В пейзаже языка

Дорога

Выхожу один я на дорогу…

Лермонтов В движенье только смысл, как ни крути,читатель, нечитатель, добрый, строгий.Но мы ли выбираем, нас пути,чтобы они означились дорогой,озвучились, как «господи, прости»в очередях за подаяньем бога?Не столько власть раздела до гола,как сами – что ж не бушевали яро…До моего медвежьего углаверст полтораста добрым трактом старым,где для бензина крал я от стола,как в притче о коротком одеяле.Дорога что же… щебень да песоклишь уложи на трепетное лоносвоей посконной родины, где б мог,как пить-дышать, прощать и быть прощенным.По главной, вроде, мчится кровотокживительный в естественно зеленомиюньском мире, там, где облаказа валом вал грядут попеременно,где жаворонков трели, как река,зальют на миг поток усилий бренных —да наша, чуть правее, так плохак самой деревне – словно в клочьях вена.Всего каких-то полтора, кмистерзанных, измятых тракторами,и вот дежуришь с ночи до утра,чтоб выбраться со всеми потрохами,не бросив то, что вынянчил вчерав земле, воздавшей за труды дарами.От каждой ближней тучки стынет взгляд:и здесь, пусть не казенные – препоны!Все бросить… но от почвы путь назадуже не прост: и корни тут, и крона.А что дороги нет – сам виноват,что в суете мотался по вагонам,по учрежденьям, по конторам, погородским непыльным синекурам,когда вела всего одна тропана паперть, где разгуливают курыдавненько. Что же, молодость слепа,тщеславие уводит от натуры,вернуться к коей тщусь хоть к 40,чтоб избежать соблазна в этом роде:на кладбище Немецком, где тоскас былою славой сгрудились в проходе,актеры ль, генералы от пупка —проходит все… И что я о погоде!Дорога… я по ней девятый годмотаюсь, придыхая на пригорке:вот-вот домишко вынырнет, вот-вотберезка у окна, собрав оборкицветастой юбки, косы расплетет,и лето потечет, как в поговорке.Зашли с того: «Дорогу укатать,засыпать-забутить, чтоб можно былов любую хлябь продраться…» – через «мать»так сходка деревенская решилас моей подачи (надо понимать)и новых русских (н/р), подошедших с тыла.Скрепив сердца, неверия полны,с энтузиазмом, сдобренным куражем,отправились по связям той страны,что взращена на купле и продаже,где все друг другу что-нибудь должныпо дружбе, по родне, по просту дажесоседскому. Но тут, увы, задорпошел на убыль – разбежались сходустаничники: «Сто тыщ – не разговор!А ехать… ехать можно и по броду.»Ну, что ж, народник хренов, я поперпо матушке и двинулся к народу.Я убеждал, возможно, невпопадс учительским своим наивным пылом,что можно пить три месяца подряд,но задождит – и всем одна могила,что дело общее… Уж лето шло на спад,а Муза с вдохновеньем не спешила,капризно к чудаку не снизошла,когда другим он занят был всецело.«Прими 100 грамм, – сосед, – хоть за дела,что начали.» Я гнался оробелоза призраком, отлипнув от стволафантазии, чтоб цель не потускнела.Дорога, вроде, тем и дорога,что тянется вдоль памяти нескорой:плывешь как будто там же – берегаиные, шире контуры простора…Жаль только, что настолько недолга:едва нащупал твердь – летят опорыземные, до небесных далеко,их придорожным взглядом не ухватишь…А что в деревне нужно: молоко,картошка, хлеб, просторные полати —пиши себе дождливым вечерком,лишь тема и размер подвалят кстати.Дорога тоже замысел меж двухискомых: то дошло, то не приспело…Так темноту разгадывает слухи в подсознанье тело ищет тела,пока же не под гнетом белых мух —пусть в неизвестность мчит поэма смело.Хотя незнамо, кто кого ведет,куда, зачем – бог весть, на то дорога:туда – назад, с провалов – до высотлететь куда-то, пусть пути до богасовсем не здесь… но слог зовет вперед,пусть мир не совершенствуется слогом.Вот так на ощупь брел и блудный сын,чтобы под кров отеческий вернутьсяуже не тем мальчишкой, от глубинвпитав всю фальшь церквей и революций —движений внешних… Но как первый блин,завяз я в глине, позабыв разуться.