Мельница времени

Подойдя почти вплотную, она сообразила, что перед ней – мельница. Девочке показалась, что эта точь-в-точь похожа на ту, которая была изображена на старинной почтовой открытке, хранившейся в бабушкином комоде. В прежние времена она располагалась на берегу неширокой речки Коломенки в пригороде, звавшемся Запруды. Хотя, конечно, вряд ли. Столько подобных мельниц было установлено по берегам рек и речушек необъятного края, не перечесть! Но все равно от этой мысли на душе потеплело – будто снова в родном городе очутилась.

Складывалось впечатление, что мельница была очень старой и, по-видимому, давно заброшенной. Ее покосившийся остов с трудом выдерживал скопившийся на крыше снег, а потемневшие от времени выщербленные доски кое-где расходились, образуя широкие щели. В выступавшей над поверхностью реки части колеса не хватало нескольких лопастей. Уцелевшие же были настолько источены от неустанной многолетней работы, что местами едва превосходили толщиной бумажный лист.

Но странное дело: колесо, прочно вмерзшее нижней своею частью в лед, время от времени подергивалось, точно из последних сил старалось вытолкнуть что-то вовне, в Мир. Да и сама мельница стояла необычно. Не у кромки воды, как положено, погрузив в реку лишь колесо, а прямо в сузившемся русле, перекрывая его от берега до берега. Даже, вон, судя по торчащим над поверхностью двум третям дверного полотна, она основанием аж вниз опустилась. На неглубоком дне стоит, что ли?!

«Вот это да! – удивилась Катя, хотя и не была знатоком в возведении таких сооружений. – Интересно, а за ней что?».

Она забежала за угол мельницы и растеряно застыла. За ним ничего не было! Вернее, не было русла, которое следовало ожидать. Вместо него сразу у задней стены высился берег. Девочка в замешательстве потрясла головой, будто желая избавиться от наваждения, и обогнула мельницу с другой стороны. Но и там было то же самое. Пораженная от увиденного, она вернулась на прежнее место и задумчиво воззрилась на мельницу. Но внимательное разглядывание только усугубило ситуацию.

Получалось, что колесо вращалось не силой воды, бегущей откуда-то с верхнего течения, а крутилось по своей воле и создавало поток, берущий начало именно от передней стены мельницы.

«Ну, это уж совсем! – мысленно всплеснула руками девочка, еще раз окидывая взглядом берега, плотно подступившие к сооружению с трех сторон: с боков и сзади. – Как такое быть может?! Где же тогда Исток, внутри что ли?! Или где-то рядом скрывается?!».

Желая проверить свое предположение, Катя подошла к двери и принялась размышлять, чем бы обколоть лед у ее основания, чтобы приоткрыть полотно и проникнуть внутрь. Но придумать ничего не успела, потому что вдруг все окрест огласилось громким хохотом и визгом. Девочка от неожиданности вздрогнула и, не теряя ни секунды, юркнула за заднюю стену строения, где и притаилась. Осторожно выглянув из укрытия, она увидела, как с берега на припорошенный лед реки скатилось несколько дюжин нелюдей.

В центре толпы находились безобразные косоглазые старухи, Святочницы, которые появляются на земле именно в эту пору. Их тела с головы до пят были покрыты густыми и длинными неопрятными волосами. Они, ни разу не мытые и не чесанные, издавали такое зловоние, что даже на расстоянии Кате приходилось невольно морщиться и прикрывать ладошкой нос. Неспособные говорить, эти создания лишь злорадно завывали и, раскинув руки, кружились в непрекращающемся танце. Растопыренные пальцы закачивались длиннющими когтями, которые в лунном сиянии отблескивали, как остро отточенные ножи. Именно ими безжалостные Святочницы были готовы расправиться с каждым живым существом, кто встретится на пути.

У их ног, буквально утопая по уши в рыхлом снегу, нарезали несусветные зигзаги маленькие чертики, Хухлики и Кулешата. Хотя они и были с кулак ростом, но так истошно вопили восторженными голосами, что у Кати начало звенеть в ушах. От их безобразий и в обычное время спасения нет. А в период этих праздников в них вообще, словно безумие вселяется. Такие пакости творят, что ни в чем зловредным Шиликунам не уступают! Да и то: они все между собой и обличьем, и мерзким характером схожи.

Разномастная нечисть все пребывала и пребывала. Судя по охватившему ее возбуждению, она в предвкушении чего-то ждала.

