bannerbanner
«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода
«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

Полная версия

«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

Язык: Русский
Год издания: 2024
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 10

Шаликов объясняет своим читателям, что такое дромадеры: «Род вельблюдов [sic!], имеющих два горба на спинах» [Там же: 2, 34] и что такое оазисы: «Так называются возвышенные земли, как бы острова, средь песчаных степей в Африке находящиеся и свежестию своей зелени, изобилием вод чрезвычайную противоположность составляющие с бесплодностию, пустотою и ужасом сих песчаных морей» [Там же: 2, 31], что такое «овчая купель (piscine Probatique)» в Иерусалиме: «Возле которой Иисус Христос исцелил расслабленного» [Там же: 2, 299] и что такое сирта: «Род отмели при Африканском береге» [Там же: 3, 116].

Впрочем, не нужно думать, что Шаликов поясняет только слова из восточного лексикона; французские реалии тоже удостаиваются примечаний. Например, фразу «сторона сия похожа на Боскую после жатвы» Шаликов сопровождает следующим примечанием: «Небольшой уезд во Франции близ Орлеана» [Там же: 2, 63], при упоминании «знаменитого архиепископа Камбрийского» поясняет, что это Фенелон [Там же: 3, 78], а когда Шатобриан сообщает, что в Смирне у купцов нашел «щеголеватых женщин, точно как бы получивших в то же утро модные наряды свои от Леруа», Шаликов поясняет фамилию Леруа: «Славная тогда модная лавка в Париже» [Там же: 2, 31]12.

Целый ряд шаликовских пояснений носит историко-культурный характер. К фразе Шатобриана «Я проездил 50 тысяч франков по дорогам и оставил в подарок белье свое и оружие. Если б еще несколько путешествие мое продолжилось, мне бы пришло [sic!] возвратиться пешим с белым костылем» Шаликов делает примечание: «Таковые носили в старину пилигримы, когда они хаживали по обещанию к Святым местам» [Там же: 1, 212]. Слова «После сего, по принесении Царем жертвы и по рассмотрении внутренности закалаемых [sic!]…» сопровождает пояснением: «Особый род предузнания у древних язычников» [Там же: 3, 78], а когда Шатобриан пишет о некоем турке, что он «не удостоил ни словом собаку», Шаликов комментирует последнее слово: «Турки сим именем почти всегда ругают Христиан» [Там же: 2, 111]13. Фразу «Югурта принудил Римскую армию подойти под ярем…» Шаликов в примечании сопровождает целой исторической справкой: «У Римлян самое постыдное считалось иго, наложенное на побежденных, когда их вынуждали к сему обряду, состоящему в том, что каждый должен был подойти под два копья, водруженные в землю, сверх коих третье поперек полагалось; сие-то называли подойти под ярем, в знак покорности и некоторым образом рабства, относительно победителей» [Там же: 3, 169–170], а по поводу фразы «Святой Лудовик <…> пошел принять Орифламу» сообщает, что орифлама – «королевское знамя, которое французские цари всегда брали с собою, когда ходили на войну» [Там же: 3, 207].

Примечания к «Воспоминаниям об Италии, Англии и Америке» более лаконичны, но столь же информативны. Шаликов сообщает читателям, что Монблан (у Шаликова Мон-Блан) – это «белая, или снежная гора» [Шаликов 1817 б: 1, 56], что катакомбы – «пещеры около Рима, где древние римляне погребали мертвых» [Там же: 2, 19], что «кардинал», чей «тихий свист» упомянут у Шатобриана, – «птица величиною с небольшого попугая; нос и до шеи перья у нее красные» [Там же: 1, 101], что «Пика на острове сего же имени» – «гора посреди острова Пико или Пика, одного из островов Азорских» [Там же: 1, 120], а «озеро Фронтенакское», в которое впадает река Ниагара, – это «большое озеро в Канаде, которое называют также Онтарио» [Там же: 1, 150].

2. Примечания метаязыковые

Эти примечания я бы назвала сугубо переводческими, потому что они все в той или иной степени относятся к переводческой деятельности и поясняют ее.

