Политические клубы и Перестройка в России. Оппозиция без диссидентства

Лишь 3 респондента (из 51) происходят из рабочих. Они начали социальное восхождение в 1970-х, поступив в МГУ после года обучения на «рабфаке». Таким образом, они возвращаются на путь продвижения, открывшийся для рабочих в 1920-е годы, затем закрытый при Сталине и снова открытый в 1958-м. Начиная с 1965 года, когда усиливается социальный отбор на пути к высшему образованию, абитуриенты из низших социальных слоев уже не пользуются прежними льготами при поступлении в самые престижные заведения, хотя для них остаются доступными подготовительные курсы рабфака и особая система вступительных экзаменов90. Механизмы социальной мобильности ставятся на службу главным образом детям из привилегированных семей, тогда как дети рабочих должны «потом и кровью» зарабатывать свое поступление: кто-то сначала проходит службу в армии, другие по несколько лет работают на заводе.

Выбор специализации и профессиональные стратегии

Неформалы первой когорты проявили свою «способность выбирать позицию»91, отдавая предпочтение специализациям в социальных науках и литературе (это касается ¾ нашей выборки, см. таблицу 4) и нацеливаясь на исследовательскую карьеру в реформистских институтах, созданных в 1960-е годы (в тех случаях, когда они могли себе это позволить). Почти все они совершают профессиональную переориентацию, и лишь немногие остаются в той же сфере специализации, что и родители.

Таблица 4

Изучаемые дисциплины

Неформалы первой когорты, рожденные в 1948—1964 годах, в том числе дети военных и инженеров, отказываются от технических специальностей. Ни один сын военного не идет по стопам отца. Из 8 детей инженеров 6 поступают на литературные и гуманитарные факультеты. В 1970-е годы карьера инженера теряет привлекательность: прежде было выпущено слишком много инженеров, и зачастую они работают в качестве техников92. К тому же те из них, кто работают в военно-промышленном комплексе, скованы ограничениями, связанными с секретностью: запретом на контакты с иностранцами и отсутствием целостного представления о проекте, в котором они заняты93.

Выбор специализации происходит прежде всего в пользу экономики, истории (19 человек из 36, то есть половина поколенческого ядра) и в меньшей степени – в пользу философии и права, то есть дисциплин, имеющих политическое содержание; они (за исключением философии) позволяют избежать карьеры в идеологическом аппарате государства и партии и способны (особенно в случае экономики) дать доступ к интересным профессиональным позициям. Каждая политическая веха в истории СССР (военный коммунизм, нэп, коллективизация, оттепель) сопровождалась экономическими реформами, и всякий раз экономическая наука ставилась на службу государству. В 1960-е годы, как мы показали, это научное поле разделилось на два противоположных методологических, институциональных и идеологических полюса: «реформаторы» обосновались в поле математической экономики и эмпирических исследований экономических систем, заняв ведущие позиции в новых институтах, тогда как «консерваторы» удерживали влияние в теоретическом поле политэкономии и доминировали в Институте экономики. Поэтому неудивительно, что как только появляются кафедры математической экономики (или «кибернетики») и экономики социалистических стран, студенты охотно выбирают эти специализации, открывающие прямую дорогу в крупные реформистские исследовательские институты (ЦЭМИ, Новосибирский ИЭОПП, ИЭМСС). Из 5 неформалов, учившихся на кафедрах эконометрики, статистики и экономики социалистических стран, 4 поступили в один из этих институтов.

На втором месте среди специализаций, выбранных неформалами первой когорты, стоит история, дисциплина менее «идеологизированная», чем философия, и в то же время в советской университетской системе более близкая к тому, что один из наших неформалов назвал «политологией». Предпочтение истории в ущерб философии особенно явно в выборке первой когорты: в ней насчитывается 11 студентов-историков и всего 3 философа. Таблица 5 показывает отток студентов от философии к истории начиная с середины 1960-х годов.

