Иррационариум. Толкование нереальности

Далия Трускиновская, Ярослав Веров, Юлиана Лебединская, Дмитрий Лукин

Иррационариум. Толкование нереальности

Книга первая. Сон разума

Ярослав Веров. Горячее лето восемьдесят третьего

Пролог

Ночное шоссе, ветер, шелест листьев. Неяркое зарево отдаленного города. Шоссе пустынно, слышно, как с тихим шорохом прокатились тронутые ветром мелкие камушки.

На обочине некто, он смотрит в темноту, слушает, наблюдает. Приближается на большой скорости машина. Стремительно войдя в поле зрения наблюдателя, вытягивается метров на десять, и ход ее замедляется. Она медленно ползет, искажается, будто в кривом зеркале, пока не вырывается из-под взгляда и не уходит стремительно в ночь двумя красными огоньками. С обочины срывает банку из-под пива; вот она, тускло поблескивая, появляется в пределах видимости наблюдателя, лениво, как в замедленной съёмке, кувыркается и скатывается в кювет.

Наблюдатель поднимается к верхушкам тополей. Смотрит на электрическое свечение города. Переводит взгляд на небо. Звезды перестают мерцать, а яркий росчерк метеорита замирает на оси зрения белой крупной звездой…

Областной город в центральной России. Летний солнечный день. Город сверху выглядит зеленым парком с беспорядочно рассыпанными кубиками зданий.

Взгляд где-то на уровне крон, плывет сквозь листву и ветви. Наконец, останавливается у верхушки могучей вербы. Мелкие, трепещущие листочки укрупняются, словно приближается к ним объектив микроскопа. Четко видны клетки, темные пятнышки ядер, зерна хлорофилла, тонкие стенки мембран. Взгляд еще ближе: вместо клеток – лишь хаос дрожащих, изломанно двигающихся частичек.

Мгновенно все становится на свои места – листья вновь трепещущей массой окружают наблюдателя, а он спускается наземь.

Под вербой – столики; облокотившись на столешницы, пьют пиво люди. Вокруг пивбара – невысокий заборчик.

Взгляд скользит дальше. Фигуры посетителей расплывчаты, туманны. Вдруг наблюдатель останавливается, а потом возвращается чуть назад – смотрит на человека, пьющего в одиночестве. Человек этот виден очень четко.

Глава первая

– Извините, можно мы вас потесним?

За столом стоял худой и высокий работяга лет тридцати, в джинсах и клетчатой зелено-желтой ситцевой рубахе. Кепка-«аэродром» лежала на столе, рядом с нею – три вспотевшие кружки со светлым «жигулевским» – разбавленным, на газетке две воблы.

Юрик Хавченко, для друзей и приятелей просто Хавчик, отложил полурастерзанную воблу и глянул на двоих, подошедших к его столику. Слово «извините» настроило его на саркастический лад, мол, сейчас поговорим с умными людьми.

Но оба подошедших выглядели нормально. Даже как-то по-свойски выглядели, разве что не подмигивали со словами «привет, брат, а помнишь, как мы вместе?..»

«Надо же – близнецы, – подумал он, – и вроде не вспомню, а вроде – виделись. Где виделись? Щас имя мое назовут, а мне как? Не вспоминаю, как их там…»

– Отчего ж нельзя? Можно.

Юрик приглашающе кивнул, посмотрел на руки близнецов. Этим своим психологическим способом распознавания он весьма гордился. По рукам определял – правильный собеседник или нет. Короткие пальцы – однозначно признак тупости, толстые – жадности, тонкие – слабости, маленькая ладонь была ему ненавистна, большая и крепкая вызывала уважение. Нежная белая кожа, присущая интеллигентам, вызывала лишь усмешку. Любил Юрик крепкие рабочие ладони, с соразмерными пальцами, с надежными мозолями и мощными заусеницами.

