Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Какой пример для нас, нередко прикрывающих свои чисто мирские, корыстные, узкоэгоистические интересы хоругвями религии! И не требовалось ведь в Российской империи устраивать экуменические радения, только провоцирующие глухое недовольство части церковной общественности. Чистота сердца и добрые нравы верующих различных конфессий – вот истинное основание симфонии мировых монотеистических, да и всех прочих религий, по-своему славящих Творца и существующих на Земле, подобно лицам Св. Троицы – нераздельно и неслиянно.

Это же касалось и сосуществования национальностей. Кунаком Л.К. Артамонова был чеченец, старшина одного из аулов; русский поручик обучал грамоте его сына, присутствовал в качестве почетного гостя на чеченской свадьбе, и никого это не смущало, несмотря на недавно закончившуюся Кавказскую войну. Как часто мы забываем ответ на вопрос, кто ближний впавшему в разбойники из евангельской притчи о самарянине, – «оказавший ему милость» (Лк. 10:37)! Оказал милость поручик Артамонов маленькому чеченцу, защитил от нападок казачьей ребятни в станице, – и вот уже сердца суровых горцев открылись для ответной милости. И никакие «кровники», каких было немало в горах Кавказа в то время, не посягнули на жизнь офицера-гостя, приглашенного на свадьбу их соплеменника.

Точно так же полагался Леонид Константинович на честь и добрые нравы своих проводников-мусульман, подчас отчаянных контрабандистов, путешествуя по Турции и Персии, во всем полагаясь на собственный такт и умение находить общий язык с представителями разных наций и народностей. И снова мы видим огромную пользу культуры и образованности, приучающей человека мыслить широко и непредвзято, избавляясь от всевозможных бэконовских «идолов»: знал Артамонов, что местное население не питает любви к пограничникам-казакам и вызывает ответные чувства у последних, – и не взял с собой в многодневную поездку положенный ему казачий конвой, чтобы не провоцировать возможные бытовые осложнения и конфликты среди представителей простонародья. И не обманулся в своих расчетах: его мусульманские спутники честно исполняли все свои обязательства.

В-третьих, поражает необыкновенное трудолюбие и работоспособность Л.К. Артамонова. По своему происхождению, точнее, по более чем скромному достатку и связям, своей, как он пишет, «коренной» семьи, он не мог рассчитывать ни на кого, кроме себя. Пример не только его семьи, но и описанной им семьи безымянного украинского станционного смотрителя опровергает широко распространенную в годы советской власти ложь о том, что к высшему образованию в императорской России были допущены представители только привилегированных классов. На самом деле, упорный труд, настойчивость, желание дать детям образование зачастую обеспечивали доступ в средние и высшие учебные заведения. Конечно, путь этот был не прост, но зато на дорогу, ведущую к высшему образованию, выходили самые талантливые, мотивированные и трудолюбивые, знающие чего они хотят от жизни и умеющие воспользоваться открывающимися перед ними возможностями. И никто не сетовал на трудности учебы или предъявляемые требования. Не все устраивало в организации образования, это верно, но все были благодарны профессуре и начальникам за полученные знания. Падение качества современного образования, дерзну предположить, да об этом неоднократно уже и писали, во многом обусловлено потребительским отношением к нему со стороны учащейся молодежи, воспринимающей возможность учиться на коммерческой основе как образовательную услугу, которую они изволят получать за свои или родительские деньги.

Ну а уж умению пробиваться в жизни своим трудом мы смело можем поучиться у Л.К. Артамонова, неизменно бравшегося за все самые трудные предприятия, от которых старались отказаться его более «благоразумные» сверстники и сослуживцы: от добровольного участия в Ахал-текинской экспедиции до служебных командировок и секретных разведывательных миссий по территориям сопредельных с империей государств.

