Восприемник

Как рассказывала баба Нюра, поначалу она собиралась покрестить внука в первое же лето, когда дочь привезла годовалого Шаховцева в деревню, но Ольга Григорьевна и слышать об этом не хотела. Когда же бабушка пошла на хитрость и, сговорившись со священником, тайком понесла Ваньку в храм, то мать, почуяв неладное, бросилась следом и прямо в церкви устроила скандал. Утихомирить ее удалось лишь батюшке, отцу Иоанну.

Поначалу настоятель пытался объяснить ей, что ничего плохого в крещении нет, а даже наоборот, и даже пообещал, что не запишет, вопреки правилам, имя новообращенного в церковную книгу, дабы никто из властей не узнал о свершенном над ее сыном обряде. Но Ольга Григорьевна и слушать не хотела. В конце концов и отец Иоанн, и бабушка вынуждены были дать слово, что не будут больше пытаться тайно крестить Ваню. Во всяком случае, пока тот не подрастет и сам не захочет этого. На том и сошлись.

Скорее всего, мать была уверена, что она, подобно ночной кукушке, обязательно перекукует дневную – бабушку, с которой Ванька был лишь летом, а все остальное время проводил в городе, без воскресных походов в церковь и россказнях о каком-то мифическом Боге. Тем более что родительница постоянно твердила сынишке, что Его не существует. А, кроме того, тщательно высмеивала все, что было связано с религией. К примеру, специально привезя от бабушки старый церковный календарь, она выбирала фотографию самого неказистого на вид из служителей культа и показывала ее сыну со словами навроде: «Посмотри: борода как метла, а пузо, будто арбуз проглотил! Смешно, правда?» «Ага!» – хихикал в ответ Ванька, глядя на смешного дяденьку с картинки. «А ты посмотри, в чем он одет, – снова тыкала пальцем в книжицу Ольга Григорьевна. – Это же платье! А ведь платья только тети носят, правильно? Так что этот дядя даже на дядю не похож, а скорее на тетю с бородой!» «Ха-ха-ха! Тетя с бородой!» – заливался смехом маленький Шаховцев.

А еще она не уставала рассказывать всякие страсти о том, что происходит в церкви. Как тех, кто туда ходит, заставляют целовать грязный железный крест, на котором миллионы микробов, и люди потом болеют и даже умирают.

Четырехлетний Шаховцев, конечно же, верил маме, повторял за ней про «плохих бородатых дядек в юбках» и говорил, что никогда-никогда и близко не подойдет к церкви. Но наступало лето, и он отправлялся в деревню к бабе Нюре и Пашке, за которым ходил хвостом и на речку, и в лес, и в храм. Стоял среди других мальчишек, вслушиваясь в причудливые малопонятные слова речитатива священника и тягучее пение теток на клиросе, завороженно разглядывал красивые обрамления икон, под которыми мерцали разноцветные огоньки, и не чувствовал ничего плохого и страшного.

Кроме того после каждой воскресной литургии в приземистом доме рядом с храмом, который бабушка называла «трапезной», почти все село собиралось на праздничный обед. Ведь, как объяснил однажды Пашка, в конце любой недели по церковным правилам обязательно бывает какой-нибудь праздник. Потому каждую субботу местные тетки и бабули вовсю стругали салаты, варили супы, жарили мясо, пекли разнообразные вкусности, а следующим утром несли их на трапезу.

Наверное, это был самый приятный момент в хождении в церковь. Все от мала до велика рассаживались за длинным, во всю комнату столом, во главе которого усаживался священник со своей женой – ее все величали «матушкой». Все женщины наперебой предлагали друг другу и остальным приготовленные собственноручно кушанья, словно состязались друг с другом в умении стряпать. Наверное, нигде больше в детстве Ванька не ел столько разной вкуснятины!..

На фоне всего этого как-то сразу забывались рассказываемые мамой страшилки про церковь и ее обитателей. Тем более что здешний настоятель ну никак не походил на глупую и нехорошую тетку с бородой, а вовсе даже на умного и вполне добродушного дядьку, чем-то напоминающего воеводу из мультфильма. Да и вообще, там, где был его главный друг и защитник Пашка, Ваньке всегда было радостно и хорошо.