Все было как всегда: за первый годмы одолели только часть оврага.Большой соблазн послать… Ну, и народ!Такой, подумал, не достоин блага.Но спохватился вовремя: как крот,он прячется от власти и гулага,ему б забыться в водке ли, в труде,отгавкаться от всех в каленом мате,когда зовут слова, дела не те —он знает: есть колхоз, хозяйка Катя…Какой там свет – он вырос в темноте.Что я о нем разнылся, как о брате?Кто мне сказал, что улица однаждет впереди, сам что-то будто знаю?По бездорожью тянется страна,кружным идет путем все ближе к краюобрыва. Есть ли в том ее вина,ее беда – иль уж судьба такая?Да и своя, когда впадаешь в лень:сопротивляться глупо, биться не с кем.Так поглощает скука деревень,смиряешься – а быть бы надо резким.Поднялся, вроде, на одну ступень —и что: встречают те же перелески.Как мало пряной свежести, как ма-ло невысказанных промельков навстречу —несется жизнь, как кадры в синема:сентябрь, глаза детей – что им отвечу?Что дома снова «горе от ума»?Что «тройка» встала? Так и их калечим…И бунт уж зрел в душе: какой резонопять брюзжать привычно – что ты? где ты?Нет, мы с н/р решили, что в сезонее песком хоть сгладим по кюветы,а там посмотрим, сможет гегемондожать или запутается где-тосредь городских чиновных мудрецов,пекущихся о нас в речах курчавых.Покатится ль дорожка, как яйцо,желтком песчаным протянувшись в травах,откликнется ли каждое крыльцов деревне, убежденной, что забаванапрасная, что не было и нетв противоборстве правой середины…Тем жаловаться – тем кивать в ответи вместе пить, и вместе вязнуть в глинах.Пусть заболтают наш приоритет,и все-таки удастся ль что-то сдвинуть?Дорога – расстоянье от границбесправия к иной судьбе и богу,то понизу, то вверх, пугая птиц,кометой, оправляясь понемногу.Что суета ей? Мы, играя блиц,спешим – куда… Один я на дорогукак будто вышел, звездным решетомночное небо двинулось навстречу…Я не о ней скорее, а о том,что прячется порой за бойкой речью:как нам жилось и верилось с трудом —век уходящий не тянул на вечность.В средине осени я снова ехал чрезлеса в усталой желти аж по пояс,под скуку выцветающих небесвесь пейзаж бросался, как под поездКаренина… «Какой тебе прогресс, —Васильич пел, упрямо в грядках роясь, —каких тебе путей, каких дорог(он был мне как отец, судя не строгомой романтизм), сажай себе чеснок…»Но я узнать хотел, куда дорогав итоге приведет, какой итог,когда прагматика уж так стеснила бога.Усталым золотом цветной иконостаскуда-то плыл, наперекор приказам.Сосед: «На время хватит про запас,а там пускай другие …“ – „Что же, я – за.По осени цыплят считают – наскто и когда…» Ум заходил за разум,сомненья крыли помыслы, делаи предстоящий путь с утра пораньше,когда со старшим сыном развеладорога и туманно, как со младшим.Лишь муза, что случайно б подошла,да тяга к почве, может быть, оттащатот этих не вопросов – пропастей?Как в инобытие: светло да смутно…Дорога – лабиринт между страстейопределяющих – сиюминутных,но долг определен твой: знанья сейидущим следом – будет рост попутный.Пускай не так пряма: то взлет, то спад,то под ноги ложится, то над бездной,то с маем тянет ввысь, то в листопадна время отрезвит: куда полез на…Жизнь перманентна: то свернет назад,а то вперед сквозь новый век – железный,что кроет зыбкой сетью городав искусственном сближенье скоротечном.Но как же ощущается нуждав естественном, лишь свист сверчка за печьюв глухом селе натянет поводанезримых ожиданий о конечномпути куда-то ввысь… Не бытовом,что разрешил бы все противоречьяизвечные – решится смертью ль, сномили совсем иною с жизнью встречей…Я выйду в поле, звездным решетомночное небо спустится на плечии снова поведет через порогрождения, сквозь ясли и солому,сквозь радость бытия и муки строкна избранном пути к земле и дому,где совместимы тленное и богдорогой в никуда и в мир искомый.

