Мельница времени

Вдруг совсем рядом наметилось шевеление. Катя настороженно взглянула в ту сторону. Сначала показалось, что в ближайшей промоине дергалось и извивалось огромное бревно. Но вскоре стало понятно, что это – не иначе как стерлядь пытается высвободиться из облепившей ее слякоти и вернуться в родные водные просторы. Скользя на разъезжающихся ногах, девочка поспешила на помощь. Она забегала то с одного бока, то с другого, то с хвоста, тянула, что было мочи, но тщетно: махина не сдвинулась ни на пядь.

«Да что же это! – в отчаянии подумала девочка. – Она-то за что страдает?! Хоть бы кто рядом оказался!».

Тут над ее головой часто затрепетали крылья. Катя вскинула голову и увидела … жаворонка! С чего это он решил порхать в ночную пору, она даже не задумалась, а спешно обратилась к нему со словами:

– Ой, птичка! Как ты вовремя! Лети скорее к Оке, сообщи, что с ее помощницей беда приключилась! Пусть воды обильные пригонит, с которыми стерлядь в реку вернуться сможет! Только поторопись!

Жаворонок коротко прощебетал, взмахнул крыльями и растаял в воздухе. Катя присела на корточки и принялась подбадривать рыбу, нежно оглаживая ее спину и бока:

– Потерпи, милая, потерпи, хорошая. Сейчас Ока примчится, тебя вызволит.

Стерлядь понимающе водила глазами и шевелила хвостом. Она старалась держаться изо всех сил, но было отчетливо видно, что с каждой минутой без воды ей давалось это труднее и труднее. И вот, когда девочкой было готово овладеть отчаяние, из темноты послышался нарастающий клокочущий звук. Вдоль реки, широко захватывая берега, мощно катилась огромная волна. Она была чистой и прозрачной, как стекло, а венчавшая ее пена походила на снежную шапку горной вершины. Издалека, пронизанная лунным сиянием, та выглядела причудливой и завораживающей ледяной скульптурой. Одной из тех, что по зимнему времени так притягательно мерцают в свете уличных фонарей в любимом сквере недалеко от бабушкиного дома на бывшей Владимирской улице.

Катя зачарованно взирала на представшую ее глазам картину, как вдруг спохватилась.

«Что же я расселась-то! – сообразила она. – Волна, посланная Окой, разбираться не будет, кого смывать, а кого нет! Все, что ни подвернется, сгребет! И где я тогда окажусь?! Богиня меня может и не спохватиться, любимицу свою бросится выхаживать! Нет, бежать надо, пока не поздно!».

Девочка, насколько позволяла сырая почва, припустилась во всю прыть прочь от берега. И очень даже вовремя! Когда водная масса с ревом ухнула за спиной, Катя невольно вобрала голову в плечи, опасаясь, что ее все же накроет. Но нет, ничего, обошлось. Стремительный поток не докатился до нее буквально сажени. Заклокотал, вскипая пеной, сграбастал все попавшееся, будто рачительными хозяйскими руками, и победно двинулся вспять. Катя остановилась и облегченно перевела дыхание.

Вода быстро убывала. Через короткое время она втянулась в русло, и река продолжила свое неспешное плавное течение, словно ничего из ряда вон выходящего вовсе и не случилось.

Катя немного постояла, а затем решила вернуться к реке. Но не тут-то было. Не успела она сделать и дюжины шагов, как увязла до середины голени. Обильная влага так промочила землю, что передвигаться по ней стало совершенно невозможно. По сравнению с этим жуткий всплеск, устроенный Оземом, выглядел смешным пшиком.

Кое-как выкарабкавшись на сухое место, девочка в задумчивости замерла.

