Курганник

А по левому борту… Из непроглядной тьмы поднимается к темному небу стена тумана. Да и есть ли оно, небо? Ни зги не видно.

Витек доковылял до фальшборта, осторожно протянул руку. Сейчас нафантазировать можно все, что угодно, однако мысли ворочались вяло, после дня, проведенного на суматошном камбузе, страшно хотелось спать. Даже в сорокаградусный мороз, даже с громадой тулупа на плечах и шинелью под ним. Даже стоя. Ковалев широко зевнул под шарфом. Холод сушил ноздри и норовил вцепиться в горло. Витек поднял шарф выше, прошелся вокруг крышки кормового трюма.

Хоть бы снег пошел. За уборкой время быстрее движется. Он вновь остановился у левого борта. Иней на тросах топорщился рыхлыми иглами. Почему-то вспомнилась «Сказка про Машу и Витю». Хорошее доброе кино – это детство, дом, мандарины из Грузии, конфеты в цветных обертках и фольге.

Витек оперся на фальшборт. Интересно, туман только чудовищ лепить может? А вот если девчонку? Ту, которую они с Макаром видели в Кандалакше. Девочка в джинсах и синей короткой шубке. Ах, куколка! А под шубкой… М-м-м! Красота! Тепло, нежно. Она ручками за шею обнимет, прижмет к груди. А на ней лиф кружевной беленький. А под ним сосочки розовенькие.

Мороз жег щеки, сон смежил веки. Витька Ковалева качнуло вперед, в туман. Сам же он пребывал в объятиях симпатичной незнакомки.

– Стоять! – рявкнул кто-то, дергая задремавшего трапного за пояс. – Ех…ная рыба! Жить надоело? – орал человек, задыхаясь от мороза.

Витек увидел перед собой темную воду залива и почувствовал себя висящим вниз головой. Паника ударила в голову.

– Н-не дергайся, п-падл-ла! – орал Макар, едва удерживая его за пояс. Ковалев узнал моториста по голосу. – Швартовый брус, с-сука!

Меховые рукавицы соскальзывали с обледенелого борта. Если их скинуть – годок Охрим прибьет молодого карася.

– Ше-ве-лись!

Ковалев стряхнул рукавицы, оставаясь в шерстяных перчатках. Удалось упереться в причальный брус борта. Зотов подтянул его выше, а там и фальшборт близко.

Макар ухватил трапного за ворот, отбросил на палубу.

– Рыба ех…ная, – шипел Зотов, задыхаясь. – Кому спим?

Пошатываясь, он подошел к Ковалеву и пнул без жалости, как в грушу. Пятясь, Витек поднялся на ноги.

– О п…де замечтался, сука?

Ковалев только закрывался руками, а Зотов лупил его локтями – замерзшие пальцы не сгибались в кулак.

О происшествии на трапе никто не узнал, но с тех пор Витек Ковалев стал побаиваться рыжего моториста, хотя они и были одного призыва и оба служили в БЧ-5…

– Чего на часы поглядываешь? Вроде торопиться некуда.

– Да тут, – Виктор с загадочной улыбкой покрутил в пальцах веточку петрушки, – у вас девушек красивых – пропасть. И я пригласил одну в гости.

– Девчонок у нас красивых много – факт, – согласился Макар и накрыл своей ладонью пальчики Лизы. – Только ведь они у нас не простые.

Виктор замер, наблюдая, как просветлело лицо девушки, обращенное на кузнеца, легкая улыбка коснулась ее губ.

Во дворе залаял Рафинад.

– Вот! – Ковалев вскочил с места. – Она, наверно.

Люба уже прошла в калитку, и веселый собачонок крутился у ее ног белой тенью. Ковалев почувствовал тонкий аромат чайной розы и еще чего-то неуловимого, что можно было назвать запахом женщины.

«Моя ты, лапочка! Болваном буду, если ты от меня сегодня уйдешь».

– Привет, – негромко произнесла она.

– Привет, Люба. – Он осторожно взял ее под локоток и повел в дом.