2

3

4

Осенние эклоги

1. Эклога родины

Есть ли та родина, где и гекзаметры эти понятны?

Миклош Радноти – Знаем ли, что говорим, я обезумевший, ты ли —осень конем вороным мчится, пока не подбили,даже вступив не в свои стойла – в кварталы столицы…Миг усомниться в любви прежней, читая на лицахвновь отчуждения тень. Думаешь: стоит бороться —глуше становится день, глубже снега и колодцыверы утраченной, чувст, сбившихся в грязь у подъезда…Как в предвариловке, пуст, глух, как холодная безднатуч, натянувших покров, что прояснения застят.Мне от недавних костров хоть бы подобие счастья.– Жив этот пламень, потух – разве не сам ты в ответе:каждый учитель – пастух, ждут его взрослые ль, дети.В хмурый ноябрь, в апрель ясный – быть музыке тише ль?Что вдруг сорвался с петель?– Ветер гуляет по крышам,крупку сухую метет, в сны загоняя природу.– Очередной переход… Разве по времени годастоит судить ли, рядить страсти времен роковые?Чуть остуди свою прыть – в осень вступает Россия,в пору нелегкого сна, тяжкого, злого похмелья.– В склоках погрязла страна, в улицы из подземелийвыйдя, не сбросив оков рабства вчерашнего, в хаосрынков, палаток, лотков… Что с нашей верою сталов светлое завтра? Ужель только дорожка криваяв рынок, где скрутит метель легкой наживы? Не знаю…Идол фальшивый размыт, но не застыть на средине б.Скудно, один только быт… Вязко на русской равнине.– Чуть замело, ты подсел, словно мальчишка-подранок.Вот и остался без дел и погрузился в нирвану,словно павлин, на насест гордо усевшись витией…Если нечистый подъезд, значит, померкнет Россия?Время само поводырь будущим дням и вчерашним —что же рыдать во всю ширь в леса заброшенность, пашни?Разве вселенский размах только страстям на потребусуетным.– Дело в умах, где не одним только хлебомживы, какая-то часть снова готова под знамя!– Ждать справедливую власть, что разве в траурной рамеугомонится… за век переменилось четыре!– Осень конем вороным мчится, пока не подбили.Чувства ли мера, ума… главное дело – не в спорах,Родина – это зима, это сугробы, в которыхвязнем хотя б на краю, где ожидаем отсрочки.Жалко деревню, семью… Родина что – заморочкасмутной славянской души, что далека от расчетовденежных.– В нашей тиши, может, откликнется кто-тов Белеве, в Ряжске, в Ельце, в той пОтаеннОй глубинкес О-каньем круглым в акцент? Будто впервой по суглинкугряды в апреле копать, где не воскрес если – выжил!В снежном покрове вдвойне Родина горше и ближе.– Родина в Тузле, в Чечне, залитой общею кровью,где обретаться и мне, если б не страсть к Подмосковью,если б не служба… Но где, если опять вор на воре?– Ты про народ или тех… Что ж, еще раз переборем,оба пути к одному выведут. Если короче,выйдет: суму да тюрьму не выбираешь, как хочешь.– Значит, тащить до весны ворох напрасных усилий?– Осень конем вороным мчится, пока не подбили.

2. Эклога радости

Только лишь бедность одна, Диофонт,

порождает искусства,

Бедность – учитель работы.