У этих двоих руки выглядели нормально – руки как руки, в заусеницах, кожа темная, крепкая, значит, можно поговорить. Да, парни симпатичные. Юрика посетил прилив воодушевления.

– Давайте, мужики, – показал на воблу, – не стесняйтесь.

Один близнец полез в карман брюк и извлек поллитровую.

– Казенка? Я больше домашнее уважаю.

Близнецы виновато улыбнулись – Юрику и это понравилось. «Свои в доску, – чуть ли не восторженно думал он. – Что называется, повезло».

– Вы, мужики, здесь впервой, или как?

Те переглянулись, но ничего не сказали.

– А я здесь всегда пиво пью. В других пивняках водой разбавляют. Порошок стиральный сыпанут для пены, народ травить.

Юрик подмигнул, опорожнил бокал и выдвинул его на середину стола:

– Давайте, наливайте, что ли.

Ему и в голову не пришло, что водка, может быть, и не для него выставлена, ведь ни словом не обмолвились, ни жестом не пригласили. Даже до воблы не дотронулись, а сосут себе пивко и жмурятся на солнышко. Забыл, что ему сегодня во вторую, и что мастер Сан Саныч-угорелый за это дело пошлет бетономешалку чистить; мужики в «козла» в слесарке будут, а ему или отбойничек от мастера или цементную пробку пробивать. Не думал обо всем этом Юрик. Ликующая свобода поселилась в его душе, весна среди жаркого лета.

– А в этом пивняке, вон, Тоня, она на недоливе работает. Пусть меньше – да лучше. Я так считаю. Тоня – свой человек, ее мужик каждые полгода в ЛТП отдыхает. А у вас как с этим делом?

Юрик вновь подмигнул.

И опять Юрику не пришло в голову, что немногословные собеседники и не спросили: с каким это таким делом? Будто они должны понимать его с полуслова, или уже понимают, о чем он.

Он раскупорил бутылку, плеснул в пустой бокал водочки на два квадратика, и спросил:

– Ну? Кто первый?

Молчание.

– Ну что ж. Я так я. Ну, за знакомство. Или мы уже? Знакомы?

Юрик задержался с бокалом, разглядывая физиономии собеседников.

Не понять: знакомы – не знакомы. А, ладно, главное – свои парни.

И он выпил.

– А как вас звать-величать? – шутливо спросил Юрик, отхлебнув пива и наливая вторую порцию. – Ну, кто из вас?

Те брать бокал не спешили.

– Ну, блин, какие вы одинаковые, – улыбнулся Юрик, – это ж если у меня резкость поплывет, это вас будет четверо. В натуре.

И он захохотал.

Те не смеялись, водку не пили, но были для Юрика свои, ближе некуда, чуть ли не его второе Я.

– Че, не пьете? Не употребляете, значит? Ну и правильно. Моя мамочка, жена в смысле, мне тоже не советует, – и Юрик в который уже раз подмигнул. – Значит, можно?

Близнецы кивнули, впрочем, без особого энтузиазма. Это вызвало в Хавчике взрыв воодушевления. На такой благоприятной волне он долил в бокал последнюю треть.

– Ну, мужики, вы классные мужики. Нет, вы, блин, не знаете, какие вы классные мужики. Вы меня слушайте, я вам говорю: вы – что надо! Я говорю!

Он энергично перелил в себя водку, запил это дело пивом, шваркнул бокалом об стол и угрожающе-серьезно рубанул:

– Значит, так. Допиваем – и ко мне. Мамочка закусь сообразит, у нее всего, что надо. Вы же мне как родные, мужики. Я для вас – всё! Последнее!

Они брели тихой безлюдной улицей, лишь изредка громыхали грузовики; по одну руку тянулся непрерывный бетонный забор, внезапно обрывавшийся железными воротами с небольшой табличкой «Швейное училище», затем пошли гаражи, железнодорожные пути с тупиками и высокой платформой – разгрузочной площадкой плодоовощной базы.

