Исчезнувший

– Людвиг я хочу тебя кое о чем попросить, – начала мать и он понял, что его предчувствие его не подвело.

– Да, мама, – покорно, как и подобает послушному сыну, ответил Людвиг.

– Людвиг, ты достиг больших высот, несмотря на свой возраст. Отец был бы горд за тебя, – мать сделала небольшую паузу, тяжело вздохнула (она это делала всегда, когда вспоминала об отце), а затем продолжила: – как впрочем, и я. Но не забывай, кому мы обязаны этой жизнью.

Людвиг еще не совсем понимал, к чему она завела этот разговор, и поэтому не стал ее перебивать, дав ей возможность высказаться.

– Помнишь ли ты того русского солдата, укрывшего нас своим телом от летящих осколков?

Как же он мог забыть человека спасшего их от смерти. Прошел двадцать один год после той страшной войны, но его память крепко хранила те воспоминания, помня все практически в каждой детали: тихий скрип сапог, веснушчатое лицо русского солдата, шепот и протянутая молодая, но такая крепкая рука. Рука освободителя. И взрыв – мощный, оглушающий и разрушающий все на своем пути. Но только не их.

– Я надеюсь, ты помнишь еще, как мы часто навещали его в том госпитале на окраине города?

Генрих еще тогда не понимал, как его матери удалось найти местонахождение русского солдата. Тогда в городе царил настоящий хаос. Повсюду неразбериха, руины, груды мертвых людей по всему городу. Многочисленные расспросы, непонимающие взгляды и непонятные, незнакомые слова барьером вставали перед ними и освободившими их город русскими солдатами. После многочисленных безуспешных попыток, Людвиг с матерью уже и не надеялись найти своего ангела-спасителя, как прозвала его мать, но вера не оставляла ее, заставляя продолжать поиски каждый день, снова и снова. Их поиски увенчались чудом – им повстречался русский офицер, владевший их родным языком. Он направил их в бывший городской музей, где как, оказалось, разместился штаб русских войск, одно из немногих зданий оставшихся практически целым после стольких дней боевых действий. Для него так и осталось загадкой как мать нашла именно того солдата. Она никогда не останавливалась на полпути, всегда выполняя все до конца, требуя того же и от Людвига. Тот русский солдат узнал их сразу, как только они вошли в его палату, где кроме него лежало еще несколько таких же тяжелораненых, как и он. Все взоры были устремлены на Людвига и его мать. Той, слабой, но такой искренней улыбкой, спасший их солдат, казалось, осветил всю палату. Они еще долгое время каждодневно навещали его, принося с собой необходимые лекарства из их же аптеки. Все что осталось целым и не поврежденным. Он даже выучил несколько русских слов: «спасибо», «катюша», «молодец» и главное слово, как говорил тот солдат: «победа». «Но к чему вела мать?» – задавался немым вопросом Людвиг.

– Его звали Па-а-а-вел Я-ку-б-ба, – мать стала читать, по слогам, слегка замешкавшись. – Он воспитанник приюта, вернее как принято там говорить – интерната. Он должен был работать в городе… – и мать назвала город, но Людвиг о таком городе никогда не слышал, хотя и тщательно готовился к поездке, изучая историю страны победившего коммунизма, где главными городами считались – Москва, Ленинград, Киев.

– Я все это записала еще тогда из его слов. Вот его адрес, написанный собственноручно, – и мать протянула Людвигу уже затертый, пожелтевший листик бумаги, вырванный из какой-то тетради, неизвестно как оказавшийся тогда в палате. Она хранила его все эти долгие годы? Для нее как оказалось, он был очень важен.

– Мама, уж не хочешь ли ты сказать …, – начал осторожно Людвиг, но поднятая, вся в прожилках, тонкая рука матери остановила сына на полуслове.

– Именно это я и пытаюсь сказать тебе. Найди того солдата. Ведь ты будешь встречаться с самыми высокопоставленными людьми той страны. Попроси их об этом. Я думаю, они не откажут тебе. Советская система чтит своих героев. Я знаю это не понаслышке.