Феокрит, Илиллия XVI – Что же ты: рад ли, не раджизнью летящею, брат?Даже в промозглую осеньмы ведь немногого просим,просто живем и живем,были б работа и дом…Ты мне: пиши поподробней…Что?– Узаконенный кровник,радость – спонтанный союзбыта и вымыслов муз,фактов и чувственных бредней.Каждый меж ними посредник.Хоть без тебя, есть семья,маятник бьется в краявех, где отнюдь не погодаприоритетом для рода.Радость как взлет и провал,лишь бы себя познавалне в суете, а напротив —в неторопливом пролетевдоль потаенных глубин,там, где один-на-одинс мудростью б встреча предстала,не отягченной финаломнашей разлуки.– У вассыгран свиридовский вальслистьев, скруживших по кругупрямо под зимнюю вьюгу?Грустно… Но тут не в странетолько причина – по мнерадость, увы, скоротечнав ноющей тяге сердечной.Как тут вписаться в проем,если не в силах вдвоемдальше плыть веком, в которомпройдены реки и горыобщие…– Наши путикто-то мешает пройти?Так ли от века зависим —что расстоянья для писем!Годы текут и текут,да, мы стареем, маршрутневеселей и короче,разве просторнее ночимыслям… Но пусть из окналяжет другая страна —та же одна незадача.– Я ведь о радости начал.– Радость, наверное, труд.Парки недаром плетутвязкую звездную пряжу,не потому, что прикажут.Сами уходим в отрыв,как осужденный Сизифв редкие всплески прозренья.– Это скорей вдохновенье.Значит, ты правильно шел.Мне ж избежать произволдуха над бренною плотьюне удалось, лишь лохмотьябыта: еда да тряпье…Радость не та.– На моем —те же законы чудачьи.– Значит, не можем иначе.Вот мой с побега урок:радость – пушистый снежок,первая строчка скупая,та, что во сне не растает.– Так к естеству и бредемпо одному ли, вдвоем,здесь, на чужбине ль – едино.– Но у тебя и от сынарадость, пускай и бразды.– Две голубые звездысветят еще в полнакалав осень мою, что немалосводней-судьбою дано.С ним я примчался бы, норадость, увы, не монета:денег по-прежнему нету.– Что ж, повседневность груба…Сам пишешь: сводня-судьбахоть одарит, все корежит.– В этом поэзия тоже.Если ж в отчизне раскол,в бедности служба как долгразве не выше богатства?– В этом и есть наше братство.Ну, а слова… что слова —словно взыграет травав инее взбившись плюмажем.В письмах-стихах не расскажешь.

3. Эклога любви

Ах, моя прелесть, Бомбика!

Точеная кость – твои ножки,

Голос пьянящий, как трихн,

описать тебя всю я не в силах.