а) отсылки к оригиналу

Самый простой случай – это когда Шаликов дает в примечании французские оригиналы слов, перевод которых, по его мнению, не является общепринятым и общераспространенным. Исследователи предполагают, что Шаликов по выходе в отставку, возможно, слушал какие-то курсы в Московском университете и, вероятно, его знание французского – оттуда. Однако точных сведений относительно его образования нет; приходится ограничиться предположениями. Как бы то ни было, французский он знал неплохо. По всей вероятности, сопровождая свои переводы некоторых слов отсылками к их оригинальной французской форме, он исходит не из их отсутствия в двуязычном словаре, а из собственных представлений о привычности или непривычности русских эквивалентов этих слов, поскольку все они присутствуют в последнем по времени перед выходом его переводов наиболее крупном французско-русском словаре [Татищев 1798]14; в некоторых же случаях, как, например, в примечании к слову sérieux, о котором речь пойдет ниже, можно даже предположить полемику с этим словарем.

К словам «пышное стечение вод» Шаликов делает сноску и пишет в примечании «Confluent» [Шаликов 1817 б: 1, 182]; ср. в «Полном французском и российском лексиконе»: «стечение, соединение в одно место двух рек, устье» [Татищев 1798: 1, 320]. К упоминанию «водопадов и стремнин» он делает примечание «Rapides» [Шаликов 1817 б: 1, 212]; ср. в «Лексиконе»: «Le cours rapide d’un fleuve – быстрое течение реки» [Татищев 1798: 2, 457]. К фразе Шатобриана «Я вспомнил, что в ребячестве вылечили меня от лихорадки белолиственником или чертопологом» [Шаликов 1815–1816: 1, 76] сделано примечание «Petite centaurée»; ср. в «Лексиконе» перевод слова centaurée как «золототысячник, трава» [Татищев 1798: 1, 241]. Наконец, к словам «Средняя башня в замке» [Шаликов 1815–1816: 2, 293] относится примечание «Le donjon»; ср. в «Лексиконе»: «Башенка на замке, самое возвышенное место в замке, которое строится наподобие башни» [Татищев 1798: 1, 490]. Как видим, все те слова, которые Шаликов счел необходимым пояснить французскими оригиналами, присутствуют в «Полном французском и российском лексиконе» порой в точно такой же, а порой в несколько иной форме, но Шаликов ориентировался, видимо, на собственное чутье.

б) перевод иностранных слов и выражений

В упомянутой выше статье Н. А. Кузьмина пишет (впрочем, о поэзии, а не о прозе), что в XIX веке все читатели в основном знали иностранные языки, «поэтому, несмотря на обилие фраз на иностранном языке и даже текстов, целиком написанных, например, на французском, поэты, как правило, не дают примечаний-переводов» [Кузьмина 2009: 174]. Подход Шаликова к попадающимся во французском тексте Шатобриана словам и выражениям на других языках не подтверждает этого вывода; Шаликов не считает лишним перевести (не указывая, правда, с какого языка) выражения итальянские или латинские. Так, он переводит «с сердцем limpido et bianco»: «Искренним и чистым» [Шаликов 1815–1816: 2, 110], к словам «находит эту жизнь <…> un vero paradiso» дает перевод: «Истинным раем» [Там же: 2, 111]15, а латинскую фразу «Docete omnes gentes!» сопровождает переводом: «Учите все народы!» [Там же: 2, 250]16. К фразе «Мы недалеко находились от острова Лотофагов» Шаликов делает примечание: «Лотоядцев» [Там же: 3, 118]. К числу переводов иностранных слов можно отнести и примечание «Копеек», сделанное к словам «Я подал несколько мединов…» [Там же: 2, 136]17.

в) рефлексия по поводу отрывков других авторов, цитируемых в тексте Шатобриана: выбор перевода и ссылка на источники

Когда в тексте Шатобриана встречаются стихотворные или прозаические фрагменты сочинений других авторов, перед переводчиком встает проблема: как с ними обходиться? Шаликов решает эту проблему по-разному в зависимости от характера цитируемого фрагмента и всякий раз поясняет свое решение.

В самом начале «Путешествия из Парижа в Иерусалим» Шатобриан цитирует средневекового хрониста Жана де Жуанвиля. Он дает эту цитату в своем переводе, но сопровождает ее примечанием: «Вся выписка сия, так как писана древним французским языком, то я счел, что приятно будет некоторым читателям видеть ее здесь в природной ее красоте», после чего здесь же в примечании приводит весь фрагмент целиком в оригинале [Шаликов 1815–1816: 1, 3–4]18.

