В пейзаже языка

3. Эклога любви

Ах, моя прелесть, Бомбика!

Точеная кость – твои ножки,

Голос пьянящий, как трихн,

описать тебя всю я не в силах.

Феокрит, Идиллия Х– Город холодных камней,где, увы, вдохновенье все реже,разве что…– Снова о ней?– Как опять не поддаться на нежность,как о любви не кричать,где ни слов не достанет, ни духа…Если бы только кровать,где как будто касанье не двух, асонма космических птиц,прикорнувших у лунного лоназаполночь… Падаем ниц,как безмозглая стая влюбленных,где, словно промельки рыб,крутобоких, упругих, заманятв трепетный звездный прогиб,где погибнешь, уверен заранье…Если бы только я смогпусть прерывисто, пусть неумело,ритм подметавши под слог,передать эту трепетность тела,этих скруглений поток,этих раненых поз диктатуру…Если бы только я смог…– Так зачем подвизался ты сдуру?Брось, не строчи!– Не могу.– Не об этом тогда.– Не об этомтоже, но здесь как в долгуперед чувствами, перед ответнымнесовершенством тех фраз,что слетают извне нисходяще.Ты бы помог…– Нет, я – пас.– Разве музыки мука есть слаще?Видеть ли, слышать – не мочьна телесном застыть в человеке.Значит одно – (…) многоточь-е души ее рощи и реки,взгляд – (?) вопросительный знакна мои немудреные речи,жест – подсознанья овраг,словно елок худые оплечья,те, что в таинственный леспогружаются глубже и глубже…– Боже, куда ты залез?– Мне хотелось хоть толику дружбы,если б предвидел я…– Намлишь гадать. И не знаем, что просим…– Знаю: течет по усам —в рот ни капли…– Куда тебя сносит?Всюду разруха, земляпоросла будыльем – ты в сторонке.– Это успею.– Деляс нечитателем те же обломки?Да хоть финал обнови —страсти эти давно перепеты.– Есть ли финал у любви (!) —восклицательный знак, где ответомразве естественный страх:удержать эту тягу сумею ль?Осень моя на глазахзапоздалым огнем пламенеет.– Осень во всю, у дверейдух революции бродит.Что от любви-то твоейродине, вздрогнувшей, вроде?Как же гражданский запой,что тебя забирал понемножку?– Мне не замкнуться страной,хоть сидеть у того же окошка,мучая письменный столхоть упорством, коль катится мимолегкая Муза… Приколв том, что чувства с борьбой сопряжимы.Пусть задождит-заметет,пусть придавит октябрь, как в опале,наш шестилетний пролетникакая пурга не завалит.Память ли, жизнь коротка —нам дано упиваться не прошлым.Крошки синицы с лоткастащат в пляске по первой пороше,шрамы укроет странахоть на зиму тяжелой махрою —грянет финалом весна,время вечных бродяг и героев,где мы, отец или мать,с сыном топчем упрямо сугробы…– Все, что хотел ты сказать?– Что сказалось на первую пробу.– Дальше что?– Дальше зимапонесется гекзаметром снега.– Ну и…– В обрывках бумаг,в белых снах затеряюсь с разбега.– Надо же, прямо как тотс белым венчиком в питерской вьюге.Вспомни, какой был исход…– Знаю, радость с печалью подруги.То, что подкинет одна,сцапать готова другая.– Родина – наша стена!– Если любовь не хромает…

Вдоль флорентийского ренессанса

(зимние сонеты)

I. Данте

Умом, искусством, нужными словами

Я беден, чтоб наглядный дать рассказ.

Пусть верят мне и жаждут видеть сами.

А что воображенье низко в нас

Для тех высот, дивиться вряд ли надо,

Затем, что солнце есть предел для глаз.

Данте

1

Потомки! Я, едва нащупав суть,не на три вел пространство – на четыре,где, может быть, изгнанье – это путьневедомый к иной небесной шири,к иной определенности земной,не замкнутой Флоренцией, Равеной,разбитым Римом. Время шло за мной,озвученное словом откровенным,вне суеты политиков, молвыжрецов, далеких от первоосновы,которых, возвратясь, отторг суровоот сердца позже, раньше – головы,чтоб вырваться из душащих потемоки выйти в мир свободным, как ребенок.