А креститься Шаховцев захотел в предпоследнее лето перед школой. Как-то он приметил, что незадолго до конца службы из узорчатых ворот выходит батюшка с красивой золотистой чашей, черпает длинной желтой ложкой и чем-то потчует сначала детей, а потом и взрослых. Когда же Ванька попытался вместе со всеми подойти и отведать этого неизвестного угощения, то его перехватила баба Нюра и мягко отвела внука в сторону.

− Я тоже хочу! – запротестовал было тот, но бабушка покачала головой.

− Нет, милый, тебе это нельзя.

− Почему? А они? – Ваня ткнул пальчиком туда, где к священнику выстроились в очередь остальные дети. – Им можно?

− Им можно. Они крещеные, а ты нет.

− А чего это они едят?

− Не едят, а причащаются. Святых Христовых Тайн.

Услышав про какие-то тайны, которых ему, единственному из всех, нельзя было узнать, Ваня разревелся так, что бабушке пришлось вывести его на улицу. Туда же, заслышав этот безутешный плач, выскочил встревоженный Пашка. Когда же баба Нюра объяснила, в чем дело, он озадаченно, по-взрослому наморщил лоб, а потом, о чем-то пошептавшись с Анной Степановной, присел перед рыдающим соседом и быстро утешил его, пообещав, что после обеда возьмет с собой Шаховцева на рыбалку на дальнюю косу.

Услышав это, Ванька тут же перестал плакать. Дальняя коса была в трех километрах от Войновки, среди лесной глуши, и туда взрослые не пускали даже старших мальчишек. Некоторые, правда, на свой страх и риск гоняли туда на велосипедах, но что был за смысл приезжать туда от силы на час, пока тебя не хватились домашние? А там водились не только пескари да прочая мелочь, как под берегом у деревни, но и плотва, голавль, а самое главное – уйма окуней и щук. Вот потому все пацаны дико завидовали Пашке, единственному, которому тетка Таня разрешала отправляться туда на целый день. А уж что говорить о Ванькиных ровесниках-шестилетках!.. Ему даже не верилось, что бабушка вот так просто отпустит его в такую даль, но та, к изумлению внука, позволила ему отправиться туда с Игнатовым, и не на пару часиков, а до вечера.

Наверное, этот день был каким-то по особенному счастливым: на выставленную Пашкой со вчерашнего донку попалась здоровенная щука, а Иван умудрился поймать солидного красноперого голавля. Потом они бултыхались в теплой, как парное молоко, воде и болтали обо всем на свете. В том числе и о тех самых «тайнах» из церковной чаши.

− Ну почему мне нельзя?– как и утром, канючил Ванька. − Это нечестно!

− Нет, Ванюха, все честно. Если человек крещеный и в Бога верит, это одно, − совсем как взрослый, отвечал Игнатов. – А если нет, то это ему только повредит.

− А можно мне, как и тебе, это… ну покрещаться?

− Не покрещаться, а креститься. Можно, но зачем? Ты же сам говорил, что Бога нет.

− Это не я, это мама говорила. А что, Он по правде есть?

− Конечно. Сам подумай: кто все это создал? Небо, землю, речку, солнце? Не могло же это само все появиться? Вот смотри, − Пашка кивнул на удочку, которую собственноручно соорудил для Ваньки. – Она же не сама сделалась. Помнишь, как мы эту палку в лесу выломали, потом стругали, леску, крючок привязывали?

− Конечно. Я тогда еще этим крючком укололся.

− Ну вот. А теперь представь: разве могло само небо, солнце появиться? Ведь это тоже должен был кто-то очень большой и сильный создать… Ну, то есть, сделать. Правда ведь?

− Ага, − чуть подумав, согласился Ваня.

− Так вот, все это сделал Бог. А те, кто говорят, что Его нет, они врут, потому что не хотят, чтобы все люди жили хорошо.

− Значит, и моя мама тоже врет?

− Нет-нет… − спохватившись, как-то быстро заговорил Пашка. – Тетя Оля, конечно же, хорошая. Просто ее плохие люди обманули. А если ты покрестишься, то сможешь ей помочь и ее защитить от этих плохих людей. Потому что тебе будет помогать сам Бог.

− А крестоваться – это больно?

− Нет, нисколечки. Ты же нырял сегодня со мною в речке?

− Ага…

− Не больно было?

− Нет…

− Ну вот, а тут тебя батюшка тоже в воду окунет, а потом помажет тебя миром – и все.

− Каким миром?

− Ну, это такая мазь…

− А она щиплется, эта мазь?

− Конечно же, нет.

− Ну тогда я хочу это… крестоваться… Давай меня быстрее покрестуем, а?

− Я же говорил тебе: не покрестуем, а окрестим. Конечно, можно. Только надо будет, чтобы батюшка, ну, то есть, наш отец Иоанн, разрешил.

Когда они вернулись домой и Ванька с порога заявил бабушке, что хочет сейчас же креститься, то Анна Степановна переглянулась с теткой Таней и сказала, что прямо сейчас не получится, потому что, во-первых, церковь уже закрыта, а во-вторых, к этому надо готовиться.

− Как готовиться? – бросился расспрашивать ее внук.

− Серьезно, Ванюшка. Для начала надо крестных найти. В первый черед – крестного отца.

− Отца? – удивился Ванька. – Папу то есть? Он же умер и его закопали…

− Это другой отец, милый. Новый.

− И как же его искать? Где он прячется?

− Надо его выбрать. Самого хорошего, умного и сильного.

− Сильного и хорошего? – переспросил внук. – Слушай, а давай Пашу тогда возьмем в эти… крестные папы. Он самый хороший и сильный!

− Павлика? – бабушка от неожиданности даже растерялась. – Ой, не знаю, внучек, благословит ли батюшка…

− Что это – «благословит»?

− Ну разрешит, значит… А может и не позволить − мал ведь он еще, Павлик…

− А давай мы его, батюшку, попросим! Сильно-сильно!..

Однако напрасно баба Нюра сомневалась. Когда на следующий день они все вчетвером – Ваня, бабушка и тетка Таня с Пашкой – пришли домой к батюшке, тот разрешил Игнатову быть крестным. Правда, перед этим священник что-то долго говорил ему, и сосед, став донельзя серьезным, внимательно слушал его, кивал в ответ, иногда о чем-то переспрашивая. А потом отец Иоанн подозвал к себе Шаховцева и очень строго спросил:

− Так ты серьезно хочешь принять Святое Крещение? Подумай еще раз.

− Ага, конечно… − Ванька аж удивился: батюшка разговаривал с ним, как со взрослым.

− Что ж, тогда запомни: с того дня с тебя спрос будет особый. Ведь принять Крещение – это как заново родиться.

− Родиться снова? – изумленно вытаращил глаза Ваня.

− Да, дружок. Потому что ты будешь уже не обычным мальчиком, а воином Христовым. А значит, ты должен стараться быть добрым, сильным, справедливым.

− Как Паша?

− Ну, в общем… − священник на миг задумался, а потом улыбнулся и закивал: − Да-да. Как Павел.

Ванька аж подпрыгнул от радости – стать таким, как лучший друг, он мечтал больше всего.

Крестили Шаховцева в субботу. Восприемниками – так по-церковному именовались крестные – были Пашка с теткой Таней. В памяти осталось, как сначала батюшка что-то долго читал нараспев, потом, повернувшись к выходу, все, кто был в храме, дули и плевали в невидимого сатану (это тоже объяснила потом внуку баба Нюра), а затем Пашка отчеканил наизусть длиннющую молитву. А после помог Ваньке раздеться и передал его священнику, который со словами «Крещается раб Божий…» поднял его на руки и трижды окунул с головой в купель – железный чан, похожий на огромный-преогромный бокал.

Вода была совсем не горячей, а даже чуть прохладной, но Шаховцеву показалось, что она обожгла все тело, снаружи и изнутри. На миг заложило уши, ослепило глаза, сперло дыхание. Он очнулся только тогда, когда вновь оказался в крепких руках Пашки, обернутый мохнатым полотенцем. На шее неведомым путем оказался крестик на тесемочке, следом Ваньку обрядили в длинную, до колен, сорочку.

Потом отец Иоанн мазал ему кисточкой лицо, грудь, руки и ноги. Затем ходили вокруг купели со свечками в руках. А под конец батюшка взял Ваню за руку и через боковую дверь завел в алтарь, куда никогда не входил никто, кроме самого настоятеля и дьякона. Там настоятель вручил Шаховцеву булочку, которую назвал «просфорой».