Великая добродетель, как говаривали святые отцы, никогда и никого не осуждать. Артамонов беспощадно судил судом своей совести прежде всего самого себя: «Каюсь в своем честолюбии, излишнем самоуверенности и желании сделать часто самому то, что можно было бы поручить другим; – записывал он 21 марта 1916 г. – каюсь в моем иногда небрежению к чужому мнению, некоторой нетерпимости, а потом излишней речистости и неразумной откровенности с хитрыми и лицемерными людьми. Каюсь также в неумении настоять на том, чтобы мне были даны необходимые средства для выполнения поставленной задачи; очень часто, не имея нужных людей и средств, я все-таки брался за дело и вел его, но с тяжким надрывом и для себя, и для моих немногочисленных сотрудников. Ложное самолюбие не позволяло сознаться, что дело непосильное: хотелось показать во что бы то ни стало, что я, мол, его сделаю. Вот главнейшие причины моих недостатков»[9]. Все причины своих неудач и недостатков он искал в самом себе.

Мне недавно подумалось, что ведь ни в одном из Евангелий мы не найдем ни одного осуждающего или бранного слова даже в адрес Иуды-предателя, кроме разве что «сына погибельного». Точно так же нигде в воспоминаниях Артамонова мы не найдем ни одного укора, ни одного едкого или язвительного слова в адрес своих недоброжелателей, завистников, даже врагов, которых у него, щедро награждаемого начальством чинами и орденами за его экстраординарные труды, было немало. Он скорее винит себя, что «возмечтал о себе», «вознесся», «возомнил о себе очень высоко» после служебных успехов, невольно спровоцировав недоброжелательное к себе отношение со стороны сослуживцев. Самым распространенным эпитетом по отношению к собственным трудам у него является «скромный»: «мой скромный доклад», «мое скромное мнение», «моя скромная личность» – встречается тут и там. И эта личная скромность – очень симпатичная черта в характере Л.К. Артамонова, заставляющего по-другому посмотреть на себя самих, сегодняшних, так склонных навешивать оскорбительные ярлыки, нетерпимых к иному мнению, бестрепетно бросающихся самыми ужасными подозрениями и обвинениями.

Нетрудно заметить, что перечисленные во-первых, во вторых, в третьих передают мою позицию как педагога по отношению к воспоминаниям Л.К. Артамонова. С исторической точки зрения его автобиография интересна тем, что в ней находят отражение трактовка известных исторических событий и личностей, в первую очередь Ахал-текинского похода 1880–1881 гг. и «Белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева, имя которого Леонид Константинович нередко упоминает с добавлением «незабвенный», считая его своим учителем в военной службе.

Другим человеком, с которым Артамонов имел счастье соприкоснуться в годы обучения во Владимирской Киевской военной гимназии, стал действительно для него незабвенный Павел Николаевич Юшенов – выдающийся педагог, имя и опыты деятельности которого, к сожалению, мало известны широкой публике. Между тем, это был один из тех истинных педагогов по призванию, сродни описанных Н.С. Лесковым, которые по праву могли считаться благодетелями своих воспитанников, оставившие глубокий след в их душах.

Интересно и неоднозначно восприятие Л.К. Артамоновым широко известного военного педагога генерала М.И. Драгомирова, с которым он столкнулся во время учебы в Николаевской академии Генерального штаба (НАГШ). Впрочем, Михаил Иванович был человеком сложным, отзывы о нем современников не всегда были восторженными.

Воспоминания проливают свет на обстоятельства жизни и службы генерал-лейтенанта Вильгельма Адольфовича фон Шака, героя Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., настоящего кавказского отца-командира, на его глубоко самобытную и оригинальную личность мудрого начальника, у которого Л.К. Артамонов прошел хорошую школу служебной деятельности.

В этой связи нельзя не обратить внимание, что национально-религиозная терпимость, по крайней мере, в официальной политике империи (мы здесь оставляем в стороне отдельные проявления шовинизма в простонародье) составляла одну из самых привлекательных черт дореволюционной России и обеспечивала успешное ее развитие. На государственной службе ревностно трудились и немец В.А. фон Шак, и азербайджанец генерал Исмаил Хан Эхсан Хан оглы Хан Нахичеванский, и армянин генерал И.Д. Лазарев, и швед И. Пиппер, и многие другие представители слагающих империю народов. Культура России обогащалась от развития малорусской культуры – гастроли на Кавказе театра М.Л. Кропивницкого Артамонов описывает буквально с восторгом, – вбирала в себя элементы традиционной культуры кавказских народов, несла свет цивилизации народам Закаспийского края.

