Ночной шум

– А чего ты так стараешься, внучёк? – неожиданно спросила Лидия.

– Так у меня под носом уже стоит четвертак-урод, бабушка! – усмехнулся Попович. – Да ещё семь на подходе. Поздно спохватился. Отдыхаю, называется, на даче в ближнем Подмосковье… А у вас ещё можно всё остановить. По закону! Но для начала на слушания. Чем больше нас будет, тем скорее прислушаются. Общественное мнение кое-что значит.

– Один хрен власть своего добьётся! – возразил пролетарий. – Митингуй – не митингуй, всё равно получишь…

– Идёмте!

– Да пора, – поддержала Булавина.

За гигантом обречённо потянулись другие мужчины. Женщины решили прийти позже, дождавшись других жильцов. Оченёв приблизился к школьной крылечной колонне, на которой висела листовка с изображением тётки в платке времён революции, приложившей палец к губам:

«Не болтай, а действуй!»

Позади кто-то тяжело выдохнул. Потом взвизгнула одна из женщин.

– Ты, что, кидаешься, сволочь?!

Оченёв обернулся. За спиной стояло человек десять парней в чёрных, как у налётчиков, кожанках. Они, словно призраки, возникли из-за деревьев. Кто-то из них швырнул в женщин комок грязи. Другой кусок земли упал на макет. Отступать было некуда. Роман резко напрягся и расслабился, приводя себя в боевое состояние.

Неожиданно подоспел Борис Кузькин, тоже появившись невесть откуда. Он направился прямо на парней.

– Вы кто, ребята? А? Вы, кто, а? – повторял вертолётчик, двигаясь на самого здорового.

Видимо, знал, что толпу можно остановить, воздействуя на самого сильного. Роман присоединился к нему. Парни, ни слова не говоря, вдруг быстро ретировались.

Оченёв вытер пот со лба. Кто это был? Наймиты администрации?

Женщины возбуждённо заговорили:

– Молодец, Боря! Мужчина… Разогнал эту шушеру.

Сам Кузькин остался олимпийски спокойным, будто весь день совершал подобные подвиги. Он неспеша сложил макет в большой целлофановый пакет, вынул китайскую губку для обуви с пропиткой, аккуратно вытер свои чуть замызганные грязью офицерские ботинки. Довольная улыбка пробежала под седоватыми усами.

Оченёв внимательно оценил его. Да, закалка военная. Не испугался, действовал решительно, чем впечатлил эту непонятную группу гопников. Чего они хотели? Почему так слаженно отступили?

Роман ещё раз смерил взглядом бравого усатого вертолётчика.

Глава 5

В одноэтажном щупкинском райсобесе кипели страсти по слушаниям об уплотнительной застройке. Здание не вмещало всех желающих поучаствовать.

В жарком тесном помещении люди атаковали чиновника, пытавшегося начать слушания. Он не ожидал такого наплыва народа. Ведь накануне в официальной газете тиснули маленькое объявление. А Попович, имевший зуб на застройщиков, умело поднял волну через трёх активных горожан. Пока чиновник старался навести порядок, Оченёв узнал много интересного.

НКВД много лет уже вели борьбу с продажной властью. В девяностых в Щупкино заправляли откровенные уголовники и бандиты. Они отстреливали друг друга до тех пор, пока не остался один, самый безобидный. Его и сделали мэром. После кровавых разборок это был долгожданный отдых. И под такую дуду очень комфортно стало воровать. Земли по бросовым ценам отряжались налево и направо. Предприятия банкротились и отдавались в нечистые руки. Почти все щупкинцы, чтобы выжить, ездили в Москву работать. Власть смотрела на них, как на досадную помеху, мешающую зарабатывать деньги. Коммуникации по городу изнашивались, трубы лопались, канализация прорывалась, свет в домах отключался, на ремонт старого тратилось столько же, сколько на строительство нового. Случись война – диверсанту раздолье. Перекрыл бы одну канализационную трубу, и люди бы сами сбежали из города. Куда денешься, если испражнения лезут обратно из унитазов?!

Но это не интересовало коммунальные службы. Они давно поделили весь мир на своих и остальных. Последние – чужаки, враги, с которыми поступают по законам военного времени. Только путаются под ногами и замедляют процесс обогащения! Ненависть, презрение к своим землякам определяли всю политику власти.