– И даже если мне помогут его найти… – остановился Людвиг, не понимая, что мать может предложить взамен за их спасенные жизни.

– Повидайся с ним лично. И поблагодари за нас от всей души и сердца. Я этого уже сделать не смогу…

Последние слова матери насторожили Людвига. Он почувствовал боль родного человека. Связь, которая всегда была с ними, неразделимо шла рука об руку все эти годы, когда они остались одни. Недуг матери он переносил очень тяжело, также болезненно, как и она сама. Но тяжелая болезнь не покидала ее вот уже на протяжении довольно – таки длительного времени.

– Да, мне осталось недолго, пускай, и прозвучат эти слова как приговор мне, но я все же скажу. Я хочу сполна отдать долг тому русскому солдату, подарившему нам с тобой эти долгие годы, когда мы вместе. Помоги ему, сын, в чем бы он ни нуждался. Ведь у тебя такие большие возможности сейчас. Не забывай, кому ты обязан жизнью, и кем ты стал сейчас. Будущее принадлежит тебе, Людвиг и ты обязан прожить остаток жизни так, чтобы остаться достаточно порядочным человеком, умеющим ценить и хранить то, что нам предназначено судьбой. Прошу тебя найди его…

Людвиг понимал, что это была заветная просьба матери, которую он не мог не выполнить…

1

Понедельник.11 июля 1966 года. Один из южных городов СССР.

Мой организм работал как заведенный будильник, просыпаясь всегда в нужное время. Началось все с Академии, хотя изначально завелось еще с армии. Именно армия дала мне первый зародыш этой привычки. Я вставал раньше всех – делал зарядку, отжимался от пола, бегал на стадионе, который как раз и был возле общежития, к большому недоумению многих моих однокурсников, да и не только их. Но для меня это уже стало постоянной привычкой, а, как известно: «человек – раб своих привычек». Мать не раз говорила мне, что это как-то неправильно, но ее слова абсолютно не задевали меня и я не считал это какой-то человеческой аномалией. Я всегда отшучивался типа пословицей: «кто рано встает, тому бог подает», но мать всегда махала на меня рукой и на этом все заканчивалось. Я слышал, сквозь сон как рано утром по улице проехала поливочная машина, смывая все старое и зарождая новое: новый день, новые ощущения, новые эмоции, новые события. Затем на смену машине, видимо спрятавшись от струй воды, жалобно заскулил дворовой пес Кузьма – всеобщий любимец и друг детишек со двора. Каждое утро было неповторимым – будь то лето, зима или весна, или та же осень. Я уснул ненадолго, буквально на несколько минут, и был разбужен теплыми согревающими лучами, которые уже вторглись сквозь тонкую материю штор. Они ласкали своим воздушным прикосновением мое вспотевшее за ночь мускулистое тело. Своеобразный сигнал, подстегивавший к подъему. Я резко вскочил, закинул полотенце себе на плечо и вышел из своей комнаты, как раз под звуки вещающего радио.

– В эфире «Пионерская зорька».

Мать уже копошилась на кухне, судя по доносившемуся оттуда шуму. Готовила мне завтрак.

– Мам, доброе утро, – крикнул я ей, направляясь в ванную. – А что у нас на завтрак?

– Твоя любимая яичница с колбасой, сынок, – донеслись тихие и мягкие слова матери.

Я довольно улыбнулся. Аппетит у меня всегда был отменный, даже с самого утра, а мама старалась держать все под контролем, если это касалось меня. Чтобы был накормлен, обстиран, наглажен, прежде чем идти на службу. Ведь когда я вернусь – никому не известно. Порой меня не было дома по несколько дней. Служба обязывала, и от этого никуда не денешься.

– Ну, ты скоро там? – подгоняла мать.

– Иду уже, иду, – я наспех вытерся полотенцем, и не заставил себя долго ждать, в предвкушении ожидающего меня завтрака.

Войдя на кухню, я подставил свежевыбритую щеку для поцелуя матери.

– Давай, садись уже, – торопила меня мама, метнув короткий взгляд на часы.