Всему этому наш герой был свидетелем и непосредственным участником тех событий. И это, пожалуй, еще один, может быть, важнейший урок, который мы можем вынести, читая воспоминания Л.К. Артамонова – культура может развиваться только в диалоге культур; только в этом случае она может осознать самое себя, понять, чем она отличается от прочих культур, в чем ее ценность и самобытность. Изоляционизм же, неизбежно сопровождающийся обскурантизмом и шовинизмом, действует на культуру губительно, исключая ее развитие и процветание.

Для историка воспоминания Л.К. Артамонова интересны еще и тем, что в них превосходно описан военный быт и организация служебной деятельности: от учащихся военных гимназий, училищ и академий, до походно-боевой и гарнизонной жизни армейского строевого и штабного офицерства второй половины XIX века. Представляет особенный интерес описание служебных взаимоотношений офицеров императорской армии, очень далеких от содержащихся как в некоторых литературных произведениях, так и от расхожих идеализированных представлений о «поручиках Голицыных и корнетах оболенских». Артамонов изображает своих сослуживцев без ложного пафоса, преклоняясь перед их достоинствами и спокойно подмечая и анализируя их недостатки. Изображенное им, могу с уверенностью сказать, очень напоминает то, с чем автору этих строк пришлось встретиться на протяжении собственной 25-летней службы в Советской и Российской армиях полтора века спустя после описанного Леонидом Константиновичем. И это еще раз свидетельствует, что история не только повторяется, она, скорее, воспроизводится новыми поколениями на основе опыта, переданного предыдущими, с известными поправками на изменившиеся исторические условия.

В целом же, люди, изображенные Л.К. Артамоновым, производят очень симпатичное впечатление своей простотой, цельностью, искренностью, честностью, верностью долгу, вежливостью, гуманностью и разносторонностью дарований – качествами, которыми смело мог бы похвалиться и сам Леонид Константинович Артамонов.

Предисловие

К счастью, на склоне лет, в возрасте 69 лет Леонид Константинович взялся за перо, решив изложить для своих детей историю прожитой жизни. К несчастью, «Моя автобиография», как назвал он свои записки, сохранилась только частично; до нас дошла история его жизни с 1859 г. по май 1892 г., да еще две плохо сохранившиеся записные книжки формата в 1/8 листа, охватывающие частично 1916 г. и 1917 г. до отречения императора Николая II и начала развала армии с выходом известного приказа № 1. Остальные записи, по его собственным словам, не пережили «время революции и последующих смутных дней». Как бы то ни было, доступные нам архивные материалы дают полное право считать воспоминания Л.К. Артамонова энциклопедией жизни русского офицерства второй половины XIX века как по широте охвата порядка и обстоятельств жизни разных категорий военнослужащих, так и по организации служебно-боевой деятельности воинских частей и учреждений императорской армии.

В архиве Русского географического общества в фонде 119, посвященном Л.К. Артамонову, находятся 9 тетрадей (от 38 до 193 страниц каждая), озаглавленных «Моя автобиография».

Первая тетрадь посвящена детству и отрочеству Артамонова, его происхождению и семье, учебе в классической и первому году обучения в военной Киевской гимназии; по времени – с 1859 г. по 1871 год. Материал представляет интерес главным образом в плане описания быта мелкого служилого дворянства на юго-восточной окраине империи; взаимоотношений разных слоев очень пестрого в религиозно-национальном составе местного населения; особенностей организации образовательного процесса, быта и нравов учащихся и педагогов в классических гимназиях и пореформенных военных гимназиях, переименованных решением военного министра Д.И. Милютина из прежних кадетских корпусов. Косвенно отражены события польского восстания 1863 г. и его последствий в плане репрессивной политики по отношению к польскому дворянству.