Но самое главное было то, что, придя в себя после окунания в воду, Ванька вдруг заметил, что все вокруг стало другим. Свечи и лампады стали гореть как-то ярче, пение церковного хора стало звучать не тянуче-занудливо, а торжественно и красиво, и даже лики на иконах, прежде казавшиеся обычными картинками, вдруг ожили и глядели на маленького Шаховцева по-доброму, с любовью. Как мама, бабушка, Пашка, тетка Таня…

Те два дня так и остались в памяти как большой и какой-то особенный, самый счастливый праздник. И субботнее крещение, и воскресное причастие – «Причащение Святых Христовых Тайн» − как назвал это действо отец Иоанн. В то утро, когда он вынес из алтаря чашу, все, кто были к ней в очереди, расступились, пропуская Ваньку. И он, ведомый Игнатовым, поднялся на возвышение, где стоял батюшка с дьяконом, с каким-то радостным трепетом глядя на каплю красной жидкости в той самой длинной золотистой ложечке… Святые Тайны имели какой-то особенный вкус: и не сладкий, и не горький, а терпко-обжигающий. А после Ване показалось, что внутри него зажегся живой огонек, наполняя сердце какой-то доселе неизведанной радостью.

Так повторялось каждый раз, когда он причащался. Ради этого чувства можно было смириться со всем: с тем, что накануне нельзя было пить парного молока, а утром приходилось вставать ни свет ни заря и, не евши, не пивши, идти в храм. Зато потом маленького Шаховцева буквально распирало от переполнявшего счастья.

Такое же счастье было и на лицах тех, кто отведывал вместе с ним в воскресенье чудного снадобья из церковной чаши. Пашка говорил, что это сам Христос вместе со своими Святыми Тайнами поселяется внутри человека, давая ему новые силы. А баба Нюра просто называла это «Божьей благодатью».

Эх, куда она потом подевалась, эта благодать?..

13

Шаховцев допил кофе и вышел на балкон. Вдалеке искрило, шумело шоссе, внизу, за бетонным забором, сгрудились милицейские машины. Кажется, там располагался батальон ДПС – так вроде говорил Санька, когда на новоселье, разморенные от водки и разносолов, они стояли тут, глядя вниз на подернутый осенним золотом лес…

Справа от перелеска, грубо подрезая его, пролегала дорога, по другую сторону которой топорщились острые крыши коттеджей. Чуть дальше темнела куполами маленькая медово-желтая церквушка, казавшая отсюда совсем крохотной – возьми в ладонь, чуть сожми, и сверху останется только золотистый хрупкий крестик…

Шах вдруг испытал непреодолимое желание вырваться наружу, пройтись по лесу, вдыхая полной грудью ни с чем не сравнимый дух весны. Майский, свежий, предпасхальный. А потом, может быть, зайти в храм…

Он почувствовал, как его словно тряхнуло током. Это ощущение было настолько острым, пронзительным, что он невольно отступил назад, в спасительную пустоту квартиры.

Сердце бешено бухало, словно он, как в армии, пробежал километр в бронежилете. Руки мелко подрагивали, будто перед этим он только-только выпустил из них штангу, которую тягал, жал, толкал до полного изнеможения.

Вытерев со лба мелкую холодную испарину, Шаховцев начал мысленно успокаивать себя, внушая, что все это напрасные страхи и что он оказался здесь, в четырех стенах, исключительно из желания побыть одному, «пересидеть» ситуацию. Что ему ничего не угрожает и в любую минуту можно свалить отсюда на все четыре стороны. Он свободен…

«А, собственно, что такое свобода? – вдруг подумал Шах и усмехнулся. – Надо же – тридцать четыре года прожил, а спроси меня об этом – не отвечу ведь… Хотя она для каждого своя и всегда разная… В детстве – это каникулы, когда не надо вставать ни свет ни заря и переться на уроки. В армии – дембель. Пусть даже у меня его и не было, как у других: с лобызанием знамени и торжественным выдворением из части…»

То, что он больше не солдат и может в любое время покинуть военный городок, Иван осознал на третий день после прибытия в управление, когда отсыпался в общаге после застолья с Кочубеем и Сан Санычем. В то субботнее утро его растолкал начальник пресс-службы, заявившийся на работу, чтобы забрать машину, которую по причине вчерашнего вынужден был оставить у КПП и ехать домой на трамвае.

− Как самочувствие? Головка не бо-бо? – весело подмигнул он хлопающему спросонья глазами подчиненному.

− Никак нет, − хрипло и заметно виновато отозвался Шах.