Лизы на кухне не было. Макар сидел на своем месте во главе стола, разливая по стопкам малиновку.

– Добрый вечер, – поздоровалась Любовь.

Зотов бросил беглый взгляд на гостью.

– Привет, Люба. Заходи – гостьей будешь.

Виктор, очарованный длинными темными волосами девушки, распущенными по плечам, не замечал возникшей напряженности. Ковалев усадил гостью на табурет и опустился на свое место, не сводя глаз с загорелой гладкой шейки и ложбинки в разрезе тонкой красной блузы.

Вышедшая из комнат Лиза со стуком поставила перед гостьей чистую тарелку и стопочку.

– Давайте выпьем, – предложил Макар.

– За что? – спросила Люба.

В ее взгляде, обращенном к кузнецу, было нечто большее, чем просто внимание.

– За то, что все мы здесь сегодня собрались, – не отводя взгляда, ответил Зотов.

– Замечательно! – подхватил Виктор.

– Прекрасно! – согласилась Лиза. Она одним глотком выпила наливку, отчего у нее перехватило дух. Слезы брызнули из глаз.

– Да что же ты так, – спохватился Макар, подавая любимой стакан с компотом.

– О да! – Лиза перевела дух. – Что-то я поторопилась.

Она вытерла пальчиками слезы и улыбнулась Зотову, глотая обиду. Макар понимал ее чувства, но от Виктора это ускользнуло.

По мнению Ковалева, вечер удался. Макар принялся рассказывать о службе, о Мурманске и спасательной бригаде Северного флота, в составе которой находился их родной «Алдан» – спасательное судно ледокольного типа, построенное в Швеции. Однако надежды провести ночь с красавицей Любой пошли прахом. Когда он провел девушку до дома и уже пустил слюнки, напала странная сонливость.

Люба тихо рассмеялась, когда он обнял ее за талию и потянулся с поцелуем, а попал в шею.

– Перестань. Ты валишься с ног. – Девушка пыталась отстраниться, но из объятий не вырывалась. Такая желанная, манящая, теплая.

– Но ведь не упал, – возразил Виктор. – А если даже упаду, то только с тобой, обворожительная.

В сумраке ночи ее темные глаза превратились в огромные очи с прелестным изгибом век.

– А силенок хватит? – спросила она, и Виктору показалось на мгновение, что в его объятиях взрослая опытная женщина, прикасаться к которой – страшное кощунство. Невольно вспомнились слова Зота: девушки в Гострой Могиле непростые.

Ковалев отступил, но Люба почувствовала настроение ухажера, обняла его за шею и произнесла привычным голосом:

– Все вы объясняетесь в любви, а потом сбегаете к таким, как Лизка.

Девушка испытующе посмотрела на Виктора в упор. И от этого взгляда душа ушла в пятки – показалось, что бестия в юбке читает его мысли, понимает порывы и желания.

– Да ладно. – Он старался казаться беспечным. – Что Лизка по сравнению с тобой. К тому же она девушка Макара.

– Болячка она его. Болячка на всю голову, – вздохнула Любовь. – А тоже ведь в любви клялся.

Ковалев рассеянно моргнул:

– Кому клялся?

– Мне и клялся.

– И… ушел к Лизке?

– Ага. Ушел.

– Дурак.

– Его проблемы. Макара жаль. Лизка ведь порченая.

– В смысле?

– Вы, мужики, действительно дураки, – вздохнула Люба. – Лет пять назад она поступила в университет – учительницей русского решила стать. А в городе, да еще в студенческой общаге, соблазнов много. Вот и пошла сестренка по рукам.

Виктор хохотнул:

– Ее можно понять – девочка вырвалась на свободу… Так погоди! Она тебе сестра?

– Ага. Родная. Мать как узнала, что доченька натворила, сразу слегла, а вскорости… не стало мамы.

– Бедная ты моя. А отец?