«Наверное, когда Время окончательно замрет, – догадалась девочка и забеспокоилась: – Что же предпринять?! Истока-то я пока не обнаружила, не видно его нигде!».

Не успела она толком ничего придумать, как за ее спиной снова раздались ужасающие, холодящие сердце звуки бьющего молота. С каждым ударом они становились все ближе и ближе. Катя не на шутку всполошилась, потому что вдруг ощутила себя будто загнанной в западню: впереди – толпа нечисти, сзади – Трескун! Стоит лишь податься в сторону, обязательно кто-нибудь обнаружит! Тогда никакой надежды на спасение не будет! А уж о том, чтобы к Истоку прикоснуться и речь идти не может! Как же быть?!

Девочка в отчаянии ухватилась за одну из досок стены и резко потянула на себя. На удивление та без сопротивления и треска послушно подалась, и Катя проворно скользнула внутрь мельницы. Сначала, резко попав из освещенной местности в замкнутое, без окон пространство она не могла ничего разглядеть. Но постепенно глаза привыкли, и девочка начала различать окружающие предметы.

Прежде всего, она увидела мельничный постав, конструкцию, состоящую из двух массивных каменных жерновов. Верхний подвижный, звавшийся «бегун», устало лежал на нижнем, который крепили наглухо. От этого жернова, «нижняка», шел еще уцелевший наклонный желоб, по которому раньше двигалась готовая мука. За ним угадывались обрывки какой-то ветоши. Девочка сообразила, что это не иначе как пеклевальный рукав, служивший своеобразным ситом для просеивания муки и изготовлявшийся из шерстяной ткани.

Неожиданно со стороны колеса послышался натужный скрип, и оно едва заметно содрогнулось. Катя оторвала взор от жерновов и взглянула в ту сторону. Было впечатление, что мельница, вибрируя от внутреннего напряжения, пытается, во что бы то ни стало, противостоять навалившемуся лютому холоду, из последних сил заставить колесо двинуться и не замереть окончательно. Девочка поспешно приблизилась к стене, отделявшей внутреннее помещение от колеса и начала внимательно ощупывать доски в надежде обнаружить хоть какую-нибудь щель. Неожиданно от прикосновения ее теплых ладоней поверхность досок стала колыхаться и перетекать подобно водной глади, потом сделалась прозрачной и, наконец, пропала совсем. В это время луна вдруг сместилась, протиснула кусочек своего сияния сквозь зазор между мельницей и колесом и узенькой полоской пала на мерзлую поверхность реки. Там, точно спасаясь от трескучего мороза, из-под нижней лопасти блеснула небольшая лужица. Катя присела на корточки, склонилась и вгляделась в нее.

Сначала показалось, что это – просто не застывшая еще вода. Но тут от нее пахнуло какой-то необыкновенной неземной свежестью. Та, оставаясь вроде бы неизменной, тем не менее, с каждым мигом веяла чем-то новым и доселе неведомым.

«Как время, – мелькнуло в голове девочки. – Вот оно вроде бы всегда и везде во всем сущем царит, а постоянно меняется. Каждой секундой из прошлого в настоящее бежит, потом в будущее перескакивает, жизнь движением наполняет».

Словно в ответ ее мыслям водная гладь потемнела, углубилась до бесконечности, а затем разлилась бескрайним простором. Глазам девочки явилось нечто невообразимое. Было впечатление, что она смотрит в ночное небо, только не запрокинув голову, а сверху вниз. Сначала в нем замерцали одиночные робкие звездочки, которые постепенно принялись выстраиваться в созвездия. Потом появились туманности и галактики. Меж ними, то тут, то там периодически вибрировали пульсары, посылая волны во все концы вселенной и будоража скользящие в разных направлениях астероиды, метеориты и кометы.

Представшая изумительная картина Мироздания все больше раздавалась вширь, обволакивала девочку со всех сторон, словно доверительно допускала ее к своим тайнам. И чем больше та продвигалась внутрь, тем явственнее в ней зрела уверенность, что вот сейчас, сейчас возникнут долгожданные звуки, знакомое переливчатое журчание. Но услышать его Катя так и не успела, потому что уже совсем рядом с мельницей снова ухнуло с необычайной силой: бум-м-м-м!