«Когда все это просохнет, не ясно, – размышляла про себя она. – Ждать – нет ни смысла, ни времени – Святочные дни вот-вот истекут. Придется идти на удалении от реки, держа ее в поле зрения, чтобы не сбиться. Правда, будет ли на таком расстоянии слышно журчание, неизвестно. Но ничего не поделаешь, надо пробовать. Другого выхода все равно нет».

И девочка пустилась вдоль кромки отсыревшей земли. Так она шла некоторое время. Русло, петляя, то несколько приближалось, то значительно удалялось. Но это Катю особенно не беспокоило – растущие по берегам ракиты, как маяки, четко указывали на его местоположение. Притоки, из которых могли исходить заветные звуки, тоже пока не появлялись. Поэтому можно было смело идти намеченным курсом.

Впереди в сереющих предрассветных сумерках показался широко раскинувшийся лес, который одним краем спускался к реке. Было очевидно, что часть пути, хочешь, не хочешь, придется пройти сквозь него. Ну, что ж, надо, так надо. И девочка двинулась дальше. Она шла скоро, но осторожно, стараясь без нужды не задевать ветки, которые могли издать ненужный шум, и не наступать на сухие сучки. Кругом стояла тишина, никаких настораживающих звуков не возникало. Река по-прежнему вилась рядом. Так что пока все шло хорошо.

Катя уже преодолела значительную часть пути, как неожиданно из глубины леса донеслись многоголосные всхлипывания и причитания. Они были негромкими и неотчетливыми, но складывалось впечатление, будто кто-то на что-то жаловался, а может даже взывал о помощи. Девочка в нерешительности замерла. Что же теперь делать? С одной стороны, у нее своих забот хватает. С другой, совсем недалеко кому-то плохо. Хитрая уловка? Не похоже. Звуки тихие, своей искренностью бередящие сердце, а не нарочитые, чтобы непременно заманить. Она некоторое время постояла, размышляя, но так и не решила, правильно собирается поступить или нет. А только вдруг развернулась и поспешила в сторону голосов.

Вот ведь не зря говорят, что истинно человеком становится лишь тот, кто способен болеть душой!

Скоро девочка с удивлением почувствовала, что оттуда, куда она направляляется, потянуло холодом. Как обычно бывает зимой в теплой комнате, когда вдруг распахивают балконную дверь. С каждым шагом мороз усиливался все больше. Если бы оказалось, что все кругом засыпано пушистым, искрящимся на солнце снегом, тогда еще, куда ни шло. Но его не было. Землю, деревья, кустарник и траву сковала бесснежная, не знающая жалости, стужа. Ощущение от этого было абсолютно неприятным.

Катя застегнула на куртке молнию, натянула на голову вязаную шапочку, которая к ее радости осталась в кармане после возвращения с катка, и глубже вобрала в рукава начавшие стынуть пальцы. Так, поеживаясь, она шла еще некоторое время, пока не достигла поляны. На ней было полным полно птиц и зверей. Все они, жалобно щебеча, скуля, подвывая и повизгивая, что-то возбужденно обсуждали. Девочка остановилась у крайних деревьев и прислушалась.

– Как быть, как быть, как быть?! – жалобно попискивали пеночки, соловьи и зарянки. – В такой холод не улетим, не сможем!

– В воздухе замерзнем, замерзнем, теплых краев не достигнем! – вторили им дрозды, иволги и трясогузки.

– Дупла пустые, ни орешка, ни грибка! Без припасов остались! – грустно цокали белки.

– Ни яблоки, ни груши не собрали! Так невызревшие на ветках и висят! – печально фыркали ежи.

– Жира совсем не нагулял! Как в берлогу-то ложиться?! До весны ведь не дотяну-у! – взволнованно гудел медведь.

– И помочь некому, и помочь некому! – испуганно тявкали лисы.

Располагавшиеся в отдалении зайцы, барсуки, еноты и другие тоже наперебой сетовали, но на что именно разобрать в общем гаме не представлялось возможным. Было лишь ясно, что у зверей случилась какая-то беда.

