голдовской «Власть Соловецкая» (1988).

7

См.: Золотарев А. Новые 500 рублей: Исправлена существенная ошибка // F5 Blog. 2011. 19 ноября (http://f5.ru/zolotorev/post/378446).

8

Бродский Ю.А. Соловки: двадцать лет особого назначения. М.: РОССПЭН, 2002. См. также: Лаушкин А. 500 рублей с ошибками // Родина. 2004. № 6. Богатый информацией сайт «Соловки. Энциклопедия» содержит статью о 500 рублях (http://www.solovki.ca/vsiako-razno/money.php), которая ссылается на несколько газетных публикаций 1997 года, обсуждавших новую тогда купюру и видевших в ней указание на Соловецкий лагерь. Я писал об этой купюре в: Эткинд А. Время сравнивать камни: Постреволюционная культура политической скорби в современной России // Ab Imperio. 2004. № 2; а также в: Etkind A. Remembering the Gulag // Project Syndicate. 2004. 17 June (http://www.project-syndicate.org/commentary/etkind2/English) (эта статья, в которой я популяризировал открытие Ю.А. Бродского, была опубликована на восьми языках).

9

Нерлер П. Слово и «дело» Осипа Мандельштама: книга доносов, допросов и обвинительных заключений. М.: Петровский парк, 2010. С. 29.

10

Ведущий российский эксперт по экономической истории ГУЛАГа утверждает, что по уровню смертности и общим условиям «катастрофичности» в деревне периода коллективизации жилось хуже, чем в ГУЛАГе. См.: Соколов А.К. Принуждение к труду в советской экономике // ГУЛАГ: Экономика принудительного труда. М.: РОССПЭН, 2005.

11

Кристина Ватулеску предполагает, что эту функцию могут исполнить два западных по происхождению термина: «полиция» и «полицейское государство». См.: Vatulescu C. Police Aesthetics: Literature, Film, and the Secret Police in Soviet Times. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 2010. Р. 3. Используя термин «ГУЛАГ» в его широком значении, мы придаем ему противоположную функцию, подчеркивая уникальность советской катастрофы.

12

Иофе В. Грани смысла. СПб.: Мемориал, 2002. С. 17. «Мемориал» стал одной из основных правозащитных организаций России, что привело к сложному и часто враждебному отношению к нему со стороны государства. Из западных авторов к истории «Мемориала» обращались: Adler N. Victims of Soviet Terror: The Story of the Memorial Movement. Westport, Colo.: Praeger, 1993; White A. The Memorial Society in the Russian Provinces // Europe-Asia Studies. 1995. Vol. 47. № 8. Р. 1343—1366; Smith K.E. Remembering Stalin’s Victims: Popular Memory and the End of the USSR. New Haven, Conn.: Yale University Press, 1996.

13

Jaspers K. Die Schuldfrage. Von der politischen Haftung Deutschlands. München: Piper, 1965.

14

См.: Boym S. The Future of Nostalgia. New York: Basic Books, 2001.

15

Кашин О., Прилепин З. Ад и прогрессивные тенденции в нем // Русский журнал. 2011. 11 сентября (http://www.russ.ru/pole/Ad-i-progressivnye-tendencii-v-nem).

16

Judt T. The Past is Another Country: Myth and Memory in Postwar Europe // Daedalus. 1992. Vol. 21. № 4. P. 99; см. также: Esbenshade R.S. Remembering to Forget: Memory, History, National Identity in Postwar East-Central Europe // Representations. 1995. Vol. 49. P. 72—96.

17

Геноцид – массовое уничтожение этнической, национальной или религиозной группы другой группой или правительством, а демоцид – массовое уничтожение правительством любой группы. Об истории понятия «геноцид» см.: Rabinbach A. The Challenge of the Unprecedented: Raphael Lemkin and the Concept of Genocide // Simon Dubnow Institute Yearbook. 2005. Vol. 4. P. 397—420; Sznaider N. Jewish Memory and the Cosmopolitan Order. Cambridge: Polity Press, 2011. Ch. 6; обзор геноцида в СССР см. в: Naimark N.M. Stalin’s Genocides. Princeton: Princeton University Press, 2010; о понятии «демоцид» и его статистике см.: Rummel R.J. Democide: Nazi Genocide and Mass Murder. New York: Transaction Publishers, 1992; Idem. Lethal Politics: Soviet Genocide and Mass Murder since 1917. New York: Transaction Publishers, 1996.