Ветхое строение заходило ходуном, кое-где затрещало и в некоторых местах осыпалось трухлявой пылью. Вселенная мгновенно свернулась, будто канула в черную дыру, и заменилась лужицей. Ее поверхность, приняв сотрясение земли, пошла мелкой рябью, точно от ужаса и холода покрылась мелкими мурашками и начала стремительно уменьшаться в размерах – от краев к центру пополз кровожадный ледок. Катя бросилась ничком, буквально припала губами к водной глади и часто задышала, пытаясь отогреть ее своим дыханием. Это немного помогло. Лед дрогнул и замер, не в силах продвинуться более, оставив в середине крохотное величиной с пятирублевую монетку молчаливое окошечко.

«Так это Исток или нет?!», – судорожной мыслью металась девочка.

Тут снаружи, заглушая вопли и визг нечисти, раздался обращенный к Трескуну голос Озема:

– А ну-ка вдарь еще разок! Наверняка чтоб было!

– Ага! – с готовностью отозвался тот. – Это мы враз уладим!

Судя по раздавшемуся натужному вздоху, Трескун, было, взметнул свой молот, как вдруг замер.

– Ну, ты чего там?! – окликнул его Озем.

– Постой, – отозвалось в ответ. – Изнутри будто человеческим теплом тянет. Сейчас проверю.

Понимая, что с его приходом в мельнице воцарится нестерпимый холод, девочка вновь принялась отогревать не затянутую льдом поверхность. Дышала и прислушивалась, дышала и прислушивалась. Вдруг зазвучит?! Благодаря ее стараниям водное пятнышко несколько расширилось.

За стеной послышался приближающийся в такт шагам скрип снега. Затем раздался сокрушительный удар, дверь разлетелась в щепы, и в проеме возникла мрачная косматая тень. На ее фоне проступали лишь жуткие, отливающие ледяным блеском глаза, которые вращались из стороны в сторону и внимательно обследовали пространство. Наконец, они уперлись в распластавшуюся девочку. Рот Трескуна искривился злобной усмешкой, а руки крепче ухватили рукоять молота. Катя проворно вскочила на ноги и, сама не зная, почему инстинктивно заслонила собой лужицу. Старик вгляделся в нее и невольно попятился.

– Опять ты?! – в испуге пробормотал он.

Мгновенно сообразив, за кого ее приняли, девочка запрыгала на одной ножке, закружилась и звонко запела:

– Ла-ла-ла, ла-ла-ла, начинаем рассказ …

Трескун опрометью ринулся наружу. Пользуясь моментом, Катя вернулась к не затянувшемуся пятачку и снова принялась дышать на него. Пока она отвлекалась на грозного старика, окошечко снова сузилось от холода.

«Ну, давай, миленькое, оттаивай, расширяйся! – мысленно молила его девочка. – Наберись сил, подай знак, зазвучи! Чтобы я точно знала, Исток ли ты!».

– А-а-а! – раздался жуткий вопль.

Внутрь мельницы снова вломился Трескун и громко захохотал:

– Я понял, ты – не она!

– Это почему же? – удивленно воскликнула Катя, все еще пытавшаяся держаться браво.

– Потому! – рявкнул старик. – Посмотри на себя!

Девочка окинула взором свою одежду и только тут поняла, что сейчас она на Снежевиночку никак не походила. Спортивная короткая куртка вряд ли могла напоминать пышную шубку, а от меховой оторочки по рукавам и подолу не осталось и следа – все до последнего клочка сорвали безжалостные ветры.

– Ну, держись! Сейчас за все поплатишься! – закричал Трескун, схватил ее за руку и поволок наружу.

Как девочка ни сопротивлялась, ни упиралась ногами, но такой мощи противостоять не могла. Уже находясь в дверном проеме, она вцепилась в косяк, что позволило ей на миг задержаться и окинуть прощальным взором таившуюся под лопастью, но так и не зазвучавшую проталинку. И в это самое мгновение вдруг … раздалось! Оно, знакомое переливчатое журчание! Печальное, просящее защиты и помощи. И едва различимое. Словно докатившись из глубин Мироздания, потратило последние силы, чтобы с трудом протиснуться в копеечное отверстие и дать о себе знать.

«Эх, была бы уверена, – промелькнуло в голове Кати, – раньше коснулась бы! Теперь-то как быть?!».

Тут последовал резкий рывок, и вместе со своей стремительной мыслью девочка пулей вылетела наружу. Толпа отвратительных образин замерла и удивленно воззрилась на пленницу.

– Это такое чего?! – озвучивая общий вопрос, подскочил к Трескуну один из Хухликов, выделявшийся из всех вызывающе развязными манерами.

