Полная версия
Вспышки памяти
15 февраля мы отмечали очередную годовщину со дня вывода советских войск из Афганистана. Каждый из нас помнит тот день, ощущения того дня, по-своему.
Я не воевал в Афганистане: как и многие другие, обратное шествие наших танков через Аму дарвинский мост видел только по телевизору.
Я не воевал в Афганистане, но, как и многие другие, встречал в цинковых гробах и провожал в последний путь своих близких и друзей.
Я не воевал в Афганистане, но прекрасно помню тот нескончаемо долгий жаркий летний день в почетном карауле у гроба юного солдата, когда друзья-одноклассники отказались грузить в машину его неузнаваемые останки в цинковом ящике, и на своих руках больше семи часов несли до кладбища. А молчаливая скорбная колонна становилась все длиннее и длиннее…
Я не воевал в Афганистане, но помню свой не прозвучавший в тот день приказ почетному караулу стрелять не в воздух, а в пьяного военкоматчика, который чуть не превратил трагедию в фарс…
Я не воевал в Афганистане, но прекрасно помню чувство той ущербности и неполноценности, когда мой товарищ из штаба полка шепнул, что я не прошёл по анкете и меня исключили из списка. Именно ущербности, а не того, что я чужой в этой стране только потому, что где-то за кордоном у меня обнаружились родственники – тогда Советский Союз был для нас единой Родиной, Отечеством. С большой буквы. Именно ущербности, а не чувства радости и облегчения, потому что тогда подвигом считалось гордо носить военную форму, а не прятаться от неё за бумажками-справочками.
Я не воевал в Афганистане, но та война держит меня на прицеле до сих пор.
Я свято верил, что тогда, в 1917 году, действительно, как писал Ленин, объективно назрела революционная ситуация, что «низы не хотели жить, как прежде», а «верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде»[8]. Я начал сомневаться в непогрешимости этой формулы теоретика социалистической революции и «могильщика капитализма» не тогда, когда в годы горбачевской перестройки пошел массовый вброс в сознание масс о вероятном сотрудничестве Ульянова (Ленина) с западными спецслужбами («немецкий шпион»), финансировании, импорте революции в Россию, тогда мощную мировую державу, извне. Мое максималистское «корчагинское» нутро не могло принять то, что хлынуло «оттуда» в открытые ворота «гласности», «демократии» и пр.
Так получилось, что 19 августа 1991 года я по случайному совпадению, а 6 октября 1993 года осознанно, оказался в Москве, у Белого дома и Останкинской телебашни. Прекрасно помню какой была Москва, какими были другие города, какими были люди. Помню, что сталось с сверхдержавой (СССР, затем Россией) после этих событий. Помню, как по открытому «шлюзу» хлынул к нам Запад во всех проявлениях, как мы на всех уровнях ползали перед ним на коленях за дешевые подачки, угробили всю свою экономику и культуру, забыли о национальной гордости. Помню прямую трансляцию штурма Белого Дома в Москве телекомпанией CNN, которая купила эксклюзивные права на это. Там погибли сотни людей, столица великой державы сжалась в комок страха, из нашего горя сделали шоу на весь мир!
Если бы тогда, в 1917-м, было телевидение, какая-нибудь «CNN» тоже нашла бы у кого купить эксклюзивные права на шоу, право на поток долларов на крови в свой карман…
И я по разным источникам знаю какой была Россия до 1917 года и какой стала – не оправившись от разрухи Гражданской войны, приняла на себя все тяготы Второй мировой… На своей шкуре испытал: какой она была до развала СССР, какой стала после. Во что, в чей полигон, превратилось «постсоветское пространство»…
Прекрасно помню, как, потеряв душевное равновесие, разуверившись во всем, я на время бросил журналистику и пошел работать ночным сторожем: я не захотел стать рупором того, что не понимаю и не принимаю. А только ради денег выдавать какие-то писульки…
Великая Октябрьская революция – это не продукт кучки авантюристов, это продукт Системы, который сам стал Системой. Когда ты живой человек, а не ее безвольный винтик, она (Система) пройдет по тебе многотонным катком: либо сравняет со всеми, либо раздавит. Как по мне, по моим близким прошелся этот каток, я прочувствовал глубже и понял только тогда, когда бороду покинул последний черный волосок. Она (Великая Октябрьская) все еще не отпустила меня, не отпустила миллионы моих соотечественников, Россию. Да, она строптиво выбирается из ее пут, но Системе это не по нраву. Да, мы, как некоторые, не шьем трусы рисунка государственного флага, с государственной символикой «на точке патриотизма», но мы стали УВАЖАТЬ себя, свою страну. Может до трусов из госфлага дело не дойдет, но мы, надеюсь, снова начнем писать слова «Отечество» и «Родина» с большой буквы.