На столе уже стояла тарелка с нарезанными помидорами и хлебом. На лице матери не было и тени усталости, несмотря на то, что она пришла уже за полночь, после смены на фабрике. Волосы аккуратно заколоты, в глазах живой огонек, на лице застывшая усмешка.

– Форму я погладила. Так что ешь и не торопись, время еще у тебя есть.

– Когда ты все успеваешь? – я не переставал удивляться ее энергии. – Как прошла смена?

– А что смена? Смена, как смена. Ничего особенного. Правда, получили большой заказ – теперь работаем усиленно, можно сказать. Нужно успеть к сроку. Девчонок нам новых, молоденьких привели в цех. Стажируем. Обучаем. Симпатичные такие девчата. Смекалистые, всё подхватывают на лету.

– И тебе дали, наставница?

– А как же. Оксаной зовут. Красивая такая девчонка. Коса у нее пышная такая, губы бантиком. Скромница, да и руки золотые. Чувствую еще пару деньков, и она меня заткнет за пояс. Я уже почти не поспеваю за ней. Хочешь, познакомлю? На выходные? – с хитринкой во взгляде спросила мать.

Все. Мать завела свою старую, заезженную песню. Нужно поскорее доедать и идти на службу, а то от нее не отвяжешься. Она уже, сколько времени носилась со своим навязчивым желанием меня женить. И чем скорее, тем лучше для нее. Я ее прекрасно понимал. Каждая мать хотела самого лучшего своему ребенку. Ведь мне уже скоро тридцать. Большинство моих одноклассников, впрочем, как и сослуживцев, уже давно окутали себя оковами Гименея. Растят детей, живут полной семейной жизнью. А я – ловлю хулиганов, бандитов, всякую криминальную наволочь, которая порождает в нашей стране страх, панику и зачастую смерть. Но мое сердце по-прежнему оставалось свободным. Даже после того как уехала Виктория. А прошло не так уж и мало, почти целый год, но ни одна девушка еще не заняла своего места в моем холостяцком статусе.

– Хорошо. В субботу, – я притворно поднял руки вверх, словно соглашаясь с предложением матери, лишь бы она не докучала. Сегодня начиналась рабочая неделя, а значит впереди еще долгие пять дней. А там я найду причину, чтобы оставить без внимания неизвестную красавицу, как там мать говорила, ее зовут – Оксана? Мама как – будто читала мои мысли. Посмотрела недоверчиво, настороженно, недоумевая, что я так быстро сдался. Не спорил, не заводился. Такое случалось крайне редко.

– Ой, ли! – воскликнула мать. Все- таки провести ее не так уж и просто.

– Все, мама. Начинаю новую жизнь. Совсем скоро ты услышишь торжественный марш Мендельсона. Обещаю. И тогда тихо в уголку будешь вытирать носовым платком свои слезы от счастья, что наконец-то твой сын набрался ума и входит в такую же тихую, как и облюбованный тобою угол в Загсе, бухту гавани, где уже стоят на рейде корабли, на корме которых выведено вот такими огромными буквами слово «Семья».

Да, загнул я конечно. Чуть сам не спрыснул от смеха, но вовремя сдержался.

– Все шутишь, весельчак, – мать легко ударила меня кухонным полотенцем по спине. – А еще работник уголовного розыска. Надо позвонить в ваш отдел кадров. Пускай пересмотрят дела сотрудников, – настал черед шутить матери.

– Тебе мало того что с меня высчитывают за бездетность так еще хочешь чтобы меня уволили? Так я тебе путевку в Туапсе не заработаю.

– Какую путевку? – спросила мама, не понимая, к чему я веду.

– Ну, должен же я как-то обустраивать свою личную жизнь. А так поедешь на месяц – отдохнешь, покупаешься в теплых водах Черного моря. А там глядишь, за месяц на пороге я уже буду встречать тебя с Оксаной.

– Ну, Максим, умеешь ты все перевернуть в свои шуточки. Точно позвоню, – пригрозила мне пальцем мама.

– Все, мам, спасибо. Буду бежать.