2

А мир не ждал или почти не ждалеретика, бродягу, отщепенца,которого не сдула инфлюэнцаи даже не скосил девятый валпред градом Дита адскою жарой,иль когда брел Коцитом леденея…Соседи, дети обмерли, балдея,как пробирался ощупью домой,наполненный увиденным трудомбожественным и сотен поколений,оторванный от дней, как всякий гений,кому, пусть дом разрушен, мир весь – дом,где набираться мужества и знанья,не усомнившись в силе состраданья.

3

Святым – дорога над…, а нам – земная,что кружит меж колесами страстейчредою бесполезных серых дней,коль нет любви, сводя к слепому краю,что после бытия… А бытиеокажется все так же скоротечно,когда наивно тратится беспечнона славу, что потомок пропоет.Какая слава – зрел тщеславья прах,терпенье и насилье без границы!Но призовут ли жалкие страницык ответу в обезличенных векахвластителей и нынешних и дале?В поэме – да, в реальности – едва ли…

4

«Комедии» же, если есть конец,то он в четвертой кантике, в терцинене сложенной. Со-грешник, со-творец —я был лишь чей-то голос, что понынеот древа жизни, чрез ее ростки,еще звучит в апрельском кровотоке.Но что пребудет планам вопрекикосмическим – бог весть… Подходят сроки,и не прикрыться вымыслом, когдав гармонии сплошные перекосы.Продолжить как без Высшего Суда,тогда само творенье под вопросом?И все ж замены нет любви и вере,у них исток один по крайней мере…

II. Джотто

О тщетных сил людских обман великий,

Сколь малый срок вершина зелена,

Когда на смену век идет не дикий!

ДантеПора от школьных истин отойти,два измеренья – плоский катехизис:Христу на фреске нет и 30,Иуда-мальчик кем-то втянут в кризис.Лишь третье измеренье – глубинасознания осмысленного, вот таприроды диалектика, без днагде мир земной стечет от Данте к Джотто,где вечный бой и тихая печальнесовершенства своего и в общем,дана где будет эта вера, та ль —мы сохраним ее или растопчем,как обувь тесную… Но впереди февраль,почти весна, с собой где сладить проще.

III. Петрарка

Не будет мне потомство благодарно,

Напрасно за мазком мазок кладу…

ПетраркаСобою недовольство – высший пикхребта твоей любви и беспокойстваза стройность мира в звуке. Все геройствохудожника – то, что к концу постиг:тщеславье пошло, и куда бежатьот свыше заповеданного края…Мы, слипшиеся кисти погружаяв палитру, можем только отражатьлишь жалкие виденья бытияне без надежды: стерпит все картина.Однако жизнь не дву-, не три-едина,и как судьба ни сложится твоя,в смятенье ты выходишь за краяхоть изредка, как по зиме рябина…

V. Микеланджело

Ухвачено художнической призмой,

Божественнее станет божество!

Микеланджело

1

Вначале были слезы – «Пиета»,где первое сомненье вкралось в вере,что так легка казалась и чиста,как пух черемухи… Вдруг первая потеря,такая, что нам не пересказать,казалось бы, привыкшим к мордобою:качает тело каменное мать,утратившая сына – не героя…Труба какая грянет из семиархангельских! Ах, лучше бы пастушьих:как словом вещим всуе не греми —кто слезы этой девочки осушит?Нас делает сочувствие людьми,как мрамор превращает тело в души.

2

Ну, что же, сын, теперь один плыви,как замышляли, по земному кругу,где дело дам тебе и дам подругув надежде со-творенья, со-любви.Чтоб ты себя не чувствовал чужим,казалось, в круговерти бесполезной,я силы дам тебе и дам болезни —спознайся с высшим промыслом земнымпо полной. Возвращаться к небесамнет смысла – почву обретай поближе,которую засеять должен ты же,своих взрастить детей, поставить храмприроде – не наивным чудесам,с которой ты и без меня бы выжил.