И последнее.
Много лет назад, на стыке эпох Ельцына и Путина, я попытался понять, сформулировать[9] что такое общенациональная идея для нас, россиян, для современной России:
Искринка. Российская общенациональная идея
Российская общенациональная идея… Что это такое? Какая она есть (если есть) и какая должна быть? Непросто ответить на эти вопросы, но мы попробуем. С нашей «колокольни».
…От неизлечимой болезни умер сын моих друзей. Совсем юный мальчишка, пятнадцати лет от роду, но сильный духом МУЖЧИНА, который до последнего дыхания боролся за ЖИЗНЬ и подпитывал близких своей ВЕРОЙ. Даже когда понял, что…
Я смотрел на растущий земляной бугорок, который затем бережно и с любовью укрыли цветами, и не мог сдержать слёз. Словно ушёл из жизни не чей-то, а мой родной человечек…
– Слышь, с бородой, можно задать вопрос? – прошамкал рядом пьяненький мужичок.
– Какой?
– Нет, пожалуй, не стоит…
– Пожалуй, – согласился я, хотя мог бы сказать:
Я – отец, который тоже не успел нарадоваться своим ребёнком, крошечным созданием, который очень рано ушёл из жизни.
Я – отец, который своими руками мастерил гроб, копал могилку для своего сына и собственными руками положил его в промозглую землю.
Я – отец, у которого у свежей могилки снова начала кровоточить в сердце зажившая, казалось, за долгие годы, рана…
Я – отец для каждого неоперившегося птенца, который нуждается в тепле и поддержке, будь он рыженький или черненький, узкоглазый или темнокожий.
Я – отец, который хочет, чтобы в нашей России люди друг к дружке тянулись не только вокруг свежей могилки или во время всеобщей беды, как было в Великую Отечественную, а каждый день, каждый час, каждый миг. Ведь сумел же пятнадцатилетний паренёк одарить каждого из нас (его провожали русские, татары, узбеки, марийцы, дагестанцы, поляки…) искоркой ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЯ, веры в ДОБРО, надежды в светлое завтра. Боль утраты выдавливала из сердец слёзы, но их сушила радость ощущения, что друг другу мы не чужие, мы – ВМЕСТЕ.
Может это и есть та идея, которая нас поддержит и возвысит? Идея, которую не надо искать – она в каждом из нас.
Чтобы быть ВМЕСТЕ, не надо устраивать госперевороты 1991-го или 1993-20. Тем более 1917-го.
Мы – ВМЕСТЕ!
* * *Эта часть книги одной вспышкой, пусть схематично, высвечивает всю мою жизнь, жизнь моих соплеменников, моего любимого города, страны, которой уже не вернуть. Дальше я буду стараться расширять каждый участок света, пользуясь каждой искрой, искринкой памяти.
Вспышка II
Среда обитания
О том, где традиционно проживают самаркандские иранцы, т. е. мои соплеменники, написано достаточно много. Их среда обитания после развала СССР расширилась: Россия, Иран, Турция, Германия, США, Канада и т. д. Я же, исходя из личного опыта, хочу рассказать о том, как они жили в Самарканде. Краткие рассказы, байки-были, и анекдоты из жизни —, надеюсь, такие форматы вас побудят продолжать путешествие со мной до колодца мудрости. Вы всего лишь закроете эту книгу. Дальше – ваш собственный путь. Буду рад, если у вас будет потребность вернуться. И продолжить со мной – это только первая книга.
Искра 3. Как строить глинобитные дома?