Одна небольшая серая мышка постоянно крутила головкой и громко пищала, стараясь привлечь к себе внимание собравшихся, чтобы тоже поведать о наболевшем. Когда она в очередной раз повернулась, то вдруг увидела стоявшую совсем близко девочку. От неожиданности она вздрогнула и издала испуганное «ой!». На поляне мгновенно воцарилась тишина, и звери недоуменно воззрились на Катю. Желая сгладить неловкую ситуацию, та вышла из-за деревьев, поклонилась и доброжелательным голосом произнесла:

– Здравствуйте!

Лесные жители продолжали смотреть на нее в полном молчании. Хотя никакой враждебности не проявляли, просто с удивлением глядели. Цапля с любопытством выгнула свою грациозную шею, тетерев свесился с ветви, а ласка встала на задние лапки и вытянулась в струнку. Наконец, медведь вскинул лапы, будто всплеснул руками, и восторженно проурчал:

– Девонька! Вот, кто нам поможет!

Звери снова разом загалдели, но теперь уже оживленно, с надеждой. Катя немного смутилась и сказала:

– Я готова помочь, но только если это недолго будет. У меня времени почти не осталось, самой спешить нужно. Так что у вас случилось?

Медведь с шумом вобрал полную грудь воздуха, чтобы поведать, и все тут же угомонились.

– Напасть страшная приключилась, – начал пояснять он. – Трескун неожиданно навалился. Мало того, что до времени. Еще и свирепствует, как никогда допрежь. Лютует, спасу нет!

И уставился на Катю, ожидая ответной реакции. Та, честно говоря, не все поняла до конца, поэтому спросила:

– А Трескун, это – кто?

Звери в изумлении охнули, а медведь, донельзя округлив глаза, выдохнул:

– О самом суровом повелителе стуж не слышала?! Дед Трескун – царь морозов, корень зимы, ее государь! Неужто не знаешь?!

– Я только Деда Мороза знаю, – несколько смутившись, ответила девочка.

– О! – воскликнул медведь. – Ежели в ваших краях Морозко Дедом величают, знать превзошел он там батюшку своего Трескуна по всем статьям!

Тут только Катя сообразила, что Трескун, не иначе как предшественником Деда Мороза является. И решила уточнить.

– Если он – повелитель зимы, с чего тогда среди лета явился? Не понятно.

– Вот и нам не понятно! – подхватил медведь. – Сами головы ломаем, с чего вдруг?! И сколько это продолжаться будет?!

– Так вы бы спросили у него, – предложила девочка, а затем добавила. – Я думала, вам и впрямь помощь нужна. А на поверку все простым советом обошлось, – и облегченно вздохнула.

– Что ты, что ты! – в испуге замахал лапами медведь. – Такое никак не возможно! К нему и в обычный год не подступиться, а сейчас и подавно! Я же говорю, лютует! Не успеешь подойти, проморозит насквозь! Вот если бы ты сходила …, – и он заискивающе склонил набок голову.

Катя огладила свою курточку, потом оглядела густую шерсть медведя и с сомнением сказала:

– Боюсь, он меня скорее заморозит, чем тебя. У меня ведь куртка легкая.

– Да не в плотности дело, – принялся убеждать собеседник, – а в силе духа! Он лишь тех разит, кто ему противостоять не смеет, кто его боится. А на храбрых чары Трескуна не действуют. Ты, сдается, как раз из таких. Махонькая, а сама, вон, по лесам и долам одна путешествуешь.

Девочка ненадолго задумалась, затем слегка пожала плечами и промолвила:

– Что ж, давайте попробуем. А куда идти надо?

– Тут недалеко! – оживился медведь. – Мы тебя даже немного проводим.