Так Шаликов обходится с прозаической цитатой, что же касается цитат стихотворных, то порой он просто приводит их в оригинале без перевода, но в примечании обосновывает эту тактику. Например, в «Воспоминаниях об Италии, Англии и Америке» он приводит цитату из Эвариста Парни по-французски со следующим обоснованием в примечании:

Шолье, Лафонтен, Жильбер, Парни так знакомы просвещенным нашим читателям; стихи их поэтому так всем памятны, что я не почел за нужное и не осмелился переводить их. Другого рода читатели без сомнения равнодушны к ним [Шаликов 1817 б: 2, 91].

В этой же книге цитата из трагедии Вольтера «Меропа» приведена по-французски без всякого комментария [Там же: 1, 48]. В «Путевых записках» Шатобриан цитирует по-английски Мильтона, а затем приводит те же строки во французском переводе Делиля; Шаликов поступает так же, но Делиля уже оставляет без перевода [Шаликов 1815–1816: 2, 251–252].

Впрочем, довольно часто Шаликов, приведя в основном тексте стихотворную цитату в оригинале, в примечании дает ее перевод – свой собственный или чужой; в последнем случае он указывает имя переводчика. Например, Шатобриан цитирует, даже не называя автора, известнейшую басню Лафонтена «Два друга»:

Я был как оный друг, встревоженный сном, о коем описывает басня, и я охотно бы воротился к отечеству, чтоб сказать ему:

Vous m’êtes, en dormant, un peu triste apparu:J’ai craint qu’il ne fût vrai ; je suis vite accouru.Ce maudit songe en est la cause [Шаликов 1815–1816: 1, 149].

Шаликов дает в примечании стихотворный перевод этих трех строк (по-видимому, свой собственный, поскольку авторство перевода не указано; замечу, что перевод этот более точен, чем опубликованный еще в 1795 году перевод литературного патрона Шаликова И. И. Дмитриева):

Во сне немного ты мне грустен показался:Бояся истины, тотчас к тебе примчался.Проклятый этот сон тому виной.

Зато в примечании к Расину, процитированному и по-французски, и в русском стихотворном переводе, Шаликов сообщает: «Все стихи Расиновы взял я из переводов Федры и Аталии Алексея Михайловича Пушкина» [Шаликов 1815–1816: 2, 347]19. Порой Шаликов проявляет в отсылках даже большую тщательность, чем сам Шатобриан, который, например, процитировав одну строку из поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим» по-итальянски, приводит дальше длинный фрагмент в прозаическом переводе Шарля-Франсуа Лебрена, но имени переводчика не называет20; напротив, Шаликов цитирует Тассо в русском стихотворном переводе и на свой источник ссылается:

Перевод сих стихов принадлежит известному Литератору и Пииту нашему Алексею Федоровичу Мерзлякову, который позволил мне украсить ими издание мое Путевых сих Записок [Там же: 3, 6]21.

Сходным образом там, где Шатобриан цитирует «Энеиду» в переводе Делиля, Шаликов дает русский перевод и оставляет французский текст, объясняя свою стратегию в примечании:

Я оставил здесь перевод сих Виргилиевых стихов на французском языке, сделанный славным Делилем; любители Поэзии могут сравнить как подлинник, так и переводы французский и русский; сей последний Господина Петрова22 [Шаликов 1815–1816: 3, 201–203].

Ссылки на чужие переводы Шаликов дает не только в тех случаях, когда речь идет о французских авторах. Так, к переводу цитаты из «Иудейских древностей» (описание первого Храма) он делает следующее примечание: «Сие описание списал я от слова до слова из перевода Иосифовых древностей Иудейских, придворного священника Михайлы Сомуйлова» [Там же: 2, 384]23.

Порой, имея дело с цитатами из других авторов, приведенными Шатобрианом, Шаликов не ограничивается пояснениями относительно выбранного им перевода и дает собственные комментарии содержательного или исторического характера. Так, к стиху из трагедии Расина «Гофолия» «Comment en un plomb vil l’or pur s’est-il changé?» (в переводе А. М. Пушкина – «Как злато чистое превращено в свинец?») Шаликов дает примечание: «В сем стихе разумеется Иоас, которого царствование не соответствовало воспитанию, данному ему Иоадом. Начало сие взято из Иеремии, гл. IV, стих 1» [Там же: 2, 348]; речь идет о ветхозаветной книге «Плач Иеремии».