Средняя Азия в представлении европейцев – глинобитные дувалы (заборы) и дома, аксакалы в чалме и халате на ишаках, журчание арыков, горячие лепешки и терпкий зеленый чай в гостеприимных чайхана… Ни современные небоскребы из стекла и бетона, ни скоростные автомагистрали с непрерывным потоком всех мыслимых марок машин и пр. не дают померкнуть этому экзотичному образу. Я же сейчас хочу рассказать об одной грани этого образа – глинобитных дувалах и домах, вернее, технологии их строительства.
С чего это меня потянуло в эту сферу? Во-первых, на днях в интернете встретил фото-рассказ о древнейшей глинобитной мечети в Иране, которой больше тысячи лет (Мечеть Джаме, село Фахрадж). Там же, в Иране, отлично сохранившаяся древняя глинобитная крепость. Во-вторых, автор этих строк в юности имел непосредственное отношение к глинобитному строительству: не только родился и вырос в таком доме, но и строил такие дома.
Древняя глинобитная мечеть в Иране
Строительство глинобитных домов в Узбекистане
Стройматериал – глина – прямо под ногами
Я родился и вырос под Самаркандом в кишлаке, где большинство домов – глинобитные. В них в любую жару прохладно, а зимой – тепло. Материал практически бесплатный – лежит под ногами. Обычно землю для глины берут прямо там, где возводят стены. Земля в тех местах без песка, при умелой работе стены получаются прочные, на века.
Глину тщательно замешивают кетменем (мотыга), топчут ногами и доводят до такой консистенции, когда она режется как плотный сыр. Подмастерье подает, перекидывает, куски «сыра» в одну лопату (лопата плоская, чуть больше обычной лопаты и очень острая) мастеру, который ловит их руками и выкладывает из них стену. Мастер не просто укладывает куски плотной глины, а со всей силы бьет, чтобы образовался монолит. Есть устойчивое выражение: «бить пахсу»[10].
Уложив определенное количество, мастер лопатой срезает лишнее и придает стене форму. У каждого мастера своя личная лопата, которую он никому не доверит. Если предусмотрены какие-то украшения в виде выступов/углублений, то он и про них не забывает.
Стену возводят поэтапно, «лентами» высотой не больше метра, толщиной 40–50 см (для жилья). Обычно за сутки «лента» успевает подсохнуть и можно укладывать следующий ряд. Как правило, редко выше третьего ряда (редко – выше, мы здесь о строительстве жилья, а не оборонительных укреплений). Если надо выше, то здесь может вступить в свои права кирпич-сырец (о нем расскажу отдельно). Хотя бывает, что ряды пахсы чередуют кладкой определенного количества рядов кирпича-сырца.
Если глина приготовлена правильно, влажность невысокая, то в последующем на стене образуются лишь мелкие трещины, которые при необходимости можно заштукатурить саманной глиной и даже побелить. Такой дувал и дом с такими стенами может простоять очень долго, ему не страшны и землетрясения, которые часты в тех краях. В таком доме дышится легко, в знойное лето в нем прохладно, а зимой тепло. Недаром эту технологию взяли себе на вооружение современные любители экологичного жилья.
Искра 4. Как изготовить кирпич-сырец?
Вообще-то, здесь правильнее будет не «изготовить», а «формовать кирпич» – мы, строители, так и говорили. В Самарканде говорят еще интереснее: «лить кирпич» – от узб. «ғишт қуймоқ, ғишт қуйиш» («отливать кирпич»).
Почему «мы так и говорили»? Дело в том, что я не вычитал где-то об этой технологии, не переписал чужой текст, а изучил эту науку «своим горбом», лет с десяти. Хотя какие там кавычки…
Под Самаркандом, где я родился и вырос, всегда были в дефиците не только дерево для постройки дома, – даже солома. Не говоря о жжёном кирпиче, камне и бетоне. А глина – под ногами. Поэтому традиционно кирпич-сырец изготавливали, вернее, формовали только из глины, не добавляя ничего больше – кроме воды. Но глину эту надо было еще уметь готовить: чтобы готовый кирпич был не менее прочный, чем саманный, или даже жжёный.