Потом был генерал Татарцев, которого назначил губернатор Московской области Гробов, сам военный. Новый мэр проворовался ещё больше, но при этом сделал что-то для города. Собрал предпринимателей, пригрозил, что задушит налогами, если те не перечислят средства на благоустройство города. Дельцы скрипнули зубами, затаив обиду, но раскошелились. Вояка сразу навёл глянец на прогнивший город. Коммуникации не заменил, зато отгрохал сеть фонтанов, мемориал, устраивал парады, показательные выступления десантников, поднимал патриотизм населения. И под бравурную музыку облегчал бюджет города.

Предпринимателям, в конце концов, надоело постоянно раскошеливаться, и они стукнули в соответствующие органы, откуда прислали проверочную комиссию.

Подсчитали бюджет, и оказалось, что генерал прикарманил двести миллионов. На него завели уголовное дело, хотели лет на пять упечь, но он вовремя свалился с инфарктом. А потом уголовное дело волшебным образом само собой рассосалось.

Оченёв усмехнулся. Судебная инстанция в Щупкино – это отдельный феномен. Там никакой логики. Предположим, раскроют дело Кеннеди и принесут его в щупкинскую прокуратуру. Найдут все доказательства, принесут все улики, доставят убийцу Кеннеди. Мало того, тот чистосердечно признается. И после этого совсем не факт, что его осудят. Даже, скорее всего, оправдают.

Булавина посвятила россовцев в деяния судейства. Сотни частников, обманутых, ограбленных администрацией и нуворишами, остались без домов. Много гражданских и уголовных дел, толстосумы развалили ещё на стадии рассмотрения.

И на всё это наследство после генерала пришёл очередной мэр. Он понял, что все сливки сняты, земля распродана, остался воздух да заболоченные пустыри. Эти неполезные территории новый мэр быстро освоил – решил нажиться на высотках. Сразу нашлись застройщики из соседнего городка Иванеевка. Они наплевали на закон, запрещающий строить выше семнадцати этажей.

В переполненном коридоре райсобеса, который местные острословы окрестили «рай с бесами», застройщик Гуржин, тёмная личность плотного телосложения всё-таки решился вместе с замом мэра начать слушания. Он много обещал, делал вид, что идёт на компромисс, а сам жёстко гнул свою линию, как и подобает пятой колонне. Под недовольный гул Гуржин указкой водил по проектному транспаранту, невозмутимо разъясняя, как следует развивать город. Сразу нарисовал радужную картину. Возле речки пообещал провести мостовую, чтобы жители вечерами могли прогуливаться с семьями и отдыхать.

– Как прогуливаться, если по ней вы проложите магистраль, чтоб разрядить пробки! – возмутилась Лидия. – Что за ерунду городите, уважаемый?!

– Нет, нет, что вы, я буду настаивать… – уверенно отбивался он. – А вот здесь за мостовой удобно встанет красивый дом.

– Он же перекроет всё солнце нашей пятиэтажке! – ахнула мамаша с двумя детьми. – Мы не увидим даже рассвета.

– Стоп! – возмутилась рыжая молодая женщина. – Да ведь тут стоит мой дом! Где вы собрались строить?

Но Гуржина трудно было озадачить.

– Решим индивидуально, – продолжал бойко объяснять он. – Частникам выделим на выгодных условиях лучшие квартиры в наших домах.

– Да мне не нужна квартира! Я хочу жить в собственном доме, у меня дети растут, мы только что выбрались из городской системы и не хотим обратно.

– Я думаю, мы как-нибудь сумеем договориться… – многообещающе улыбнулся Гуржин.

– Знаем, как вы договариваетесь! – выкрикнул Самарканд Генрихович. – Сожжёте дом, и – гуляй, рванина…

– А чтоб вам было легче, я поставила у дверей канистру с бензином! – неожиданно заявила рыжая.

«Отличный пиар! – с восхищением подумал Роман. – Сразу станет ясно, чьих рук дело. Растёт наше население, растёт…»

– Вы уже так делали, когда сожгли трест на территории городского парка и построили на его месте двадцатипятиэтажку, – присоединилась Булавина.

– Ту самую, что перекрыла нам закат солнца, – согласно кивнула мамаша с двумя детьми.

– Да, да, а потом её отгородили забором и живут, как буржуи на выпасе, – высказался Самарканд Генрихович. – Мы для них плебеи!

– Белая кость с плесенью! – возвысила голос Лидия. – Нашим детишкам и внучонкам негде поиграть.