– Да что отец. Первый сварщик на селе. Почет, уважение, потому не может никому отказать, когда наливают, а наливают часто. – Девушка махнула рукой: да чего говорить. – Лизка после учебы явилась – не запылилась. Ну, колхозу учитель-то нужен. Дали ей домишко. Тут Макар ее и заприметил.

– Бедная, бедная девочка. – Виктор прижал девушку к себе.

– Эй-эй. Я бедная, но не беззащитная.

– Какая девушка! Я не хочу выглядеть лжецом, как… как некоторые. Но я тебя ни на кого не променяю.

– Посмотрим.

Она запустила ладони в задние карманы его брюк и поцеловала Ковалева в губы. Виктор на мгновение растерялся, прикосновение к ягодицам ошарашило его, горячая волна возбуждения ударила в голову.

Когда же он очнулся, девушки рядом не было, только тихонько скрипнула дверь в доме.

Виктор остановился у открытых дверей веранды докурить сигарету. Макар по-прежнему сидел во главе стола, попивая чай. Лиза собирала грязную посуду в большой пластиковый таз. Яркий свет лампы под потолком хорошо освещал лицо и плечи, мягко падал на проворные тонкие руки с маленькими ладошками. Теперь, зная все или почти все о девушке, Ковалев взглянул на нее по-другому.

Несомненно, Лизка была похожа на Любовь, но тоньше в талии, изящнее, миниатюрнее. Впрочем, Ковалев не испытывал к девушке прежнего интереса. Обычная деревенская… дурочка, которая сорвалась, сбежав от пристального внимания родителей. Таких не соблазняют, таким наливают водки, и делай с ней что угодно. Хочешь сам, хочешь с друзьями.

Виктор щелчком отбросил окурок и вошел на веранду. Лиза отвела за ушко русую прядь – Ковалева словно окатило ледяной водой от ее взгляда.

– Стоять! – глухо произнес Зотов.

– Не понял…

– Стой на месте.

– Ты чего, Зот?

Елизавета поставила таз с посудой рядом с мойкой и, скрестив руки на груди, осмотрела Виктора с головы до ног.

Кузнец подошел к другу, взъерошил волосы на голове, словно проверяя на вшивость.

– Руки в карманы совала? – строго спросил Зотов.

– Н-нет… То есть да, но…

– Выворачивай!

Виктор достал сигареты, зажигалку.

– Ага! – Макар выхватил из его рук пачку, высыпал содержимое на стол, довольно хмыкнул: – Чисто.

Вывернутыми карманами он тоже остался доволен.

Виктор стоял на пороге дома с поднятыми руками, чувствуя себя на допросе в милиции.

– Задний карман, – признался он. – Она засовывала туда руку, – и покраснел от упоминания столь интимной подробности.

Макар осторожно извлек из кармана колечко темных волос и сунул Виктору под нос.

– Вот тебе сюрприз, – саркастически произнес Зотов.

– Чего это?

– Прядь дамы сердца, сэр Ланселот. Раздевайся, – велел он приказным тоном, зажигая горелку газовой печи. Виктор никогда не видел, чтобы волосы горели зеленым ядовитым пламенем.

– Что, блин, творится? Зот, ты, часом, не двинулся рассудком?

– Нет, но у тебя есть такая возможность.

– В смысле?

– Потом. Все потом.

Лиза достала из старого буфета водочную бутылку с винтом и налила полный стакан:

– Выпейте, Витя.

Ковалев поморщился:

– Нет. За один раз мне столько не потянуть. К тому же я и так хорошо выпил.

– Это не водка, брат. – Макар положил руку на его плечо. – Это лекарство.

– А я болен? – удивился гость.

– Сойдешь с ума, – обыденным тоном ответил Зот.

Ковалев пригубил – обычная вода.

– Пей-пей. До дна.

Виктор опорожнил стакан.

– Хорошая водичка. – Он причмокнул губами. – Теперь-то штаны можно надеть?

– Валяй. Больше сюрпризов нет.

– Чего-то я ничего не понимаю. – Ковалев застегнул брюки и накинул рубашку.