Мать лишь провела меня взглядом и принялась убирать со стола. Уже на пороге, когда я надевал форменную фуражку, я услышал вдогонку привычное мамино: «будь осторожен, Максим».

Наш дом просыпался после выходного дня. Из соседних подъездов лениво и с явной неохотой выходили жильцы, направляясь на свои рабочие места. Из площади, которая находилась совсем рядом, доносился звонкий, мелодичный голос. Я его узнал сразу. Он принадлежал Валентине Левко, которая пела о любви. Солнце набирало свои обороты, обещая превратить день в настоящее испытания подступающей июльской жарой.

– Доброе утро, Максим Анатольевич, – услышал я за спиной голос нашего дворника – Степана Алексеевича Сыпко.

В неизменном фартуке, надетом поверх тонкой ситцевой рубашки, Сыпко в любой одежде всегда выглядел старше своих лет. Он переехал в наш город совсем недавно из Донбасса, где проработал не один десяток лет на шахте. Но покачнувшееся здоровья и категоричные наставления докторов о смене климата привели его в наш теплый приморский город, где он устроился дворником, получив комнатушку, как и положено в его случае, на первом этаже. Меня удивляло, что такой человек как Степан Алексеевич и живет один, без семьи. Трудолюбивый, учтивый, характер спокойный. Руки золотые. Никогда не откажет в помощи. Но спросить его об этом я не решался. Не любил я лезть людям в душу.

– Завтра игра. Наша сборная с Кореей играет. Как думаешь, Анатольевич, выиграем?

– Первая игра всегда волнительна, Степан Алексеевич. Я думаю, наши футболисты сумеют перебороть своё волнение и покажут хороший футбол. Главное атаковать и реализовывать свои моменты. Вот тогда победа никуда от нас не денется, Степан Алексеевич.

– Выиграем точно? – Казалось, мои слова ему пришлись по душе.

Сыпко слыл рьяным болельщиком футбола, не пропуская ни одного матча с участием нашего городского клуба играющего в первой лиге СССР.

– Один ноль в нашу пользу?

– Три ноль, Алексеевич, – и я четко ему показал три пальца на руке, приведя его в радужное настроение. Я заметил, как из его ухоженных усов зародилась скупая улыбка.

Обнадежив, таким образом, Степана Алексеевича я направился к трамвайной остановке, заприметив двухвагонный трамвай «семерка» выскочивший из-за угла поворота улицы. Но не тут – то было. Напрасно я надеялся попасть на трамвай. Кто-то настойчиво меня звал. Я обернулся на голос. Ко мне спешила Варвара Семеновка Шпак, мамина подруга, живущая в доме напротив. Я знал ее с детства, как и ее семью. Они часто ходили к нам в гости, когда жив был еще мой отец. В последнее время ее визиты были не так часты, и на то были свои причины.

– Максим, здравствуй. Ты извини меня, что окликнула тебя. Тебе ведь на работу, – приложила руку к сердцу, Шпак, дыша тяжело и с придыханием.

– Что-то случилось? – спросил я, заметив тень обеспокоенности на лице женщины. Ведь не просто же она звала меня.

Хотя вопрос мог и не задавать. По своей натуре я был человеком наблюдательным. Издержки профессии обязывали, в первую очередь. Красные, уставшие глаза, темные круги под ними и тревога на лице, ясно дали мне понять, что Варвара Семеновна провела не самую лучшую ночь в своей жизни.

– Да, Гришка мой. Совсем от рук отбился. Как Иван уехал в Ташкент, так сил моих нет с ним. Шатается непонятно где целыми днями. Друзей новых завел. Вчера пришел поздно ночью. Я встала. К нему, а от него разит спиртным. Закрылся в комнате и меня не пускает. Я по карманам. А в пиджаке – деньги. Пятьдесят рублей. Представляешь? Откуда такие деньги? Спит теперь подлец, – стала сокрушаться Шпак.