– Кто за всем этим стоит? – задумчиво произнёс Оченёв. – За этим произволом нуворишей, коррупции, криминала?!

– Мой ученик, – с гордостью ответила Булавина. И самой стало смешно:

– Да, да! – расхохоталась она. – Именно он, мой несравненный Румит Лабудянц.

Атмосфера на слушаниях накалилась до предела, и терпение администрации лопнуло. Они поняли, что пожар разгорается, и предпочли отступить.

– Слушания переносятся! – сдался серый чиновник, проводивший собрание.

Жители воодушевились, радостно загалдели и зааплодировали. Они одержали первую маленькую победу.

Роман покосился на Людмилу, которая в позе пляжной соблазнительницы сидела на диване, показывая насколько нужно красивые ноги из-под халатика. Она для него представляла тот тип, который всегда притягивает ценителей женственности. «Мамуля» не жеманилась, не надоедала, прекрасно знала законы общения, понимала природу сильного пола и умела им незаметно управлять. Так что к мужчинам относилась философски, как к детям, с которыми нужно и поиграть, и вовремя отшлёпать.

«Такие бриллианты открываются не сразу, зато потом долго играют на свету всеми гранями и затмевают мимолётные увлечения мужчин мелкими камешками, – подумал он. – Ого, так я поэт! Сильно же зацепила меня эта ундина».

Украшал её и ясный ум. В сочетании с иронией – страшное оружие. Её научный подход к любой проблеме, как сообщил Гюйс, разрушил не один стойкий миф. Внимательно слушая соображения Людмилы о событиях в Щупкино, Оченёв восхищался выводами своей коллеги-подруги, которой увлекался всё больше и больше.

Они проанализировали происшествия в городе, обсудили странные поступки Кузькина, народное одобрение гибели «олигофренов» и перешли к общим рассуждениям.

– Чтоб не было уныния, справедливость должна восторжествовать, – проговорила она, рассеянно рисуя какие-то фигурки в блокноте.

– К чему это ты?

– Точнее, к кому. Так считает тот, кто решил наказать «олигофренов».

– Думаешь, это не наказание свыше, не божья кара? – поддел он.

Она широко раскрытыми глазами уставилась на Романа. От открывшейся бездны в её светло-серых глазах, ему стало не по себе. Людмила ничего не боялась ни на этом, ни на том свете. Почему?

– Нет ничего сверхъестественного, – словно услышала она его мысли. – Я – материалистка, поэтому и нахожусь на этой работе.

– Да, химики – атеисты, но есть ещё и алхимики.

Она вынула из тумбочки стеклянную банку с домашним грибным кисло-сладким напитком, глотнула сама, угостила Романа.

Потом ненароком изучая его реакцию, продолжила:

– Нам всем подсунули игрушки и заставили поверить в то, что они живые. А ничего этого нет. Это мошенники высшей категории! Людей дурят ложными идеями. На голом месте придумали такие теории, что невольно во всё это поверишь. А ничего нет!

– А что есть? – спросил Оченёв.

Он во все глаза смотрел на эту женщину. Кто сказал, что у женщин мало извилин в голове?! Вон как поворачивает…

– Богатые дедки делают хорошие бабки. Ты не боишься философствовать с женщиной, майор? – ласково потрепала она его по волосам. – Я мозги кому хочешь вынесу!

«Я давно с тобой голову потерял, – подумал он. – Мне интересно о тебе всё, ты мне интересна, как никто в жизни. Что это? Любовь?»

– Ты – совершенство…

Людмила чмокнула его в пересохшие губы и погрозила пальчиком:

– Льстец! – потом посерьёзнела. – Подбрасывает Сатана очередную игрушку, а мы забавляемся… Попробуй не верить в то, что мелькает перед глазами. Сразу всё остановится, уйдут страхи, глупые надежды, всё оголится!

Он отсел от Людмилы, покачал головой и нахмурился, подумав: «Страшно умная женщина!»

– Не смотри на меня так, милый!

– А любовь есть?

– Вот мужчины! Все разговоры с женщинами к одному сводят…

И оказалась права.

– Дорогой, а если у нас появится ребёночек?

– У нас в отделе, кажется, есть ещё одно вакантное местечко!

В самый разгар приставаний раздался условный стук в дверь.