Итак, наблюдается охлаждение интереса как к философии, в том виде, в каком она преподавалась в СССР, так и к карьерам, к которым она давала доступ (идеологические отделы партии и комсомола, преподавание марксизма-ленинизма). Историческое образование, хотя оно и позволяет держаться в отдалении от аппарата пропаганды, не ведет к престижным и «надежным» карьерам, на которые можно надеяться, обучаясь эконометрике, поскольку выпускники исторических факультетов в основном идут в учителя средних школ. Неформалы-историки, таким образом, стараются применять стратегии ускользания в момент распределения на работу по завершении учебы. В зависимости от наличных ресурсов (престижности вуза, где они учились, семейных связей и проч.) стратегии они выбирают разные. Некоторые отказываются от распределения, предварительно удостоверившись в том, что у них есть альтернативное назначение, – чтобы избежать обвинения в тунеядстве. Так, А. Фадин, выпускник МГУ, воспользовавшись связями отца из ЦК, получает место переводчика в Институте мировой литературы, а затем идет работать в ИМЭМО. Некоторые совершают тактические перемещения в ходе обучения, чтобы получить место в аспирантуре94: перейдя на факультет философии и защитив диссертацию в МГУ, В. Лысенко смог получить место преподавателя на кафедре научного коммунизма Московского авиационного института (МАИ). Другие неформалы иначе уворачиваются от учительской карьеры. С. Митрохин, студент филфака Московского государственного педагогического института им. Ленина (МГПИ), сумел избежать службы в армии, имитируя психическое расстройство. Прибегнув к этой стратегии, он тем самым закрыл себе доступ к преподавательским должностям.

Таблица 5

Распределение студентов по специальности «философия» и «история» (первое высшее образование) по поколениям и когортам вступления

* Проценты от N.

Итак, неформалы первой когорты выбирают дисциплины с политическим содержанием, но не ведущие к карьерам в партии и комсомоле. Обладающие связями и ресурсами находят себе место в науке и системе высшего образования, а все остальные впадают в неустойчивое профессиональное состояние (преподаватели поневоле).

Опыты «параллельной» политической социализации

Бо́льшая часть неформалов первой волны участвуют в более-менее подпольных студенческих группах или вступают в контакт с сетями распространения самиздата еще в годы учебы. Такие практики широко распространены во многих вузах больших городов в 1970-е годы. В чем-то они напоминают то, что Э. Гоффман назвал «формами вторичной адаптации» к институции, то есть «любую обычную диспозицию, позволяющую индивиду использовать запрещенные средства или добиваться запретных целей (или и то, и другое) и обходить таким образом претензии организации относительно того, что он обязан делать или получить, то есть каким должен быть он сам. Формы вторичной адаптации дают индивиду возможность дистанцироваться от роли, которую институция навязывает ему естественным образом»95. Такая адаптация позволяет не только держать дистанцию по отношению к роли студента и комсомольца, но и маркировать свою принадлежность к определенной поколенческой и социальной общности. Она помогает реализовать специфическую стратегию интеграции в привилегированную социальную среду, но вместе с тем в ней заключен и риск социальной маргинализации. Истоки такой склонности к посещению мест параллельной социализации, возможно, следует искать в политической истории семьи, в отношениях, которые она поддерживала с режимом и в передаче порой рассогласованных между собой схем политического восприятия.

Участие в неофициальных формах политической активности является знаком отличия в студенческой среде. На факультетах гуманитарных наук, филологии и физики циркулирует самиздат, распространяемый в основном диссидентскими группами. Некоторые будущие неформалы участвуют в подпольных левых организациях. А. Фадин и П. Кудюкин основывают социалистический кружок на истфаке МГУ в середине 1970-х годов96. Студенты-историки из МГПИ, будущие лидеры неформального анархистского клуба «Община», создают «Революционную марксистскую партию» в конце 1970-х.

