Молчуны

– Ууууууу! – заорала сирена, и тревожно плеснуло красным светом. Яся метнулась к лестнице, вскарабкалась наверх и протиснулась в окно. До земли пять метров и никакой надежды спуститься по стене медленно.

– Эй, давай сюда!

Парни не бросили ее. Откуда-то они притащили три старых матраса и выложили их прямо под окном.

– Прыгай! Валить надо! – донесся снизу яростный шепот, и Яся прыгнула. Кости остались целыми, только колени и локти разбились, когда она скатилась с матрасов по каменистой насыпи. Зарастет, как на собаке, думала она, уносясь вслед за приятелями прочь от ужасного места.

И теперь Яся пряталась в своей комнате. Чувство чего-то непоправимого грызло ее изнутри, и от этого ей было нехорошо. И рассказать о произошедшем она никому не могла. Даже приятелям на вопрос что там было, она отмахнулась и ответила: «Ничего. Хлам всякий». Что-то останавливало ее от рассказов, когда она размышляла над увиденным. Даже деду. Тем более деду! Дед разозлится, тут уж гадать не надо. И она все крутила и крутила в голове мысли об охраняемом здании с брошенными внутри странными аппаратами, в одном из которых лежит человеческая нога. И в одном ли? От этой мысли ее передернуло и затошнило. Она спрыгнула с подоконника, вышла в коридор и прислушалась. На кухне дед с кем-то разговаривал. Яся напряглась, чтобы различить в монотонном бормотании хоть что-то, но смогла уловить лишь отдельные части сказанного.

– Так я и говорю… Чтоб дали добро на исследования… Изменить, возможно изменить…Нет… И так пострадали… Заботу проявляют, едрен-батон…

В ответ кто-то участливо бурчал, но и его слова Яся слышала через раз: человек почти шептал.

– Ладно… Николай, это не дальновидно… Ну, зачем… Опять на рожон… Заслуженный… Брось! Брось, я сказал!

Последнее было произнесено громко и четко, и Яся отчетливо услышала недовольство в голосе говорящего. Она нахмурилась, даже ухом прижалась к двери, пытаясь вникнуть в рваные шепотные слова, а потом махнула рукой. Кто бы там не был – значения не имело. Неуемное чувство беспокойства вернуло ее к собственным проблемам, и Яся побрела обратно в свою комнату. Но ее движение прервал громкий стук в дверь. Стучали властно и настойчиво, и от этого стука сердце Яси ухнуло куда-то вниз и заколотилось там нервной быстрой дрожью.

– Господи, кого там несет? – дед вышел из кухни и уперся в побледневшую испуганную Ясю.

– Ты чего? А? Приятели твои что ли? – дед растерянно посмотрел на внучку. Из-за его спины выглянул собеседник – невысокий щуплый старичок с маленькими квадратными очечками. Он заворочал тощей жилистой шеей, пытаясь понять, что происходит.

– Дед, не открывай, – зашептала Яся, но дед ее не услышал. Он подошел к двери, и Яся вдруг ясно поняла, что за дверью для нее таится опасность.

– Не надо! – закричала она и бросилась к деду, но тот уже открыл дверь и с удивлением рассматривал стоящих за ней трех мужчин в форме.

– Квартира Афанасьевых? Ясмина Афанасьева здесь проживает? – взгляд говорящего холодно скользнул по деду и зацепился за Ясю. Она под его взглядом скорчилась, вжалась в стену, а один из мужчин отодвинул в сторону ошеломленного деда и шагнул к ней. Старичок в очечках быстро скрылся за кухонной дверью.

– Ясмина Афанасьева, вы арестованы за несанкционированное проникновение на охраняемый государственный объект. Вам необходимо взять документы и отправиться с нами для выяснения обстоятельств.

– Но как… Подождите! Стойте! Это ошибка! Она же ребенок! Ей всего шестнадцать! – дед загородил путь полицейскому, и тот вежливо, но твердо остановил его рукой.

– Мы в курсе. Уголовная ответственность наступает с шестнадцати лет. Вы, как ее опекун, за нее в этом случае не отвечаете.

Дед еще что-то жалобно лепетал, но полицейский уже сжал локоть девочки и потянул ее на себя. А Яся, обмякшая и посеревшая, вяло обвисла в его руках и пошла за ним в сторону двери, едва перебирая ногами. У двери она внезапно пришла в себя: взбрыкнула, дернулась в сторону деда с криком, но ее тут же подхватили двое других, скрутили и потащили прочь из квартиры. Последнее, что она увидела, как дед рухнул на пол, держась за сердце и хватая ртом воздух. Глаза его закатились внутрь, и белели между веками. Этот невидящий взгляд деда Яся запомнит навсегда.