Ее сын – Гришка Шпак был десятиклассником. Вернее перешел в десятый, выпускной класс. Шустрый парень. И таким, настолько я помню, он был еще с самого детства. Заводила дворовой компании. Вокруг него всегда кружились парни нашего двора, да и соседские то же не чурались водиться с ним. Но до сих пор проблем с ним не было. Отец уехал восстанавливать разрушенный землетрясением хлебный город, а парень как оказалось, совсем пошел по наклонной. Варвара Семеновна женщина спокойная, тихая и для нее, конечно же, произошедшее стало настоящим потрясением.

– Ты бы зашел к нам после работы. Поговори с ним. Сам знаешь до беды одной рукой подать, – тоном встревоженной женщины попросила Шпак.

– Хорошо, Варвара Семеновна. Проблему вашу я понял. Зайду, – твердо пообещал я.

– Когда? – В глазах женщины поселилась надежда.

– Сегодня и зайду. Только после шести постарайтесь не выпускайте его из дома.

– Спасибо, Максим. На тебя у меня только и надежда.

– Не беспокойтесь, все будет в порядке, – заверил я женщину, поймав себя на том, что уже с утра я дал обещания двоим: Сыпко в успехе сборной и Шпак – в попытке образумить распоясавшегося сына.

Попрощавшись, я пропустил, конечно же, свой трамвай. Но к приходу следующего за ним, который к моему несчастью пришел чуть позже, чем следовало, я поймал себя на мысли, что на службу я прибуду с опозданием. А учитывая, что в управлении на данный момент, из-за сложившихся обстоятельств, именно я старший в отделе, то какой пример я показываю своим подчиненным, с таким отношением к делу. Всю дорогу до управления меня преследовали не самые лучшие мысли, и потому как только остановился трамвай, я пулей прямо вылетел с него, понимая, что все равно опаздываю.

У входа в управление на обычном месте стоял «глазастый» ГАЗ-21,у которого копошился Захарыч. Он же – Филиппов Федор Захарович. Но все почему-то звали его именно так – Захарыч. Только он один, из всех водителей, с присущей ему щепетильностью и даже можно сказать маниакальной заботой относился к автомобилям. Порой мне казалось, что он даже разговаривает с ними, с этими железными конями на своем особом языке. Заприметив меня, он лишь вскинул брови вверх, и я не понял его жест-то ли это упрек, то ли понимание, то ли что-то другое, понятное лишь ему одному. Кивнув ему в ответ я, перепрыгивая через две ступеньки, почти вбежал в здание городской милиции.

2

– Ткаченко, тебя начальник срочно вызывает, – с порога услышал я скрипучий голос Волошина, дежурного сержанта, выглядывавшего из-за стойки. Услышанная фраза из уст уставшего после ночного дежурства сержанта не предвещала мне ничего хорошего.

– Что за пожар? Не в курсе?

– Не знаю. Сказал, как только ты объявишься сразу к нему, – безучастно ответил Волошин и занял свое место у стола, продолжая записывать что-то в журналах по передаче дежурств.

Не каждый день, вот так с ходу меня вызывает Тарасенко. Если бы что-то случилось серьезное, Волошин бы мне доложил. Гадать не имело смысла. Нужно идти. Я машинально здоровался с коллегами, направляясь по коридору к полковнику. За глаза мы называли Тарасенко – Граф. Свое прозвище он получил из-за его жены-полячки, которую он привез с собой, с войны. Ходили слухи, что у нее дворянское происхождение и в Польше у нее осталось большое имение. Я всего лишь пару раз встречался с Агнешкой – так звали жену полковника. Последний раз еще на 8 Марта – и этот день впервые объявили выходным днем. Был концерт, где присутствовали все сослуживцы со своими вторыми половинками. Агнешка была женщиной видной, красивой, выглядевшей не по своим годам. Она работала в городском драматическом театре – художественным руководителем. Настоящая аристократическая особа, словно попавшая к нам из прошлой эпохи, чего не скажешь о Тарасенко. Мы тогда долго судачили, что же объединяло этих двух совершенно разных людей. Но ясного и определенного ответа так и не нашли. Порой человеческие судьбы так переплетаются, что понять их просто невозможно. Нет никакой логики в том, что возможно уже предрешено за нас простых смертных.