С этого времени власти осознают масштабы циркуляции самиздата в университетских кулуарах и роста числа подпольных политических групп. Принимаются меры пресечения, и тем не менее некоторые учреждения закрывают глаза на весьма неофициальные формы политического общения. Так, в 1971 году студенты МГУ организуют «Лабораторию экспериментальной пропаганды», не зависящую от комсомола, и регистрируют ее при домкоме физфака. Раньше и представить было невозможно, чтобы университет потерпел существование неофициальной организации97. Причем такое большое количество студентов (около 150 человек) было привлечено в «Лабораторию…» не столько характером ее деятельности (ни в кой мере не подрывной: выставки по истории франкизма, по войне в Испании, по Парижской коммуне и перевороту Пиночета), сколько ее особым статусом и удаленностью от комсомола98. По всей видимости, степень терпимости к девиантным формам деятельности и общения зависит от «клиентуры» заведения. Элитные гуманитарные вузы проявляют больше «понимания», усиливая, таким образом, роль социального маркера подобного рода практик. И напротив, терпимость падает до нуля в институтах, готовящих технические кадры и находящихся в сфере влияния ВПК, они более склонны блюсти строгие нормы поведения, учитывая характер будущей профессиональной деятельности своих выпускников.

Альтернативные политические кружки посещают студенты, происходящие как из элиты, так и из рабочей среды. Но цена такой двойной социальной интеграции – то есть интеграции как в «систему», так и в поколенческий и социальный союз, предполагающий дистанцирование по отношению к режиму, – оказывается явно более высокой для детей из рабочих семей. Зачастую эти молодые люди обязаны своим продвижением в вузы активным взаимодействием с режимом (они отслужили в армии, стали секретарями партийных организаций, отработали на заводе). Поэтому чтобы попасть в места критической мысли, им приходится преодолевать гораздо более длинный путь, чем их товарищам, которым не приходилось «прогибаться». Они также более уязвимы в случаях, когда становится известно об их «подрывной деятельности»: исключение из университета лишает их не только перспективы получения диплома, но и права проживания в Москве (все студенты рабочего происхождения родом из провинции).

Некоторые неформалы происходят из очень политизированных семей, как лояльных, так и враждебных режиму. Самыми политизированными семьями оказываются, безусловно, те, которые выше были названы «раскоординированными», то есть где у предков очень несхожие траектории. В некоторых семьях под одной крышей оказываются и те, кто поднялись по социальной лестнице благодаря участию в актах репрессий или в мобилизационных кампаниях сталинского режима, и те, кто стали жертвами чисток или были заклеймены как враги народа в 1920—1930-е годы. В других семьях разворачивается драма кардинальной перемены отношении к режиму от одного поколения к другому. Переплетение нисходящих (вследствие стигматизации) социальных траекторий с восходящими (благодаря служению режиму) в большинстве случаев приводит к сильному идеологическому раздору между родителями. В такого рода конфигурациях политические позиции оказываются персонифицированы, и личный политический выбор будущего неформала часто делается по принципу близости с материнской или отцовской линией либо с тем или иным поколением предков.

Как мы уже показали, некоторым семьям удается снять клеймо, полученное родителями в 1930-е годы, за счет заключения брачного альянса в следующем поколении (с выходцами из семей с восходящей социальной мобильностью, служащих режиму). В результате отцовская и материнская линия ведут между собой символическую борьбу за третье поколение99. Противостояние развертывается не только и не столько в рамках родительской пары, сколько между членами всей расширенной семьи. А. Фадин вспоминает, что оказался между двух огней: с одной стороны, отец – чиновник ЦК, с уважением относящийся к власти, с другой – бабушка по материнской линии, врач, которая «испытывала стойкую ненависть к Сталину»; с одной стороны, «патриархальная, христианская, полулюмпенская среда [по отцовской линии], с различными антисемитскими комплексами»; с другой стороны, материнская линия, происходящая из образованной среды, «не просто еврейская семья, а еще семья, в которой отец был репрессирован»100.