И все дружной гурьбой двинулись в чащу. Лапы и копыта беспорядочно застучали о мерзлую почву и наполнили воздух дробным топотом и цоканьем. Скованный холодом лес выглядел непривычно. Сочная зеленая трава, листья и ветви, сплошь усыпанные морозной порошей, напряженно топорщились, словно остекленевшие. А на прикосновение к ним отвечали позвякиванием, тихим и печальным.

Так они прошли некоторое расстояние, как вдруг стволы находящихся в отдалении деревьев стали утрачивать свои очертания. Шедшая впереди Катя остановилась и внимательно вгляделась вперед. Оттуда им навстречу по земле с угрожающим шуршанием и потрескиванием, клубясь и посверкивая колючими искорками, катилось морозное облако.

– Ох, – всполошился медведь, – кажется, мы Трескуна своим шумом разгневали! – И обратился к девочке: – Не взыщи, дальше нам хода нет!

И звери разом бросились наутек.

Катя осталась одна. Она с оторопью взирала на клокочущий, неумолимо надвигающийся вал. Он приблизился, окутал ее с ног до головы, пронизал насквозь стылым дыханием и потек дальше. Стало нестерпимо холодно.

Через недолгое время Катя почувствовала, что немного пришла в себя и продолжила путь. А что оставалось делать, коли пообещала? Взялась за гуж, как говорится. Она двигалась быстрым шагом, отчего постепенно начала согреваться. Но вскоре увидела, что из-за стволов принялась наползать следующая пелена. Та уже не клубилась, а завивалась разрозненными потоками, подобно вьюге. Налетела, закружила, стараясь свалить с ног, и промчалась мимо. Хорошо, что в последнее мгновение девочка успела зажмуриться, не то все глаза запорошило бы. После этого она с содроганием ощутила, что теперь ее проморозило так, как никогда в жизни.

Удивительно, но в этот момент вместо страха, который следовало бы ожидать, в ее груди начало зарождаться и крепнуть справедливое возмущение.

«Да что ж такое! – с негодованием подумала она. – Трескун этот! Не выслушал, а уже набрасывается, будто я ему гадостей каких наговорила! Совершенно безобразно себя ведет!».

Нахлынувшие эмоции так разгорячили ее, что она тут же согрелась, приободрилась и бросилась вперед во всю прыть. Поэтому, когда навстречу ей с воем разбушевавшейся пурги вылетел очередной шквал, намереваясь сбить и распластать, девочка даже не замедлила шаг. Только наклонила голову, выставила вперед руки, пробилась сквозь напор ледяного ветра и устремилась дальше. Даже холода в этот раз не почувствовала. Пробежав в запале с дюжину саженей, она вдруг в изумлении остановилась. И было от чего.

Прямо перед ней высилась могучая ель, упиравшаяся вершиной чуть ли не в самое поднебесье. Ее нижние ветви провисали под тяжестью густой темно-зеленой хвои и широко расстилались вокруг. Меж ними у основания ствола прямо на промерзлой земле сидел мрачный босой старик с длиннющей бородой. Он был невысок ростом, но необыкновенно широк в плечах. Даже на расстоянии от них и его жилистого тела исходила грозная неземная мощь.

На старике была белая рубаха и такого же цвета порты. И то, и другое сплошь усеивала магическая, выполненная серебряной нитью вышивка из восьмиконечных звезд, крестов и «гуськов», завитушек наподобие латинской буквы «S». На плечах – небрежно накинутый белый овчинный полушубок, изрядно поношенный, прореха на прорехе, который вряд ли мог согреть. Хотя судя по всему, это от него и не требовалось. Сквозь его бесчисленные дыры наружу в беспокойном ожидании со свистом вырывались потоки морозного воздуха, грозившие обернуться безжалостными леденящими ветрами.

Голова старика была непокрыта. Впрочем, даже при большом желании такое вряд ли бы удалось. Его длинные жесткие лохмы беспорядочно торчали широко в стороны и высоко вверх. У концов серебристые с проседью, у корней свинцово-серые, они напоминали тревожные снежные тучи, из которых в любой момент обильно повалят хлопья.