3

К исходу жизни ближе пере-суд,чем недо-суд, где опыт знал заранье:отделаться от самоистязаньяудастся вряд ли. И века сойдутза опознанье в несколько минутскорей не веры вымысел – сознанья,что как и обещали предсказанья,здесь прожитый и будущий маршрут.Он передал лишь оттиск: верх и низ,откуда рвутся к нам мольбы на пени,где левою рукою на коленибросать судье, другой – в небесный бриз!В итоге выбор за собой: трястисьиль гордо плыть, как вдоль зимы растенья.

4

Ты, как и Данте, тоже делать сводотважился, не тексту вверив – камнюпространство духа вызванного… Как мнесловами отработать переходот мрамора, где ты расстался с ним,хотя, не зная лени, жили дружно,к тому, где мощно очертил окружностьслияния небесного с земным?Там будут те же звезды, юность, саду Медичи, надежды и потери —пусть грешный мир ворвется в те же двери,что приоткрылись столько лет назад,любовь где выше и острее взглядна пройденный маршрут к земле и вере.

VI. Леонардо

Величайшие реки текут под землею.

Леонардо

1

Кому борьба, где «Ночь» – всему итог,и мраморный снежок на скатах крыши…Я тоже на земле, но чуть повыше,откуда дальше виденье дорог,где вечность отобьет хмельной наскоквоображенья гения, где тишепространство обнадеженное дышит…Когда б его постигнуть светом мог,биением пульсирующих крыл,скользящих поверх сплетен и законовсо-граждан, где упругость мышц и жилвзовьется с невысокого балкона…Когда бы только мне достало силдогнать улыбку трепетную Моны.

2

Не то, чтобы божественно нежна,но жестом не коснись, намеком, вскриком.Загадочна любовь? Скорей онанеоднозначна столь и многолика.Взгляни вокруг – везде ее следы:в склоненных торсах ветл, в приречных травах,в разливах иволги, в журчании воды.Так в майских акварелях робкий навыкдвижения застывшего, но неутратившего чувственности плоти…Как я притронусь к ней, она ко мне —не знаю… Но надеюсь, вы поймете:любовь внутри тебя, любовь во вне,как птицы или ангелы в полете.

3

«Один из вас предаст меня», – сказал,едва миланский храм был им размерен,где ужин скуден, стол непрочный мали даже время усомнилось в вере.Как будто кто-то свыше торопилзакончить фреску… жизнь… К какому сроку!Шептались правые, неправый ел и пил,где Он в себя откинулся глубоков преддверии отчаянной тоски,что тихо кралась Гефсиманским садом.«Ну, что ж, на то и есть ученики…» —уже заметив уходящим взглядом,как трещинки расчетом вопрекизавладевали красочным фасадом.

4

И вот итог: все тот же цепкий взглядна мир земной, лишь брови стали гуще,плотнее рот поджат в ответ орущейтолпе непосвященных, что назадвсегда обращена. Я ль виноват,что отошел искусства ль, чисел ради,чтоб бороды седеющие прядиубрали тело бренное в оклад?Но что же дальше, что взыграет надраздвоенным немолодостью знаньем —бессилье действия? непрочность созерцанья?К чему с соседом-гением разлад,когда один над нами снегопади вечное в веках непониманье…

VII. Послесловие

1

Ну, а пока сыграем в Рождествона соусе возвышенных уроков,где гениям хватало одногопути – как нам до них далеко.У них преобладало естество —у нас (с чего вдруг!) уровень завышентщеславия, плывем в снегу по крыши,не на себя кивая – неправоисходное. Приблизясь в суетек последнему космическому мигу,в башке как будто бог, в кармане фига…Чего не досчитались в красоте,распятые на собственном крестеизвечного российского раздрыга?

2

А, может быть, и то, что мы пойдемза этим преходящим воскресеньем…Порой грешит минута совпаденьем,где сукровицей стянется разлом,закожанеет, кистью ли, перомвернув к тому толчку, тому моменту,когда из хаоса прорезалось Тречентона три столетья. Ведь и там костромфанатиков, как с наших лагерей,высь низвергалась – только быть бы сытым! —к отчаянью, к разбитому корытуувянувших в сугробах январей.Но, жаждем, как Колумб, и мы морейсквозь прозу ненавязчивого быта.