Вторая тетрадь охватывает период с 9 августа 1871 г. по 1879 г. включительно; на это время выпало окончание военной гимназии, переезд в Петербург и поступление во 2-е военное Константиновское училище, в котором Артамонов учился с 1876 г. по 8 августа 1878 г., переход в старший класс Михайловского артиллерийского училища (с 9 августа 1878 г. по 8 августа 1879 г.) и начало офицерской службы на Кавказе в 4-й батарее 20-й артиллерийской бригады. Здесь интересно описаны различия в духе пехотных и артиллерийских училищ императорской армии, а также порядок проведения зимних и летних смотров и парадов частей гвардии, Петербургского гарнизона и военно-учебных заведений в высочайшем присутствии императора Александра II.

В третьей тетради описывается участие Л.К. Артамонова в Ахалтекинской экспедиции (1880–1881): подготовительный период, осада и штурм текинской крепости Геок-Тепе; победное возвращение со своей батареей обратно на Кавказ в пункт постоянной дислокации; попытка поступления в Михайловскую артиллерийскую академию и успешное поступление в Николаевскую инженерную академию, годы учебы в ней. В этот период поручик Артамонов сделал доклад в Императорском Русском географическом обществе о природе и людях Закаспийского края, с которыми ему пришлось познакомиться во время Ахал-текинской экспедиции. Доклад был прият благосклонно, Артамонов стал действительным членом ИРГО, и началась его общественная деятельность – выступления с докладами в различных обществах, салонах, частных домах и Военно-педагогическом музее. Очевидно, напряженная лекционная деятельность занимала немало времени и отбирала много сил, ибо Инженерную академию Артамонов окончил только по 2-му разряду, что, очевидно, и послужило, в какой-то степени, основанием решения выпускаться в саперные войска. Правда, об этом сам наш автор не упоминает, в качестве причины выставляя необходимость поправки пошатнувшегося после военного похода в Среднюю Азию здоровья в южном приморском климате. Выпуском в 5-ю саперную бригаду, расквартированную в Одессе, заканчивается третья тетрадь.

Четвертая тетрадь (от половины 1883 г. до конца 1888 г.) повествует о двухлетней службе автора в саперной бригаде, о поступлении и годах учебы в НАГШ, организация процесса обучения в которой описана очень подробно.

На этом содержание «Моей автобиографии» Л.К. Артамонова, включенной в данный том монографии заканчивается.

Автор выражает глубокую благодарность заведующей научным архивом Русского географического общества, почетному архивисту Марии Федоровне Матвеевой, ведущему специалисту научного архива РГО Ивану Васильевичу Тарасову за внимание и любезное содействие в работе, без чьей помощи не могла бы состояться эта книга.

Приношу также благодарность моим дорогим студентам Института философии человека Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена, оказывавшим бескорыстную помощь в оцифровке текста рукописи: Диане Паатовне Барамия, Игорю Петровичу Карбовскому, Дарье Федоровне Кузнецовой, Александре Антоновне Логовник, Полине Константиновне Сорокиной, моему давнему другу Елене Юрьевне Голубевой, старшему научному сотруднику Михайловской военной артиллерийской академии (МВАА), кандидату военных наук Андрею Валентиновичу Репину, Владимиру Сергеевичу Бондаренко и Кириллу Алексеевичу Москалеву.

Предисловие Л.К. Артамонова

Прожитая длинная жизнь моя, полная большого передвижения не только в пределах России, но и вне ее, почти во всех частях света, кроме Австралии, соприкосновение со многими множеством людей разных рас и национальностей, наконец, личные переживания, начиная с детского возраста, богатые бытовыми картинами и крупными событиями общественного значения, дают незаурядную картину русской жизни и быта, уже отходящих теперь безвозвратно в далекое прошлое. Вероятно, кое-что поучительное и полезное для них найдут мои дети, прочитав эти заметки. Хотя я много раз писал свой дневник, но не выдерживал постоянства в этом, и разные обстоятельства эту работу прерывали, в значительной части мои повседневные записи погибли во время революции и последующих смутных дней.

Пока еще, слава Богу, мне не изменяет память, постараюсь, хотя кратко, изложить суть всего пережитого, виденного и испытанного.

Л.К. Артамонов

Глава I

Детство Л.К. Артамонова

Леонид Константинович Артамонов родился в небогатой дворянской семье 25/II 1859 г. (здесь и далее все даты приведены по старому стилю) в Херсонской губернии, Ананьевского уезда, Велетьевской волости, близ местечка Каприцы, на одном из хуторов обширных когда-то владений деда его матери, полковника Ивана Велентия. Этот последний, личность почти легендарная, по воспоминаниям знавших его дворовых, несла на себе отпечаток великих характеров екатерининской эпохи. Как писал сам Артамонов, «полковник Иван Велентий[10], имел своим предком выходца из Италии по фамилии Valenti. Устроившись на юге России, эти выходцы обрусели и служили большей частью в армии, где добились и чинов, и пожалованных обширных владений в степях нынешней Херсонской губернии. Дед, Иван Велентий, вернувшись из турецкого похода, привел с собою целый отряд пленных арнаутов[11], которые и составляли его постоянную дворню и свиту. Выйдя в отставку, дед Велентий занимался в своих обширных степях исключительно коневодством, которое любил до чрезвычайности. Разъезжал он по своим владениям верхом, в сопровождении своих арнаутов. Он не был женат, никогда не обзаводился роскошным домом; по обычаю того времени, жил просто, отличаясь при этом широким гостеприимством и радушием.

Он был человек по натуре не злой, но самодур и очень вспыльчивый. Его опасались задевать и власти, и сильные богатые соседи. Бедняков он не обижал. Его обширные, пожалованные ему за государственную службу земли никогда никем в натуре не обмерялись, а значились лишь по планам. На них в разных местах, выгодных для случных станций, устраивались и необходимые хозяйственные постройки со скромным барским жильем, куда периодически дед и наезжал. Табуны его под надзором верных арнаутов бродили по всей обширной степи, очень редко заселенной хуторами. Один из них – Велентьевка – разросся постепенно в большое село, ставшее центром всей волости этого имени»[12].

Отец нашего героя Константин Андреевич Артамонов (1814–1888), скромный почтовый служащий, дослужившийся от простых почтальонов до начальника почтовой конторы, происходил из старинной, совершенно обедневшей дворянской семьи Гуменских, некогда «эмигрировавшей», по выражению Л.К. Артамонова, из Москвы на Украину. Даже неоконченное гимназическое образование дало К.А. Артамонову возможность пробиться в люди, чему очень способствовала железная воля, самоограничение во всех собственных нуждах, самодисциплина, сугубое трезвенничество и огромная работоспособность. Большую помощь в жизни оказало Константину Андреевичу знакомство с такой традиционно запутанной областью социальной жизни России как законоведение. В отсутствие адвокатского сословия в период николаевского царствования такие люди шли, что называется, нарасхват, и Константин Артамонов своей помощью в судебных делах сослуживцам и местным помещикам вскоре составил себе, несмотря на бедность, доброе имя и отличную репутацию.

Именно этим качествам он был обязан тем, что получил руку наследницы богатой и древней фамилии Невадовских, которая по утверждению Л.К. Артамонова предками своими считала владетельную литовскую фамилию князей Ягелло, Клавдии Андреевны Невадовской (1826–1900). История сватовства молодого почтового служащего вполне могла считаться скандальной. Отец Клавдии Андреевны, женатый вторым браком на бывшей французской актрисе, совершенно попал под влияние свой жены и, по ее настоянию, чтобы не выделять приданого своей дочери от богатого наследства ее покойной матери, фактически объявил ее бесприданницей. Альтернативой выхода замуж за бедного, но честного и молодого человека была выставлена свадьба с богатым развратником – польским стариком-помещиком. Бедной Клавдии, по понятиям того времени, когда родительская воля решала все даже в сердечных делах, ничего не оставалось другого, как согласиться стать женой совершенно ей незнакомого человека, который, хотя бы не вызывал у нее физического омерзения. В наследство получила она только 400 десятин хутора в Веленьтьевской волости, на котором, когда она гостила у своей родной тетки по матери, и появился на свет Л.К. Артамонов.