В других случаях стратегия снятия клейма состоит в том, что дети жертв репрессий добиваются профессиональных и социальных позиций, символизирующих сталинский режим (военные, стахановцы), и придерживаются ортодоксальных политических взглядов. И тогда линия водораздела проходит не между отцовской и материнской семьями, а между поколениями в рамках одной семьи. Неформалы первой когорты, попадающие в эту конфигурацию, формируют свое политическое сознание через противостояние «перековавшемуся» поколению. Дедушка В. Кардаильского по отцовской линии был арестован в 1937 году, как и многие председатели колхозов. Во время войны его сын стал высшим офицерским чином в Политуправлении армии. Ему удалось закамуфлировать свое тяжелое семейное наследие, он влился в ряды «военной интеллигенции» и был послан корреспондентом в страны Восточной Европы (Польшу, Венгрию). Однако вследствие доноса становится известно, что его отец был арестован, и его карьера замедляется. Кардаильский враждебно относится к своему отцу, который «ненавидит демократов», и, по его словам, испытывает гордость за то, что его дедушка стал жертвой сталинских чисток101.

«Обращенные» в служение режиму предки часто описываются как некое исключение в семейной среде, которая по идее должна была не сделать из них «убежденных сталинцев», а, напротив, заставить их дистанцироваться от режима. В каком-то смысле они встали на сторону режима (и социального продвижения) в пику своим семейным позициям. В. Игрунов характеризует своего отца как «человека системы, с иерархическим мировоззрением». Тот происходит из крестьянской семьи; продвижение получил благодаря войне; на фронте был ранен и стал надзирателем в тюрьме НКВД. В награду за верную и усердную службу после войны ему была предоставлена возможность поступить в Одесский институт народного хозяйства. Став партийным чиновником, Игрунов-отец руководит плановым отделом нескольких провинциальных заводов. С самого детства он был верен режиму, несмотря на растущее недоверие к власти со стороны его отца и еще более явную оппозиционность со стороны семьи его жены. Дедушка Игрунова по отцовской линии вступил в ряды большевиков во время революции и стал редактором региональной партийной газеты. По доносу жены он был исключен из партии в 1935 году и потерял свое место. «У моего деда выработалось очень скептическое отношение к существующему режиму. Он говорил, что социализм никогда не будет построен, что социализм – это выдумка, что все планы, о которых говорят, нереализуемы. И он по этому поводу спорил с моим отцом, который был правоверным школьником»102.

Весь этот жизненный опыт, в ходе которого индивиды «скомпрометировали» себя участием в репрессивных действиях (коллективизации, подавлении восстаний, работе в НКВД, репрессиях на территориях, освобожденных советской армией) или интегрировались в институты, олицетворяющие советскую власть (армия, партия и т.д.), является одним из факторов «лояльности» по отношению к режиму. Как подчеркивает А. Хиршман, чем выше цена, которую приходится заплатить за вход в организацию (имеется в виду вход, позволяющий двигаться по восходящей траектории), тем дороже обходится выход из нее и тем менее вероятен выход вообще103. Неформалы первой когорты с подобной семейной конфигурацией не просто убежденно противостоят такой «лояльности»; некоторые из них еще и замечают, что слишком последовательная привязанность к декларируемым ценностям режима на самом деле оказалась препятствием на пути к социальному преуспеванию их предка. А. Фадин объясняет, что его отец, чиновник ЦК, «карьеры не сделал отчасти потому, что слишком серьезно воспринимал идеологические постулаты, в то время как основное мироощущение в этой среде было достаточно циничным». По прошествии лет пятнадцати он начинает адаптироваться к нормам поведения, бытующим в ЦК, и в частности к весьма прозаичному, но крайне важному для стратегий продвижения ритуалу: он начинает пить со своими коллегами, интегрирует сети отношений, и с этого момента начинается его быстрое продвижение104.