Январское

Вдогонку Иосифу Бродскому

1

Январь уже сдавался февралю,уже зимы качнулась амплитудапоближе к солнцу – пуля вдруг оттуда,что ты во сне ушел… А я все сплю,верней не сплю – меж нами океанменя, как смерти, приобщил стихиям.С утра собрал детей, читал стихи им,где клекот твой, картавый чуть, был данплывущим сзади, где издалекауже нездешнего еще ты падал эхом.Где я куда-то шел, куда-то ехал —ты обживал грядущие векавне первых полудней, получасов,где позднее сцепление с окружнымразбилось на осколки голосовлюбви последней и последней службы.В инерции дыханья я не могпрервать едва намеченные связи,где уж манил тебя все-общий бог —я оставался в этом без-образьеосиротевшим, без подпоры, безсознания, что ты как будто рядом…Хоть с опозданьем вытянулся лес,окутанный прощальным снегопадом.

2

Когда уходит гений – пустотанакроет как свалившимся сугробом…Мне мнится, будто двинулись мы обатуда, где та же облачность и таже узкая прогалина, где светеще едва касается разрывас друзьями, со страной, которой живы,которой был лишен на столько лет…Но память, что настойчиво строга,не позволяла слабости хоть в малом:Фонтанкой пролететь бы иль каналоми сквозь очки, ощупав берега,их вещно передать, как мог лишь тыеще вчера… Увы, с утра пытаюмелькающие дактили трамваевтрехдверные и чистые листы,что ждут тебя у старого столаостывшей комнаты обшарпанного дома,где выбоинка каждая знакомаот ближнего Литейного угла,где время будто шло наоборот,лишь память только рыскает по следу…Как тот Иосиф, ты прощал народ,поскольку что тот знал, хоть что-то ведал…

3

Я был моложе на год, на чуть-чутьпоменьше (оба вышли пред войною),чрез две столицы пролегал наш путьеще не развеснившейся весноюстраны, как будто проклятой, как буд-то в собственном просторе затерявшейту искру, что потомки назовутс чего-то божьей. Где ты шел по пашне,по пастбищу, и страстный Авраамвел на закланье и тебя, как сына,а сердце уже билось по краямсомнений первой терпкой половины…Мы были много мельче, чтоб понятьпути судьбы и твой порыв упрямый,покуда ты не сбросил эту кладьот дома отрешен и папы с мамой.Но жертвенность – не выход, и не зряты стаскивал наручники с запястий,в последнюю неделю январяпоследние врата раскинув настежьтуда, где стих иной, и смысл, и гулкружились бы, как в детской карусели…Где я дышу, где ты не дотянулдо мая иль хотя бы до апреля.

4

Мы так и не списались, не сошлись,не съехались на часик, на денечек,и я тебя надумывал из строчек«Холмов», где обволакивала высьтогда еще не явная, не та,кроимая по музыке предчувствий,где совпаденья больше от искусства,от глюковского нотного листа,свободного от знаков… Флейта шлав отрыв, когда всего два шага – малостьдо столкновенья. Вдруг струна порваласьв преддверье не родимого угла —земного срыва, где сойдут снегас полей в венецианские каналывоспетые, где ляжешь вдоль порталане питерского пусть… Но к берегам,как полкам книжным, высь перетечет,отмытая от суетного лака,и встанешь рядом с Гете, Пастернакоми кем-то неразгаданным ещетам, где и нам сочувствует извнесмятенья скорби твой свободный голос,струящийся над краем, ныне голым,где тоже мне застыть в голубизне.

5

Прощание с поэтом как хорал,такой же нескончаемый, как небо…Почти неделя минула, и мне быпора смириться – без того развалискусства и простого бытияне позволяет уповать на вечность…Куда же ты рассчитываешь лечь напамять? где те дальние края?Не знаю, как с паломничеством – наг,но толкам неподсуден и регальям,поэт не вне-, а над-национален.И потому гранитный саркофаг,хранящий плоть, уже не в силах сжечь,казалось бы, невнятицу сравненийпускай разноязыкую, что генийна будущее нам рассыпал в речьвсезвучную, где снова торжествоглубинной мудрости войдет в стихи и —куда бы ни гнала тебя Россия —в российское ж раскатистое о-о-о.Где ты уже не вязнул, налегкеперемахнув февральские метели,там мы, сопротивляясь, поумнели,сойдясь с тобой хотя бы в языке.