Глава 6

За дверью темно. Так темно, что Павел судорожно машет руками, боясь оступиться. Сзади раздается тихий хриплый смешок, и Павел с раздражением понимает, что это Петрович специально тянет и не включает свет. Он замирает, и все чувства его превращаются в тонкие осязающие нити. Но тут свет вспыхивает. Не ярко – всего одна лампочка освещает небольшое пространство.

– Шлюз это. Тут переодеться и гермошлем надеть, – Петрович указывает на стену всей пятерней, растопырив короткие толстые пальцы. Там висят несколько комбинезонов, внизу на полке – новые, упакованные в пластик. Там же в специальных пазах втиснуты пучеглазые носатые маски – гермошлемы со встроенными фильтрами. Петрович кидает Павлу упакованный комбинезон, Андрей нетерпеливо мнется сзади.

Павел переоделся, осмотрел новых коллег и усмехнулся, представляя как они все трое выглядят со стороны – черные, в уродливых масках, словно инопланетяне. Петрович жестом показал себе на ухо, и Павел проделал тоже самое. Под рукой прогнулась внутренняя кнопка, и в ушах сразу загудело.

– Внутренняя связь. Без нее ни хрена не слышно в этих чертовых шлемах. Запаса фильтров для них много осталось. Старые еще запасы-то. Только штуки эти на близком расстоянии работают – метра три, иногда четыре. Без них никак: воняет очень, и испарения тут вредные.

Но Павел уже не слушал. Он стоял перед очередной дверью. Шуршание ощущалось теперь, как едва уловимая вибрация воздуха, и в полутьме Павел чувствовал эту вибрацию также четко, как и удары крови о стенку артерий. Мысли путались, рвались короткими кусками, подгоняемые волнами предвкушения. Где-то пискнул сигнал, и стена перед ним поехала в сторону, обнажая внутренности фабрики.

Павел ожидал чего угодно: жутких великанов, в чьих руках гигантские рычаги скользят в пазах с тихим шорохом; мускулистых обнаженных мужчин, ступни которых шершаво перебирают бегущую ленту; изуродованных монстров, потирающих мохнатые паучьи лапки. Все, что угодно, но не это. Фабрика была наполнена рядами яйцевидных сфер почти полностью металлических с небольшой вставкой затененного стекла спереди. Ряды располагались один за другим и терялись в сумраке в глубине свода. Над каждым рядом нависал еще один. Сферы соединялись между собой единым остовом, хотя были автономны. Пространство фабрики делилось на три части, в каждой располагалось определённое количество рядов. Ряды сфер слева и справа были неподвижны, а в центре… Сначала Павлу показалось, что и они не двигаются, но потом он заметил мелкое дрожание и понял, что вибрация в воздухе образуется именно от этого почти неуловимого движения. Каждая линия сфер пульсировала в своем едином ритме, резонируя и создавая собственный звук. Если прислушаться, то можно было различить, что шуршание не монотонно – оно состояло из разных нот, образуя общую композицию.

– Сколько же их…, – Павел не спросил – изумленно выдохнул.

– А сколько? С каждой стороны по двадцать пять рукавов, а их пятьдесят рядов. И сверху над ними столько же. С одной стороны две тыщи с половиной, да с другой. Вот и считай – пять тыщ молчунов, – глухо отозвался Петрович в наушниках. – И крутят педали по двенадцать часов каждый божий день. Работают по рукаву из одной линии. Один работает, один отдыхает. У нас тут все четко – система! – и Петрович принялся рассказывать о работе фабрики.

Линия сфер составляла рукав. Внутри каждой сферы находился молчун, работать ему положено было в среднем по двенадцать часов, дальше активность молчунов спадала. Это фиксировалось автоматически, на панели загорался красный сигнал. Задача смотрителя была отключить рукав и отправить его в соты на отдых и выпустить партию отдохнувших молчунов. Сотами назывались расположенные по бокам от рукава длинные каналы, каждый рассчитанный на пятьдесят сфер. Там молчуны проводили еще двенадцать часов. В это время они отдыхали, питались и подвергались различным полезным процедурам.

– Прям санаторий у них, – горделиво заметил Петрович.