Феокрит, Идиллия Х – Город холодных камней,где, увы, вдохновенье все реже,разве что…– Снова о ней?– Как опять не поддаться на нежность,как о любви не кричать,где ни слов не достанет, ни духа…Если бы только кровать,где как будто касанье не двух, асонма космических птиц,прикорнувших у лунного лоназаполночь… Падаем ниц,как безмозглая стая влюбленных,где, словно промельки рыб,крутобоких, упругих, заманятв трепетный звездный прогиб,где погибнешь, уверен заранье…Если бы только я смогпусть прерывисто, пусть неумело,ритм подметавши под слог,передать эту трепетность тела,этих скруглений поток,этих раненых поз диктатуру…Если бы только я смог…– Так зачем подвизался ты сдуру?Брось, не строчи!– Не могу.– Не об этом тогда.– Не об этомтоже, но здесь как в долгуперед чувствами, перед ответнымнесовершенством тех фраз,что слетают извне нисходяще.Ты бы помог…– Нет, я – пас.– Разве музыки мука есть слаще?Видеть ли, слышать – не мочьна телесном застыть в человеке.Значит одно – (…) многоточь-е души ее рощи и реки,взгляд – (?) вопросительный знакна мои немудреные речи,жест – подсознанья овраг,словно елок худые оплечья,те, что в таинственный леспогружаются глубже и глубже…– Боже, куда ты залез?– Мне хотелось хоть толику дружбы,если б предвидел я…– Намлишь гадать. И не знаем, что просим…– Знаю: течет по усам —в рот ни капли…– Куда тебя сносит?Всюду разруха, земляпоросла будыльем – ты в сторонке.– Это успею.– Деляс нечитателем те же обломки?Да хоть финал обнови —страсти эти давно перепеты.– Есть ли финал у любви (!) —восклицательный знак, где ответомразве естественный страх:удержать эту тягу сумею ль?Осень моя на глазахзапоздалым огнем пламенеет.– Осень во всю, у дверейдух революции бродит.Что от любви-то твоейродине, вздрогнувшей, вроде?Как же гражданский запой,что тебя забирал понемножку?– Мне не замкнуться страной,хоть сидеть у того же окошка,мучая письменный столхоть упорством, коль катится мимолегкая Муза… Приколв том, что чувства с борьбой сопряжимы.Пусть задождит-заметет,пусть придавит октябрь, как в опале,наш шестилетний пролетникакая пурга не завалит.Память ли, жизнь коротка —нам дано упиваться не прошлым.Крошки синицы с лоткастащат в пляске по первой пороше,шрамы укроет странахоть на зиму тяжелой махрою —грянет финалом весна,время вечных бродяг и героев,где мы, отец или мать,с сыном топчем упрямо сугробы…– Все, что хотел ты сказать?– Что сказалось на первую пробу.– Дальше что?– Дальше зимапонесется гекзаметром снега.– Ну и…– В обрывках бумаг,в белых снах затеряюсь с разбега.– Надо же, прямо как тотс белым венчиком в питерской вьюге.Вспомни, какой был исход…– Знаю, радость с печалью подруги.То, что подкинет одна,сцапать готова другая.– Родина – наша стена!– Если любовь не хромает…

Вдоль флорентийского ренессанса

(зимние сонеты)

I. Данте

Умом, искусством, нужными словами

Я беден, чтоб наглядный дать рассказ.

Пусть верят мне и жаждут видеть сами.

А что воображенье низко в нас

Для тех высот, дивиться вряд ли надо,

Затем, что солнце есть предел для глаз.

Данте

1

2

3

4

Потомки! Я, едва нащупав суть,не на три вел пространство – на четыре,где, может быть, изгнанье – это путьневедомый к иной небесной шири,к иной определенности земной,не замкнутой Флоренцией, Равеной,разбитым Римом. Время шло за мной,озвученное словом откровенным,вне суеты политиков, молвыжрецов, далеких от первоосновы,которых, возвратясь, отторг суровоот сердца позже, раньше – головы,чтоб вырваться из душащих потемоки выйти в мир свободным, как ребенок.А мир не ждал или почти не ждалеретика, бродягу, отщепенца,которого не сдула инфлюэнцаи даже не скосил девятый валпред градом Дита адскою жарой,иль когда брел Коцитом леденея…Соседи, дети обмерли, балдея,как пробирался ощупью домой,наполненный увиденным трудомбожественным и сотен поколений,оторванный от дней, как всякий гений,кому, пусть дом разрушен, мир весь – дом,где набираться мужества и знанья,не усомнившись в силе состраданья.Святым – дорога над…, а нам – земная,что кружит меж колесами страстейчредою бесполезных серых дней,коль нет любви, сводя к слепому краю,что после бытия… А бытиеокажется все так же скоротечно,когда наивно тратится беспечнона славу, что потомок пропоет.Какая слава – зрел тщеславья прах,терпенье и насилье без границы!Но призовут ли жалкие страницык ответу в обезличенных векахвластителей и нынешних и дале?В поэме – да, в реальности – едва ли…«Комедии» же, если есть конец,то он в четвертой кантике, в терцинене сложенной. Со-грешник, со-творец —я был лишь чей-то голос, что понынеот древа жизни, чрез ее ростки,еще звучит в апрельском кровотоке.Но что пребудет планам вопрекикосмическим – бог весть… Подходят сроки,и не прикрыться вымыслом, когдав гармонии сплошные перекосы.Продолжить как без Высшего Суда,тогда само творенье под вопросом?И все ж замены нет любви и вере,у них исток один по крайней мере…

II. Джотто

О тщетных сил людских обман великий,

Сколь малый срок вершина зелена,

Когда на смену век идет не дикий!