6

Мы не совсем такие, как в стихахи прочих проявленьях, да в лицахуже не тот разгул, не тот размах,утерянный в безликих заграницах.При этом благородный твой овалостался нам как звездная недвижность,пускай, изгой, ты сам не выбиралту избранность, что пряталась за рыжесть.Когда играют в прятки, в зеркалахгде отражают не себя, а ролькислучайные и все потуги – прах,тогда абсурд кругом… Но не настолько,бездушной отчужденности системчтобы сместить пейзаж лесов и гор мне.Я Элиота чту, но не совсемпо-твоему, не по идее – форме.Для каждого – свой мир, и если тылукавил: время – улица пустая,мне время – часть дороги, пустотыдух, жаждущий любви, не принимает.Пусть хаос допускает произвол,что давит горло, словно черный галстук,пусть тоже к едкой истине пришел:«Жизнь мыслима без нас,» – но ты остался,хотя порой и гнал, что жизнь – лото,где ставим на кон то или не то.

Пеший февраль

Вот и февраль… взметнулся гриппозный пламень,душу палящий, свалявшуюся под спудом.Цены на транспорт делают нас ходоками,мыслей цепляя по ходу целую груду,прежде январь меня завалил стихами,все забывал я: работу, дом и простуду.Правда, не дышит нос мой, молчат журналыи от тщеславья июньского – разве осколки…Если зимы предостаточно – лета мало,грустью осенней затем и грешим втихомолку,веру пытая совсем не так, как пристало,хоть вороватая власть через TV-толкидозу вливает внешних страстей и событийчью относительность мерим лагерной пайкой.Да перетерпится, скоро весна и прытихватит и нам, чтобы тренькать лесной балалайкой,там, где струне огородной брататься с бытом,строчки, надеюсь, посыпятся птичьей стайкой.Вот с февралем и этим: не выпадаяиз (разве скроешь!) мещанского круговорота,двигаться где навстречу апрелю с маем —вдруг, как крылом нездешним, заденет кто-то.Ежели жизнь есть линия – вряд ли прямая,и каламбурим, хоть в горле вязнет острота.Солнцу поры бы греть, но чего и где ждатьв этом тягучем ритме, навряд ли искомом…Лучше надежды бывает только надеждана совмещенье шального пути и дома.Хоть тяготели больше к первому прежде,ныне истома чуть большая по второму.День прибавляется медленно, писк февралий,словно и наш, растворяется в гуле метелей,а ведь когда-то не снежные крепости брали…Сколько народу съехало – в самом делетолпы все те же и те же кресты-медали:зимы ль к абсурду катят, мы ль постарелиили душа на выдохе? С каждым утром,хоть траектория тянется к апогею,так же подвластны старой подсказке мудрой,выболтанной однажды грустным евреем:мол, чем я больше знаю, тем реже кудри…Переварив тот опыт, живем, как умеем.Тот вот читает книги, а тот не читает,кто-то больше по водочке, кто-то по бабам,а для торгующих – телом бы! – тяга простая:главное то, что сверху! При свете слабомпадают зренье, слух, да и шансы таютдаже у неспокойных, что, вроде, в прорабахдуха… Коль в этом цикле подходят срокиочередного инфаркта друга ль, поэта,сделав протяжный вдох, словно снег глубокий,ставить вопрос: осмыслены ль зимы-лета…Ты одинок, как все, но коль все одиноки —нет одиночества, значит, абсурда нету.А построенья философов – больше сцена,где в декорациях вязнуть, как в массе творожной:если Елена даст всем, значит, нет Елены,тайных округлостей нет – лишь жирок подкожный.Глазу не оторваться от выше колена,только с галерки пощупать едва ли возможно…В принципе все мы, художники, к равноправьютянемся в быте, хотя в стихах и скитальцы,символ сдавая за образ. Но образ с явьюсвязан скорее бывает, как ж… с пальцем.Что из английского помним: good day, I love you —а кьеркегоров корчим со шматом сальца.Что в нашей блажи естественно – вновь перекур дасладкий зевок широкий, трещат где скулы…Сонной глубинке русской скакать абсурдом,что битюгу ломовому заржать фистулой.Даже в столице родной, превращен где в сюр дом,если не разлагать, если брать огулом,то, как цепочкой нижемся утром раннимпо желобку, что протопали те, кто первее —все относительно: тоже кого-то грабим,все доказательно: надо валить на халдеев.Но приглядишься – реальность прикрыта тканьюбелой, которой всегда прикрыться сумеем.Хоть подсудимые – одновременно судьи,и осуждаем и каемся тоже, конечно…Вот пешком и тащусь – даже сукой будь я,совесть не позволяет катиться орешкомв месиве нашем, крошеве, где на безлюдьеждать – весна бы скорее! Зайдись в пробежкекраешком леса тощего, где морозамне удалось расщепить бы души ли, тела.Только дух божий скользнет по дубам-березам,душке твоей приобщиться, когда б захотелаили, вернее, смогла – там, где смех и слезы,трудно нащупать: терпению где пределы?Вот, наконец, и оттепель… По сугробамбывшим – навозной жижей скисшим отныне,не проплывешь как по суху. Коли на злобудня не кивал особо – продлиться б в сыне.Пеший февраль кончается, на автобус,тупо спешить по асфальту и вязнуть в глиневечной, где лишь подсохнет, стать бурлакамитех же расшив, что в репинском пейзаже,так же катить под горку сизифов каменьв редких всплесках надежды, где больше лажи…Цены на транспорт делают нас ходоками.Быть терпеливым, увы, не значит отважным.