Сходным образом к фразе Шатобриана в рассказе о пребывании в Карфагене «Все знают счастливый Анахронизм Енеиды» Шаликов дает пространный комментарий, причем, в отличие от подавляющего большинства своих примечаний к «Путевым запискам», указывает на свое авторство, ставя в конце: «Замеч[ание] Перевод[чика]»:

Анахронизм, слово греческое, означающее ошибку во времени, при описании какого-либо события. Виргилий, сближивший в Поэме своей Енея с Дидоной, сделал, конечно, Анахронизм: ибо История нас научает, что Еней умер в Италии в 1198 году до Рождества Христова, а Дидона прибыла в Африку в 883, следовательно, 315 лет после Енеевой смерти; впрочем и в основании Карфагена Дидоною Г-н Шатобриан ошибается: Карфаген основали в 1233 году до Рождества Христова, 480 лет до основания Рима, два тирянина Зор и Кархедон, Дидона же, прибывшая туда 350 лет спустя с своими сопутниками, увеличила город и пристроила к нему цитадель, названную Греками Бирса [Там же: 3, 130].

г) рефлексия по поводу собственного перевода

Этот раздел шаликовских метаязыковых примечаний представляет, пожалуй, наибольший интерес. В целом ряде случаев Шаликов в примечании объясняет, почему он выбрал для перевода именно это, а не иное русское слово. Например, Шатобриан описывает внешний облик греческих крестьян, которые «носят полукафтанье по колено» и «обувь, из плесниц состоящую». Шаликов комментирует:

Плесница или сандалия есть обувь, известная у древних и даже у монашествующих; она обыкновенна всем тем, кои ходят босоноги: ибо состоит только в роде подошвы, подвязывающейся перевязками, которые переплетаются до колена [Шаликов 1815–1816: 1, 126]24.

Я перевел tunique полукафтаньем, хотя это не совсем то, но у нас нет слова для названия сей исподней одежды; она иногда совсем без рукавов, а иногда только с короткими рукавами по локоть бывает25. <…>

О женщине, прислуживавшей путешественникам в трактире, Шатобриан говорит: «Она была драпирована точно так же, как бывали древние гречанки, особенно в горизонтальных и волнистых складках, составляющихся под грудью». Слово драпирована откомментировано в примечании: «Слово drapée техническое и в языке нашем не имеется, а многими словами объяснить его мне казалось вовсе не прилично» [Шаликов 1815–1816: 1, 181]. В самом деле, в «Лексиконе» drapé переводится как «обит, одет, обвешен» [Татищев 1798: 1, 498], однако слово это в русском языке к 1815 году уже имелось; оно, например, зафиксировано в «Новом словотолкователе» Яновского: «Драпировать – покрывать или обивать сукном, бархатом стул, кровать, карету и проч.» [Яновский 1803–1806: 1, 758–759], хотя в широкое употребление вошло, согласно Национальному корпусу русского языка, в самом деле позже – с 1830‐х годов.

Аналогичный лингвистический комментарий делает Шаликов к своему переводу фразы Шатобриана «При вступлении в Ликургово отечество все мысли становятся сериозны, мужественны и глубоки»26, а именно к слову сериозны: «В этом смысле мне казалось нельзя иначе выразить слово sérieux или sérieuse; ибо слова важны, степенны не соответствовали бы, по мнению моему, мыслям Автора» [Шаликов 1815–1816: 1, 172]. Замечу, что «Лексикон» не дает в качестве перевода sérieux галлицизм «серьезный», но предлагает целый ряд вариантов, который начинается именно прилагательными «важный, степенный» [Татищев 1798: 2, 622], так что в этом шаликовском примечании можно усмотреть полемику с «Лексиконом»; отсутствует серьезный и в «Новом словотолкователе» Яновского. Впрочем, Шаликов был не первым, кто использовал русское слово серьезный; оно, например, многократно повторяется в прозе и письмах Фонвизина. Напротив, Грацианский не счел необходимым к нему прибегнуть; у него те же три эпитета переведены как «важны, тверды и основательны» [Грацианский 1815–1817: 1, 181].

Порой пояснение перевода совмещается у Шаликова с историческим комментарием. Так, к упоминанию «миссии отцов Тринитаров» он делает примечание:

Тринитары, по-русски можно бы было перевесть имя монашеского сего ордена Свято-Троицким27; но как сии у нас в Польше известны под именем Тринитаров, то я и оставил имя сие; сей орден, равномерно как и отцов Милосердия (père de la merci), уставлен для искупления пленных из неволи у неверных [Шаликов 1815–1816: 3, 124].