Я вхожу в приемную. Вера Ивановна Зайцева, секретарша, на секунду оторвалась от печатной машинки и при виде меня лишь кивает на кожаную двойную дверь – мол, быстрей, ждет. Знак, который я понимал без всяких слов. Решительно открыв дверь, я вхожу. Кабинет Тарасенко не слишком большой, как для начальника городской милиции. Обстановка в кабинете главного милиционера города – сама скромность и неприхотливость. Справа от двери, практически на всю стену – карта города. Стол в форме буквы П., стеклянный шкаф в углу, над которым возвысился неотъемлемый атрибут любого кабинета – кактус. На меня в упор сначала смотрел не Тарасенко, а сам Леонид Ильич Брежнев, с портрета, висевшего как раз напротив меня. Новый генеральный секретарь, утвержденный весной этого года. В отличие от Брежнева, Тарасенко Лев Иванович свое место занимал уже давно.

– Входи, Максим. Садись, – Тарасенко посмотрел на меня бегло, сверху вниз. Его тон не предвещал ничего, что могло бы вызвать у меня волнение. Так обыденно руководство разговаривает со своими подчиненными. Мне оставалось только ждать, что повлекло за собой столь раннее приглашение в кабинет полковника, да еще ко всему так срочно.

– У меня к тебе небольшая просьба. Оставь все свои дела и поезжай на Стеклотару. Северный переулок, знаешь где? – хитро прищурив свои блекло-водянистые глаза, спросил полковник. На моем языке уже вертелось что-нибудь язвительное, но я сдержал свой порыв, ожидая продолжения.

– Ну, знаю. Там что-то случилось? – не любил я играть в эти все «кошки-мышки», предпочитая во всем ясность.

– Понимаешь, тут какое дело, – и тут, наконец, он переходит на деловой тон. – Вчера, после обеда, был звонок с Киева по нашему ведомству. Заметь в выходной, и звонили мне лично, на домашний номер. Вообще всех деталей я тебе не скажу, так как и сам совершенно ничего не знаю, но попросили найти гражданина Якубу Павла Сергеевича, проживающего как раз на Северном переулке.

Я решил немного пофантазировать и представил себе как Тарасенко сидел в своем любимом кресле, наслаждаясь чтением газеты, после трудовой, тяжелой недели, под шум доносившейся из кухни звона посуды, где его любимая жена Агнешка готовила роскошный семейный обед и тут вдруг…звонок, нарушивший идиллию полковника.

– Но так это участок Присяжнюка, – не стерпел я все-таки, услышав столь странную просьбу. – Пускай он и наведается.

– Ну, что ты за человек такой, Максим? Дослушай до конца. Было бы все так просто – я бы тебя не посылал, – чуть резко заговорил Лев Иванович. – Посылал я Присяжнюка. Но там какая-то неразбериха получается. Вот уже несколько дней как этого Якубы нет в квартире. И никто и ничего не знает, где он и что с ним. А его самого велено доставить в Киев. Наше дело, сам знаешь какое – выполнять, – с нажимом на последнем слове сказал Тарасенко, дав, таким образом, и мне намек, чтобы меньше переговаривался. – Ты у нас кто?

– Кто? – переспросил я, не понимая, к чему клонит полковник.

– Уголовный розыск, – и он протянул свою грубую ладонь в мою сторону. – Вот и выясни, что там и как.

– Товарищ полковник у меня ограбление квартиры инженера Ляшко. Мероприятий по самое горло. Опрос жильцов, сослуживцев, – стал я приводить весомый аргумент в попытке улизнуть от предложения Тарасенко.

– У тебя в отделе работают ребята толковые и опытные, справятся и без тебя. Вот пускай они ими, и займутся твоими мероприятиями. Поставь задачи, и пускай выполняют. Приедешь – проверишь. Вот проблема то, капитан. Все давай, не начинай. Не люблю я всего этого, – Тарасенко состроил такую мину на лице, словно он только что съел дольку лимона.