К послесловию

Пора просыпаться: вот-вот подлетятпернатые из-за кордона.Пусть душу достанет еще снегопадсквозь сон и решетку балкона —все чаще глаза поднимаются в высь,где легкая синь тяжелеет,хоть с солнечным мартом еще не сошлись,хоть тускло в стихах и аллеях.Пусть в первой капели весны еще нет,не тает намек на тревогу,но день попросторней, осмысленней свети видно сквозь лужи дорогу,разбитую, мятую, с прежних смотринне метенную спозаранку,где с теплых утопий раздавлен люпинхолодной реальностью танков…Абстрактное время с конкретным на «вы»в преддверии старта любого:вот-вот в ожиданье любви и травывоскресшей опомнится слово,и новой надеждой набухнет земляс подачи небывших и бывших…Сумеем начать восхожденье с нуля,чему-нибудь хоть научившись?Что скажем еще, в многоточье путипространства раздвинувши вехи, —что занавес фальши пора опустить?Что дело не в шуме, не в спехеотрыва от зим, подведенья чертыкаких-то итогов нелестных?Кончается книга – сподобился ль тынад городом встать и над лесом…Невстреча и встреча, как шахматный блицотыгранный – стрелка упала!В шуршании тихом последних страницнайти утешенье пристало.

Братья

Памяти старшего брата

Век уходящий

(разговор с лирическим героем)

1

Я шатаюсь по городу, неприкаян,как прожженный москвич – как дитя окраин,как бунтарь и вахлак – как охранник быта,зовам тела подвержен – душа закрытадля посконного, тянет куда-то выше,по преданью откуда когда-то вышели куда возвратиться, когда расплатаподойдет, где смиренно и бесноватообнаженный дух сам с собою споритпо соседству с богом, вдали от морято ли Мертваго, то ли Живаго, то линабежавшего здешней волною боли…Я такой же смурый – такой же стойкий,за полтинник, вроде, женат на гойке,худощавой девочке, данной свышена изломе жизни. В курносо-рыжемвоплотившись сыне, плывем мы рядом,когда снова свободе в стране преграды,когда племя древнее разбегалоськто куда по привычке – спасти хоть малостьсвоего, где кликуши набили рукуголосить спьяна и разлуку-сукупеленать в пейзаже берез, болотцев,где в иную эру вгрызался Бродский,уходя вперед… Провожая зори,сознавал – возрожденья не будет вскоре,выпадая из ритма – притянут к хору,находил ступень я – терял опору,не готовый к высшему приговору…