– Шпионка, – прогудел тот. – Что-то удумала, коли так тщательно скрывалась. Вот только, что, уразуметь не могу.

– Пытать ее, пытать нещадно! – в остервенении завопило сборище. – Пусть Святочницы ею займутся, сразу заговорит!

Жуткие бессловесные старухи, потрясая острыми когтями, с угрожающим рычанием двинулись к жертве. Девочка, понимая свое критическое положение, попыталась вырваться. Но не тут-то было – запястье безжалостно сжимала чудовищная ледяная хватка. Вдруг ее отчаявшееся сознание пронизала неожиданная мысль! Катя изловчилась и вцепилась зубами в руку Трескуна! Раздался громкий хруст. Точь-в-точь такой, который обычно возникает, когда опьяненный до головокружения, до истомы во всем теле весенним теплом стоишь у прогретой стены дома и с вожделением надкусываешь упавшую с крыши сосульку. Грызешь ее малюсенькими кусочками, но не глотаешь, а выплевываешь, чтобы не застудить горло перед долгожданными каникулами.

Трескун от неожиданности шарахнулся в сторону. Он высоко вскинул поврежденную руку, и оторопело воззрился на нее.

– Она …, она …, она меня укусила, – растерянно бормотал он. – Она! Меня!

Толпа возмущенно зароптала.

– Хватит время впустую тратить! Его и так не осталось! – перекрывая общий гул, ухнул разъяренный голос невидимого Озема.

«Ишь, ты, хитрец! – подумала Катя, шаг за шагом отступая в сторону мельницы. – Так и не появляется! Чтобы потом с него за все безобразия спросить было нельзя».

– Принимайтесь за дело! – снова прокричал он. – А эту казнить, не медля!

Святочницы подхватились и бросились на девочку. Та увернулась и так резко отпрыгнула назад, что из ее кармана со звоном выскользнула мелочь, полученная на сдачу перед посещением катка: новенькие, блестящие монетки. Поднимать их было некогда. Девочка, не отрывая настороженного взгляда от надвигающихся старух, продолжала пятиться.

Лишь только сияющие кругляшки оказались на льду, как Святочницы с алчным урчанием бросились к ним. Каждая, яростно отталкивая, царапая и таская за космы других, стремилась первой заполучить вожделенную добычу. Завязалась беспощадная драка. Да оно и понятно. Эти кровожадные существа всегда питали слабость к украшениям и разным блестящим штучкам. Только их завидят, сразу обо всем на свете забывают. В прежние времена, поговаривают, многие столкнувшиеся с ними только тем и спасались: кинут им под ноги что-нибудь яркое и дёру.

Пользуясь моментом, Катя развернулась и бросилась к мельнице, понимая: она, во что бы то ни стало, должна прикоснуться к Истоку. Правда, Хухлики и Кулешата пытались помешать ей. Они истошно визжали, подпрыгивали и висли на ее брючинах. Но девочке каждый раз удавалось стряхивать их резкими движениями ног и бежать дальше. До мельницы оставалось буквально несколько шагов, как вдруг откуда-то сверху прямо ей в лицо ударил сноп света. Луна моментально поблекла, а звезды исчезли. Он был таким нестерпимо ярким, что у девочки сразу перехватило дыхание. Она резко зажмурилась и встала, как вкопанная. Осознавая свою полную беспомощность, Катя с горечью подумала:

«Ну, надо же! Опять этот Озем со своими коварными выходками!».

Поток не унимался и ослеплял даже через плотно сомкнутые веки. Девочка, не в силах больше терпеть, прикрылась рукой и отвернулась. Когда она немного пришла в себя и вновь открыла глаза, то вздрогнула от неожиданности и изумления.

Все окрест залило бушующим золотистым сиянием, словно это была не густая зимняя полночь, а торжествующий разгар весеннего дня. Русло реки сплошь усеивала нечисть, застывшая в самых невообразимых позах, в которых их застал неожиданно павший свет. Хотя иные наиболее стойкие все же пытались шевелиться. Но двигались они, будто в оцепенении, вслепую, постоянно натыкаясь друг на друга.