Улица уводила в какую-то степь, среди которой, связанные утоптанными дорожками, торчали пятиэтажки с тонкими молодыми деревцами у краснокирпичных фасадов.

– Мой вон тот, – сообщил Хавчик, сделав неопределенный жест.

Но ему-то было ясно, что близнецы прекрасно его поняли и уже оценили и дом, и его преимущества – гастроном и пункт приема стеклотары.

– Мужики, значит так. Я сейчас сбегаю на разведку. А вы тут постойте, – говорил Хавчик у гастронома, – если все путем, я в окно крикну. Ну, я пошел.

Юрик ввалился в квартиру и ринулся открывать все двери подряд.

– Рая! Мамочка, ты где?

– Ты что, псих, готовый? Скотина. Попил пивка? И такой на работу сунешься? Ну, вы видели – готовый!

– Да подожди, мать, какая работа! Я с такими пацанами пришел. Ты давай закусь на стол мечи, угостить надо, как надо. Ты упадешь – это такие ребята! Рая, надо посидеть. Раиса! Блин!

– Иди ты, знаешь куда, со своими друзьями! Пистон ходячий!

– Так, да? Ну, Раиса, ну ладно! Щас. Да что там! – сорвавшимся голосом выкрикнул Юрик и устремился к серванту, где лежали семейные деньги, сберкнижка, а в выдвижном ящике в шкатулке с вязанием – супругино золото: колечко, сережки и брошь, всё доставшееся ей по наследству.

– Ты это куда? Ты это зачем? – опешила супруга.

– Не время сейчас. Потом.

– Не пущу, – Раиса загородила дверь и приготовилась благим матом орать «караул!».

– Я те дам «не пущу», стерва!

Юрик с такой силой толкнул жену, что она отлетела в коридор и, ударившись о стенку, тихо ойкнула и, насмерть перепуганная, опустилась на пол.

Юрик выбежал из подъезда, радостно размахивая сумкой с добычей:

– Порядок, братва! Гуляем! Мамочка дала добро!

Через три дня в райотделе милиции царило дружное веселье. Смеялись все: сменившиеся с поста пэпээсники, дежурный по РОВД майор, катались от хохота опера.

Участковый, еле сдерживаясь, улыбался. Перед ним сидел помятый Юрик Хавченко, держа на коленях раздутый чемодан белого дермантина. Он требовал разобраться с близнецами-гипнотизерами, лишившими его семейной жизни. Повода для уголовного дела не обнаруживалось, для гражданского иска тем более, поскольку сам Юрик настаивал на чистой добровольности своих действий, без всякого на то понуждения или же просто предложения словом или жестом со стороны пресловутых близнецов.

Выходила такая история. Гражданин Хавченко в состоянии алкогольного опьянения вынес из дома совместно нажитые деньги и материальные ценности, оскорбив словом и действием жену, и спустил все это дочиста в компании с двумя неизвестными гражданами, с которыми познакомился в пивном баре. За что был изгнан из дому. В оправдание своих действий гражданин приводит объяснения мистического порядка. С его слов выходит, будто собутыльники, чье имя и приметы назвать затрудняется, кроме того, что близнецы, являлись гипнотизерами, чуть ли не колдунами, неизвестным способом отдавали ему роковые приказы мысленно.

Юрик горячился, чуть было не обложил представителей органов матом, однако рассказ его был подробный и на удивление связный. Но об одном он умолчал, не специально – сам даже не заметил, как умудрился забыть об этом.

Сегодня рано утром – где они были ночью после очередного ресторана, в аэропорту, на жд/вокзале? – итак, утром, в парке, у скамейки. Он сидел, они стояли над ним. И как-то жалко, как-то потерянно они выглядели. Почему оно так казалось?

– Вы чего это, мужики? – опешил Юрчик.

Ощущение счастья, бившееся в нем, куда-то улетучилось. Волшебная радуга растаяла, что-то оборвалось в душе, что-то праздничное исчезло.