18

Friedlander S. The Years of Extermination. Nazi Germany and the Jews. New York: Harper Collins, 2007. Р. xxvi.

19

Критику искупительного нарратива о Холокосте см. в: Langer L. Holocaust Testimonies: The Ruins of Memory. New Haven: Yale University Press, 1991; LaCapra D. Writing History, Writing Trauma. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2001.

20

Мандельштам Н. Воспоминания. Кн. 1. М.: Согласие, 1999. С. 433.

21

О различии между коммуникативной и культурной памятью см.: Assmann A. Texts, Traces, Trash: The Changing Media of Cultural Memory // Representations. 1996. № 56. P. 123—134; Eadem. Transformations between History and Memory // Social Research. 2008. Vol. 75. № 1. P. 49—72.

22

Беньямин В. Берлинская хроника, цит. по: Павлов Е. Шок памяти. Автобиографическая поэтика Вальтера Беньямина и Осипа Мандельштама. М., 2005. С. 182—183.

23

Среди исследований горя хотелось бы отметить оказавшиеся наиболее полезными для меня работы: Winter J. Sites of Memory, Sites of Mourning. The Great War in European Cultural History. Cambridge: Cambridge University Press, 2005; Homans P. (ed.). Symbolic Loss: The Ambiguity of Mourning and Memory at Century’s End. Charlottesville: University Press of Virginia, 2000; Leader D. The New Black. Mourning, Melancholia, and Depression. New York: Penguin, 2008; Butler J. Precarious Life: The Power of Mourning and Violence. London: Verso, 2004.

24

См.: Felman S., Laub D. Testimony: Crises of Witnessing in Literature, Psychoanalysis and History. New York; London: Routledge, 1992; Caruth C. Unclaimed Experience: Trauma, Narrative, and History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1996; Lambek M., Antze P. (eds.). Tense Past: Cultural Essays in Trauma and Memory. London: Routledge, 1996; Leys R. Trauma: A Genealogy. Chicago: University of Chicago Press, 2000; Kaplan E.A. Trauma Culture: The Politics of Terror and Loss in Media and Literature. New Brunswick: Rutgers University Press, 2005; Ball K. Traumatizing Theory: The Cultural Politics of Affect in and beyond Psychoanalysis. New York: Other Press, 2007; Leys R. From Guilt to Shame: Auschwitz and After. Princeton: Princeton University Press, 2009.

25

Hirsch M. The Generation of Postmemory // Poetics Today. 2008. Vol. 29. № 1. Р. 103—128; Idem. The Generation of Postmemory: Visual Culture after the Holocaust. New York: Columbia University Press, 2012.

26

Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // Фрейд З. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 3: Психология бессознательного. М.: Фирма СТД, 2006. С. 242—243. Здесь и далее, если не указано иначе, тексты Фрейда цитируются по этому изданию с указанием тома и страницы. Taussig M. Walter Benjamin’s Grave. Chicago: University of Chicago Press, 2006. Р. 63; см. также: Dufresne T. Tales from the Freudian Crypt: The Death Drive in Text and Context. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 2000; Davis C. Haunted Subjects: Deconstruction, Psychoanalysis and the Return of the Dead. London: Palgrave Macmillan, 2007.