Глину готовили прямо там же, где и строили:
– кетменем (большая мотыга) послойно снимали грунт на месте будущей стройки;
– месили, постепенно добавляя воду;
– оставляли на несколько часов «настаиваться».
Глина впитывала влагу, становясь податливой как очень густая сметана. Теперь ее нужно было кетменем же месить так, чтобы постепенно ушла лишняя влага, собирая в горку. Глина становилась еще гуще – теперь ее можно было резать пластами. Но не настолько плотной, как при изготовлении глины для пахсы. Потому что здесь, в отличие от пахсы, дальше глину доводили и «лили в форму» руками, а не острой как бритва плоской лопатой.
Двумя ладонями «лопатой» с растопыренными большими и указательными пальцами (большие и указательные пальцы – острие этой «лопаты») разрезают глину и срезанный пласт глины силой вбивают в постепенно образующийся «купол». Здесь глина становится однообразной податливой массой, как разогретый пальцами пластилин – почти похожее сравнение.
Теперь надо укрыть глину чем угодно, чтобы оставшаяся влажность держалась на заданном (чутьем!) уровне как можно дольше – в тех краях летом солнце жарит нещадно. Хотя обычно с глиной начинают работать еще до восхода и продолжают после спада пика жары.
Пока работают с глиной, деревянные формы отмокают где-то рядом в хаузе[11] или арыке.
Рядом с «куполом» глины – куча мельчайшего речного песка, в котором надо обвалять (изнутри) форму. Песок хорошо «прилипает» к мокрым стенкам деревянной формы. Из обработанной таким образом формы кирпич-сырец легче выпадает.
У меня на Родине размеры кирпича-сырца совпадают с размерами стандартного жженого кирпича. Потому что иногда приходится их сочетать при кладке: фундамент, угловые связки, карнизы, подоконники и т. д. Хотя дом часто строили полностью из кирпича-сырца – так дешевле.
Такой размер оптимален и потому, что двумя руками удобнее срезать именно такой объем глины, которым одним ударом заполняется ячейка формы в один кирпич. Лишнюю глину одним движением срезают ладонями и форма плотно заполнена глиной. Потом кирпичных дел мастер рывком поднимает заполненную форму на 2, 3, иногда 4 кирпича (зависит от физической силы формовщика), и относит до заранее подготовленной ровной площадки неподалеку.
Еще один плюс такого размера: такой кирпич жонглер-подмастерье играючи, без вращения в воздухе, «подает» на пяти-шестиметровую высоту прямо в руку мастеру, который, не напрягаясь, так же играючи укладывает его ряд за рядом на поднимающуюся все выше стену. Создается такое ощущение, что кирпич просто переходит из рук в руки, «ложится» в руку мастера. Это надо видеть!
Еще лучше, когда мастер – красавец-старец в белой чалме с белой же бородой, но черными бровями и угольно черными же глазами – успевает изумительным голосом петь древнеиранские поэмы. Это надо слышать! И у нас, подмастерьев, словно вырастают крылья: нипочем изнурительная жара, глина-раствор месится легко, кирпичи – что пух! У меня была такая счастливая возможность – портрет я списал с Усто[12] Саид Ризака, отца моего школьного учителя Азиз ака Багирова. Он тоже был талантливейший человек: немецкий язык, который преподавал, знал в совершенстве, даже писал на нем стихи. Я учился у него мыслить на этом языке – он часто задавал нам писать сочинения на свободные темы, потом их устно пересказывать. Он меня и привел к своему отцу в ученики.
Искринка. «У Фархада луна светится»В летнюю жару невозможно было работать днем, поэтому мы работали утром и вечером, иногда прихватывая лунные ночи.
Мой мастер, «красавец-старец в белой чалме с белой же бородой», любил говорить иносказаниями. Как-то он замечает сверху, со стены, своему помощнику:
– Акбар, на сегодня хватит! А то у Фархада луна светится.
В горячке Акбар не понял Мастера:
– Какая луна?
В это время я в своей яме доскрёбывал последнее ведро глины. На дне ямы, на зеркале воды, отражалась луна. Я тоже не сразу заметил: только не отражение, а крота, который с деловым видом пристроился на краю лужи. То ли хотел пить, то ли любовался Луной… Потом сообразил: кроты же не видят!