3. Примечания литературно-критические

Самое пространное и эмоциональное шаликовское примечание к Шатобриану касается отношения французского писателя к англичанину Шекспиру. В книгу «Воспоминания об Италии, Англии и Америке» вошла статья Шатобриана «Шекспир», впервые опубликованная в 1801 году в журнале «Французский Меркурий». В первом, лондонском издании «Воспоминаний» английский издатель снабдил текст своими полемическими примечаниями, касающимися английской литературы. Шаликов переводит критические реплики издателя, но однажды и сам подает голос, чтобы упрекнуть Шатобриана в непоследовательности. К шатобриановской характеристике Шекспира «Его описания надуты, искривлены; часто находит по оным человека с дурным воспитанием, который, не знав ни рода, ни тона, ни точной силы слов, помещает наудачу выражения пиитические между самыми площадными» Шаликов дает следующий комментарий:

Это место Шатобриановой филиппики против Шекспира сильно противоречит тому, которое следует за прощальною сценою Ромео и Юлии. Там сочинитель говорит (и так справедливо!): c’est encore plus naïf que les Grecs28; «Шекспир не отходит от природы, говорит Г. Шатобриан, в своих чувствованиях и мыслях, а совсем не в выражениях». Когда бы я смел, то спросил бы у сего великого писателя: по чему же можно узнать о чувствах и мыслях, если не по выражениям, и как удалось Шекспиру превзойти в простосердечии самих греков, если он вовсе не наблюдает простоты? Если даже в изящных сценах язык его часто бывает неестественным? С’est encore plus naïf que les Grecs не выходит у меня из памяти [Шаликов 1817 б: 26 142–143]29.

4. Примечания публицистические

Пространство примечаний позволяет Шаликову выступать в самых разных жанрах, в том числе в публицистическом. Поскольку оба его перевода выполнены и опубликованы почти сразу после победы России над наполеоновской Францией, Шаликов особенно чувствителен к частым у Шатобриана хвалебным характеристикам французской нации и реагирует на них в духе русской антифранцузской публицистики 1812 года30.

Например, Шатобриан описывает, как в Иерусалиме в церкви Гроба Господня настоятель трижды ударил его по плечу мечом Годфрида Бульонского:

Обряд сей, впрочем, не совсем был тщетен: я был Француз; Годфрид Бульонский был также Француз: сие древнее оружие, прикоснувшись ко мне, сообщало мне новую любовь к славе, к чести, к отечеству. Я, конечно, был не совсем свободен от укоризны, но всякий Француз может назваться чуждым страха [Шаликов 1815–1816: 3, 44–45].

В оригинале здесь употреблены слова reproche и peur: «Je n’étais pas sans doute sans reproche, mais tout Français peut se dire sans peur» [Chateaubriand 1811: 3, 40]. Шатобриан обыгрывает здесь прозвище прославленного рыцаря и полководца Пьера Террайля, сеньора де Баярда (1473–1524) «рыцарь без страха и упрека», на что и указывает Шаликов в примечании, но этим не ограничивается и спешит отпустить колкость в адрес французов, которые, по его убеждению, отнюдь не безупречны:

Sans peur et sans reproche. Некогда называли таковыми прямых французских рыцарей, как то: Баярда, Гастона и проч.; ныне же, если последнее прозвание Бесстрашных и принадлежит многим Французам, зато ни одного почти нет, которому можно было бы приписать первое [Шаликов 1815–1816: 3, 44–45].

Разумеется, не проходит Шаликов и мимо фразы Шатобриана «Француз хотя может позабыть, но слова не сдержать не может» и комментирует ее так:

Не надобно забывать, что сочинитель Француз; совершенно почтенно было бы для них, если б другие народы могли об них то же сказать, что он говорит в этом месте; итак все чрезмерные похвалы, каковые и впредь в сочинении сем относиться будут к Французам, в устах господина Шатобриана извинительны и даже похвальны [Там же: 3, 56].

К фразе Шатобриана «Мы живем в веке чудес; каждый Француз кажется ныне призванным играть ролю необыкновенную» приложена реплика переводчика: «Не надобно забывать, что это пишет Француз» [Там же: 3, 88].

И наконец, на утверждение Шатобриана, что «из роду в род Французы были верны Богу, Государю и чести», следует язвительная отповедь Шаликова, намекающая на поведение французов после бегства Наполеона с Эльбы и возвращения его в Париж: «Они это доказали весьма сильно в нынешнем 1815 году, особливо войско и военные чиновники, относительно законного государя своего Лудовика XVIII» [Там же: 3, 208].