– Кто мы? – тихо, в общем-то, без интонаций, но внятно спросили близнецы.

Хавчик недоуменно пожал плечами. На ум пришло: «Какой хрен разница?» Но вслух не сказал, ему захотелось удержать за какую-то случайную ниточку убегающее счастье. А близнецы развернулись и пошли прочь по аллее.

Все вдруг встало на свои места, мир вновь был прежним, обычным, за исключением того, что когда Юрик вернулся домой, в прихожей его ждал тщательно собранный чемодан с его, Юрика, вещами. С женой разговора не вышло, потому как инициативу на себя взял тесть. Тесть сказал:

– Бери манатки и катись отсюда.

– Куда ж я пойду?

– Хоть в общежитие, хоть на…

Юрик решил идти в ментовку, спасать семейную жизнь.

Глава вторая

Квартира, однокомнатная и неухоженная, принадлежала когда-то одинокой пенсионерке. Темные, давно не крашеные панели, потерявшие цвет обои, грязная старая плита, удручающая сантехника, протекающие трубы.

Переехал он в эту квартиру недавно, в каком виде получил, то и принял. Как человек ответственный, Дмитрий всю мебель оставил жене. Но это неважно. Расставшись с женой, он вдруг остался один. Приходил домой, жарил картошку с тушёнкой, ужинал и кормил той же картошкой кота. А потом ложился спать. Вставал, кормил кота, бил подвешенную в дверном проеме кухни боксерскую грушу, уходил на службу. Собственно, груша и кот были единственным совместно нажитым имуществом, которое он оставил себе. Грушу повесил сразу в день переезда, на этом изменения в квартире и закончились.

К своим двадцати восьми Дмитрий стал законченным опером, по складу души и образу мыслей. Ментовская работа была для него родной стихией, забывалось в ней напрочь все, ее не касавшееся.

О семье он старался не вспоминать, иначе посещала тоска, странная память об уюте, тепле, общих надеждах, которых на самом деле-то и не было. Может, тоска не об оставленной семье, а о той, которая представлялась ему, когда ухаживал за Галкой, или в редкие минуты семейного покоя – тоска о несбывшемся.

Было уже поздно, горизонт налился темнотой, оставив лишь узкую синюю полоску, зажглись фонари. Дмитрий лежал на диване, слушал портативный приемник – передавали классику. Вечер вяло затекал в распахнутое окно и растворялся в духоте квартиры.

В голове плавали обрывки прошедшего дня. Так как события были совершенно ясны, то обрывки получались неясными, спутывались в различных сочетаниях, а смысла не обнаруживалось никакого.

Зазвонил телефон. Он стоял в коридоре на древней этажерке; беспокоили Дмитрия нечасто, он еще не успел привыкнуть к негромкому старому аппарату. И сейчас просто лежал и слушал. Телефон замолчал, но вскоре вновь ожил.

Дмитрий встал и поднял трубку. Это оказался Гера, школьный товарищ, приятель по школе милиции, куда вместе же и поступали. Полное имя Геры, немало поспособствовавшее закалке характера, расшифровывалось как Геракл. Но все остальное в биографии Геры было в полном ажуре – и его сразу после окончания милицейской школы взяли в Комитет Госбезопасности стажером.

– Не спишь, чегевара? – поздоровался Геракл.

Дмитрий обрадовался, с Герой он не общался уже года три, тот как-то так из стажеров ушел в большую таинственную жизнь спецслужбы, потеряв интерес к прежним приятелям. Даже не то чтобы потерял интерес. Наверное, работа в Комитете оставляла не много времени на то, что не имело к ней отношения. И если ты не входил в круг интересов ГБ, то запросто выпадал и из круга интересов его сотрудников; а, может, Геракл был просто говнистым парнем. А потому вместо встреч, приглашений друг к другу в гости на семейный ужин, остались лишь телефонные звонки, потом и они рассосались.