– Может… – попытался я заартачиться, но был остановлен характерным жестом Тарасенко, когда он поднимал свою руку вверх, а затем и плавно опускал вниз, решительно останавливая все мои попытки что-либо сказать. Против такого уже не попрешь, мне ли не знать.

– Все, хватит разглагольствовать. Это-приказ. Звони в любом случае и докладывай обо всем. Я буду ждать.

И так тихо положил руку на стол, подведя черту под разговором.

3

То, что день не задался, я понял еще с самого утра. Сначала мать со своей затеей познакомить меня с какой-то Оксаной, затем тетя Варвара с непутевым Гришкой. Венцом всего стал этот разговор в кабинете Тарасенко. Пойди, найти какого-то мужика, непонятно по какому-то делу он там понадобился, еще и по нашей линии, а ж в самом Киеве. Теперь тащись через весь город. Дело может быть выеденного яйца не стоит, а обязательно я должен этим заниматься. Человек, возможно, загулял, если не женат, конечно. Вариантов множество. Уехал навестить родственников. Да мало ли где он может быть в нашей необъятной стране. Уехал на рыбалку, к друзьям в Среднюю Азию. А что – взял отпуск и укатил. Все это я хотел сказать Тарасенко, но разве бы он меня послушал? Такова наша профессия. Не болтай, а выполняй. С участковым Присяжнюком я был знаком лично. В прошлом году на его «территории» произошло убийство, которое мы расследовали. Как по мне, Присяжнюк мужик угрюмый, нескладный, малословный, но весьма наблюдательный и исполнительный, что для участкового не маловажно. Отец троих детей и женой инвалидом. Наверное, семейное положение и наложило свой отпечаток на его непростой характер. Еще в управлении я дозвонился до участкового и назначил место встречи, попутно пытаясь выяснить ход всей этой истории. Но ничего вразумительного, как я и ожидал, не услышал. Сойдя на остановке, у кинотеатра «Спутник», где и была назначена встреча, я стал дожидаться Присяжнюка. За стеклянной витриной кинотеатра разместилась красочная афиша нового фильма. Детектив. «Два билета на дневной сеанс», где в главной роли снимался Александр Збруев. Как для меня не самое подходящее название для детективной киноленты. Название навевает романтику, время влюбленности, когда молодые пары целовались на задних рядах кинотеатра. Вот если бы название звучало по-другому, типа: «Выстрел в ночи», «Тревожная неделя», то тогда было бы все понятно. Хотя нашим киношникам фантазии не занимать. Наступившая оттепель давала возможность проявиться всем без исключения. В том числе и в кинематографе. Проходящие мимо горожане внимательно смотрели на афишу вечернего сеанса в предвкушении поскорее закончить свой рабочий день, и продолжить посещением киносеанса, когда можно будет расслабиться и с головой окунуться в сюжетную линию фильма. В последнее время уж советский народ любил ходить в кино. Можно сказать, наступил прямо кинобум, который как я знал, по статистике посещаемости бил все рекорды не только в нашей стране, но и за рубежом. По оживленной очереди я заметил газавтоматы, стоящие в ряд у стены «Спутника». Новое введение пришлось по вкусу населению, тем более в час пик июльского знойного дня. Пока не пришел Присяжнюк, я занял очередь, за габаритным мужчиной, потирая в ладошке заветные три копейки, дающие мне право выпить стакан холодной газированной воды. Мелкая, но радость, тем более непонятно когда я попаду в нашу столовую при управлении. Утолив жажду прохладительным напитком мне уже хотелось поскорее добраться на Северный переулок и закончить с этим делом. Скорее всего, Присяжнюк что-то напутал и в скором времени все выяснится. Пришлось мне ждать недолго. Георгия Присяжнюка я заметил у газетного киоска. Шел быстрым шагом, как всегда сутулясь, выделяясь среди среды прохожих из-за своего роста. Эдакий Гулливер среди лилипутов. Ростом он был за два метра и когда ты остаешься с ним один на один, то я чувствовал себя немного неуверенно. Возможно все дело не только в разнице роста.