Путь Черной молнии 1. Новая версия

Александр Теущаков

Путь Черной молнии 1. Новая версия

Жизнь человека мало что значит, если он не совершил в ней благородных и справедливых поступков.

А. Теущаков

События, описанные в романе-трилогии, происходят в Новосибирске во времена советской диктатуры и, затрагивая факты массовых репрессий 1937 года в ЗСК1, ведут к началу 90-х годов ХХ столетия. Нелегкая судьба досталась парню, оказавшегося жертвой судебной ошибки и, испытавшего на себе жестокость советских лагерей. Ради справедливости он вступил в тайную организацию «Черная молния». Не согласие со многими взглядами в уголовной среде и прогнившей советской правовой системе, заставило его с друзьями вступить в борьбу с несправедливостью. Ни один насильник и убийца малолетних детей, попавший в поле зрения организации, не уйдет от грозного приговора. Казалось бы, такая мрачная тема, как мир зоны и криминала, но даже в ней нашлось место благородству, дружбе и светлой любви. В романе Путь «Черной молнии» многое создано на реальных событиях, если в тяжелые времена перестройки существовала организация «Белая стрела», то «Черная молния» была первооткрывателем в справедливой борьбе против коррупции и бандитизма

ЧАСТЬ 1

СЛЕД «ЧЕРНОЙ МОЛНИИ»

Глава 1

Томский палач

Летом 1937 года в городском отделе НКВД2 города Томска по адресу Ленина 42 велась напряженная работа с арестованными гражданами. Начальник оперативного сектора, капитан, Иван Васильевич Овчинников: высокий, симпатичный мужчина средних лет, переведенный из Прокопьевска осенью 1936 года в Томск, контролировал работу следователей, ведущих политические дела. Официальные допросы в понимании Овчинникова были малоэффективны, он отдавал предпочтение решительным действиям следователей-колольщиков, наращивающих темпы в разоблачении антисоветских элементов. Подчиненные, выполняющие дневную «норму» чувствовали к себе хорошее расположение начальника, особенно покровительствовал он смертельным колунам-забойщикам3, способным «разговорить» на дню несколько подследственных. В горотделе начальники называли Овчинникова беспринципным трудягой и всячески поощряли его за старания. Действительно на службе в НКВД он выкладывался полностью, не щадил себя в работе. Энергии в нем было на удивление много и, так как по природе он слыл человеком сильным, волевым и неуступчивым, то добивался успехов. Кроме всего прочего, Овчинников не давал спуска нерадивым подчиненным и ради пользы дела мог отругать, а то и обложить отборным матом. Что касалось репрессированных граждан, то среди них о капитане ходили слухи, что попади они в лапы к этому зверю, мало кому удастся вырваться живым.

Овчинников прошел через подземный коридор из управления НКВД в тюрьму и вызвал к себе старшего следователя Зеленцова, присланного из Новосибирска в помощь томским коллегам. В команде следователя находились прибывшие с ним чекисты, начинающие обучение. Овчинников третий раз сделал замечания Зеленцову, указывая на плохие показатели в работе. Вот и сегодня не выдержал и, употребляя в разговоре крепкие выражения, спросил старшего следователя:

– Зеленцов, сколько дел было раскрыто твоим отделом за прошедшие двое суток?

– У меня семь следователей, работающих не «покладая рук», но только трое самые перспективные, они выявили пятерых бандитов, подозреваемых в контртеррористических действиях: двое из них поляки и трое украинцев.

– Меня не интересует состав твоей группы, мне важно как они работают. Зеленцов, я тебя дважды предупреждал, ты портишь показатели нашего отдела! – гневно выкрикнул Овчинников, – урод, что я тебе приказал, чтобы от каждого твоего следователя мне подавали на подпись пять раскрытых дел за сутки, а вы как работаете?                  Сначала Зеленцов растерялся, не зная, как ответить на хамское обращение капитана. От возмущения перехватило дыхание, хотелось возразить. Но, наблюдая за разгневанным начальником, он взял себя в руки и спокойным голосом доложил обстановку:

– Товарищ капитан я не могу применять к арестованным физические меры воздействия, как это практикуется в вашем отделе, а просто так подследственные не хотят давать показания. Не будем же мы, в самом деле, выбивать из них признания. Выстойку4 к обвиняемым мы применяем, ведь этот метод при допросе не возбраняется.