– Привет, Гера, рад слышать. Что стряслось, старик?

– Почему обязательно стряслось? Может, я просто так, пообщаться?

– Не крути, Гера, я ведь тебя знаю.

– Знаю, что знаешь. Я к тебе сейчас подъеду. Не возражаешь?

– Возражений нет. И все-таки ты, Гера, говнюк. Сколько не звонил.

– Дела, – значительно произнес Геракл. – Дела творятся – обосраться можно, – уже с иной, скучной интонацией добавил Гера и положил трубку.

Хотя Дмитрий и охладел к школьному товарищу, но сейчас с интересом ждал встречи. В конце концов, это с Гераклом бегали они на танцы в музучилище и в институт легкой промышленности. В конце концов, это Геракл познакомил его с Галкой, студенткой по классу скрипки. А сам ухаживал сразу за двумя девицами из института, из-за которых случилась солидная драка – провожали аж на Запрудное, провожали и нарвались на местных. Двое против пятерых – Дмитрию такой воодушевляющий расклад понравился. Будучи более отвязного характера, чем Геракл, он взял на себя троих, оставив тому одного. Еще одного взяла на себя девица – тот оказался ее братом. Потом подвалили новые молодцы, и Геракл, выхватив из кармана точную копию ТТ, дурным голосом заорал:

– Лежать, суки, всех положу!

В его голову тут же прилетел кирпич, и Дмитрий тащил на себе раненого Геракла до автобуса, потом сдал в травмпункт.

Гера явился какой-то вялый и помятый. Тем не менее, с интересом оглядел квартиру и скептически заметил:

– Да, брат, опускаешься. Я в курсе твоих дел, ты не думай. Но жить в таком сарае нельзя. Хочешь, дам телефончик – приятная девка, в твоем вкусе. Мигом поднимет тонус. И вообще…

Геракл закурил у окна, уставившись в ночной мрак, сгущаемый тусклым фонарем подъезда.

– Дерьмо все. Было, есть и будет.

– Гляжу, научился ты на умняк падать.

– Жизнь учит, будь она неладна.

– Чаю или покрепче будем?

– Иди ты с чаем. Я с собой прихватил, «пять звезд», как у благопочившего Генсека. Помнишь анекдот про «пять звёзд»? Нет? Это когда вампиры поймали Брежнева, отрезали голову, и один говорит: что, вот так, из горла? Нехорошо, всё-таки «пять звёзд»!

Дмитрий наскоро настрогал мелкими ломтиками подсохшего черного хлеба, крупными – два плавленых сырка; порывшись в холодильнике, извлёк и открыл банку дефицитных шпрот. Отнес все это в комнату, где возле дивана на трех шатких ногах стоял старый этюдник. Дмитрий откопал его в кладовке, внутри этюдника были только ссохшиеся тубы масляных красок. Этюдник использовался в качестве обеденного стола, чтобы не отвлекаться от телевизора, лампового черно-белого «Электрона», смотреть который можно было, только потушив свет. Кот Тимур тут же изловчился похитить сырок и, заныкавшись в углу за телевизором, с урчанием принялся за ужин.

Гера выставил коньяк, «самтрест»:

– Куда насыпать, чегевара?

Дмитрий принес покрытую пылью нераспечатанную коробку со стопками чешского хрусталя, они выпили за встречу.

– Ну, рассказывай, как живешь? – спросил Гера. – Чего с Галкой поцапался? Хорошая баба, хозяйка.

– Не заладилось что-то. Сперва я ей доказывал, что умный. Потом она. Не знаю. Понимаешь, Гера, какая штука, если бы знал, то все бы наладил. Наливай. Между первой и второй…

– Помнишь, как потащила нас на концерт, в училище?

– Ну?

– А ты заснул. Храпел. Она на скрипке солирует, а ты храпавицкого.

– Да, смешно, конечно.