Постепенно сияние начало сжиматься. Сначала оно сузилось до размеров ширины русла, затем сдвинулось на его середину, словно обозначило фарватер и, наконец, приобрело форму остро отточенного клинка. Его обжигающее острие напряженно уперлось в лед. Тот зашипел, начал исходить горячим паром, истончаться и таять без следа. Скоро по центру реки пролегла широкая и длинная промоина. С небес тут же повеяло ветром. Воздушные потоки заколыхали раскинувшиеся снега и погнали их легкой поземкой. Катя вскинула голову. Меж вновь возгоревшихся звезд в вернувшейся темноте кружили непонятные тени. С каждой секундой они все более приближались, пока не достигли земли. Девочка пригляделась и не поверила своим глазам – на берега с небес опускались звери и птицы. Кого здесь только не было! Медведи, волки, лисы, барсуки, гуси, утки, цапли, аисты. Даже мыши с бурундуками были, не говоря уж о синицах, соловьях и пеночках. Да всех и не перечислить. Потому что это явились пребывавшие в благодати Вырия Старые, основатели всех видов и родов обитавшей на земле живности. Как и подобает настоящим пращурам, все они были невероятных размеров.

Зверье спустилось с берега на лед реки и двинулось к нечисти, намереваясь оттеснить ее к проруби, куда она, согласно озвученным столетия назад условиям, должна была добровольно кануть в последнюю минуту Святочных праздников. Но та, уже придя в себя после ошеломляющего светового потока, вознамерившись попрать установленный ранее закон и навеки остаться властвовать на земле, подчиняться явно не собиралась. Нелюди взвыли, завизжали на разные голоса и бросились на Старых. От такой неслыханной дерзости те даже оторопели: надо же, против данных обещаний вздумали пойти! Воспользовавшись их замешательством, нечисть ринулась в атаку.

Святочницы, размахивая длинными, как сабли, когтями, со свистом полосовали воздух и сыпали удары направо и налево. Хухлики гроздьями висли на лапах зверей и отчаянно царапались. Кулешата подпрыгивали и сверху обрушивались на незащищенные спины, вгрызаясь в них острыми зубами. Шиликуны пыхали пламенем и разметывали искры, пытаясь опалить перья птиц. Лихорадки, то возникая из темноты, то вновь растворяясь в ней, отчаянно метались и трясли тряпьем своих одеяний, развевая между Старыми губительную болезнетворную пыль. Остальные, которых в темноте и различить толком было невозможно, урча, как цепные псы, наваливались многочисленными сворами.

– Давай, давай, давай! – послышался откуда-то из темноты заполошный крик Озема. – Еще чуть-чуть и мы – властители Мира!

От этого гадкого вопля, полученных ран и несусветной наглости нелюдей Старые, изначально не собиравшиеся проявлять никакой агрессии, возмущенно взревели и бросились на нечестивцев.

Мощно взмахивая огромными лапами и крыльями, они принялись разметывать бесчинствующую толпу.

– На помощь, на помощь! – истерично завизжал Озем.

Тут же над головами засвистали бури и ураганы, и в их жуткой круговерти, злобно вращая очами, появился Позвизд. Он зигзагами носился из стороны в сторону и прицельно, как пули, метал в зверей крупные градины. В их сплошном стремительном потоке стала угадываться мрачная фигура Карачуна. Широко раскинув руки, он своими цепкими скрюченными пальцами старался ухватить то птицу, то зверя, сдавить в жестоких морозных объятиях и лишить дыхания. Зимник, перебегая с места на место отчаянно крутил булавой, а Трескун, широко расставив ноги, ухал молотом.

Но как ни старалась нечисть, как ни пыжилась, ничего путного у нее не получалось. Огромные тела Старых сомкнулись и образовали плотное кольцо, которое сковало нелюдей со всех сторон. Неуклонно сжимаясь, оно принялись сгонять их в кучу. Те, осознав, в конце концов, тщетность своего бесчинства сразу захныкали, заскулили и покорной гурьбой принялись стекаться к полынье. Достигнув края льда, они с заунывным воем один за другим стали опускаться в стылые воды. Так продолжалось какое-то время, пока последняя тварь не скрылась из вида.

В этот момент из поднебесья донесся нежный перезвон серебряных колокольцев. Мгновением позже возникли переливчатые струны гуслей, набегавшие подобно волнам шелковых тканей. Затем к ним присоединились ивовые сопели, которые в нижнем регистре звучали мягкими, чуть сипловатыми голосами. Сначала они плавно вплелись в общую мелодию, а затем и повели ее. Звери и птицы воззрились кверху.