Чтоб не оказаться застигнутыми на месте преступления, злоумышленники проявили запредельную расторопность. За считанные секунды они уничтожили все улики, придали лицам сосредоточенное интеллектуальное выражение и открыли номер. Правда, чуть учащённое дыхание не удалось скрыть от зоркого взгляда Гюйса. Тот усмехнулся в свою мушкетёрскую аккуратную бородку и осведомился:

– Много проанализировали?

Оба вытянулись перед ним во фронт.

– Товарищ полковник, мы как раз работали над преступной философией, – доложил Оченёв. – И пришли к выводу, что в ней нет смысла жизни!

– Почему?

– Потому что она стремится к смерти!

Гюйс налил яблочного сока, отпил глоток и поинтересовался:

– А кто преступник?

– Он по обе стороны баррикад, Геннадий Юрьевич.

– Я и не сомневался.

– Преступник сам стал жертвой.

– Не забывайте, майор, что мы как раз на его стороне, это он нам заказал найти своего палача.

– Я как раз пытаюсь это забыть!

– Какие соображения об убийце? Кто он? Какое имеет происхождение?

– Я считаю, рептилия имеет неземное происхождение.

– Инопланетяне?

– Другая форма жизни. Во всяком случае, биологической науке этот тип неизвестен.

Оченёв заметил, что Людмила и Геннадий желают пообщаться, сослался, что надо отлучиться в буфет, хотя, еды хватало на целый взвод, и покинул номер.

Побродив по коридору и вернувшись, Роман, осенённый ревнивой мыслью, неслышно вошёл в номер и застиг торопливый поцелуй.

– Куда мы спешим, проклятые, не видя своей половинки? – жарко шептала она. – К какой-то другой, к чужой, к другому, чужому… Неужели, нельзя воспротивиться силам, что нас разводят?!

Оченёв беззвучно ретировался в коридор. Но Людмила успела заметить его тень на стене.

Спрятавшись за колонну, он выждал пока Гюйс уйдёт и вернулся в номер.

Людмила ничего не стала скрывать. Она призналась, что между ними до ранения был скоротечный роман.

– Но этот поцелуй – прощальный! – заключила Людмила в утешение.

– Вполне можно было обойтись рукопожатием!

– Не будь собственником. Так лучше, легче жить.

– Ну и живите! А мне жить так надоело.

– Почему?!

– Я сыт этой жизнью по горло. Вокруг одно и то же, ложь, лицемерие, нигилизм…

– А зачем воюешь с застройщиками? Значит, во что-то веришь?

Он вздохнул. Как объяснить, что просто наступили на горло, дышать не дают. Когда у тебя прямо под носом тридцатиэтажный монстр, надо шевелиться, отстоять своё право на комфорт, добиться справедливости.

– Но вы же всё равно не верите в такие идеи, товарищ капитан, это же очередная игрушка…

– Придётся поиграть, – решительно взяла она его под руку, – а то жить расхочется.

– Вы всё равно не верите ни во что! Один секс на уме…

Она влепила ему пощёчину.

Он стремительно вышел. Через минуту вернулся, взял её за плечи.

– Извини…

– К жёнам и мужьям не ревнуют!

– Настроение – хоть увольняйся.

– Уволишься – вообще упадёт.

– Ненавижу нуворишей, и помогаю разыскивать их убийц!

– Отстань, и так тошно! – отозвалась Людмила, но вырываться не стала.

– Что ж мне делать?

– Иди, проветрись.

Глава 6

Он без цели прогуливался вдоль реки, потом ноги сами привели его в дендропарк. Там на удивление легко дышалось среди редких пород хвойных деревьев. Вокруг чуть ли не дореволюционное здание, жёлто-красная листва на пожухлой траве, небо, не загороженное домами, настраивали на сладкий ностальгический лад. Словно вернулось время, когда люди жили, не заботясь о набивании сумы, не теснили друг друга с земли и не знали слово «конкуренция». Они просто работали, дружили, любили, воспитывали детей, а говорить о карьере – было всё равно, что материться на советском телевидении. Оченёву страстно захотелось вернуться в ту эпоху, хотя бы в мечтах.

Но рядом уже рыли котлован под очередной фундамент многоэтажки. Наступление на свежий воздух, чистые помыслы и спокойную жизнь в Щупкино велось по всем фронтам.

Возле клумбы с кучей песка замаячила знакомая гигантская фигура. Он держал в руках чёрную шкурку какого-то животного, которая переливалась искрой или проседью на осеннем солнце.

– В охотники подался? – поинтересовался Роман, поздоровавшись.