– Нет, брат, это тебе смешно, а женщины все помнят. Так что мотай на ус.

– Ну ладно, будет. Ты-то что? Уже майор?

Гера вздохнул. Наполнил стопки. Приглашающе кивнул. Выпили.

– В судьбу веришь? – спросил он.

– Ты бы еще спросил – верю я в бога?

– В бога не знаю, в судьбу?

– Наверное. Знаешь, меня ведь контузило, год назад. Да, точно, год.

– Рассказывай.

– Ночное дежурство. Вызов из частного сектора – один псих, кстати, числился в розыске, сожительствовал с гражданкой, допился и по пьяни зарезал ее отца и брата. Она как-то вырвалась, а псих заперся в доме, пустил газ, да еще разлил канистру бензину. Прибыли на место, я и Володя Шлопов. Сунулись, а этот орет – не лезь, взорву. Ну и взорвал. Володька впереди шел, всего два метра между нами было – его убило. А меня контузило. Не помню ничего, говорят, я прям на улице встал и давай в небо из своего ТТ шмалить. Салют, значит. Вот такая судьба, Гера, шел бы я первым – он бы салютовал, а меня – в цинк и ногами вперед…

– Видишь, какая история неприглядная. Ну да, мне не слаже. Не быть мне майором теперь.

– Залетел?

– Если это судьба, то чем-то я этой стерве сильно не понравился. Дай папиросу.

– «Мальборо» зажимаешь? – улыбнулся Дмитрий.

– Да пошел ты! – рявкнул Гера и швырнул свое «Мальборо» об этюдник. – Можешь курить.

– Не мечи икру. Что там у тебя с судьбой, выкладывай.

Гера поведал странную историю.

Давеча возвращался он домой после встречи со студентом института легкой промышленности. У них там в институте назревало что-то вроде диссидентского кружка – какую-то газетенку готовили; какой-то диспут-клуб. В общем, сопли, конечно, но дали в разработку – изволь, поработай.

Студент при первом же свидании в штаны наложил, бумагу подписал, кличку принял, а толку ноль. Подсовывал Гере какую-то липу, чего-то крутил.

Итак, Гера шел домой с неприятным чувством: для отчета начальству ничего «такого» агент снова не сообщил.

По дороге, кстати, попался пивняк. Решил рвануть пару-тройку кружек, восстановить резкость.

Уже собрался уходить, как появляются эти двое. Вежливые. Показалось ему, – парни из наружки, даже припомнилось, будто встречались на каком-то собрании. Гера, сам не зная как, выложил им всю закрытую информацию об агенте и их гребаном кружке. Вчистую агента засветил. Те сочувствовали, кивали, но ведь, бляха-муха, ничего не говорили, а он разливался соловьем. И откуда он взял, что студентика надо дожать? Показалось, будто близнецы посоветовали – так взяли и сказали: «А ты его дожми. Что с ним сделается?» И такая шиза накатила, что прямо втроем поехали к студентику на дом, в нарушение всех мыслимых инструкций.

Он вызвал студента на улицу, под грибок, и там дожал. Дожать его было легко. У Геры имелась информация – юноша замечен в гомосексуальных связях, имевших место в общественных туалетах. Гера так и сказал: «Или ты, пидор, сейчас и здесь излагаешь все, и письменно, или завтра… нет, сегодня, о тебе всё будет знать ректор. И в справке об отчислении будет указана причина. Воображаешь формулировку?» Здесь Гера стал дико, нервно хохотать, что тоже было очень странно. Студент плакал, писал под диктовку Геры донесения, но все было не то, и эти бумажки Гера тут же рвал, приговаривая: «Настоящее давай, сука, настоящее…» А потом плюнул, зловеще прошипел: «Вешайся, гнида», развернулся и пошел к тем двоим, а они все это время на лавочке сидели. Только Гера к ним, мол, как я, здорово провел работу? – те встали и ушли, только их и видели.