27

Фрейд З. Достоевский и отцеубийство // Фрейд З. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1995. С. 288. Я использую идею мимесиса в широком аристотелевском смысле, как ее определяли французские теоретики Рене Жирар и Миккель Борш-Якобсен. Генеалогию этого концепта у Жирара см. в: Gebauer G., Wulf Ch. Mimesis. Berkeley: University of California Press, 1995; мое прочтение Жирара см. в: Эткинд А.М. Внутренняя колонизация: Имперский опыт России. М.: Новое литературное обозрение, 2013. Гл. 12. Как показал Борш-Якобсен, идея мимесиса структурирует многие тексты Фрейда, хотя сам Фрейд этого мог и не признавать. Согласно Борш-Якобсену, мимесис укоренен во фрейдовском интуитивном чувстве сострадания к другим или идентификации с другими. Возможно, поэтому Фрейд не испытывал необходимости объяснять свое понятие горя, которое выступает в некоторых его текстах как первичная мотивация. См.: Borch-Jacobsen M. The Emotional Tie: Psychoanalysis, Mimesis, and Affect. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1993. О мимесисе и антимимесисе как концептуальных измерениях в теории травмы см.: Leys R. Trauma.

28

Фрейд З. Воспоминание, повторение и проработка. Дальнейшие советы по технике психоанализа II // Фрейд З. Собрание сочинений: В 10 т. Дополнительный том. С. 210—211.

29

Фрейд З. Жуткое // Фрейд З. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 4: Психологические сочинения. С. 290, 286, 288. Анализ этой теории см. в: Derrida J. The Post Card: From Socrates to Freud and Beyond. Chicago: University of Chicago Press, 1987; Dollimore J. Death, Desire, and Loss in Western Culture. London: Penguin, 1998; Vidler A. Warped Space. Art, Architecture, and Anxiety in Modern Culture. Cambridge, Mass.: MIT Press, 2001; Royle N. The Uncanny. Manchester: Manchester University Press, 2003; Эпштейн М. Жуткое и странное: о теоретической встрече З. Фрейда и В. Шкловского // Эпштейн М. Из Америки. Т. 2. Екатеринбург: У-Фактория, 2005.

30

Давать родственникам жертв неверную информацию – такова была последовательная политика бюрократии эпохи террора. В декабре 1962 года глава КГБ Владимир Семичастный докладывал ЦК КПСС, что неверную информацию о смерти их родственников получило большинство проинформированных. Эта практика была введена с началом реабилитации в 1955 году и уже перестала быть необходимой, писал Семичастный. Он предложил устно сообщать родственникам реальные обстоятельства смерти репрессированных и ставить на свидетельстве о смерти реальную дату, но оставлять пустой графу «причина смерти». Тем, кому уже сообщили о смерти реабилитированного родственника, новой информации давать не предполагалось. Если информацию о реабилитации нужно было отправлять за границу, дата и причина смерти должны были оставаться фальшивыми (Davies R.W. Soviet History in the Yeltsin Era. London: Macmillan, 1997. Р. 160—161).

31

Derrida J. Specters of Marx: The State of the Debt, the Work of Mourning, and the New International. New York: Routledge, 1994. Р. 9. В психоаналитических терминах эта ситуация горя проанализирована в работах: Pelento M.L. Mourning for «Missing People» // Fiorini L.G., Bokanowski T., Lewkowicz S. (eds.). On Freud’s «Mourning and Melancholia». London: Karnac, 2009. Р. 56—70. Ревизионистские прочтения трудов Фрейда о горе и меланхолии подчеркивают непатологический характер непрекращающегося горя или, в терминах Жака Деррида, «междускорби» (midmourning) (см. также: Clewell T. Mourning beyond Melancholia: Freud’s Psychoanalysis of Loss // Journal of the American Psychoanalytic Association. 2004. Vol. 52. № 1. P. 43—67; Eng D.L., Kazanjian D. (eds.). Loss: The Politics of Mourning. Berkeley: University of California Press, 2003; Ricciardi A. The Ends of Mourning: Psychoanalysis, Literature, Film. Stanford: Stanford University Press, 2003. Однако авторы некоторых работ придерживаются фрейдовского концептуального разграничения, см., например: Gilroy P. After Empire. Melancholia or Convivial Culture. London: Routledge, 2004; Mathy J.-Ph. Melancholy Politics: Loss, Mournng, and Politics in Late Modern France. Philadelphia: Penn State University Press, 2011.