С ночного неба неспешно спускался седовласый старец. Его тело было облачено в ослепительно белые одежды, из-под которых виднелись сафьяновые сапоги в изумительной отделке. Они с алмазными подковками звездной россыпи на каблуках были тонко изукрашены золотыми нитями из солнечных лучей и серебряными строчками из лунного сияния. Его рука сжимала похожую размерами на посох зеленеющую свежей листвой ветвь вяза. Лишь только он коснулся земли, как Старые выгнули спины и замерли в уважительном поклоне.

Старец вскинул ветвь, но прежде чем опустить ее окинул величественным взглядом окружающее. Кате отчего-то показалось, что он в единый миг охватил своим внутренним взором весь простор бытия, успев при этом заглянуть в самые дальние края Мироздания и обследовать там каждый потаенный уголок. Его брови в удивлении вскинулись, и звучный голос промолвил:

– А почему тот не с этими?

Старые недоуменно переглянулись. Самая уважаемая из них, огромная, как гора, птица Рарог откашлялась, прочищая горло, и смущенно ответила:

– Всевышний, уверяю, все, кто здесь был, низвергнуты.

Род покачал головой и сказал:

– Низвергнуты лишь те, кто был видим. А хитрец, отступившийся от своего слова, тот, кто все время тщательно скрывался и исподтишка подзуживал остальных, нет.

Рарог вскинула голову и, кося внимательным взглядом, завертела ею из стороны в сторону, что очень походило на движения обеспокоенной курицы. При этом ее горло завибрировало и издало звук, напоминающий громкое рассерженное квохтанье. Вдруг она замерла и нацелила свой огромный загнутый клюв на один из сугробов. Тот затрясся, зашелся мелкой дрожью и прямо на глазах стал уменьшаться в размерах, будто кто-то внутри него стал поспешно зарываться в землю. Рарог проворно клюнула то место, потом еще раз и еще. Сначала вверх взметнулись обильные хлопья снега, затем в разные стороны полетели куски мерзлой почвы. Клюв погружался все глубже, пока, наконец, приглушенный толщей земли не послышался преисполненный отчаяния вопль:

– Не смей меня трогать, окаянная птица! Не смей!

Рарог вскинула голову. В ее клюве, прихваченное за ворот золотых одежд, виднелось отталкивающего вида безбровое существо, голый череп которого облегал обруч из крупных самоцветных каменьев. Оно бессильно, как марионетка с оборванными нитями, болталось в воздухе, но уже не вопило, а лишь жалобно причитало:

– И в воду кидать, тоже не смей. Она жуть, какая холодная. Б-р-р!

Гигантская птица вопросительно посмотрела на Рода. Тот, молча, указал взглядом. Рарог распахнула клюв, и Озем с воплем полетел в воду. Не успел поднятый им фонтан брызг опасть, как Всевышний решительно ударил ветвью оземь, и полынья тут же затворилась, покрывшись толстым слоем льда.

– Вот и славно, – заключил он, – все согласно уговору, нарушать который не в праве никто.

Старец повернулся к Кате и с улыбкой произнес:

– Ну и что ты, спасительница, так скромно в сторонке стоишь? Подойди. Дай обниму тебя от всех нас, от всего Мира благодарного.

Девочка приблизилась. Старые вновь поклонились, но теперь уже ей. Как показалось, с не меньшим уважением, чем до того Роду.

– Вот мы и снова свиделись, – тихо сказал старец, привлекая ее к себе и ласково поглаживая по спине.

Кате вспомнилась их первая встреча на вершине Мирового дерева, и ее тут же окутало необыкновенным теплом, как и тогда среди вскипающей зелени необъятной кроны.

– Я уж испугалась, думала, вы вовсе не явитесь, – с облегчением вздохнула она.

– Видишь, в последние минуты, но все же поспели, – промолвил Род. – Если бы тебе Истока коснуться удалось, он зазвучал бы во всеуслышание, и звук сразу до нас докатился. А так, пока твое отраженное дыхание воспарило, к небесам взошло, частично рассеявшись, много времени миновало.

– Все из-за того, что я никак понять не могла, он это или нет, – виновато сказала девочка. – Вот и хотела его дыханием отогреть, чтобы зазвучал, как следует.

– Ну, не переживай, не переживай, – стал успокаивать ее старец. – Замечательно все получилось. Нечисть канула, как ей и предписано, ее чары рассеялись, и Время продолжило свой ход.

Словно в подтверждение его слов изнутри старой мельницы явственно донеслись звуки знакомого журчания.