– Скоро поймешь. Айда во двор.

Ковалев взял со стола сигарету и зажигалку, последовал за другом.

На дворе совсем стемнело. Виктор затянулся, выпустил дым к небу, украшенному звездной россыпью августа.

– Хорошо, – вздохнул он. – Так от чего меня лечили? И за…

Ковалев кашлянул. Тошнота неожиданно подступила к горлу.

– Ага, блин! – прошипел сквозь зубы Макар. – Вот зараза.

Ковалева трясло и давило, слезы текли по лицу, жгло носоглотку, а поток не кончался. Когда же все прошло, он почувствовал тонкие нити, свисающие из горла.

– Терпение, брат, терпение. – Зотов потянул за них.

Виктор скосил глаза и, к своему удивлению, увидел несколько длинных темных волос. От увиденного его скрутил новый спазм, но желудок был пуст.

– Теперь все, – вздохнул кузнец.

Виктор выпрямился, кое-как доплелся до скамьи у стены.

– Господи… Это чё было-то? – тяжело дыша, спросил он.

– Святая вода.

Ковалев внимательно посмотрел на друга.

– Ты давал ее мне? Причастил, значит. А? – Он изобразил волосы, вытаскиваемые изо рта.

– Волосы – бабий приворот. Не дергайся. С тебя на сегодня хватит.

– К-как? И кто? Люба?

– Ну а кто ж. Патлы любимой не узнаешь, что ли? Привязать тебя хотела. Парень городской, видный. Бизьнесьмен. Сейчас на бизьнесьменов самая охота.

– Да пошел ты…

Виктор отвернулся. Макар с легкой улыбкой наблюдал за другом, испытывая жалость к человеку, который волей случая попал в странные обстоятельства и теперь пытается объяснить их с точки зрения собственного опыта. У Ковалева дрожали руки, от него воняло рвотой.

– Я же не глотал… это, – тихо произнес Виктор.

– В тарелку сыпанула толченых.

– И ты знал?! – Ковалев подскочил на месте. – Видел?!

– За ней уследишь! Как же! Ты же втюрился в нее с полоборота.

– Да пошел ты!

– Сам пошел! Умываться.

Виктора трясло от холода, потому самостоятельно умыться у него не получалось. Лизе пришлось поухаживать за гостем. Теплые ладошки омыли лицо, шею Ковалева, а потом вытерли толстым полотенцем. Виктор с наслаждением окунулся в махровое облако, чувствуя себя маленьким мальчиком в материнских руках.

– Ну вот. Как новенький, – сказала Лиза, глядя на него грустными глазами.

– Спасибо, – тихо произнес Виктор, не отводя взгляда. Вранье!

Вранье все, что Любка наплела. Лживая сука! Тварь!

Он коснулся губами девичьей ладошки, но Лиза быстро отдернула руку.

– Идите спать, Витя, – посоветовала она, отворачиваясь. – Я вам в комнате постелила.

Макар отбросил тюль, зашел в беседку, где они с Лизой обычно спали теплыми летними ночами. Он сел на постель, принялся вытирать влажную после душа голову. Девушка наблюдала за ним, прикусив нижнюю губку.

Зотов бросил полотенце на спинку стула и сидел, ссутулившись, думая о чем-то своем.

– Мак, – тихо прошептала Лиза. – Мак, может, тоже выпьешь воды?

– Перестань, мышонок. – Голос Макара был немного раздраженным. – Второй раз на те же грабли – это слишком. Тем более я сидел далеко. Будет она на виду у всех через стол тянуться.

– Ты ведь видел, как она Виктора приворожила?

Девушка говорила осторожно, опасаясь разозлить вспыльчивого возлюбленного.

– Ну видел, – после некоторой паузы ответил Зотов. Он чувствовал ее напряжение и испытывал стыд и жалость к любимой.

«Господи, неужели я такой зверь? Бедная моя мышка, прости. Прости меня!»