Той же ночью студент повесился. И записочку, паскуда, оставил. И началось для Геры страшное – начальство на ковер, служебное расследование, временное отстранение от дел, вопрос о соответствии занимаемой должности…

Гера рассказывал, а Дмитрий смотрел на него и думал, что надо же – эдакая сволочь друг детства, а все-таки друг, и он, Дмитрий, сидит, слушает; а тот рассказывает такое, что никому и никогда. Но что-то тут есть неуловимое, что-то темное-темное, глухое, как последний «глухарь». И вот из-за этого чего-то неуловимого ему жаль подлеца Геру. Влип Гера во что-то гадкое, как и тот гегемон, что прибегал к ним в отделение с заявой на близнецов-гипнотизеров. Сказать или не сказать? Для Геры это важно, может пригодиться.

– Знаешь, Гера, ты не первый.

– Ну и что, что не первый. Не первый и не последний. Только почему я? На кой оно мне?

– Я об этих близнецах. Засветились они уже в пивняке.

– В каком пивняке? – мгновенно собрался Гера.

– В «Ивушке», под вербой.

«Ивушкой» пивняк окрестил народ, так у оперов она и называлась.

– Сходится. Павильон «Пиво», от гастронома «Душанбе». Ты давай, рассказывай.

– Да, хватка у тебя. Говоришь, близнецы – из вашего Управления?

– В том-то и дело, что нет у нас таких.

Гера это выяснил сразу же после «залета», близнецы из «наружки» – обстоятельство редкой примечательности.

Дмитрий рассказал историю пролетария Хавченко.

– Заявление у него взяли? – быстро спросил Гера.

– Да ты что, какое заявление? У нас все покатом лежали.

– Зря. Найти его можно? Впрочем, не надо, не твоего ума это дело. Так говоришь, покатом лежали? Так смешно?

– Мне не очень. Что думаешь делать?

– Что делать? Зря все это я тебе рассказал.

– А че так?

– А так – не твоего ума это. И не обижайся, потому что и не моего тоже. Я так думаю – эти двое оттуда, – Гера показал пальцем в потолок. – Прибыли отрабатывать чего-то. Слыхал про такие штуки – психотропное оружие, электронное оружие?

– Так, краем.

– Напшикали в бокал отравы или распылили в окрестностях боевую химию. Или навели электронный пучок из-под стола. Поэтому я попрошу тебя обо всем этом никому не говорить.

– Ладно, чего там.

Дмитрий сходил на кухню, принес бутылку водки.

– Нет, знаешь что, я пойду. Поздно уже, – поднялся Геракл.

– Завидую я вам, никакой гаишник не тронет, сколько ни пей.

– О нашем разговоре никому ни слова, понял? Прощай… чегевара.

Гера ушел. Дмитрий закрыл за ним дверь и усмехнулся – да, дела. Судьба, иначе не скажешь. Надо же – свела на таком темном деле. Если бы Гера пришел раньше, до того работяги. А теперь получилось нехорошо, оба они выложили друг другу лишнюю информацию. Для Геры я стал нынче неудобен. Впрочем, неудобным стану, если начну разрабатывать близнецов. «А на кой они мне?» – Дмитрий хмыкнул. В самом деле, зачем они ему? Партия сказала надо – комсомол ответил есть. Гера хоть и друг, а вполне официально высказался – не лезь.

Он подошел к груше и пару раз от души саданул по ней.

Глава третья

Сегодня, перед утренним разводом профорг лейтенант Инесса раздавала месячные талоны на птицу, масло и яйца, которых город на прилавках магазинов давно не видывал. С приходом нового Генсека этот важный ритуал обрел регулярность. Вторым важным следствием смены лидера оказалось то, что оперативников принялись отвлекать в рабочее время на бессмысленные рейды по кинотеатрам и местам отдыха граждан. От последнего, кто хотел, быстро научился косить, заменяя себя дружинниками, которых уже официально приходилось отрывать от работы.