Клавдия Андреевна, получившая неплохое образование во французском пансионе, владевшая украинским, польским, французским и немецким языками, замечательно пела и играла на фортепиано, отличалась прекрасными человеческими качествами, была отличной хозяйкой и надежной помощницей своего мужа. В браке у них родилось 11 детей, из которых малолетними умерло два сына (Владимир и Филадельф), и одна дочь Наталья скончалась от дифтерита в возрасте 14 лет. Остальным детям – семи сыновьям и одной дочери – родители Л.К. Артамонова смогли дать полное среднее образование, а шести сыновьям и образование высшее, о каковом родительском подвиге Леонид Константинович всю жизнь вспоминал с глубокой признательностью.

Сразу после свадьбы К.А. Артамонов получил должность помощника пограничной почтовой конторы в м. Гусятине, где во флигеле при казенной квартире при станции и прошло ранее детство Леонида Константиновича. Здесь выросли и его братья и сестры: Николай (1848–1894), Екатерина (1850–1922), Александр (1852–1900), Максимилиан (1854–1902), Михаил (1858–1919), Леонард (1862–1912), Виталий (1864–1926), Наталья (1866–1879). Обеспечивать многочисленное семейство помогало то, что родители содержали при почтовой станции небольшой постоялый двор, точнее, принимали у себя наиболее знатных путешественников, не желавших останавливаться на частных, как тогда говорили, «жидовских» квартирах в м. Гусятине, если при проезде через границу им приходилось по каким-либо причинам задержаться на некоторое время. Приобретаемые таким образом связи и знакомства среди сильных мира сего очень помогали Клавдии Андреевне пристраивать ее мальчиков одного за другим на казенный счет в кадетские корпуса, что тогда гарантировало получение полного среднего образования.

После 18 лет службы начальником Гусятинской потовой конторы Константин Андреевич решил для экономии перебраться на жительство в губернский город Каменец-Подольск, в гимназии которого к тому времени уже училось трое его старших сыновей (Николай, Александр и Максимилиан), на что требовалась немалая сумма. Подрастали и младшие дети, которым тоже надо было дать образование. Экономии, ввиду более высоких цен в губернском городе и отсутствия возможности иметь собственное хозяйство, не получилось, и этот период запомнился Леониду Константиновичу как время тяжкой нужды и ограничения буквально во всем. Именно необходимостью оказывать помощь семье объясняется решение старшего брата Николая по окончании гимназии сразу поступить на службу в Министерство финансов, оставшись таким образом, единственным из мальчиков, кто не получил высшего образования.

Были, однако, в каменец-подольской жизни семьи Артамоновых и светлые моменты, к которым относились прежде всего дни религиозных праздников очень пестрого в этом отношении населения города. Вот как описывает их сам Леонид Константинович: «Воскресные и все большие праздники резко выделялись из сереньких будней. Вообще, во всем Юго-Западном крае исполнение религиозных обрядов, притом всех религий, отличалось торжественностью и многолюдством. Ритуал католиков отличался особой пышностью и многолюдством молящихся. Но еще большим многолюдством и строго соблюдаемой древней обрядностью отличался вечер пятницы и вся суббота у евреев. В пятницу раньше времени закрывалась всякая еврейская торговля; она совершенно не производилась всю субботу до вечерних огней. С наступлением вечера в пятницу во всех еврейских домах, начиная с самых бедных семей до местных богачей включительно, накрывалась вечерняя семейная трапеза, за которой ярко пылал семисвечник, а в каждом окне горела еще и свеча. Керосиновые лампы были очень редко у кого-либо и то лишь у богачей. Свечи употреблялись из бараньего сала, небольшие и тонкие (так называемые «шабалувки»). За трапезу усаживалась в праздничной одежде вся семья и всякий единоверец, попросивший в этот день гостеприимства. Утром в субботу огромные толпы евреев (мужчин, женщин и детей), богато наряжались в одежды из дорогих материалов (бархат, шелк, высших сортов заграничные ткани разного рода; дорогой мех на шапках и при отделке длиннополых сюртуков и пр.), причем молодежь обоего пола, особенно женского, старалась одеваться по парижской или венской моде.