– А почему смена рукавов не автоматическая? – спросил Павел.

Петрович сунул руку под гермошлем и шумно поскреб щетину.

– Хрен его знает. Говорят, фабрика еще не всю модернизацию получила. Вроде как где-то уже автоматизировано, а наша в очереди стоит. Только я думаю, что это специально. Сторожить это хозяйство все равно надо, а чтобы мы на службе не дрыхли, нам кнопки жать и поручили. Семен покойный сказывал, что он как-то по пьяни на смене задремал и перезагрузку проспал, а оно само все случилось, дескать. Черт его знает, может придумал, а может и в самом деле случилось. До меня это было, а я проверять не стал.  Но я тебе скажу, что и слава богу, что не автоматизировано! Пока можем работать и на хлеб зарабатывать! Не дай бог, чтоб автоматизировали! Тьфу!

– Откуда их столько? Если таких фабрик много, то сколько же молчунов в стране? – поразился Павел.

– Так кто их знает… Нас это не касается, – отрезал Петрович.

– А какой-то учет молчунов на фабрике ведется?

Петрович некоторое время молчал, потом неуверенно ответил:

– Когда они в рукаве – точно ведется. Система сразу отметит, если кто-то работать перестанет, в рукаве нагрузка возрастет. А когда они в сотах… Хрен его знает. Вроде нет.

– А как они размножаются?

– Да откуда ж я знаю?! – внезапно разозлился Петрович. – Их иногда увозят куда-то. Что они там делают, мне не докладывают! Наше дело работу работать, а уж за размножение молчунов пусть кто-то другой отвечает.

Павел замолчал. Он никогда не боялся задавать вопросы, как боятся многие, стараясь не прослыть дураками, наоборот, он считал, что дураки не задают вопросы. Но в данной ситуации спрашивать у Петровича что-либо о природе молчунов не было смысла – тот и сам ничего не знал.

Петрович показал Павлу цистерны, куда каждую смену нужно засыпать биоконцентрат, и требуемый уровень воды, чтобы развести сухой порошок и превратить его в питательную смесь. Потом завел его в санитарный отсек, где утилизировались органические отходы молчунов.

– У них все на потоке! – хохотнул он в наушниках. – Питание им заливают сверху. Дерьмо по команде выводят снизу. Говорят еще, что им цветные сны показывают, чтоб не скучно было. Прям не жизнь, а красота!

Павел вздрогнул. Он давно привык к внутренней душевной стабильности, и внезапно накатившая ярость пронзила его подобно электрическому разряду. Скотина чертова! Тебя б туда. Чтоб жратву в пасть заливали и дерьмо из задницы отсасывали. И чтоб ты по полсуток педали крутил. Вот бы я посмотрел потом, как ты жизни радовался, с холодным бешенством подумал Павел.

– А вы сами-то молчуна видели? – резко оборвал он словоохотливого напарника.

Тот споткнулся на начатой фразе и обиженно замолчал.

– Сам не видал – не положено. Сферы открывать нельзя: молчун помрет сразу. Ему наша атмосфера вредная. У них там свой воздух внутри. Они ж мутанты, дышат специальной смесью.

– А если молчун заболеет или умрет?

– Так сфера сама все и определит. Если чего случись, она себе тихонько в дальний отсек и поползет. А там или вылечит молчуна, или нет. Потом их забирают.

– Кто?

– Так служба специальная. Раз в месяц ездют. Привезут новых молчунов, заберут мертвых. Или отбирают живых для отдыха. Мне почем знать. Я не при делах, служба сама все делает. Мое дело молчунов кормить и перезагружать, а что там дальше творится у меня голова не болит, – снова рассердился Петрович.

Павел вздохнул. В итоге, ничего нового и полезного он не узнал. И даже не увидел молчуна. Он принял небольшую продолговатую панель из рук Петровича и стал ее изучать.

– У нас новые редко тут, – тихо прошуршал голос Андрея в шлеме, – фабрика древняя. Молчуны пашут двенадцать на двенадцать. Говорят, на других фабриках молчуны больше вкалывают. Типа, восемнадцать на шесть. Доказали, что для них это полезнее. Только там вроде они мрут быстрее, – закончил он.

– А кто говорит? – повернулся к нему Павел. Петрович зашел в санитарный отсек, и Павел решил воспользоваться этим и расспросить Андрея.