Данте Пора от школьных истин отойти,два измеренья – плоский катехизис:Христу на фреске нет и 30,Иуда-мальчик кем-то втянут в кризис.Лишь третье измеренье – глубинасознания осмысленного, вот таприроды диалектика, без днагде мир земной стечет от Данте к Джотто,где вечный бой и тихая печальнесовершенства своего и в общем,дана где будет эта вера, та ль —мы сохраним ее или растопчем,как обувь тесную… Но впереди февраль,почти весна, с собой где сладить проще.

III. Петрарка

Не будет мне потомство благодарно,

Напрасно за мазком мазок кладу…

Петрарка Собою недовольство – высший пикхребта твоей любви и беспокойстваза стройность мира в звуке. Все геройствохудожника – то, что к концу постиг:тщеславье пошло, и куда бежатьот свыше заповеданного края…Мы, слипшиеся кисти погружаяв палитру, можем только отражатьлишь жалкие виденья бытияне без надежды: стерпит все картина.Однако жизнь не дву-, не три-едина,и как судьба ни сложится твоя,в смятенье ты выходишь за краяхоть изредка, как по зиме рябина…

V. Микеланджело

Ухвачено художнической призмой,

Божественнее станет божество!

Микеланджело

1

2

3

4

Вначале были слезы – «Пиета»,где первое сомненье вкралось в вере,что так легка казалась и чиста,как пух черемухи… Вдруг первая потеря,такая, что нам не пересказать,казалось бы, привыкшим к мордобою:качает тело каменное мать,утратившая сына – не героя…Труба какая грянет из семиархангельских! Ах, лучше бы пастушьих:как словом вещим всуе не греми —кто слезы этой девочки осушит?Нас делает сочувствие людьми,как мрамор превращает тело в души.Ну, что же, сын, теперь один плыви,как замышляли, по земному кругу,где дело дам тебе и дам подругув надежде со-творенья, со-любви.Чтоб ты себя не чувствовал чужим,казалось, в круговерти бесполезной,я силы дам тебе и дам болезни —спознайся с высшим промыслом земнымпо полной. Возвращаться к небесамнет смысла – почву обретай поближе,которую засеять должен ты же,своих взрастить детей, поставить храмприроде – не наивным чудесам,с которой ты и без меня бы выжил.К исходу жизни ближе пере-суд,чем недо-суд, где опыт знал заранье:отделаться от самоистязаньяудастся вряд ли. И века сойдутза опознанье в несколько минутскорей не веры вымысел – сознанья,что как и обещали предсказанья,здесь прожитый и будущий маршрут.Он передал лишь оттиск: верх и низ,откуда рвутся к нам мольбы на пени,где левою рукою на коленибросать судье, другой – в небесный бриз!В итоге выбор за собой: трястисьиль гордо плыть, как вдоль зимы растенья.Ты, как и Данте, тоже делать сводотважился, не тексту вверив – камнюпространство духа вызванного… Как мнесловами отработать переходот мрамора, где ты расстался с ним,хотя, не зная лени, жили дружно,к тому, где мощно очертил окружностьслияния небесного с земным?Там будут те же звезды, юность, саду Медичи, надежды и потери —пусть грешный мир ворвется в те же двери,что приоткрылись столько лет назад,любовь где выше и острее взглядна пройденный маршрут к земле и вере.

VI. Леонардо

Величайшие реки текут под землею.