Наконец, есть третий тип политизированных семей, из которых вышли неформалы первой когорты: в них критическая позиция по отношению к режиму не только разделяется обоими родителями, но и сильно влияет на их карьеру, хотя они и не уходят в диссидентство. Некоторые родители внесли немалый вклад в интеллектуальную жизнь страны с приходом оттепели. Отец А. Данилова, Виктор Петрович, был один из самых известных специалистов по аграрной истории. Он происходил из семьи ремесленников и поступил в провинциальный педагогический институт благодаря своему статусу фронтовика. В своих трудах 1960—1970-х годов, созданных в Институте истории СССР, он стремится показать, что производственные отношения в российской деревне 1920-х невозможно считать капиталистическими, оспаривая тем самым главный аргумент в пользу коллективизации. Он открыто критикует политику доступа к архивам по коллективизации сразу после XXII Съезда КПСС в 1961 году. В 1966 году, как объясняет А. Берелович, он, будучи секретарем парторганизации в Институте истории, «празднует десятую годовщину XX Съезда; в 1970-м он организует защиту историка А. Некрича, на которого нападали за его описание поражений советской армии в 1941 году. Вследствие этой борьбы Институт истории реорганизован и поделен надвое. Виктора Данилова чуть не исключили из компартии, и он оставался в маргинализированном положении до самой Перестройки»105.

Клеймо, приобретенное в 1920—1930-е годы, так или иначе влияет на семейные траектории, и, возможно, это является решающим фактором в формировании предрасположенности будущих неформалов к ранней инициации в политическую деятельность вне официальных рамок. Чтобы социально затушевать эти стигматы, их родителям приходится заключать «мезальянсы» или быстро менять позицию (социальную и политическую), инкорпорируя внутрь семьи конфликты, свойственные отношениям между социальными группами. В таких семейных конфигурациях дихотомическое видение социальной и политической жизни («лояльность и социальное продвижение» vs «оппозиция и понижение в статусе») передается третьему поколению. Последнее чувствует близость к тому или иному политическому «лагерю», но при этом с 1960—1970-х годов оказывается свидетелем размывания границ этого двухполюсного видения. В конъюнктуре оттепели становится возможным открыто выражать определенную критику без риска для своего статуса; и хотя в брежневскую эпоху критические дискурсы в официальной сфере стали менее острыми, некоторые неформалы интуитивно чувствуют, что лояльность «старой школы» им уже не поможет. В их университетских траекториях вертикальная социальная мобильность сочетается с приобщением к оппозиционной политической культуре.

Четыре типа активистских карьер

В рамках первой когорты неформалов можно выделить четыре идеальных типа профессиональных и политических траекторий106. Одним удалось заниматься политической деятельностью без ущерба для профессиональной карьеры. Такова ситуация исследователей, работающих в социальных науках и поступивших на службу в реформистские институты, и диссидентов, которые вынесли как политическую, так и профессиональную деятельность за пределы официальной сферы. Во всех остальных случаях индивиды, задействованные в профессиональных сферах, далеких от сред инакомыслия, инвестировались в параллельную политическую активность менее интенсивно107. И наконец, следует упомянуть последнюю, четвертую, категорию неформалов: тех, кто не посещали ни одного из перечисленных нами мест неортодоксальной политической социализации, но оказались в начале Перестройки в промежуточной зоне между академической средой и партией; эта стратегическая позиция позволила им сыграть решающую роль в формировании первых клубов. Индивидуальные траектории часто приближаются к этим идеальным сконструированным типам, но, разумеется, есть и такие, которые довольно сильно от них отличаются, оказываются более сложными и извилистыми.