– Раз в месяц контролят нас. Главный у них за нашей фабрикой смотрит. Смотрящий, короче. И с ним толпа: врачи, биологи, охранники, еще кто-то. Мне как-то один охранник шепнул, типа, у нас тут все спокойно. А фабрика на севере – суета сплошная. Они туда сменных молчунов постоянно таскают.

– Ну-ка мне! – прикрикнул на племянника внезапно вынырнувший из – за угла Петрович. – Хватит трепаться! Это все сплетни! Я вот сдам твоего охранника за болтовню куда следует!

И Андрей сразу сжался, отодвинулся в сторону. Павел решил, что поговорит с парнем при случае, когда смотрителя рядом не будет. Еще решил быть аккуратнее в разговорах с напарником. Было ясно, что тот делу предан и перед начальством подобострастен – будет стучать.

Павел положил руку на сферу – она подрагивала, будто дышала. Ему представилось, что внутри нее, словно в синтетической утробе, гигантским эмбрионом шевелится живое существо, подключенное к системе извитой искусственной пуповиной. В безопасности и сытости. Но если у эмбриона есть надежда вырваться из утробы матери, чтобы жить, то молчун вырвется из этого механического нутра только, чтобы умереть. Павел закрыл глаза и прикусил губу. Это его восприятие, его мысли. И не стоит пытаться приписать их неизвестному созданию, которое, возможно, вообще не думает. Пассивное поглощение биомассы и контролируемое выделение отходов – это, возможно, все, на что это существо способно. К черту эмпатию, рассердился на себя Павел. Глупо испытывать сострадание к чему-то неизвестному, что в твоем сострадании, скорее всего, не нуждается. Сам ведь только недавно морщился от неуместного всенародного чувства вины перед молчунами. У них изменен геном, то есть, это даже не люди в буквальном смысле.

– Ну так ты это… Сегодня ночью уже давай, приступай к работе. В аптеке нашей есть стимуляторы, чтобы не спать, и успокоительное, чтоб спать. А то у меня иногда бессонница, чтоб ее, – проворчал Петрович. – Андрейка тебя полночи подстрахует. Молодой еще – здоровья много. Только ты с ним разговоры ненужные не разговаривай, – погрозил он пальцем, – знаем мы вас, городских. Больно умные! А горе-то все от ума. Мать вон Андрейкина от него и померла, царствие ей небесное, – Петрович размашисто перекрестился, и этот жест человека в гермошлеме показался Павлу таким смешным, что он еле удержался, чтобы не расхохотаться. Он отвернулся и подавил смех кашлем.

– Больной что ли? – строго спросил напарник, и Павел резко покрутил головой, так и не поворачиваясь к нему.

– А то смотри. Больным у нас нельзя. Кто смену за тебя будет работать? Так-то.

Они еще ходили некоторое время по фабрике, и Павел все больше погружался в нехитрые обязанности смотрителя. Несколько раз на панели мигала красная кнопка с указанием ряда, Петрович нажимал на нее, и длинный рукав с нанизанными на него сферами плавно уплывал в темноту своей соты. А с противоположной стороны распахивалась другая сота, чтобы извергнуть из себя рукав со свежими молчунами, упакованными в плотною скорлупу сфер. Павел полностью отстранился от своих мыслей о молчунах, выслушивая Петровича и задавая только технические вопросы. Было проще считать, что судьба, наконец-то, предоставила ему шанс прожить какое-то время так, как он всегда хотел – в одиночестве, вне мыслей и поступков других людей, без суеты того круга, по которому ему приходилось бегать всю свою сознательную жизнь. И он твердо решил от этого шанса не отказываться.

Глава 7

Ляля стояла в вестибюле госпиталя, с тоской бросая взгляды на зеркальные двери выхода. Надо было собраться с духом и выйти. Но мысль покинуть сухое тепло и провалиться в плотную стену льющихся сверху потоков воды вызывала отвращение. Да и дома ее никто не ждал. Было довольно поздно, и, наверно, уже совсем стемнело, хотя в городе говорить о темноте не приходилось – его всегда распирало от электрического освещения. Иногда Ляле казалось, что город – всего лишь игрушка в руках ребенка, страшащегося темноты, и этот ребенок жмет на все кнопки, заставляя игрушку светиться и двигаться, чтобы отпугнуть призрачного монстра. А иногда она думала, что этот монстр действительно где-то есть. Ляля ощущала его присутствие в постоянном пронизывающем ветре, в подрагивающих поверхностях луж, в перегнившей бурой траве, в низких удушающих облаках. Тянется он на тепло человеческого тела, на пульсирующую в сосудах кровь и, дотянувшись, высасывает все досуха. И не напугать его искусственным светом. Она каждый раз с досадой убеждала себя отринуть все эти потусторонние штучки и твердо придерживаться научного подхода, но ощущение сгущающегося зла не исчезало.

Она, наконец-то, вышла на улицу и ахнула: дождя не было и даже туман рассеялся. Нудный шелест низвергающихся струй пропал, и почти абсолютная тишина резала ухо. Ляля запрокинула голову, но в свете электрического сияния рассмотреть небо было невозможно. Капюшон сполз с головы, и она ощутила, как легкая прохлада пробирается под затылок и пощипывает разгоряченную шею. Ляля завернула за угол и замерла. Среди яркого раздражающего освещения зона парковки была черной дырой. Тьма расползлась удивительно ровно, будто кто-то очертил круг циркулем и закрасил его черным цветом. И чернота не была немой. В самом центре тьмы что-то ритмично хлопало. Хлоп, хлоп, хлоп… Ляля поймала себя на мысли, что отсчитывает удары. Она вдруг представила, что там ждет тот самый монстр – высматривает людей на свету и зазывно похлопывает когтистыми лапами – авось, кто переступит линию и войдет в круг, но тут же спохватилась и сердито приказала себе перестать заниматься ерундой. И все равно – от мысли, что ей придется ступить в черноту, сердце заколотило в ребра с такой силой, что Ляля прижала руку к груди. Когда она в последний раз видела неосвещенное пространство?

Она крепко сжала сумку. Шагнула вперед. Переступила черту и резко остановилась. После яркого света глаза слепило, а небо… Небо в темноте тянуло взгляд на себя, и Ляля сразу увидела черный купол, с которого перевернутым ковшом свисала Большая Медведица. Как в детстве… Звезды мерцали так спокойно и торжественно, что Ляля закусила губу, чтобы не расплакаться.

Прежний легкий стук раздался совсем рядом, и она поняла, что хлопает автоматическая крышка стоящего рядом мусорного утилизатора, в котором что-то застряло. Ляля подняла крышку и с каким-то бешеным наслаждением загнала ее на место. Утилизатор затих. Она снова бросила взгляд на небо, но тут боковым зрением уловила движение. Огромная треугольная тень, еще более темная, чем вся окружающая тьма, плавно текла прямо на нее. Ляля дернулась назад, попыталась выскользнуть из черноты, но сзади к ней резко прижалось, обвило, стянуло тугими путами нечто. Не крикнуть: губы сжало чужим плотным давлением. Черный треугольник был все ближе, ближе и ближе… Он навис, скрыл даже звездное небо. Сейчас высосет кровь, подумала Ляля и потеряла сознание.

Очнулась она от легкого потряхивания. Через несколько минут, продравшись сквозь склеивающиеся обрывки сознания, она поняла, что лежит на заднем сиденье машины. Ляля медленно выпрямилась. Передняя часть электрокара была отделена глухим толстым пластиком, и за ним смутными тенями просматривались два силуэта. Окна покрывала черная пленка, и слабое освещение салона позволяло Ляле видеть лишь свое отражение в затемненном стекле. Раз это электрокар, то ничего мистического в этом нет, и причина ее нахождения здесь – люди. Ее охватила злость.

– Эй! Черти! Куда вы меня везете? – застучала она кулаком по пластику. Но толстый прозрачный полимер впитал в себя все звуки, и силуэты за ним даже не оглянулись.

– Вот ведь мерзавцы, – пробормотала Ляля. Злость накатывала все сильнее, но теперь к ней добавился страх. Она иногда нечаянно подслушивала болтовню коллег в ординаторской. Склонившись голова к голове, страшным шепотом они рассказывали о странных исчезновениях людей прямо с улиц. Ляля их болтовню считала обычными сплетнями, но теперь она вспоминала эти боязливые шепотки и перегляды, и всячески гнала от себя мысль, что это могло быть правдой. Перед глазами всплыли подрагивающие от страха серые щеки главного врача. Ей пришлось обхватить себя руками, чтобы унять дрожь.

Электрокар резко повернул. Машина еще какое-то время катилась под горку, затем нырнула вбок и встала.

– Выходите, – дверь распахнулась. Голос говорящего звучал вежливо, и Ляля немного расслабилась. Она вышла, и сердце провалилось вниз – вокруг было темно. Фары электрокара прорезали тьму мутными, чуть живыми лучами, и этого хватало, чтобы понять, что перед ней высокое здание. Но ничего более. Невозможно было поверить в существование высотного здания без электрического освещения. Черный прямоугольник с черными окнами кренился прямо на Лялю, выдавливал глаза своей чернотой, душил черными миазмами. Горло перехватило, и Ляля захрипела, борясь с подступающим удушьем. Голос тихо что-то скомандовал, и прямо над ними загорелся тусклый фонарь.

– Спокойно, Ляля Витальевна! Здание защищено. На нем маскировка – свет не виден. Для волнения нет причины, – успокоительно прозвучало над ухом. – Идемте, с вами хотят поговорить, – высокий мужчина, лица которого Ляля не видела, галантно подхватил ее под руку и увлек в сторону здания. Она была ошарашена и напугана, поэтому позволила себя увести от электрокара.

Ее долго вели по длинным слабо освещенным коридорам, и Ляля от этого желтого рассеянного света ощущала себя вялой осенней мухой. Она вдруг поняла, что боится темноты. Раньше она об этом не задумывалась: свет в ее квартире горел даже ночью. Темнота, как физическое состояние, отсутствовала в ее жизни, поэтому отсутствовал и страх. Страх возник сегодня.

– Кто вы? Куда вы меня ведете? – она вложила в вопросы все силы, но голос прозвучал слабо. Провожатый не ответил. Через несколько секунд он остановился и указал ей на дверь. Ляля медленно вошла.

Комната хорошо освещалась, и Ляля ощутила облегчение. Все ее страхи растворились под светом электрической лампы. Обстановка была домашней: несколько кресел, диван, столик с чайником и кружками. На стенах висели картины с настоящими летними солнечными пейзажами. Ляля засмотрелась на диковинные работы и не сразу поняла, что в комнате она не одна.

– Здравствуйте, Ляля Витальевна!

Говорящий мужчина стоял в самом дальнем углу комнаты. Среднего роста, с густыми каштановыми волосами, такого же цвета усами и бородкой. Лицо его было удивительно гладким, без единой морщинки, как у ребенка. Даже пространство между густыми бровями было таким ровным, будто за всю жизнь мужчина ни разу не хмурился.

– Меня зовут Янис Эдуардович Климов. Я – директор исследовательского медико-биологического института. Давайте присядем, – он слегка поклонился и указал рукой на диван в центре комнаты.

Ляля решила молчать. К директору медико-биологического института ее можно было просто пригласить. История с похищением в темноте заставила ее по-другому смотреть на происходящее. Она нехотя присела на краешек дивана и мрачно уставилась на сидящего напротив мужчину. Тот с пониманием кивнул.

– Да, я в курсе этой истории с вами. Эти два идиота уже наказаны. Простите, что напугали. Видите ли, наш институт – засекреченная организация. Мы не афишируем свои исследования, не контактируем с прессой. Работаем в разных областях, но все они связаны напрямую с человеческим организмом. Исследования уникальные, а результаты иногда ошеломляющие, и это заставляет хранить строгую секретность. Ценность нашей деятельности высока, и менее всего нашему правительству хотелось бы, чтобы данные утекли за пределы страны. Поэтому мы, так сказать, используем некую внезапность, приглашая к себе специалистов. Вот как, например, с вами. Да, нам требуются ваши навыки, и мы пригласили вас поработать в институте.

Ляля вскинула голову.

– Пригласили? В секретный институт, похитив меня на парковке? А если я откажусь?

– А вот такой возможности у вас нет, – мягко ответил директор.

Ляля мгновенно вскипела.

– Я в тюрьме? В чем меня обвиняют? Где мой адвокат? Имейте в виду, меня завтра хватятся и начнут искать! Черт бы вас побрал, чертов директор чертова института! Немедленно выпустите меня! – она вскочила и нависла над сидевшим мужчиной.

– Тише, тише! – он миролюбиво поднял обе руки вверх. – Не стоит так возмущаться! Послушайте, Ляля Витальевна, это государственное дело. Очень важное. Вам выпала честь потрудиться на благо своей страны. Вы принесете пользу многим, и вас, как врача, должно это радовать.

– А меня не радует! – огрызнулась Ляля. – Меня не радует, что я насильно привезена сюда и поставлена перед фактом! Меня не радует, что я лишена права выбора!