Леонардо

1

2

3

4

Кому борьба, где «Ночь» – всему итог,и мраморный снежок на скатах крыши…Я тоже на земле, но чуть повыше,откуда дальше виденье дорог,где вечность отобьет хмельной наскоквоображенья гения, где тишепространство обнадеженное дышит…Когда б его постигнуть светом мог,биением пульсирующих крыл,скользящих поверх сплетен и законовсо-граждан, где упругость мышц и жилвзовьется с невысокого балкона…Когда бы только мне достало силдогнать улыбку трепетную Моны.Не то, чтобы божественно нежна,но жестом не коснись, намеком, вскриком.Загадочна любовь? Скорей онанеоднозначна столь и многолика.Взгляни вокруг – везде ее следы:в склоненных торсах ветл, в приречных травах,в разливах иволги, в журчании воды.Так в майских акварелях робкий навыкдвижения застывшего, но неутратившего чувственности плоти…Как я притронусь к ней, она ко мне —не знаю… Но надеюсь, вы поймете:любовь внутри тебя, любовь во вне,как птицы или ангелы в полете.«Один из вас предаст меня», – сказал,едва миланский храм был им размерен,где ужин скуден, стол непрочный мали даже время усомнилось в вере.Как будто кто-то свыше торопилзакончить фреску… жизнь… К какому сроку!Шептались правые, неправый ел и пил,где Он в себя откинулся глубоков преддверии отчаянной тоски,что тихо кралась Гефсиманским садом.«Ну, что ж, на то и есть ученики…» —уже заметив уходящим взглядом,как трещинки расчетом вопрекизавладевали красочным фасадом.И вот итог: все тот же цепкий взглядна мир земной, лишь брови стали гуще,плотнее рот поджат в ответ орущейтолпе непосвященных, что назадвсегда обращена. Я ль виноват,что отошел искусства ль, чисел ради,чтоб бороды седеющие прядиубрали тело бренное в оклад?Но что же дальше, что взыграет надраздвоенным немолодостью знаньем —бессилье действия? непрочность созерцанья?К чему с соседом-гением разлад,когда один над нами снегопади вечное в веках непониманье…

VII. Послесловие

1

2

Ну, а пока сыграем в Рождествона соусе возвышенных уроков,где гениям хватало одногопути – как нам до них далеко.У них преобладало естество —у нас (с чего вдруг!) уровень завышентщеславия, плывем в снегу по крыши,не на себя кивая – неправоисходное. Приблизясь в суетек последнему космическому мигу,в башке как будто бог, в кармане фига…Чего не досчитались в красоте,распятые на собственном крестеизвечного российского раздрыга?А, может быть, и то, что мы пойдемза этим преходящим воскресеньем…Порой грешит минута совпаденьем,где сукровицей стянется разлом,закожанеет, кистью ли, перомвернув к тому толчку, тому моменту,когда из хаоса прорезалось Тречентона три столетья. Ведь и там костромфанатиков, как с наших лагерей,высь низвергалась – только быть бы сытым! —к отчаянью, к разбитому корытуувянувших в сугробах январей.Но, жаждем, как Колумб, и мы морейсквозь прозу ненавязчивого быта.