Внимательное изучение этих траекторий позволит нам, помимо более тонкого понимания «мотиваций» и факторов вовлечения, четче выделить типы «ресурсов» и «социального капитала», с которыми индивиды приходили в появившиеся позднее клубы. В частности, мы увидим, каким образом в конце брежневской эпохи оказались возможными попытки установления новых отношений с властью. Эти попытки отмечены меньшей оппозиционностью, чем диссидентские, и нацелены на то, чтобы сблизить официальную и подпольную политическую культуру, обеспечить их взаимопроникновение, изменить традиционный репертуар действий и восприятия диссидентов, с одной стороны, и власти – с другой. При Брежневе такое поведение воспринималось как неуместное, не давало видимых результатов и наказывалось как властью, так и оппозицией. Но несмотря на неуспех в тот период, те, кто предпринимали подобные попытки сближения, займут доминирующие позиции в перестроечных неформальных клубах: отныне именно они будут задавать тон. Другой ресурс, обеспечивающий доминирующую позицию в московских неформальных клубах, – это принадлежность к реформистской академической среде.

Исследователи в реформистских институтах

Доля исследователей в выборке первой когорты весьма существенна: 25 из 51 работали в том или ином академическом институте, университете или научно-исследовательском институте при министерстве; 15 из них работали в реформистских учреждениях (ЦЭМИ, ИЭМСС, ИМЭМО, на кафедре математической экономики в МГУ или в Новосибирском университете) или поддерживали с ними контакт. Среди них обнаруживается большая доля экономистов, получивших диплом в очень престижных вузах, и выходцев из привилегированных слоев общества. Поэтому они обладают всеми необходимыми ресурсами для успешной карьеры.

Тем не менее около 2/3 исследователей, принадлежащих к поколению 1948—1964 годов рождения, не защитили кандидатскую диссертацию. Некоторые, как руководители группы «Молодые социалисты» (созданной в 1977—1978 годах), параллельно втягиваются в подпольную деятельность. Фадин изучает авторитарные режимы в странах третьего мира, Кудюкин – франкистскую Испанию; арест в 1982 году положил конец их карьере еще до окончания работы над диссертацией. Другие не задаются целью целиком посвятить себя выстраиванию образцовой научной карьеры или дискуссиям об общественных реформах в рамках менее официальных кругов: они работают в науке, но не завершают диссертацию, довольствуясь самой принадлежностью к престижному и политически реформистскому институту. Ни один из них не вступил в партию. Интеллектуалу, не намеренному заниматься пропагандистской работой либо делать партийную или комсомольскую карьеру, в 1970-е годы стало сложно вступить в партию из-за введения системы квот по социальным категориям. А большинство неформалов первой когорты, как мы видели, самим выбором своей специализации (в частности, избеганием философского образования) решительно устраняются от этих путей. Им свойствен другой способ интеграции в академическую среду – скорее через принадлежность к сетям, объединенным по принципу интеллектуальной и политической близости, нежели благодаря обладанию более объективированными благами, такими как научные степени или партбилет. Такой способ интеграции был вполне возможен в реформистских институтах.

Совсем небольшая доля научных работников из нашей выборки делают более «эффективную» карьеру: защищают диссертацию, вступают в партию и быстро продвигаются по служебной лестнице. Анатолий Чубайс вступает в КПСС в 1980 году, в возрасте 25 лет. Он защищает диссертацию по экономике и начинает работать в Ленинградском инженерно-экономическом институте (ЛИЭИ), который не относится к числу престижных вузов. В 1980-м он вступает в контакт с группой московских экономистов, которые вводят его во властные политические круги. Этой группой руководит Е. Гайдар, молодой ученый, незадолго до этого защитивший диссертацию под руководством С. Шаталина, сотрудника кафедры математических методов в МГУ (1970—1983) и заместителя директора Всесоюзного НИИ системных исследований. С 1983 по 1985 год Гайдар участвует в работе Комиссии по совершенствованию управления народным хозяйством при Политбюро, готовившей экономические реформы108. В 1985 году А. Чубайс выдвигает свои предложения этой Комиссии и в следующем году напрямую участвует в ее работе. Обладание учеными степенями и членство в партии открывают новые возможности и способствуют довольно внушительному прорыву в карьере. И, безусловно, тот факт, что эти экономисты проникли во властные круги, играет не последнюю роль в их последующем участии в «правительстве реформ», сформированном в 1991 году тогдашним президентом России Ельциным.