«Так вот он какой, оказывается, повелитель зимней стужи, предшественник Деда Мороза!», – подумала Катя.

Она сделала пару шагов вперед и промолвила:

– Здравствуйте, Дед Трескун!

Старик никак не отреагировал, а продолжил в молчании заниматься своим делом. У него на коленях покоился большой молот, который он тщательно натирал рукавом, доводя до зеркального блеска. Тот был с длинной и прозрачной, как хрусталь, витой ручкой, в углублениях отдающей цветом старого окисленного серебра. Его ударную часть венчала так называемая лунница – повернутый рожками вверх месяц, – особый знак принадлежности к высшим силам тьмы и холода.

«Так увлеченно молот полирует, что не слышит ничего», – решила девочка, подошла ближе и повторно приветствовала старика.

Тот лишь ниже склонил голову, насупился и стал тереть еще интенсивнее, будто ее совсем и не заметил. Катя отважилась, подступила еще на шаг и громко сказала:

– Дед Трескун, вы меня слышите?!

Старик задрожал, словно начал наполняться яростью, отложил свое орудие и уставился на девочку. Взгляд был совершенно жуткий! Из темных и глубоких впадин, прикрытых нависающими косматыми бровями в нее вперились ненавидящие глаза, похожие на мутные безжизненные льдинки. Его уста медленно разомкнулись и испустили облачко морозной измороси. Оно ненадолго зависло в воздухе, слегка поколебалось из стороны в сторону и неожиданно изошло звуками.

– Добралась-таки, человеческое отродье! Унизить меня решила! – прозвучал глухой, будто рвущийся из глубокого мрачного колодца голос.

– Вовсе нет! – воскликнула Катя. – Я просто поговорить пришла.

Старик злобно скривился и исторг изо рта очередную партию инея.

– Пришла?! Поговорить?! Да ко мне испокон века на брюхе подползти страшились, лицо от земли на мизинец приподнять!

– Ползком до вас добираться очень долго получится, – ответила девочка, – времени на это совсем нет. Я только спросить хотела и дальше собиралась идти.

– Ах, ты, нечестивая! – в гневе затрясся Трескун. – Мало того, что перед всеми унизила, чарам моим не поддалась, будто я бессильный какой! Еще и на посмешище выставляешь! Времени у нее, видишь ли, на меня нет!

– Да вы неправильно поняли …, – попыталась объяснить Катя.

Но старик не дал ей договорить. Он вскочил и так затопал ногами, что по лесу покатился дробный гул, как от горного камнепада. От этого ближние к ним деревья зашлись крупной дрожью, словно от обуявшего их ужаса. А из-под ступней Трескуна в сторону девочки веером полетели острые, как лезвия, льдинки. Та успела вовремя отпрянуть и с возмущением выкрикнула:

– Вы что?! Так же нельзя с детьми! Вот Дед Мороз себе такого никогда не позволил бы!

Трескун, собравшийся, было, в очередной раз топнуть, так и замер с поднятой ногой. Затем медленно опустил ее и выпучил на Катю полные недоумения глаза.

– Это почему же?! – пробормотал он.

– Потому что он – добрый! Вот! – выпалила та.

Старик хлопнул себя по коленям и зашелся громким хохотом.

– Мороз! Ха-ха-ха! Добрый! Хо-хо-хо! – сотрясался он всем телом от безудержного смеха. – Ой, не могу! Уморила! Где ж ты такое видела?!

– Там, где я живу! – воскликнула Катя.

Трескун, несколько уняв смех, наставительно ткнул в нее указательным пальцем.

– Запомни, – пророкотал старик, – такого не может быть никогда! Он пуще моего лютует. Я только реки, поля и леса в ледяное железо молотом заковываю. А этот машет своим посохом, почем зря, лупит по всему, что ни попадется. Дерево подвернется, хрясь по дереву! То – сразу в щепки! Изба, по ней давай! От бревен – труха в разные стороны! Тут еще за детишек взялся. Чуть кто зазевается, хвать его и – в мешок!