Январское

Вдогонку Иосифу Бродскому

1

2

3

4

5

6

Январь уже сдавался февралю,уже зимы качнулась амплитудапоближе к солнцу – пуля вдруг оттуда,что ты во сне ушел… А я все сплю,верней не сплю – меж нами океанменя, как смерти, приобщил стихиям.С утра собрал детей, читал стихи им,где клекот твой, картавый чуть, был данплывущим сзади, где издалекауже нездешнего еще ты падал эхом.Где я куда-то шел, куда-то ехал —ты обживал грядущие векавне первых полудней, получасов,где позднее сцепление с окружнымразбилось на осколки голосовлюбви последней и последней службы.В инерции дыханья я не могпрервать едва намеченные связи,где уж манил тебя все-общий бог —я оставался в этом без-образьеосиротевшим, без подпоры, безсознания, что ты как будто рядом…Хоть с опозданьем вытянулся лес,окутанный прощальным снегопадом.Когда уходит гений – пустотанакроет как свалившимся сугробом…Мне мнится, будто двинулись мы обатуда, где та же облачность и таже узкая прогалина, где светеще едва касается разрывас друзьями, со страной, которой живы,которой был лишен на столько лет…Но память, что настойчиво строга,не позволяла слабости хоть в малом:Фонтанкой пролететь бы иль каналоми сквозь очки, ощупав берега,их вещно передать, как мог лишь тыеще вчера… Увы, с утра пытаюмелькающие дактили трамваевтрехдверные и чистые листы,что ждут тебя у старого столаостывшей комнаты обшарпанного дома,где выбоинка каждая знакомаот ближнего Литейного угла,где время будто шло наоборот,лишь память только рыскает по следу…Как тот Иосиф, ты прощал народ,поскольку что тот знал, хоть что-то ведал…Я был моложе на год, на чуть-чутьпоменьше (оба вышли пред войною),чрез две столицы пролегал наш путьеще не развеснившейся весноюстраны, как будто проклятой, как буд-то в собственном просторе затерявшейту искру, что потомки назовутс чего-то божьей. Где ты шел по пашне,по пастбищу, и страстный Авраамвел на закланье и тебя, как сына,а сердце уже билось по краямсомнений первой терпкой половины…Мы были много мельче, чтоб понятьпути судьбы и твой порыв упрямый,покуда ты не сбросил эту кладьот дома отрешен и папы с мамой.Но жертвенность – не выход, и не зряты стаскивал наручники с запястий,в последнюю неделю январяпоследние врата раскинув настежьтуда, где стих иной, и смысл, и гулкружились бы, как в детской карусели…Где я дышу, где ты не дотянулдо мая иль хотя бы до апреля.Мы так и не списались, не сошлись,не съехались на часик, на денечек,и я тебя надумывал из строчек«Холмов», где обволакивала высьтогда еще не явная, не та,кроимая по музыке предчувствий,где совпаденья больше от искусства,от глюковского нотного листа,свободного от знаков… Флейта шлав отрыв, когда всего два шага – малостьдо столкновенья. Вдруг струна порваласьв преддверье не родимого угла —земного срыва, где сойдут снегас полей в венецианские каналывоспетые, где ляжешь вдоль порталане питерского пусть… Но к берегам,как полкам книжным, высь перетечет,отмытая от суетного лака,и встанешь рядом с Гете, Пастернакоми кем-то неразгаданным ещетам, где и нам сочувствует извнесмятенья скорби твой свободный голос,струящийся над краем, ныне голым,где тоже мне застыть в голубизне.Прощание с поэтом как хорал,такой же нескончаемый, как небо…Почти неделя минула, и мне быпора смириться – без того развалискусства и простого бытияне позволяет уповать на вечность…Куда же ты рассчитываешь лечь напамять? где те дальние края?Не знаю, как с паломничеством – наг,но толкам неподсуден и регальям,поэт не вне-, а над-национален.И потому гранитный саркофаг,хранящий плоть, уже не в силах сжечь,казалось бы, невнятицу сравненийпускай разноязыкую, что генийна будущее нам рассыпал в речьвсезвучную, где снова торжествоглубинной мудрости войдет в стихи и —куда бы ни гнала тебя Россия —в российское ж раскатистое о-о-о.Где ты уже не вязнул, налегкеперемахнув февральские метели,там мы, сопротивляясь, поумнели,сойдясь с тобой хотя бы в языке.Мы не совсем такие, как в стихахи прочих проявленьях, да в лицахуже не тот разгул, не тот размах,утерянный в безликих заграницах.При этом благородный твой овалостался нам как звездная недвижность,пускай, изгой, ты сам не выбиралту избранность, что пряталась за рыжесть.Когда играют в прятки, в зеркалахгде отражают не себя, а ролькислучайные и все потуги – прах,тогда абсурд кругом… Но не настолько,бездушной отчужденности системчтобы сместить пейзаж лесов и гор мне.Я Элиота чту, но не совсемпо-твоему, не по идее – форме.Для каждого – свой мир, и если тылукавил: время – улица пустая,мне время – часть дороги, пустотыдух, жаждущий любви, не принимает.Пусть хаос допускает произвол,что давит горло, словно черный галстук,пусть тоже к едкой истине пришел:«Жизнь мыслима без нас,» – но ты остался,хотя порой и гнал, что жизнь – лото,где ставим на кон то или не то.