2

– А ты кто?– Твой лирический герой,твое второе «я», не ясно, что ли!– Так, значит, мой грядущий геморрой…– И это тоже, если ты о болителесной, только, кажется, сложнейсоитье наше.– Что, что, что?– Соитье!– Ты зеркало? стукач?– Ну, посмотрите —ругается!– Хотя бы не еврей?– Ну, хватит ерничать, давай поговорим,коль в кои веки съехались.– Сбежали-с…Чего тебе еще: похожий грим,да место на грядущем пьедесталеседалищу, скупая простотав мемориале выбитой квартиры…– Что ж, если вместе топаем по миру,сиамский мой близнец…– А на черта?– Так уж случилось: «я» в твой строкеи есть, кого ты гонишь мелким матом.– Мой хвост лирический?– Ты с ним накоротке,представь, общаешься.– Как с сыном или братом?– Нет, еще ближе, как с самим собой,где все твое: башка, и руки, ноги.– Мой вход и выход… тряпка на пороге.Тогда садись, ешь, пей, двойник герой.– Оставь чудить, ведь ты устал.– Устал.– Порой все бросить хочется.– Как будто.– Тогда чего ж…– Да тянет на вокал,в побег от лени хоть сиюминутный.– Ты не наелся этим? Ведь порапо крайней мере перейти на прозу.– Что ты несешь, примазавшийся, что засоветы! Да с чего ты здесь с утра!– Да все с того – упрочить связь меж двухстремящихся к Тому, при этом вровеньидущих с веком.– Прямо божий дух!– Скорей поток твоей горячей крови.– Я, помнится, был в возрасте Христа,когда отец дорогой шел последней,и одиночества, свалившегося в те дни,не опьяняла жизни долгота,запал угас… Явился ты тогда:где лирика, вдвоем как будто проще,не то, что в эпосе глубоком.– Ерунда!В начале самом вместе шли на площадьгражданскую.– Там, где футбол страстей?животный зуд телес?– Ах, как мы мелки!Когда бы шло не в пользу все…– Поделки.– И детство вдоль войны?– То чище всейостальной казарменной тоскив отеческой расхристанной юдоли.Увы, остались только лоскуткипрапамяти наследственной, не боле,полунамеки. Их, как ни крои,жизнь не насытить только этой ранью.Поэзию питает подсознанье,но в ней порой такие, брат, бои…– Но пел ведь: созерцание – глава.– Куда там – рысий взгляд лежит в основесоздания, нас тянет в островастихий, стихов, отчаяний, любовийнаперекор инерции эпох.– В которых мы в свою игру играем?– Вторичным, вам болтаться где-то с краю.– Когда бы знать, где кроется подвохпервичности, начала всех начал…– Идем от языка, от пейзажаокружного, потом уже обвалистории, грядущие пропажии поиски.– Ты хочешь доказать:искусство невозможно без народа?– Мы дети рода и изгои родатого, что свыше дан.– Такую мать!А не могу я, скажем, отойтичуть в сторону?– Семитский профиль носане нравится?– Когда б до 20,стерпел… Но ты уходишь от вопроса.– Конечно можешь, щель меж нами есть,мы близкие, но с маленькой поправкой:ты тот же «я», вот разве без прибавкипомойки жизни.– Право, это честьхотя бы в том, что я не осужденв российском цирке сплевывать опилки.– А в этом-то и прячется резон.– Когда рифмуешь с клизмой за бутылкойэкзистенциализм?– В том и отрывмеж нами, как подобия от сути:ты есть – и нет тебя, в какой посудеты ешь, как спишь, скупы или щедрытвои посулы – не для образца,так… выставка, одно кокетство наше.А тут в строке бывает для словцазагнешь такое…– Ну, а я?– Окрашениначе ты, наш вынужденный быттебе неведом. А без этой кровиклокочущей ты в общем бездуховен,когда копнешь.– Завидуешь?– Саднит…

3