– Что, на оппортунизм потянуло?

– Причем здесь это, товарищ капитан, я повторяю, нам рекомендовали другие методы…

– Методы, говоришь, – Овчинников резко одернул следователя, – не вовремя ты занялся подобной практикой, сейчас обстановка не та. Ты вообще соображаешь, что говоришь? Откуда ты такой взялся? Тебя что, не учили, как бороться с врагами советской власти? – кричал Овчинников, засыпая Зеленцова вопросами и, при этом стучал кулаком по столу так, что подскакивали предметы. – Уродец ты недалекий! Соображать надо, ведь ты тормозишь всю работу нашего горотдела. Да разве только нашего, в УНКВД Новосибирска мне было поручено к концу месяца раскрыть подпольные организации контриков, церковников и прочих религиозных фанатиков. Сотни твоих коллег добывали информацию по районам, ловили террористов, доставляли их в Томск, а ты мне разводишь демагогию и потворствуешь врагам народа. Вспомни, что говорил товарищ Ленин: "Не резонерствуйте, как это делают хлюпкие интеллигенты, а учитесь по-пролетарски давать в морду! Надо хотеть драться, и уметь драться, без лишних слов". Понял, Зеленцов! Так что не потворствуй разной сволочи и не говори, что тебя учили бороться только словами с контрреволюционными элементами. Тем самым ты саботируешь ответственные решения партии. Понимаешь, чем это может для тебя обернуться? Я укажу это в рапорте и дам такую характеристику, что тебя вышвырнут из органов. Ты хочешь поменяться местами с арестованной контрой?

Понимая, чем грозит ему лояльное отношение к подследственным, Зеленцов резко изменил свое суждение.

– Товарищ капитан, я постараюсь исправить ситуацию.

– Каким образом? Судя по твоей мягкой методике, надаешь подзатыльники двум сотням подследственных.

– Как нужно для партии и народа, так и поступлю.

– Кстати, партия и народ доверили тебе почетную миссию по освобождению Родины от контрреволюционной заразы. Не надо слюни распускать. Знаешь, что сказал товарищ Ежов товарищу Макарову после совещания: «Если враг Советской власти стоит на ногах – стреляй!» А ты Зеленцов слабохарактерный, по тебе видно, что не проливал кровь в гражданскую, когда белая сволочь уничтожала большевиков.

– Иван Васильевич, я понял, и обещаю все исправить.

– Ладно, за резкий выговор обиды на меня не держи, но запомни, я терпеть не могу хлюпиков. Ты должен сам понимать, контра зашевелилась, нужно действовать оперативно и каждый день раскалывать их до основания. Сейчас пойдешь со мной, и я покажу тебе, как работают настоящие следователи-профессионалы. Увидишь, как ведется допрос третьей степени5, и заметь, они в день разоблачают до десяти врагов народа – вот какими темпами ты должен работать, а с методами ты сейчас ознакомишься.

Спустившись в подвальное помещение, Овчинников повел за собой Зеленцова по мрачному коридору. С правой стороны располагались камеры, в которых теснились двадцать человек вместо положенных трех. Ночью арестованным приходилось сидеть и спать поочередно, так как размеры камер не позволяли всем разом уместиться на трех железных нарах. Камеры и коридор не отапливались, только тепло человеческих тел поддерживало в помещениях надлежащую температуру. Днем подследственным категорически воспрещалось садиться, а тем более ложиться, того, кто нарушил распоряжение начальника тюрьмы, ожидал перевод в карцер.

Овчинников, дойдя до конца коридора, постучал кулаком в дверь. Изнутри послышался шум открываемого засова и крупный, вспотевший мужчина в фартуке, отдав честь, запустил офицеров в допросную камеру. Это был сержант Латышев. Зеленцов обратил внимание, что фартук и засученные до локтей рукава, были забрызганы кровью.

Рядом со столом сидел на стуле мужчина среднего возраста, волосы на его голове были взлохмачены. Худощавое лицо опухло от побоев, правое ухо кровоточило. С нижней губы тоненькой струйкой спускалась окровавленная слюна, его руки были стянуты за спиной сыромятным ремнем, а голова беспомощно свисала на грудь.

– Как дела, арестованный разоружился6? – спросил Овчинников второго «забойщика» в форме сотрудника НКВД, в звании лейтенанта, им оказался следователь Редькин, среднего роста, плотный на вид мужчина лет тридцати пяти.

– Пока упорствует, но ничего, еще немного и заговорит. Можно продолжить допрос?

– По третьей степени сильно не усердствуйте, он еще должен дать показания на своих сотоварищей.

Следователь Редькин взял в руки большой деревянный молоток и приставил его к руке арестованного, а сержант Латышев с силой ударил другим молотком по пальцам арестанта. Резким криком, а затем жутким завыванием наполнилась камера. Последовал удар молотком по плечу. Еще удар, вскрик и арестованный замычал что-то невнятное, пуская кровавые пузыри изо рта.

– Подожди, – брезгливо поморщившись, остановил Овчинников Латышева, – кажется, он что-то пытается сказать.

– Я все подпишу, только больше не бейте, – еле слышно проговорил с украинским акцентом арестованный.

– Ты признаешься, что состоял в контрреволюционной, кадетско-монархической, повстанческой организации? – спросил Овчинников, садясь за стол напротив истязаемого.

Арестованный кивнул.

– Не слышу!

– Признаю…

– Сколько человек состояло в вашей группе, располагавшейся в Выселках?

– Точно не знаю.

– Двенадцать, если быть точнее, – Овчинников сделал упор на определенном количестве людей.

– Да двенадцать.

– Кто был организатором, кому вы подчинялись?

– Я не знаю имен, я человек маленький.

– Не ври мне! В ЗапСибкрае во главе вашей организации стояли: бывший князь Волконский, князь Ширинский-Шахматов, Долгоруков, поддерживающие связь с бывшим генералом Эскиным. Тебе ведь известны эти фамилии, – продолжал подсовывать информацию Овчинников.

– Да, да, конечно, я о них слышал.

– Ну, вот, уже лучше, продолжаем.

– Через нашего человека, я доставлял сведения о готовящемся мятеже в Кожевниковском районе, от него же я получал разные приказы.

– Вот и хорошо, осталось только выяснить имя этого человека и подписать протокол. Видишь, как свободно стало на душе, а как легко осознавать, что физические страдания закончились, – с издевкой сказал Овчинников и обратился к Зеленцову, – садись на мое место и продолжай допрос.

– Писать умеешь? – спросил Зеленцов арестованного.

– Не обучен грамоте, товарищ начальник.

– Какой я тебе товарищ? Откуда же тебя занесло в Сибирь?

– Год назад с Украины выслали, всей семьей в Выселки привезли.

– Видимо ты был ярым противником вступления в колхоз, раз тебя сослали в Сибирь. Ладно, снимете с него отпечаток большого пальца. Редькин, доведешь его дело до конца и все протоколы через меня подашь на подпись товарищу капитану. Обвиняемого проведешь по первой категории.

– Слушаюсь товарищ старший следователь.

Овчинников приподнял брови от удивления и, улыбнувшись, отдал распоряжение:

– Зеленцов, и ты Редькин, со мной в коридор.

Выйдя за дверь, Овчинников потрепал Зеленцова по плечу.

– Поразительно, но ты делаешь успехи, видно недооценил я тебя, поторопился с выводами. Теперь-то ты понял, как надо работать?

– Понял товарищ начальник горотдела, – улыбнулся Зеленцов.

Овчинников достал из папки лист и передал его следователю.

– Редькин, вот список, допросишь этих гадов. Расторопных следователей тебе в помощь я пришлю. Если будут упорствовать…

– Не-не, Иван Васильевич, у нас разговорятся, как начнем ноготки тянуть с пальцев, так душа с разговорами сразу наружу запросится.

– Вот и ладно. А ты Зеленцов, чтобы к концу недели всю сектантскую группу подвел под первую категорию, иначе смотри, – Овчинников погрозил пальцем и направился по коридору к выходу. Навстречу ему два конвоира волокли избитую женщину, она была в обморочном состоянии. Овчинников остановился и, присмотревшись к арестованной, скомандовал:

– Бойцы, ну-ка стоять!

Один конвоир отпустил несчастную и, отдав честь, доложил:

– Товарищ капитан, арестованную Марусеву только что с допроса «ведем» в камеру.

– Приведите ее в чувство и доставьте ко мне в кабинет.

Не смотря на истерзанный вид женщины, Овчинников узнал в ней Клавдию Марусеву, она работала у него в горотделе машинисткой, в то время когда он занимал должность начальника НКВД в Прокопьевске. Через некоторое время за хорошую работу его повысили в должности и перевели в Томск.

В своем кабинете Овчинников сел за стол, закурил и призадумался. Теперь он наверняка узнает, где сейчас находится Лидия Смирнова, работавшая у него секретарем. Лида внезапно исчезла из Прокопьевска, когда под чутким руководством Овчинникова на руднике была арестована группа начальников-вредителей. Смирнова была дочерью директора банка и работала в горотделе НКВД. Она приглянулась Овчинникову, хотя была замужем, и он при каждом удобном случае напоминал ей о своей симпатии. Начальник упорно преследовал свою цель и уже без обиняков предлагал Лидии вступить с ним в интимные отношения. Девушка держалась достойно и каждый раз напоминала, что любит своего мужа, с которым прожила после свадьбы чуть больше года. Тогда Овчинников сфальсифицировал обвинение на ее мужа и незамедлительно арестовал. Добиваясь благосклонности Лидии, начальник шантажировал тем, что отпустит мужа, но несговорчивая девушка не хотела даже слушать бесстыдного лейтенанта, охочего до каждого смазливого личика. Своими отказами она только разжигала в нем страсть, чувствовалось, что Овчинников не просто так домогается, он влюбился в Лидию. Правдами и неправдами, добиваясь согласия девушки, он даже разрешил личную встречу Лидии с мужем, перед тем, как его этапировали в Новосибирскую тюрьму. После свидания с мужем, которого ей не суждено было больше увидеть, Лидия все равно не стала любовницей Овчинникова и, не увольняясь с работы, исчезла из Прокопьевска.

Стук в дверь отвлек Овчинникова от мыслей.

– Войдите.

– Товарищ капитан, арестованная Марусева доставлена, разрешите ввести? – спросил конвойный.

Капитан кивнул и бледная, изможденная от пыток и недосыпаний женщина, едва передвигая ногами, прошла до середины кабинета.

– Садись, – капитан указал рукой на стул и махнул конвоиру, чтобы он закрыл дверь с обратной стороны.

– Ну, что Клавдия, все упорствуешь, не хочешь говорить, где скрывается твой отец?

– Я не знаю, – едва слышно произнесла женщина и, не сдержавшись, заплакала, – Иван за что?

– Все, что было в Прокопьевске, это в прошлом и я тебе не Иван, а начальник горотдела НКВД капитан Овчинников. А теперь слушай меня внимательно: мне только стоит вписать твою фамилию в этот бланк, и сегодня же ночью ты исчезнешь. Надеюсь, ты не глупая и понимаешь, что навсегда. Но, если ты скажешь, где скрывается твой отец, тебя в «Шестерку7» направят, отсидишь пять лет и будешь спокойно жить дальше.

– После ареста всего начальства рудника, отец срочно уехал и никого из родных не предупредил.

– Врешь, знаешь! Неужели отец не поддерживает с тобой отношения. Я вижу, ты так и не поняла, в какой серьезной ситуации ты оказалась.

Клавдия замотала головой и заплакала сильнее.

– Ладно, не хочу тратить на тебя личное время, пусть тобой занимаются следователи. Меня интересует еще один вопрос: ты знаешь, где сейчас скрывается Лида?

Клавдия съежилась и сразу не сообразила что сказать.

– По тебе вижу, знаешь. Вы же с Лидой были близкими подругами. Давай так договоримся, я избавляю тебя от ночных жестких допросов, а ты мне скажешь, где скрывается Лида. Станешь выкручиваться, возобновлю практику допросов, все равно заговоришь.

Овчинников, не дождавшись ответа, осуждающе покачал головой, положил палец на кнопку звонка, и дал понять Марусевой, что допрос закончен.

– Она в Томске.

– Лида здесь?!

– Да, она ходит на лекции и готовится к поступлению в медицинский институт.

– А ее отец, он тоже здесь?

– Да, они живут вместе в одной квартире.

– Адрес, быстро.

– Я не знаю, где они живут, но вы можете найти Лиду в библиотеке, она часто там бывает.

– Ну, после того, как ты сдала мне Лидию, может, все-таки скажешь, где скрывается твой отец?

Клавдия глянула изумленными глазами на Овчинникова и молча, замотала головой.

– Ладно, мы и без тебя разыщем твоего отца, но смотри гражданка Марусева, если он попадется, и мы узнаем, что ты была в курсе, где он скрывается… В общем, ты меня поняла.

Капитан вызвал конвойного и приказал отвести женщину в камеру со смягченным режимом содержания. На самом деле все обстояло намного сложнее: Овчинников бросил ей вслед презрительный взгляд и, закрыв папку под номером 241, подумал: «Следствие по ее делу окончено. Сегодня ночью она все равно подпишет признание об участии в контртеррористической организации, а завтра ее отвезут к месту исполнения приговора».

В организованности подобного мероприятия Овчинников не сомневался, потому что сам принимал активное участие в процессе. Такие дела решались экстренно, можно сказать за одни сутки: справка НКВД об аресте, обвинение в заговоре, выдавливание показания, подписание признательного протокола, обвинительного заключения, решение тройки и ВМН8 в виде расстрела. Постановление тройки не оспаривалось, и в кратчайший срок приговор приводили в исполнение.

Что для капитана какая-то Клавдия Марусева, когда в мае месяце перед ним сидела бывшая княгиня Елизавета Александровна Волконская, высланная со своим мужем А.В. Волконским из Ленинграда в Томск. Овчинников дал свое согласие и подписал справку на арест Волконской за участие в контртеррористической организации «Союз спасения России». И таких «клиентов» было много и с «благословления» Овчинникова они ушли в небытие. Несколько месяцев назад он был старшим лейтенантом и начальство, оценив по достоинству его труд, присвоило ему звание капитана.

Овчинников вызвал начальника спецкомендатуры и отдал распоряжение, чтобы в окрестный лес направили команду для снятия дерна и подготовили общую могилу. Тридцать семь человек, приговоренных тройкой к расстрелу сразу же после исполнения приговора необходимо вывезти ночью и закопать в землю, а сверху уложить дерн. Мест для погребения в городе не хватало, и трупы приходилось вывозить за пределы. Во избежание утечки информации, персонал горотдела НКВД и милицейские работники между собой не контактировали и выполняли свои функции строго по отдельности. Расстрельная команда работала слаженно. Чтобы чекисты, исполняющие приговоры не чувствовали себя уставшими и не страдали от чрезмерных психологических нагрузок, им дозволялось поддерживать себя спиртом. Приговоренных под предлогом перевозки в другую тюрьму сопровождали в подвальное помещение и, заводя в камеру, расстреливали, или же выводили из подвала ночью, ослепляли фарами грузовых машин и под шум двигателей уничтожали. Трупы несли на задний двор и, складывая в бортовую машину, накрывали брезентом, затем везли к месту захоронения. До некоторых пор массовые расстрелы производились в окружном управлении в небольшом дворике; на кладбище и в Каштачном овраге, а также в тюрьме на Каштачной горе.

Общаясь с коллегами из разных городов, Овчинников получал советы и делился своими, как быстрее и экономнее исполнять смертные приговоры. Приходилось беречь отпущенные по лимиту патроны и тогда «врагов народа» душили веревками, натирая их мылом. Отработанные до механизма движения позволяли палачам сводить до минимума время исполнения приговора. Минута – лучший показатель для удушения человека. Нередко подобные советы Овчинников получал и от начальства, дабы не тревожить ночами местных жителей громкими выстрелами.

Была другая возможность спешной ликвидации и приговоренного направляли по подземному переходу между управлением НКВД и следственной тюрьмой. Человеку со связанными за спиной руками стреляли в затылок и завершали исполнение контрольным выстрелом.

Захоронение трупов требовало времени и участия специальной бригады и, порой, когда ни того ни другого не доставало, в ходе секретной операции применяли сожжение. Сам факт сжигания трупов, безусловно, был засекречен.

Неделей ранее 25 июля руководящий состав Томского НКВД, в том числе Овчинникова, вызвали на срочное совещание УНКВД в Новосибирск. Начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю С.Н. Миронов дал жесткую установку: в каждом округе, районе, городе, необходимо арестовывать энное количество «врагов народа». Безотлагательно проводить следствие и передавать дело судебной тройке. В основном применять к арестованным две категории: 1 – расстрел и 2 – десять лет заключения без права переписки.

Возвращаясь в Томск после совещания, Овчинников находился в приподнятом настроении, потому как предварительная работа оперативного сектора, проведенная накануне, даром не прошла. В результате поисков было выявлено большое количество контрреволюционеров: кулаков, белобандитов, и прочих уголовников. Кроме этого в горотделе у оперативников рассматривались новые донесения и готовились для утверждения начальством с последующим задержанием подозреваемых.

Не беря во внимание другие города, в одном только Томске отпускался лимит для ареста десяти тысяч человек по первой категории, и по второй, свыше двадцати тысяч. Особый упор делался на раскрытие и разгром организаций, сформированных за последние годы для борьбы с советской властью. Сегодняшний допрос Овчинниковым в подвале следственной тюрьмы, как раз указывал на уровень работоспособности чекистов.

Чтобы заметно увеличить раскрываемость подобных организаций, Овчинников и его коллеги применили метод, давно практикующий в органах НКВД. Агент-провокатор организовывал вокруг себя группу людей, затем сеть расширялась и все, кто даже в малой степени были замечены в контакте с организаторами, были взяты органами на заметку. Чем звучнее были фамилии мятежников, тем больше дивидендов в качестве наград и повышения в звании предполагалось получить от высшего начальства.

По сфабрикованному чекистами делу штаб восстания должен располагаться в Новосибирске, а главные части мятежного войска в менее крупных городах. Остальные подразделения должны базироваться в районах, поселках, деревнях. Группы и отряды прошли тайную военную подготовку. В состав восставших входят: руководители предприятий, рабочие, крестьяне, священнослужители, отбывающие ссылку кулаки и белобандиты. Все эти мнимые контрреволюционеры находились под прицелом оперсекторов НКВД, ожидавших приказа сверху о начале арестов. Подготовленные списки уже имелись у начальников горотделов НКВД.

И вот, Овчинников получил приказ о начале массовых мероприятий. По его распоряжению чекисты ринулись производить повальные аресты, каждый день, заполняя тюрьмы «врагами народа». Партия и правительство не скупились в людских ресурсах, направляя на ответственные участки молодых следователей, еще не окончивших межкраевых школ НКВД. Машинисток, прошедших курсы и отбивающих дробь по клавишам, печатая фамилии приговоренных к ВМН и десяти годам без права переписки. Всевозможный транспорт: гужевые повозки, грузовики, спецвагоны и плавучие баржи – все было готово к приему «врагов народа».

Овчинникову прислали из УНКВД малоопытных следователей, еще не способных различить среди массы арестованных настоящих шпионов и вредителей. По его подсчетам эти юнцы будут раскрывать от одного до трех дел в неделю. Сколько же тогда времени потребуется на борьбу с «врагами народа»?

Как правило, отработанная практика конвейера

9

Овчинниковым и следователями сводилась к тому, что протоколы допросов заранее заполнялись машинным текстом или писались следователем от руки. Документы усиливались показаниями разных арестованных по одному и тому же делу и их подписями. Обвинительное заключение, затем решение и приговор тройки, не подлежащий обжалованию. В силу вступало последнее действие – расстрел. Тела убитых тайно вывозили к месту захоронения, при последующем оповещении родственников, что приговоренный осужден на 10 лет без права переписки и отправлен по этапу к месту отбывания наказания.

Таким образом, отработанная схема с массовыми спецоперациями действовала безотказно, претворяя главный Сталинский тезис в жизнь: «Развитие социализма в молодом советском государстве значительно замедляется антисоветскими элементами. Кулаки, белогвардейцы, западные переселенцы (немцы, поляки, прибалтийцы) являются эксплуататорами и врагами трудового народа. Партия и ее руководители в кратчайший срок должны избавиться от обременительного и опасного балласта».