– Разозлился я на этого бабника – нашел, кого пригласить. А с другой стороны – Витек не виноват.

Лиза выскользнула из-под простыни, обняла за плечи, прижалась обнаженной грудью к крепкой горячей спине Зотова.

– Будет ему уроком, – заключил Макар.

Он усадил девушку на колени и заглянул в глаза, синие в сумраке ночи.

– Милая моя. – Зотов облегченно вздохнул, словно скинул с плеч непомерную тяжесть. – Моя радость. Моя любовь. Прости меня, мышонок. Я уже сотню раз пожалел, что заморочил тебе голову…

– Перестань, перестань, перестань… Я люблю тебя, люблю. – Она принялась целовать лицо кузнеца, а потом прижала к своей груди.

Макар прислушался к ее маленькому сердечку.

Будь ее воля, Лиза никогда бы не пустила его в ночной поход, но он уйдет, все равно уйдет, и не спросит, и не станет спорить, и не скажет, куда направится в этот раз: в старую усадьбу ли, на курган ли. Он уйдет, потому что хочет знать, хочет видеть, пока доступна аномалия, пока темными тенями проносятся по степи всадники, пока снятся чудные сны. Уйдет, потому что потом не будет ничего, потому что дальше предстоит обычная жизнь, лишенная чудес, опасности, туманов.

Он знает, что может случиться так, что «дальше» не будет, может произойти то, чего так боится она. Может случиться так, что он просто не войдет во двор дома ранним утром измотанный, покрытый пылью и радый открытию нового прохода к кургану или найденной древней безделице. Однажды он вернулся с раной в предплечье и обломками стрелы в руке. Глаза его светились радостью – стрела оказалась скифской! Она испугалась, но не подала вида. Больше всего ее тогда потрясло то, с какой скоростью зажила рана. На нем любые раны заживали, как на собаке. Он поправлял: как на волке.

– Я люблю тебя, рыжий волк, – прошептала она.

Глава 8. «Баробаро!»

Видит, львы резвятся, радуясь жизни.Боевой топор он поднял рукою,Выхватил из-за пояса меч свой,Словно копье, упал между ними…Со слов Син-леке-уннинни, заклинателя. О все видавшем

Виктор с наслаждением опустился в чистую хрустящую постель. Тревоги и желания быстро уступили сладкой дреме. Ковалев заснул, вольно раскинувшись по дивану.

Сон Виктора Ковалева

Белоснежные, сверкающие на солнце горы поднялись из Молочного океана навстречу ладье. Они вздымались мощной преградой к самому синему небу, такому глубокому, что с ним могла сравниться лишь бездна океана под днищем корабля.

«Лед», – понял Виктор, со стороны наблюдая за происходящим, и в одно мгновение вдруг осознал себя стоящим на дощатой палубе.

– Лед, – прошептали его губы.

Человек, в плаще из перьев и в шапке из шкурки сокола с крыльями и головой птицы, обернулся к нему. Его синие глаза с лукавым интересом смотрели на Виктора.

– Рипейские горы, – сказал он.

На какое-то мгновение Ковалев вновь потерялся. «Что происходит? Кто этот человек? Где? Где я?!» Он зажмурился, пытаясь собраться с мыслями, – только сильнее закружилась голова. «Нет! Стоп! Так можно сойти с ума. Пусть все идет своим чередом».

Когда Виктор открыл глаза, синеглазый в птичьей шапке снисходительно улыбнулся.

– Увидеть Рипеи – уже подвиг, – произнес он с некоторым пренебрежением.

Воины на веслах уменьшили темп. Все с ожиданием смотрели на Ковалева такими же синими и голубыми лукавыми глазами. Горбоносые, белокожие, с узлами рыжих или соломенных волос на затылках, с золотыми дисками в мочках ушей. Сильные жилистые руки гребцов крепко сжимали весла. Они не боялись дразнить грифонов и наверняка ходили к самой Великой Харе – Харе Березайти. Однако на предложение странника ответили ужасом в голосе, а потом стали пугать сказками о чудовищах Молочного океана, о бродящих по морю белых скалах, о лютых морозах и ветрах, о повелителе Вайюхе, охраняющем подступы к острову блаженных. Эти люди все время испытывают его, дерзнувшего выпытать у богов рецепт бессмертия. Да, он боится! Боится! Потому что не мог себе даже представить, какие они есть – Рипейские горы! И если это только Рипеи, то какова же тогда сама Великая Хара.