– Как же вам не стыдно такое выдумывать?!?! – возмутилась Катя. – Он в мешке каждый год подарки приносит! И детям, и взрослым! Вот, кстати, что он мне кроме всего в прошлом году подарил!

Она выудила из кармана брелок, к которому была прикреплена связка ключей от дома, и протянула его старику. Это был необыкновенно симпатичный серенький плюшевый бегемотик с заплетенным косичкой задорным хвостиком. Трескун, склоняя голову то вправо, то влево принялся с любопытством его рассматривать. Показалось, что даже суровость немного поумерил.

– Занятная вещица, – протянул он. – Это кто ж такой будет-то без шерсти?

– Детеныш бегемота, – ответила девочка. – А шерсть ему не нужна, потому что он в стране живет, где всегда тепло, в Африке.

– Ну, ты навыдумывала, – нахмурился собеседник. – О Морозе, который людей одаривает вместо того, чтобы студить; о краях диковинных, где зимы не бывает. Заморочить меня хочешь? – и с недобрым прищуром глянул на Катю, будто снова попытался обнаружить подвох.

– Нет, что вы! – пылко возразила девочка. – Я пришла, чтобы узнать, почему вы до положенного срока явились? Ведь лето еще!

– Не смей при мне это мерзкое слово произносить! – начал снова раздражаться Трескун. – Какое лето, когда я – здесь!

«Вот характер-то! – сокрушенно подумала Катя. – Как зимняя погода: то чуть оттает, то снова холодом обдаст!».

Она повела рукой и сказала:

– Видите, вокруг листва зеленая, даже не желтая. Значит, до осени далеко. Ни грибы, ни ягоды, ни орехи не вызрели. Поэтому звери не успели на зиму припасы сделать. И как им теперь жить, чем кормиться?

– А я почем знаю?! – запыхтел морозной изморосью Трескун. – Меня это не касается! Мне сказали, пора, я и возник!

– Кто сказал?! – насторожилась Катя.

– Да не вникал я, времени не было! – отрезал старик. – Ждал, как обычно, на дне своего колодца, когда мое время подоспеет. Ну, задремал малость. Вдруг в ухо властно так: «Пора за дело!». Я, толком очи не разлепив, молот – в охапку и стрелой наверх. «Проспал!», – думаю. Сквозь сомкнутые веки, правда, почудилось, будто сверкнуло что-то, как каменья драгоценные. Вылетел, озираюсь, понять не могу: непривычно вокруг как-то. Не успел сообразить, что именно, смотрю, Лихорадки явились все до единой. Они, лишь только стужа устанавливается следом за мной бредут, чтобы людишек разить. Значит, ошибки быть не может: мой черед наступил. Я и не стал голову ломать, принялся инструмент налаживать.

Он взглянул на молот, мгновенно помрачнел и разразился криком:

– Видишь, видишь?! Из-за тебя все! Пока твою болтовню слушал, с молота блеск сошел! Разве тусклым молотом настоящий мороз дашь?!

Трескун снова затопал ногами и завопил во всю мощь:

– Ну-ка марш отсюда, пока не поздно!

Катя ловко увернулась от снопа вновь полетевших в нее льдинок и взволнованно сказала:

– Вас обманули! Я даже знаю, кто! Сейчас – не ваше время! Возвращайтесь в колодец!

– И не подумаю! – рявкнул старик, а затем громко призвал: – Эй, лихорадки-трясавицы, уберите ее с глаз долой!