– Вот такие шубы носят миллиардеры и монархи, – ответил Алексей. – Чёрный соболь. Его здесь разводят.

Роман пригляделся. В руках тот держал мёртвого зверька. Гигант жестом позвал за собой.

Они двинулись по аллее, пересекли поле, огороженное жестяным забором. Приблизились к лесу. По дороге Попович рассказал, что директор зверосовхоза, где вывели уникального соболя, по-крупному проворовался. Провернул афёру, вывез куда-то самый ценный мех, продал племенной завод за копейки и разорил хозяйство на полмиллиарда рублей. Мошенника нашли и, учитывая, что тот вернул дырокол и прогнившие деревянные клетки, дали шесть лет условно.

– Это Щупкинский суд, о котором я уже говорил, – заключил гигант и бережно убрал в целлофановый пакет серебристую тушку соболя.

Они вступили на территорию хозяйства, по которому вдоль дороги тянулись два ряда клеток. Практически у всех были пустые миски. Зверьки тревожно сновали по клетке, прячась в маленькие домики, и снова высовывая мордочки.

Алексей продолжил грустный рассказ. Вот этого соболя он и пытается хоть как-то спасти. Кормов нет, пятнадцать тысяч братьев меньших уже умерли с голода. Он уже письма везде поотправлял: в администрацию, в общества защиты животных, даже Президенту. Восемьдесят лет выводили пушнину, за ней из-за границы очереди толстосумов стоят, а тут один вор всё развалил… И хоть бы что!А этот вор из тех же «олигофренов».

– Хотели бы их потрясти? – спросил Роман.

– Присоединяйтесь.

– По закону я как бы не могу.

– А по совести?

– С вами.

– Вы по конституции имеете право высказать свою позицию. Успокойтесь, я не зову вас мочить здешнюю мафию!

Оченёв задумался. Становиться демонстрантом, пополняя ряды роковых борцов, не прельщало. Этот молодой великан верил, судя по всему, в несокрушимую силу закона. При этом явно имел юридическую подготовку, деньги и гражданскую позицию. Но главное – веру, терпение и желание бороться. Многие щупкинцы растеряли это с годами. Они сражались лишь когда их брали за горло и отбирали кровное. Дрались отчаянно, поодиночке, редко объединяясь. И всё кончалось одним – власть добивалась своего. Вседозволенно, цинично, бандитски группируясь.

Роман понимал, что победить нынешнюю власть невозможно, её можно только уничтожить. Всю Систему на корню. Потому что Система нащупала методы, которые безотказно работали и помогали ей обогащаться. Она научилась любыми способами грабить. Главное – забыть о чести и честности. Взывать к совести власти – это разговаривать о любви с проституткой. На троне сидели хищники. Они изобретали воровские законы, покупали суды, полицию, делали, что хотели. Честные люди, попав в Систему, перемалывались и либо выбрасывались вон, либо продавались, забыв о человеческом достоинстве.

Роман понимал, что такой безоглядный грабёж, словно рак, съедал не только страну, но и души жителей. Ещё вчера мощная держава рушилась сегодня с помощью Системы. Системы, навязанной врагами, которым неугодна сильная Русь.

Но что мог сделать рядовой военврач, пусть даже из отдела РОСС? Более того, получалось, Роман сам помогал Системе! Он расследовал убийства, пытаясь поймать тех, кто сокращал поголовье этих нелюдей.

– А вот последний в мире янтарный соболь, – задумчиво произнёс Попович, вынул из кармана коробку с вкусно пахнущим жидким кормом, в котором плавали кусочки рыбы, и вылил его в миску.

Ярко-жёлтый зверёк жадно накинулся на еду, косясь благодарным, почти человечьим взглядом на людей.

– Всех не накормишь, – тихо проговорил Роман.

Смотреть во влажные глаза-бусинки этих голодных существ было нестерпимо. Просто огромный концлагерь, где и так готовят на убой, так ещё перед смертью морят. У многих соболей шкура слезала от голода, холода и болезней.

Попович, оглянувшись по сторонам, открыл клетку, вынул оттуда янтарного, взамен оставил мёртвого соболя и затворил дверцу. Зверёк понюхал его ладонь, доверчиво лизнул.

– Мне всегда было жаль последнего из могикан, – спокойно пояснил он. – Ладно, пойду на акцию НКВД.

– Я с тобой, Большой Змей! – решительно сказал Оченёв.

Алексей исподлобья покосился на него, потом спрятал янтарного соболя в необъятную штормовку и широкими шагами направился обратно в город.