Виктор вытер ладонью потное лицо. Должно быть, он смертельно побледнел, так как человек в птичьей шапке озабоченно спросил:

– Гиль-Шаш, тебе плохо?

– Степь не волнуется так под ногами, – взяв себя в руки, ответил странник. Их ладья мерно покачивалась на легкой ряби.

Ур-Шанаби понимающе кивнул.

– Горы впечатляют, – продолжил Гиль-Шаш, стараясь не показать, насколько ошеломили его Рипеи, и громко, чтобы слышали все, добавил: – Однако то, что ищу я, находится за ними! Ты, Ур-Шанаби, сможешь провести туда свою ладью?

Это был вызов. Вождь мореходов громко рассмеялся и, обернувшись к своим гребцам, указал на белые громады.

– Баробаро! – крикнул он.

– Баробаро!!! – ответила ему команда четырьмя десятками глоток.

Шаман с бубном в руках стал отбивать ритм для гребцов, затянув какую-то песню.

– Баробаро! – выдыхали гребцы, налегая на весла.

– Баробаро! – звучало припевом к ритмичной песне шамана.

Гиль-Шаш просил у него бубен, чтобы рассмотреть рисунок, нанесенный на кожу, но певец не позволил даже прикоснуться. Теперь же странник хорошо рассмотрел изображение, так как шаман ходил по настилу между гребцами и разворачивал бубен лицевой стороной к чужаку, направляясь к носу ладьи. Гиль-Шаш принял это как уважение к своей персоне, признание певцом смелости и мужества странника.

Ур-Шанаби давно заметил его интерес к бубну шамана и объяснил, что тот не может ни показать рисунок, ни тем более дать инструмент в чужие руки. Это табу, ведь для мореходов странник – инородец. Однако спрятать бубен от случайных взоров певец никак не мог. А случайный взгляд – не намеренное действие, за него нет наказания. Ведь видят бубен шамана звери морские и птицы, а они тоже люди, и тоже инородцы, однако возможно ли их всех наказать или наказать певца за то, что он случайно показывает им тайное изображение?

Только как ни присматривался Гиль-Шаш, он не мог понять смысл рисунка. Полотно было разделено неровными полосами на четыре части, по наружной кромке изображения частоколом поднимались крыши домов.

– Это рисунок земли, в которую мы идем, – тихо подсказал Ур-Шанаби.

«Карта! – понял Виктор. – И это не крыши домов, а горы!»

– Это большой секрет, – продолжил мореход. – Шаман не показывал тебе ее, потому что твоя душа может улететь в земли блаженных через рисунок, как улетает душа певца во время камлания. Но он может вернуться, а твоя душа останется там, и без нее тело твое либо умрет, либо станет зверем, либо бессмысленной куклой, вечным рабом какого-нибудь злого чародея.

Гиль-Шаш внимательно посмотрел в синие серьезные глаза и усмехнулся:

– Не пугай меня сказками, Ур-Шанаби. Просто скажи, что чужим незачем знать дорогу к Хара Березайти.

Мореход улыбнулся в ответ:

– Ты очень смекалист, Гиль-Шаш! Неудивительно, что тебе удалось пройти полсвета и добраться до Молочного моря. Но ты идешь на верную гибель и вряд ли расскажешь о стране блаженных кому-нибудь из своих соплеменников…

Чем ближе они подходили к горам, тем больше плавучих белых скал и целых гор преграждало им путь. Ладья петляла среди глыб размером с храм Солнца и более, рискуя быть раздавленной, но кормчий умело управлялся с правилом, каким-то неизвестным Гиль-Шашу чувством выбирая правильный путь.