Не успела девочка хоть что-то возразить или добавить к сказанному, как из-за ели выплыло двенадцать мрачных силуэтов. Они выглядели, как большие, в рост человека куски пыльной, разодранной в клочья мешковины. Сквозь их бесчисленные дыры можно было без труда рассмотреть окружающее. В верхней части каждого, то ли скрытые обрывками ткани, то ли беспорядочными нечесаными космами угадывались бледные, похожие на черепа оскаленные лики. Сначала эта отталкивающая ветошь безвольно полоскалась в воздухе, а потом будто ожила. Боковые лоскутья раскинулись подобно рукам в стороны, и фигуры заскользили в направлении девочки. Внешне схожие между собой они, тем не менее, вели себя и двигались по-разному. Катя вдруг снова вспомнила сказки Афанасьева и, кажется, начала различать этих несусветных злюк. Одна безостановочно тряслась; значит, именно она – Озноба. Другая заходилась надсадным кашлем; эта, наверное, Грудица. Третья закручивалась винтом; понятно, Костоломка. Четвертая время от времени сгибалась в поясе и подтягивала колени к животу; ни дать, ни взять, Скорчея.

«Фу! – поймала себя на мысли девочка. – Время нашла всю эту гадость поименно перечислять! Делать что-то надо!».

И она предостерегающе выставила вперед руку с наузом. Лихорадки задергались, зафыркали и принялись заходить то с одной, то с другой стороны. Приблизиться они не смели, но и не оборачивались вспять. Катя упорно продолжала оставаться на месте. Покружив так некоторое время и убедившись в тщетности своих усилий, трясавицы вдруг проделали следующее: резко и с шумом колыхнули своим рваньем. Со стороны звуком и движением это очень походило на то, как обычно на улице яростно вытряхивают половики. И действительно, вокруг них разом образовалось густое облако то ли пыли, то ли болезнетворных спор.

«У-у, – вздрогнула Катя, – только этого мне сейчас не хватает, заразиться чем-нибудь! Тут – не дома, никто в уютную постель не уложит, малиновым вареньем вдоволь лакомиться не разрешит!».

Она невольно начала пятиться. Лихорадки победно взвыли и вновь сотряслись. На этот раз пыли не было – за их спинами распахнулись отвратительные перепончатые крылья. На концах они были увенчаны крючковатыми отростками наподобие замкнутых когтей. Именно ими они по зимнему времени цепляют зазевавшихся путников и притягивают к себе, чтобы вдохнуть в них болезни и недуги. Кожистые поверхности мощно взмахнули, трясавицы оторвались от земли и помчались к девочке. Та, понимая, что такому натиску противостоять уже невозможно резко развернулась и бросилась наутек. Следом за ней, сокрушая крыльями окоченевшие ветки и сучки, рассыпая мутные заразные клубы с воем и хохотом неслись лихорадки.

Девочка мчалась изо всех сил. Неизвестно, сколько продолжалась бы эта безумная гонка и чем закончилась, если бы неожиданно лес не сотрясся от грозного окрика Трескуна.

– Эй, хватит зря силы на одну девчонку тратить! – прогудело откуда-то издалека. – Вся зима впереди, целые селенья выкосить можно! Отогнали и будет!

Трясавицы разочарованно заскулили, захныкали и, судя по начавшим удаляться звукам, повернули обратно.

Катя продолжала бежать, не сбавляя темпа, и скоро достигла поляны, где ее поджидали звери. Судя по их виду, они были порядком напуганы.

– Там что было-то?! – поеживаясь, настороженно спросил медведь. – Такой рев стоял, хохот, визг, что у нас аж поджилки трястись начали! Мы уж исказнились все, что тебя к этому злодею послали!

Он окинул взглядом девочку и облегченно вздохнул:

– Хорошо, что невредимая вернулась!

– Ну да, – раздосадовано ответила Катя, – только не получилось ничего. Он, во-первых, упрямый страшно. Во-вторых, Лихорадок на меня напустил. Они такие противные да еще заразные, я и убежала. Потому что мне сейчас болеть никак нельзя.