5. «Примечания русского»

В эту категорию я включила примечания, которые могли бы пополнить предыдущие категории; здесь есть примечания и литературно-критические, и метаязыковые, и энциклопедические, но все их объединяет одна особенность: в них комментатор подчеркивает, что они сделаны с точки зрения носителя русского языка, жителя России.

Особенно многочисленны случаи, когда Шаликов не только приискивает для французского слова русский эквивалент, но и дает к этому слову этнографический или даже автобиографический комментарий.

К фразе Шатобриана «На этом острову [Платанист] растет несколько шелковичных и смоковных деревьев; но чинаров нет» Шаликов делает примечание: «Платанист. Имя сего острова от Платана, по-русски Чинар» [Шаликов 1815–1816: 1, 112]31. Когда в тексте идет речь о «розовых лаврах», Шаликов прибавляет от себя в примечании: «У нас называют их Олеандры» [Там же: 1, 71], а когда Шатобриан делится своим впечатлением: «…вы полагали, что несколько шагов до вершины горы, и взбираетесь на нее три часа», Шаликов подтверждает его своими воспоминаниями:

Сию оптическую истину, или лучше сказать заблуждение, я знаю на опыте. Гора Чатырдах, в Крыму, стоит, кажется, подле самого Симферополя; между тем как она в 35 верстах от него. Мне рассказывали там, что один француз, подъезжавший к Симферополю, выскочил из коляски, желая наперед взбежать на Чатырдах. – Как приятно смотреть из комнаты на сего грозного исполина природы, которого, кажется, достанешь рукою! [Шаликов 1817 б: 1, 71].

Порой примечания служат Шаликову для библиографической информации. К словам «Сочинитель Иудейских писем» он прибавляет французское название книги и сведения о ее русском переводе: «Lettres de quelques Juifs portugais etc. Книга сия находится в переводе и в нашем языке» [Шаликов 1815–1816: 2, 298]32.

А порой Шаликов использует примечания для того, чтобы подчеркнуть свою лояльность российского подданного. Переведя ссылку Шатобриана на сведения, находящиеся «в первом томе путешествия Господина Шуазеля и в Польской истории Господина Рюльера», он спешит засвидетельствовать свои расхождения с автором второй книги: «Довольно между прочим ничтожное сочинение и с великим писанное пристрастием» [Там же: 1, 31], причем ставит в конце примечания: «З[аметка] П[ереводчика]», хотя большинство его примечаний к «Путевым запискам» подобной пометы лишены. Такая реакция не удивительна. Клод-Карломан де Рюльер (1735–1791), французский поэт и историк, в 1760 году прибыл в Петербург в качестве секретаря французского посольства при после бароне де Бретёе и стал свидетелем переворота 1762 года, приведшего Екатерину II к власти. В 1768 году Рюльер описал увиденное в сочинении под названием «История, или Анекдоты о перевороте в России в 1762 году», весьма нелестном для Российской империи. В нем Рюльер описывает страну, где деспотическая власть беспощадно угнетает всех подданных. Императрица хотела приобрести у Рюльера рукопись, но он отказался, пообещав лишь не публиковать ее до смерти Екатерины II, и в самом деле, книга вышла в свет лишь в 1797 году (рус. пер. 1989). Понятно, что Шаликов поспешил «дистанцироваться» от Рюльера в примечании.

Наконец, последнее «примечание русского» носит литературно-критический характер. Шатобриан в очерке о Шекспире упоминает «разногласия во французском ученом свете», где «одни стоят за иностранные сочинения, а другие – за старую французскую школу». Это то самое место, к которому, как уже говорилось выше, переводчик «Вестника Европы» сделал примечание, уточняющее, что разногласия эти происходят именно во Франции. Вообще переводчик «Вестника Европы» здесь более точен; он упоминает о «ссоре, которая ныне разделяет республику словесности» [Шатобриан 1816: 105]; в оригинале: «La querelle qui divise aujourd’hui le monde littéraire» [Chateaubriand 1816: 2, 382]. Что же касается Шаликова, он, сам активно участвовавший в журнальных полемиках и потому знавший о «литературных разногласиях» не понаслышке, вставляет в текст от себя указание на то, что «ученый свет» – французский, но этим не ограничивается и – возможно, споря с переводчиком «Вестника Европы», – прибавляет свое «примечание русского», намекающее, по всей вероятности, на противоборство карамзинистов и шишковистов: «Русский переводчик не мог при этом месте не сказать самому себе: к сожалению, и в нашей юной словесности не одна школа!» [Шаликов 1817 б: 2, 153–154]33.

На страницу:
2 из 10