Когда они миновали очередную ледяную громаду, человек на мачте закричал, указывая пальцем в небо. Гребцы быстро отложили весла, схватились за оружие, притаились у дощатого настила. Тварь размером с молодого быка мягко опустилась на ладью, большие крылья ударили ветром в лицо, из орлиного клюва раздался громкий клекот, и судно качнулось. Второй зверь сделал круг над ладьей и пронзительно ответил на зов своего товарища.

Над скамьями гребцов вырос лес копий. Существо попыталось достать людей клювом, но наконечники дружно отбили первую атаку. Тварь подалась чуть назад, обиженно вскрикнув от боли, и тут же попыталась достать гребцов с правого борта лапой. Люди отразили этот удар тем же способом.

Гиль-Шаш оглянулся: оказалось, что он один стоит на дощатом настиле. Шаман с Ур-Шанаби скрылись под защитой копий, бросив его наедине с чудовищем. Но странник напрасно так плохо подумал о мореходе. Голова Ур-Шанаби появилась на корме судна.

– Эй, странник! Быстрее сюда! – крикнул он замешкавшемуся Гиль-Шашу.

Ему не хватило нескольких мгновений, чтобы спуститься в укрытие под настилом. Второй крылатый зверь преградил путь, опустившись на доски кормы. Быстрая птичья голова тут же попыталась клюнуть, и Гиль-Шаш едва успел уклониться. Он отскочил к мачте, оглянулся. Первый зверь медленно крался, заходя со спины, второй подступал спереди. Гребцы пытались колоть их копьями, но острые наконечники скользили по плотному оперению или вязли в толстом пуху. Несколько копий звери перекусили крепкими клювами, и мореходам пришлось отбивать своих товарищей, потерявших оружие. Однако все внимание тварей было приковано к беззащитному человеку, стоящему у мачты.

И тогда над Молочным океаном прозвучал протяжный волчий вой. Мир вокруг замер. Звери на мгновение отпрянули, присев на задние лапы и прижав уши, будто испуганные кошки. Такого звука еще не слыхали величественные Рипеи.

Обсидиановая двухлезвийная секира Гиль-Шаша описала дугу и плашмя ударила по голове грифона, подступающего справа. Зверь слева попытался достать верткую добычу лапой, но попал когтями в мачту. Не растерявшийся странник саданул обухом по лапе, успев спрятаться за мачтой от второго зверя. Мореходы тоже не теряли времени – копья кололи грифонов в мягкие ткани, не закрытые перьями.

Гиль-Шаш крутился вокруг мачты, используя ее как прикрытие для спины. Его секира со свистом рассекала воздух, и тяжелые удары сыпались на головы и лапы тварей. Наконец зверь справа пришел в неописуемую ярость от множественных порезов. Он поднялся на дыбы, желая смять несговорчивую дичь. Улучив момент, когда чудовище поднялось почти в полный рост, Гиль-Шаш, собрав все силы в кулак, разбежался и ударил зверя всем телом. Не удержавшись на задних лапах, грифон рухнул в воду через головы гребцов.

Ладья угрожающе накренилась. Зверь слева крикнул и взлетел в воздух. Мореходы дружно выскочили из-под настила, и теперь все судно ощетинилось длинными копьями, не позволяя грифону вернуться на борт. Упавший в воду полулев-полуорел, жалобно стеная, плавал вокруг ладьи, пытаясь выбраться. Крылья беспомощно хлопали по воде, все больше намокая. Взлетевший грифон завис над своим товарищем и, схватив его всеми четырьмя лапами, потащил в небо.

Гиль-Шаш наблюдал, как звери опустились на льдину и принялись чиститься, то, как кошки, языками зализывая раны, то отряхиваясь, будто собаки, то распрямляя клювами смятые перья, подобно птицам. Время от времени они клацали клювами и кричали, вытягивая шеи в сторону удаляющейся ладьи, на которой ликовали победители.