Иносказание моего Мастера с «луна светится» я привычно использую до сих пор. Правда, от моего бугристо-мускулистого тела тех лет остались одни воспоминания.
На площадке, где на солнышке сушатся кирпичи, нужно мастерски, точным движением, форму «уронить» верх дном: да так, чтобы форма легла впритык к предыдущему ряду готового сырца. Верхом мастерства считается, когда кирпичи-заготовки лежат безупречной македонской фалангой.
Уже к вечеру кирпичи можно выкладывать сеткой[13] и досушить со всех сторон.
Если глина замешана правильно и монолитом «влита» в форму, просушенный кирпич такой же прочный, как жженый: дом простоит сотни лет, в нем зимой тепло, а в летний зной – прохладно.
Фасад, мастерски выложенный из безупречно «сформованных» кирпичей, смотрится так же красиво, как из жженого кирпича – только серого цвета. Его можно и не отделывать ничем: мастер может вести кладку «набело», сразу выкладывая определенные, как сейчас говорят, дизайнерские элементы. Саманный кирпич-сырец смотрится не так эстетично: стены обязательно нужно оштукатурить, и даже побелить.
* * *Поскольку, большая часть моей жизни проходит в России, достаточно долго жил в русской глубинке в деревне, держал личное хозяйство (огород, скотина, строил баню, ремонтировал дом и прочее), не могу не проводить параллели. Никого не удивлю, если буду рассказывать как избу срубить, баню и т. д. Здесь интереснее будет вспомнить жизненный опыт деда моей супруги, Андрея Григорьевича Ольшанского – сибиряка, участника Великой Отечественной войны, очень интересного собеседника. Во время наших долгих разговоров в его маленькой кухоньке в Троицке (г. Москва) он рассказывал много чего поучительного из своей долгой жизни.
Искринка. С чего начиналось крестьянское хозяйство в Западной Сибири?Прослышав о новых плодородных землях, дед Андрея Григорьевича в конце XIX века аж из Белгородской области всей семьей двинул в Западную Сибирь. Получив земельный надел, ему в первую очередь нужно было на голом месте, не имея никаких стройматериалов, устроить жилье для семьи. Строить быстро, но основательно: в нем надо как минимум пережить суровую сибирскую зиму.
Сначала на берегу реки Карасук[14] выстроили избу-землянку, в которой жила вся семья. Землянка имела толстые стены, выложенные из земляных пластов с дёрном. Земляные пласты получали при распахивании (нарезании) целинной земли. Изба-землянка хорошо держала тепло, но в ней было сыро.
Постройки для скота и сеновала были также простыми. Ставили столбы по размеру помещения, устраивали каркас потолка и крыши. Крышу накрывали соломой или сеном. Стенки заделывали плетнями. Плетни делались из кольев и лозы, затем плетни штукатурили раствором, состоящим из глины, песка, соломы и коровяка. С внешней стороны сплетни утеплялись снопами из камыша. В Сибири зима очень холодная, поэтому постройки, как правило, утеплялись с внешней и внутренней стороны.
К слову о тепле в крестьянских домах. Оказывается, не только в Средней Азии, но ив Сибири как топливо использовали кизяк. У меня на Родине (Узбекистан) из навоза, смешанного с соломой и сухим сеном, лепили круглые «лепешки» и сушили, «украсив» ими глиняные дувалы (стены). В Сибири, оказывается, слежавшийся в хлеву за зиму под копытами скотины навоз выносили на улицу, размешивали водой до однородной массы и формовали кирпичи-брикеты, которые тоже сушили на солнце. Потом в долгие зимы, вперемешку с березовыми и осиновыми дровами, камышом и соломой, топили русские печи. Дрова прогорают достаточно быстро, а кизяк, «крестьянский уголь», горит медленнее и дольше держит тепло.
Амбары делались из дерева-кругляка. Овощи: картошка, морковь, свекла, соления и бахчевые, хранились в погребах. Погреба делали глубокими, а крыши толстыми. Только так можно было защищать овощные запасы от сильных морозов.