Активисты с транспарантами стояли на пикете против вырубки чащи возле Ярославки. На плакатах красовались надписи: «НЕТ СТРОЙ-БЕС-ПРЕДЕЛ!», «МЭРА ЩУПКИНО В СИБИРЬ – ДОБЫВАТЬ СТРАНЕ ИМБИРЬ»…

Когда они перебежали оживлённое шоссе между машинами, Оченёв увидел Садовскую, беседующую с пикетчиками. Она находилась в своей стихии. Общалась со всеми, улыбалась, по ходу что-то объясняя, кому-то в такт скандировала. Надоест разыскивать убийц – уйдёт в политические лидеры. Водители невольно притормаживали, глядя на шикарную блондинку в мини-юбке. Вокруг пикета стали понемногу кучковаться прохожие.

Оченёв залюбовался Мариной. Звезда! Какая органика…Ни дать ни взять – голливудская дива в самодеятельном театре Булавиной. Его мысли плавно перетекли к женщинам РОСС. Он понимал, что между Гюйсом и Мамыкиной отношения ещё не закончились, так что Садовская не у дел. И как бы ему хорошо не было с Людмилой, уже не чувствовал себя счастливым с женщиной, разрывающейся между мужчинами. Марина, наверное, ощущала себя, как несостоявшаяся невеста на чужой свадьбе. Эта мысль изрядно подбодрила Оченёва, который находился в любовной эйфории, наступившей после разговления от долгого воздержания. И он с лёгкой циничностью решил переключиться на более молодую. Видимо, тормоза, удерживающие от измен, с годами отказывают, у холостяков троекратно. Теперь он, как кот на сметану, облизывался на Марину.

А она с кошачьей пластикой бродила между пикетчиков, фотографировала их, обещала тиснуть статью в «Московский комсомолец», вызвать столичное телевидение. Здесь ещё верили в СМИ. Кузькин и Булавина громко привлекали прохожих речами против администрации. Те приближались, подписывали петиции против многоэтажек.

Вскоре Попович предложил переместиться к центру Щупкино.

По дороге Садовская разговорилась с энкавэдэшниками о вчерашнем случае. Они, материалисты, не поверили в потустороннюю силу. Хотя, одобрительно промычали, мол, а вдруг что-то такое есть, и возмездие, наконец, настигло буржуев…

– А как вы объясните, что перед смертью им являлись рептилии с картин, которые висели в их собственном доме?

– Мракобесие! – припечатал Самарканд Генрихович, поправив платком свой впечатляющий нос.

– Враньё, грязная игра, которую мы пока не раскусили, – сказал Кузькин, пожав плечами.

– Мне кажется, есть закономерность, неразгаданная нашей полицией, – негромко продолжил Алексей. – Столкнувшись с криминалом, пострадавшие, свидетели и следователи, прежде всего, обращают внимание на человеческий фактор. Не найдя виновных и не объяснив случившегося, они заходят в тупик и либо закрывают дело, либо вешают его на невиновного.

– А как, по-вашему, товарищ, надо поступить? – с иронией поинтересовалась Садовская.

– Взгляните шире! Сначала на тех, кого мало замечают – на детей и животных.

– Ну, это редко происходит, – разочарованно протянул Оченёв.

– А потом? – допытывалась Марина.

– Если не они, то обратитесь на окружающие предметы и явления. Порой жертвы вынуждены защищать свою жизнь от различных звуков, художественных красок, даже от ружья, которое стреляет само.

– Вот это мракобесие! – хмыкнул Кузькин.

– Ничуть, – с досадой отмахнулся Попович. – Если проследить всю цепочку, приведшую к убийству, несчастному случаю и прочим происшествиям, то найдётся материальное объяснение. Это не просто дьявольщина или измышление ума, а чёткое событие, которое логично вытекло из всего предыдущего поведения человека. Любые действия людей изменяют неживую природу, она как бы «оживает» и начинает отражать наши поступки, намерения и мысли.

Россовцы переглянулись: иногда дилетантам в голову приходят оригинальные идеи. Марина направила на Алексея такой долгий глубокий взгляд, что гигант на миг сбился. Он сглотнул слюну, ответив неожиданно нежным, чуть растерянным взором.

– Кто-нибудь ещё так в Щупкино считает? – в упор посмотрела на него Садовская.

– Приятель вашего приятеля!

Оченёв откашлялся, потом кивнул: