Молчуны

– Это Андрейка все, – пренебрежительно буркнул Петрович, – делать ему нечего. Все порядок наводит. Чтоб, дескать, как будто тут люди живут.

– Над головой купол? – Павел ткнул пальцем вверх.

– Ну вроде того. Силовое поле. Закрывает от дождя, тумана, да и вообще… От всего, – Петрович неопределенно хмыкнул.

Павла неприятно поразили его слова. Вся эта таинственная неопределенность вызывала в нем сознательное сопротивление: ему всегда требовалась ясность. Тут он почему-то сдался, погасил нарастающее возмущение и не стал задавать вопросы. Но внутренняя тревога никуда не делась, она так и осталась беспокоить его засевшей занозой.

Бетонная дорога свернула вправо, и Павел охнул, увидев высокий серебристый ангар. Его купол в высоту был метров пятнадцать, ширину и длину Павел оценить не смог. Ребристые стены делились на секции, в каждой был отдельный вход. Ангар издавал тихое монотонное гудение и еще какое-то шуршание, будто тысячи птиц взлетали одновременно.

– А вот и фабрика, – удовлетворенно крякнул Петрович, – тут вся наша с тобой работа.

Павел в ошеломлении рассматривал фабрику. Вот оно – место, где сосредоточено спасение человечества. Таинственное и загадочное, скрывающее неизвестных существ, производящих энергию. Почему-то образ мускулистого молчуна из сна исчез, и Павел представил, что внутри тысячи легких тел парят в воздухе, шурша стрекозиными крыльями, от которых во все стороны летят легкие светящиеся фотоны. Резкий тычок в плечо отрезвил его.

– Спишь что ли? – сердито поинтересовался Петрович. – Ты смотри мне! Нам спать в неположенное время нельзя!

Внезапно центральная дверь ангара распахнулась и из полутьмы выскочил кудрявый черноволосый парень в таком же черном комбинезоне, что и у Петровича.

– Дядь Леш, все, перезагрузил! Пока можно перекурить! – радостно сообщил он и смутился, увидев незнакомого человека.

– Вот, Андрейка – племяш. Мать его – сестра моя. Померла несколько лет назад. Хорошая женщина, только умничать больно любила. Ученая была… Да что там говорить. Эх! – горестно махнул рукой Петрович, словно сожалея не о смерти сестры, а о ее неподобающем на его взгляд интеллекте.

Павел внимательно рассматривал парня. Молодой, лет двадцати, хотя уже отличающийся не юношеской кряжистостью, предполагающую с возрастом массивность и тяжеловесность фигуры, с круглым курносым лицом и серьезным взглядом карих глаз.

– Здравствуйте! – застенчиво проговорил парень. – Добро пожаловать!

– Павел, – он протянул ему руку. Андрей ему понравился, и неприятное саднящее ощущение в груди немного отпустило. Несмотря на крепкую сбитую фигуру, парень выглядел совсем юным, лицо его было безмятежным и спокойным, и это придало Павлу уверенности, что ничего страшного в этом месте быть не может.

– Внутрь идти надо, – сердито сообщил Петрович, – скоро перезагрузка опять, а мы тут лясы точим! Давай-ка, Андрейка, все новому смотрителю покажем и расскажем, а ты потом его в дом поселишь.

Андрей кивнул и с готовностью шагнул к двери, но остановился, заметив, что новый смотритель не торопится. Павел подошел к двери ангара и прислушался к звукам и собственным ощущением. Петрович и Андрей с удивлением наблюдали за ним.

А Павел с горечью рассматривал новую дверь. Желание войти в нее, чтобы удовлетворить редкое в последнее время любопытство, боролось в нем с мыслью, что новое знание в очередной раз может изломать ту ровную жизненную линию, над которой он так долго бился. Что-то удерживало и не пускало его, требовало сделать шаг назад, развернуться, уйти. Но тут его взгляд остановился на Андрее, и Павел увидел в его глазах надежду, любопытство, что-то очень важное и значимое для себя, что не должно никак пропасть и потеряться. Что-то в этом наивном, все еще детском лице заставило сердце Павла сжаться, помчаться на минуту быстрее, а потом успокоиться и забиться ровно и сильно.

– Да. Давайте. Я готов, – сказал он и взялся за ручку двери.

Глава 3

Ляля устало смотрела в окно. Ее отражающийся силуэт плавился белыми разводами на фоне стекающих дождевых капель. Где-то далеко чернела ночь, но госпиталь и вся территория были залиты электрическим светом. От этого света убегающая к городу сияющая автострада блекла, но даже так было заметно, что она напоминает ковш.

Большая Медведица, думала Ляля, я видела ее в последний раз еще в детстве. Теперь ночами небо не расчищается, а так бы хотелось снова увидеть звезды.

Она оторвалась от окна и вернулась к столу. Сев в продавленное кресло, она тяжело вздохнула и принялась стучать по клавиатуре. Через час веки ее тяжело закрылись, голова дернулась вниз, и Ляля вскинулась, сердито отодвинув компьютер. Подойдя к раковине, она взглянула на себя в зеркало. Электрический свет безжалостно высветил круги под глазами и потерялся под скулами, оставляя темные провалы щек. Ляля плеснула ледяной воды в лицо, растирая виски и лоб.

– Ляля Витальевна, вас просят! – в дверь кабинета заглянула медсестра Зоя. – Приехали какие-то. Говорят, из полиции. Привезли пациентку.

Ляля одернула белый халат и пригладила влажные на висках волосы. В приемном покое ее ждали двое мужчин в форме. Мужчина постарше: высокий, седой, с проницательными глазами под размашистыми бровями стоял впереди. Такой же высокий, но более крупный напарник за его спиной так низко натянул фуражку, что рассмотреть лицо было невозможно. Ляля взглядом ухватила только глубокую ямку на подбородке с родинкой под нижней губой.

– Добрый вечер! Особый отдел полиции, – седой показал Ляле документ. – Привезли вам пациентку. Вы должны ее осмотреть.

– Добрый, – Ляля рассеянно вглядывалась в кусок пластика с буквами и размышляла. Насколько может быть важным привезенный пациент, раз его доставил Особый отдел полиции, о котором она, кстати, раньше не слышала? Или насколько опасным?

– Где пациентка?

Седой внимательно посмотрел Ляле в глаза. Ей показалось, что взгляд проник сквозь зрачок, просочился по зрительным нервам прямо в центр мозга и кольнул там острым жалом.

– Пациентку уже забрал ваш коллега. Разговаривать с ней не надо. Ваш главный в курсе ситуации, поэтому просто осмотрите ее и примите необходимые меры.

Ляля мгновенно вскипела. Она вообще быстро заводилась и знала за собой этот грешок. Хотя это никогда не касалось пациентов, с ними она всегда была терпелива. Но седой полицейский с колющим взглядом не был пациентом.

– Будьте любезны не указывать мне мои обязанности. Я прекрасно их знаю, – ледяным тоном начала она, но седой ее мгновенно перебил.

– Так идите и займитесь своими обязанностями. Вы теряете время, – в тоне седого не было издевки или раздражения, голос его звучал равнодушно и официально. Но почему-то именно это напугало Лялю до чертиков, заставив поперхнуться словами. Взгляд седого еще раз мазнул по ней, и он отвернулся к напарнику.

Черт бы вас всех побрал, негодовала Ляля, отправляясь в смотровую. Черт бы побрал всех полицейских на свете! Она злилась на себя за этот внезапный необоснованный страх, заставивший почувствовать себя слабой.

В смотровой было странно. На кресле лежало тело с укрытой верхней частью, включая лицо. На «рукаве» кресла белела разогнутая рука с вколотой в локтевую ямку иглой капельницы, ноги крыльями раскинулись по подколенникам и были аккуратно затянуты ремнями. Взгляд Ляли сразу ухватил свежие синяки на коже бедер и лоток между ними, в который струилась кровь из темноты женского чрева. Медсестра Зоя испуганно жалась к стерильному столу с инструментами, рядом с пациенткой стоял невозмутимый анестезиолог. Ляля знала, что он работает в госпитале недавно, и до этого момента они не разу не сталкивались.

– Что за дерьмо тут творится? – Ляля так разозлилась, что не сдержалась и выругалась.

– Лялечка Витальевна, я пришла, а тут уже вот… Лежит… Сказали, вы придете и посмотрите, – виновато отозвалась Зоя.

– Как вас там, коллега? – процедила Ляля сквозь зубы. – Какого черта вы творите без согласования со старшим дежурным врачом? Почему пациентка уже под седацией? Вы что ли тут диагнозы ставить будете? Что вообще происходит сегодня?

– Ляля Витальевна, это распоряжение главного врача, – голос анестезиолога подрагивал. – Пациентку привезли с кровотечением, она вела себя неадекватно. Вероятно, она может быть опасной. Я сделал все по стандартам. Осмотреть ее без седации было бы невозможно. Еще полиция потребовала скрыть ее лицо. Я их требования выполнил, – уже как-то неуверенно закончил он.

Ляля поперхнулась от возмущения и приготовилась к ответной тираде. Но тут взгляд ее упал на сочащуюся кровью промежность, и она бросилась к пациентке.

Утром она первым делом заглянула к ночной пациентке в палату, но той уже не было. Зоя виноватым тоном сообщила, что через два часа после манипуляции девушку забрала полиция. Ляля мгновенно налилась гневом и бросилась в кабинет главного.

– Марк Эдитович, что за беззаконие творится у нас в госпитале? Вы в курсе, что ночную пациентку увезли чуть ли не с операционного стола? Я уж не знаю, что там вам полиция наговорила, но она явно не преступница, а жертва! Причем жертва изнасилования! Множественные ссадины слизистой, глубокий разрыв влагалища, гематомы промежности! И очень похоже, что она на малых сроках беременности! Это уже ни в какие ворота…

– Ляля Витальевна, сядьте! – крикнул главный врач.

И Ляля села. Главный врач никогда не кричал. Марк Эдитович всегда разговаривал тихо и внушительно: к этому его приучила потомственная медицинская среда и дед-профессор. Но сегодня он был сам не свой.  Только сейчас Ляля заметила серый цвет лица, трясущиеся дряблые щеки, затравленный взгляд и поняла, что он напуган.

– Марк Эдитович, что за чертовщина творится у нас, а? – спросила она жалобно.

Главный врач помотал головой, снял очки и протер их дрожащими руками. Несколько раз он пытался заговорить, но горло перехватывало, и он выдавал невнятный хрип. Ляля налила в стакан воды и пододвинула к нему. Было слышно, как стучат зубы о стекло, когда главный врач жадными глотками осушал стакан.

– Значит так, Ляля. Я тебя знаю. У тебя шило в одном месте, и раньше мне это нравилось. Но теперь шило вытащи и спрячь до лучших времен. Не было ничего. Никакой пациентки ночью не было. Анестезиологу и медсестре вашей уже все объяснили, они молчать будут. Тебе я лично говорю – забудь, слышишь? Иначе худо будет и тебе, и мне, и остальным. Поняла?

Ляля ошеломленно таращилась на главврача. Во-первых, он никогда не позволял себе обращаться к сотрудникам на «ты». Во-вторых, никогда не был безапелляционен, во всяком случае с ней. В-третьих, никогда сам не нарушал закон и не принуждал к этому других. И уж точно не требовал делать вид, что пациент, над которым были совершены насильственные действия, не существовал. Происходило что-то немыслимое, и Лялю распирало от справедливого гнева и желания выяснить причины происходящего.

– Но Марк Эдитович! – начала она.

– Нет! Никаких вопросов и дискуссий! Ляля, хоть раз поверь мне на слово, а? – умоляюще прошептал он. И Ляля снова обомлела: Марк Эдитович никогда не умолял. Она сделала вывод – или главврач болен, или ситуация действительно из ряда вон выходящая. В любом случае, надо сначала во всем разобраться.

– Ладно, – примирительно кивнула она, – пока оставим. Вы сейчас не в состоянии.

Ляля вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Марк Эдитович сразу сдулся, будто проколотый воздушный шарик, осел в кресле и схватился рукой за грудь. И когда зазвонил телефон, он вздрогнул и лицо его перекосило от страха.

– Да? – слабо отозвался он в микрофон. Трубка недовольно забулькала.

– Поговорил. Она будет молчать. Да, будет.

Трубка снова забулькала, на этот раз тревожно и настойчиво. Глаза главного врача бешено закрутились в глазницах, рука потянула узел галстука от горла, щеки побагровели.

– А почему моя семья? Причем тут она? – слабо отозвался он. Трубка ответила коротко и жестко.

– Делайте, как считаете нужным. Но она ведущий врач! Нет, никого нет. Да, одинокая, – голос мужчины звучал все слабее. Внезапно из глаз потекли слезы. Трубка коротко рявкнула и замолчала. Марк Эдитович отшвырнул ее от себя, закрыл лицо руками и разрыдался.

Глава 4

Служебный электрокар плавно скользил по блестящей в свете огней мокрой дороге. Напугавший Лялю седой сидел на месте пассажира, второй, с ямочкой и родинкой, управлял машиной. Радио что-то тихо напевало, навевая дремоту на седого, и он постоянно клевал носом, упираясь подбородком в грудь. Его напарник молча таращился на дорогу. Губы его постоянно шевелились, будто он разговаривал сам с собой. На повороте машину слегка встряхнуло, и задремавший седой с силой приложился виском к стеклу. Он тут же встрепенулся, выровнялся и разразился шумной бранью.

– Бля, Костик, ты чего вообще баранкой крутишь? Ну, поставил бы пилот и отдыхал, пока едем. Что за манера, твою мать, самому рулить ночами? Надо начальству сказать, чтобы перестали закупать управляемые машины – пусть у нас, как у людей, обычные электрокары будут! Взял я тебя на обучение на свою голову!

– Петр Степаныч, ну люблю я рулить. Мне спокойнее так, – принялся оправдываться Костик. – Простите, что дернуло. Что-то там мелькнуло, может животина какая дорогу перебежала.

– А чего тебе нервничать? – седой внимательно посмотрел на напарника. Тот заерзал под взглядом.

– Да ну их. Мажоры долбанные. Нанимались мы что ли? Они беспредельничают, а мы за ними убирай, – в голосе Костика звучало раздражение.

Седой отвернулся и уперся взглядом в дорогу. Костик, не получив поддержки, обиженно поджал губы.

– И девчонка эта… Совсем охренели уроды мелкие… Кинули нам ее, как кусок мяса. Ладно, хоть не закопать предложили!

– А если и закопать? – вдруг жестко спросил седой. – А, Костик? Что тогда? Что бы ты стал делать? Отказался? Жаловаться бы побежал? Ты хоть понимаешь, кто эти уроды? Чьи они дети? Молчишь? Правильно, молчи! Тебя, балбеса, пристроили на хорошее место, квартиру служебную дали, денег платят регулярно. А кто все это тебе дал? Опять молчишь?

– Петр Степаныч, да знаю я все, – снова принялся оправдываться напарник, – но как-то не по-людски это. Понимаете? Нельзя так! Она же девчонка совсем! А может ихние родители и не знают, чего дети творят! А мы покрываем! У того прыщавого отец-то – наш губернатор – нормальный же мужик! Всегда все по делу говорит! Город на нем держится. Может, наоборот, надо один раз все это дерьмо наружу вытащить, и он тогда сынку по башке настучит!

Седой раскатисто рассмеялся. От смеха у него даже выступили слезы, и он долго тер кулаками глаза, все еще периодически всхлипывая. Костик насупился и замолчал, пережидая приступ веселья старшего.

– Ну ты, брат, повеселил. Дерьмо он собрался наружу вытаскивать. Да тебя в этом дерьме и утопят! Ты думаешь, папаша не в курсе развлечений своего сыночка? Это ты зря. Мы, конечно, не знаем, чего там губернатор себе думает, может и осуждает. Но сыночка он в обиду не даст, это уж стопудово. А вот тебя, если много думать будешь, быстро пинком под зад из отдела выпрут. На твое место еще десять человек рвутся, и уж им ничего объяснять не придется. Заруби себе на носу – ты человек служивый и работаешь по приказам. Сказали делать – делаешь, а думать тут не надо. Вот что хорошо всегда на Руси было – можно мозг не ломать: всегда найдутся те, кто все придумает. И никакой катаклизм эту систему не изменит. В отделе нашем думает начальник, за него думает шеф полиции, за шефа – губернатор, за губернатора – президент. Видишь, как все складно? И тебя в этой системе нет.

Костик съежился и склонился над рулем. Но весь его профиль с сердито нахмуренными бровями и задранным упрямым подбородком говорил о несогласии с таким выводом. Он ожесточенно сжал руль, и пальцы его побелели от усилий. Оставшееся время они ехали молча, и в машине висело тяжелое ощутимое напряжение. Наконец, они приехали, и электрокар остановился у высоких ворот с темной будкой охранника. Свет сканера мелькнул в лобовом стекле, и ворота медленно разъехались. Костик завел машину внутрь, разглядывая высокое мрачное здание. Света почти нигде не было, лишь на первом уровне рядом с входом тусклым желтым огнем горели два окна.

– Где это мы? – Костик завороженно рассматривал темное строение без привычных электрических огней.

– Где надо, – буркнул седой. – Много не болтай, я тебя предупредил.

Костик вышел из машины и осмотрелся. Нет, света нигде не было. Ни окон, ни подсветки здания, ни светящихся дорожек. После утопающего в огнях города неосвещенная территория с темным зданием выглядели по-кладбищенски жутко, и Костик перекрестился привычным размашистым жестом.

Из дверей показался человек в форме, но форма была не полицейская, понял Костик, а какая – непонятно. Костик работал в полиции второй месяц, и впервые оказался на дежурстве со старшим напарником. Петра Степановича он знал с детства, тот приятельствовал с его отцом. Отец умер несколько лет назад, и когда Костика надо было пристроить куда-нибудь на работу, мать попросила у Петра Степановича помощи. Место в полиции считалось престижным: хорошо платили, отпуск был месяц, квартиру давали, да и образование специальное не требовалось – нужно было только школу закончить и физподготовку сдать. А с физподготовкой у крепкого Костика было лучше всего. Он в школе мог любого завалить, и считал это огромным преимуществом в жизни. Вот и сейчас Костик разглядывал человека в форме и удивлялся, что на службу, видимо, охранную, берут таких тщедушных. Петр Степанович и человек что-то тихо и быстро обсудили, потом напарник вернулся.

– Давай, девчонку вытаскивай. Нам здесь ее оставить надо, – седой отправился к задним дверям электрокара. Машина была специально оборудована – при необходимости задняя часть превращалась и в мобильную тюрьму, и в место, где можно было перевозить лежачих. Для этого в стенах крепились раскладные лежаки.

Девушка лежала на одном из лежаков в той же позе, в какой они ее уложили, только худая белая рука упала вниз и свисала из-под простыни. И что-то в этой руке было такое жалкое и щемящее, что Костику стало стыдно. Он вспомнил Лизу – девчонку из соседнего подъезда. Она помогала ему делать уроки и никогда не называла тупым, как другие. А он учил ее играть в баскетбол и радовался, когда она попадала в кольцо и хохотала, оголяя розовые десны. Потом Лиза заболела. Родители говорили, что у нее туберкулез и запрещали видеться с ней. Однажды он пролез к ней в окно на второй этаж. Лиза лежала под толстым одеялом. Лицо ее – прозрачное с огромными запавшими глазами было недвижно и безучастно, и даже появившийся в окне приятель не вызвал у нее эмоций. Костик тогда страшно испугался. Ему навсегда запомнились этот замерший взгляд и выбеленные худые руки Лизы, слепо шарящие поверх одеяла, будто в поисках точки, которая могла бы ее удержать. Потом Лизу увезли куда-то в более сухой климат, хотя его родители шептались на кухне, что никакого сухого климата не осталось и Лиза просто умерла. И сейчас эта свисающая тонкая, почти детская рука напомнила ему Лизу.

Седой дернул лежак на себя, тот выкатился из нутра машины и застыл. Тело под простыней легко вздрогнуло и вытянулось. Седой тревожно склонился, но увидел мерно вздымающуюся ткань и успокоился. К ним подошел человек в форме, подталкивая перед собой каталку, и тоже склонился над девушкой.

– Опять ночью блядей этих возите. Поспать нормально людям не даете, – лицо его брезгливо исказилось.

Костик отчетливо уловил запах пота от охранника. Нечистоплотность Костик не любил: он полагал, что это явное проявление неуважения к окружающим. Глухое бешенство, тихо булькающее внутри уже давно, сгустилось, забурлило ядовитым варевом, и Костик сглотнул, пытаясь оттеснить вниз распирающую его ярость. И это помогло: удавка на горле ослабла, дышать стало легче. Он аккуратно подхватил девушку и переложил ее на каталку, стараясь, чтобы простыня не сползла.

– Чего ты с этой тварью возишься? Давай уже шустрее, мне спать осталось всего час, – прошипел охранник. Это шипение подогнало волну новой вони. Вонь всосалась в ноздри Костика, ворвалась в мозг, вонзилась в выстроенную защиту. Щелк! Сломался невидимый предохранитель, и в голове полыхнуло огнем. Пламя опалило, вырвалось наружу и загудело где-то вдали. После него остались лишь чернота и облегчение…

Очнулся Костик от того, что седой заламывал ему руки и кричал в ухо. А Костик смотрел на окровавленного охранника со сломанной рукой, и отголоски почти оргазменного наслаждения разливались по телу.

– Сука! Тупой ублюдок! Ты чего натворил? – орал Петр Степанович, и чувство эйфории у Костика отступило, сменяясь недоумением и растерянностью.

Темное здание внезапно ожило. Первый этаж засветился окнами, из дверей выскочили два других охранника, где-то зазвенел телефон.

– Сука, теперь даже на тормозах не спустить, – выругался Петр Степанович, отпуская Костика. – Эх, ты, дурачок… Говорил же тебе – не лезь никуда и молчи! Да ладно бы где, а то здесь…

– А что здесь? – глупо улыбаясь, спросил Костик. Он с растерянным видом наблюдал суету вокруг себя, еще не осознавая всей глубины своего фиаско.

– Неважно уже, – угрюмо оборонил седой.

Костик шагнул было к нему, чтобы объяснить про Лизу и руку, рассказать, что приступы ярости иногда заливают мозг туманом, дурманят и не дают дышать, но тонкое жало, вонзившееся в шею, остановило его. Он закрутился на месте, с ужасом ощупывая место укуса, застонал от накатившей дурноты и рухнул всем своим грузным телом вниз.

– Матери что я теперь скажу? – в голосе седого звучала укоризна. Он вздохнул, переступил через Костика и пошел к машине.

Глава 5

Яся с детства росла задирой. Возможно потому, что чувствовала себя одинокой. Растил ее дед: мать умерла во время родов, а про отца дед ничего не знал. Ее сиротство казалось ей самым величайшим ее дефектом и не давало ей покоя. Деда она, конечно, очень любила, но вот, если бы была мама… Как у других девочек. Другим девочкам заплетали косы, покупали нарядные платья, учили печь куличи, водили на танцевальные курсы. Ясю же дед каждый месяц корнал под мальчика. И платьев у нее было два: одно для школы, второе на выход. Все остальное время Яся носилась по улице в мешковатых штанах и таких же мешковатых свитерах, которые дед покупал с запасом на вырост. И готовить она сама научилась: дед заведовал биологической лабораторией и часто уезжал куда-то по делам, и приходилось ей своим умом на кухне обходиться. И так уж вышло, что девчонок она не любила и дружила с мальчиками. Девочки платили ей той же неприязнью, обзывая «пацанкой» и «доской», потому что даже к шестнадцати годам ничего приличного на грудной клетке у Яси не выросло, так, пара прыщей. Зато среди парней она была признанным лидером. Длинная, тощая Яся с коротко стриженными волосами, неимоверным умением метко стрелять из самодельного арбалета и цепко карабкаться по любой вертикальной поверхности вызывала уважение всей пацанской части населения района.

Этим вечером Яся отсиживалась дома, в своей комнатушке, которую дед переделал для нее, отгородив часть своей комнаты и зала. Комната напоминала узкий пенал, в котором едва помещались кровать и стол с полками. Хорошо хоть окно было, и Яся могла сидеть на подоконнике, разглядывая привычный пасмурный пейзаж. Отсиживаться пришлось, потому что она снова «попала в инцидент», как говорил дед. Днем с пацанами они влезли в закрытый несколько лет назад торговый центр, расположенный на заброшенной окраине города. Высокое здание с наглухо заваренными дверьми и окнами было определено Ясей как подозрительное, а следовательно, нуждающееся в проверке.

Одно из окон было закрыто не полностью – тонкий лист металла потерял крепления и хлопал на ветру с гулким звуком. Окно располагалось высоко, метров пять над землей, и кроме Яси никто не смог вскарабкаться по отвесной стене с едва заметными выступами. Она осторожно протиснулась в щель между окном и металлом и оказалась на полуразрушенном этаже. Яся подобралась к перилам и заглянула вниз. Огромное пространство уносилось в сумеречную даль, зрительно сужаясь в конце в тонкую ленту. Внизу по всей поверхности было что-то вроде песочных куличей, расположенных симметричными рядами. Ей удалось спуститься вниз по остаткам лестницы. Куличи накрывала плотная тяжелая ткань, и Яся с трудом отодвинула ее сбоку. Она разглядела прозрачный яйцевидный купол со свисающими шлангами с внутренних поверхностей. Яся прижалась к стеклу, с любопытством выглядывая детали. Приглядевшись, она поняла, что оборудование не новое: внутри было грязно. Повсюду темнели пятна, валялись куски ветоши, в дальнем углу лежал какой-то объемный предмет. Она вытащила из кармана припасенный для таких походов фонарик. Тусклый луч прыгал, и в кружок света попадало разное: шланг, баллон, еще шланг, какое-то тряпье… Ботинок… И что это? Нога…  Оторванная человеческая нога… Яся отчетливо разглядела торчащую острием белую кость в ареоле темного ссохшегося месива мышц.