Дом из двух больших комнат у семьи появился только через несколько лет. Одна комната деревянная, а другая – саманная. Саманные блоки из глиняного раствора (глина, песок, солома) делали сами. Их делали с помощью рам-станков и высушивали на воздухе.
Таким образом, все постройки выполнялись из подручных материалов и своими силами.
Искра 5. Как мы делали тандыр своими руками
В кишлаках Ходжа-Сахат, Панджаб и Дамарык в пригороде Самарканда, в которых компактно жили иранцы, традиционно в каждом доме пекли свой хлеб, сами своими руками лепили и тандыры. Вот об этом и хочу рассказать.
Наша семья, конечно, тоже не исключение. Как я уже упоминал, во времена моего детства (вышеупомянутые кишлаки – вторая половина прошлого века) «магазинский» хлеб (тогда в продаже были и «магазинские» лепешки по 13 копеек) покупали только в крайнем случае. Считалось, что хлеб, который пекут на заводе, не «живой», и есть его не полезно для здоровья. Правда, в нонвойхона (пекарня с тандыром) у нас пекли вкуснейшие лепешки «чап-чапа», по которым я сейчас очень скучаю. Они были нежно-румяные, почти ничем их не украшали. Только они очень быстро съедались, прямо у пекарни, прямо горячими. Вроде хотел разок откусить – лепешки нет, до «отломить» не доходило. Мамины лепешки были увесистые и сытные. Конечно, горяченькие тоже так аппетитно пахли! Только мама не разрешала: пусть отдохнут! Я очень любил корочку вокруг лепешки…
Для нас, детишек, было целым событием, когда мама затевала печь хлеб. Она вставала еще до солнца и замешивала тесто в большом эмалированном тазу. Мы, конечно, рядом – мама разрешала нам тоже участвовать. Когда я стал старше, даже просила месить тесто – тут нужны были силы. Замесив тесто, укрывала его теплым одеялом, чтобы быстрее поднималось. Дрожжи применяли только живые (их приготовление тоже отдельный рассказ) – тогда сухих и не было.
Через какое-то время (мама все готовила «на глаз», по ощущениям) тесто делила на зувала (круглые заготовки на одну лепешку, похожие на русский каравай), послойно заворачивала в дастархан, который только для этого и использовался, и опять оставляла тесто доходить.
Тем временем занималась тандыром. У нас всегда был запас хвороста или куски сухой виноградной лозы после осенней обрезки. Их заготовка входила в обязанности детей – меня, брата и сестер. Вокруг были колхозные виноградники, которые все равно надо было очищать от обрезков.
Как понять, что тандыр готов к запеканию? Очень просто: внутренняя поверхность тандыра, сначала черная от сажи, пока горели дрова, прямо на глазах светлела – можно выпекать лепешки («нон»).
Мы, дети, тоже тут как тут. Нас обязательно ждала вкусная награда: кульча (маленькая сладкая лепешка – ее обмазывали медом или сахарным сиропом), белая сахарная свекла, запеченная в золе. Иногда на остатках углей, лучше в горячей золе, мама запекала печень или даже какой-нибудь пирог со сборной начинкой. Будучи взрослым, я пробовал много блюд, приготовленные в тандыре, но детские воспоминания – самые яркие.
Еще большим событием был процесс ремонта (замены) тандыра. Мы с отцом, пока он был зрячим, отправлялись в Сара-Тепа (сейчас там жилой микрорайон) за желтой глиной (практически гончарная глина, в которой почти отсутствует песок). Обычно на тандыр хватало одного мешка, да я еще изображал помощника и нес на спине свой мешочек.
У нас во дворе, на солнечном месте, отец выкапывал яму по форме будущего тандыра – яма как пиала расширялась кверху[15]. Потом мы начинали готовить глину. Постоянно замешивая, в нее добавляли овечью (редко, за неимением, козью). Глину готовили основательно, строго соблюдая влажность, доводя до вязкого полутвердого состояния (почти как пластилин). Если влажности будет больше, чем надо, получим тандыр в трещинах.
Глине тоже, как и тесту, надо было дозреть: ее укрывали от солнечных лучей и оставляли на какое-то время.