− Тогда умывайся, одевайся и гуляй! Чего в такую погоду в части сиднем сидеть?

После ухода начальника Шаховцев наконец осознал, что теперь он может смело выходить за КПП когда захочет. И даже не возвращаться на ночь. Главное, чтобы в понедельник, к восьми, быть на утреннем построении. А так – топай на все четыре стороны.

Все еще не веря в это, он умылся, натянул купленный матерью к демобилизации джинсовый костюм (Ольга Григорьевна очень хотела, чтобы сын увольнялся и ехал домой не в убогом казенном мундире), сунул в карман военный билет с пропуском и вкладышем для бесплатного проезда, запер комнату и с волнением пересек проходную, подсознательно ожидая, что его сейчас окликнут и спросят увольнительную.

Но стоявшие на КПП бойцы равнодушно пропустили Ивана, и он, толкнув металлическую дверь, оказался на залитой солнцем улице, среди редких неторопливых прохожих.

Едва сдерживая себя, чтобы не помчаться от безумного ощущения долгожданной и безраздельной свободы, он зашагал по направлению к метро, лихорадочно соображая, куда бы рвануть: к крестному или на Добролюбова. Но после, поразмыслив, выбрал общагу.

В тот вечер он успел не только отзастольничать до счастливого забытья, но и там же, в общаге, частично решить вопрос о восстановлении в институте. На втором этаже жил заочник курсом старше, трудившийся в деканате методистом. Он-то, заглянувший на праздник, и продиктовал Ивану нужное заявление, забрал его с собой и уже после, в понедельник, передал начальству.

К сессии, начавшейся в середине октября, Шах оказался подготовлен не хуже новых однокурсников. Влад и еще несколько прежних приятелей по дневному снабдили его контрольными и курсовыми по всем предметам, которые сами давным-давно сдали. А новые соученики-заочники выручили со шпаргалками.

В первый же день с утра декан, зашедший перед лекцией в аудиторию, представил студентам нового сокурсника, «исполнявшего ратный долг и ныне оставшегося в строю» − как высокопарно, с изрядной долей иронии выразился сам доцент, кроме руководства «заочкой» читавший лекции по русской литературе.

Эти слова произвели на студентов, а в особенности на студенток впечатление. Все время, пока шла «пара», Иван ловил на себе изучающие взгляды, а в перерыве, в курилке, к Шаховцеву сразу же подошел помощник старосты курса. Познакомиться и ввести в курс всех дел.

Помощник – невысокий крепкий живчик с вечно смеющимися глазами и причудливым перстнем на левой руке – носил фамилию Княжич и редкое имя Дэнни. Как рассказывал сам обладатель заграничного имени, ему посчастливилось родиться в Лондоне, где отец с матерью в те годы трудились в советском торгпредстве. Вот и назвали сынишку в честь одного из своих тамошних знакомцев.

Княжич был старше Ивана лет на шесть и держался с ним с едва заметным превосходством. Хотя, по правде сказать, это было не превосходство, а ненавязчивая дружеская забота. Впрочем, так он относился ко всем своим однокашникам, и они платили ему той же монетой: почти каждый с курса подходил порой к Дэну за советом, а девчонки и вовсе бегали к нему тайком поплакаться, пожаловаться на жизнь.

Кстати сказать, здешние дамы во многом отличались от вчерашних школьниц с дневного. Прежние однокашницы, как правило, делились на две категории: те, кто терпеливо ждал вожделенного принца на белом коне, и другие, куролесившие с каждым приглянувшимся парнем, дабы нагуляться вволю. Впрочем, первых было все-таки больше. Заочницы же в основной своей массе оказались куда взрослее и прагматичней. Хотя и тут хватало романтичных до безумия особ, готовых кинуться с головой в омут амурных приключений…

В отличие от «дневников» заочники съезжались в институт лишь два раза в год на сессию. Но и за эти три-четыре недели на курсе успевали вспыхивать короткие, но страстные романы, слезные расставания. Не редкостью были ссоры между девушками, не поделившими между собой очередного приглянувшегося парня, – кавалеров на курсе училось чуть ли не в два раза меньше, чем дам. Вот почему появление Шаховцева тут приняли с большим оживлением, а некоторые из будущих писательниц на первой же лекции уже вовсю поглядывали на него с вожделеющим интересом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.