Призрачный остров

Глава 1

Теперь уже никто не может сказать точно, когда появился этот остров. В последние годы после банкротства верфи был почти всегда чист горизонт, лишь изредка оживляемый возникающими вдали кораблями, похожими на призрачные водяные тени. Мимо шли эти корабли. Ничто не мешало бегу волн, накатывающихся на золотистый песок пляжей. Ничто не тревожило воображение. И вот – подарок судьбы и природы… Подарок или источник смущения умов. Давно уже никто не верит в чудеса. Всем хочется покоя. Особенно после кризиса, отнявшего будущее у номерного города. Хочется теплого штилевого привычного моря. И вдруг – багряное пятно на рассвете, изумрудное днем и мерцающее таинственными отсветами в ночи. С другой стороны, казалось бы, ничего особенного. Нередко возникают и исчезают острова. Даже целые материки исчезали. Была же Атлантида, никто этого не оспаривает. А вот существует ли остров или это мираж, о том многие спорили, и никто не мог сказать что-либо определенное. Просто весь город словно с ума сошел, только и разговоров о таинственном острове. Местные власти даже собирали несколько специальных совещаний, но так ничего и не решили.

Домыслы и слухи прекратить было невозможно. Брожение и смущение в умах продолжались. Оппозиционная пресса подогревала страсти. Национал-патриоты видели во всем этом происки Вашингтона, утверждали, что остров этот имеет искусственное происхождение, и, возможно, это и не остров вовсе, а замаскированный авианосец. Говорили, что всеми этими событиями заинтересовались на самом верху, в столице, и требовали постоянных и многочисленных отчетов, и ответить им ничего вразумительного местные чиновники не могли.

Дело в том, что никто не смог ступить на берег острова. Доплыть было невозможно. Когда посылали туда лодки и катера, выяснялось, что остров удаляется вместе с линией горизонта, словно он приклеен к ней невидимым скотчем. Правитель, так здесь называли главу города, обратился за помощью к авиаторам. Те подняли в небо свои вертолёты, но безрезультатно, самые опытные пилоты не смогли достичь берега. Остров окутывал туман. И чем ниже опускался вертолет, тем плотнее становился туман. Белые его слои были вязкими, и рисковать техникой никто не решался.

Всякая неизвестность, все, не поддающееся познанию, рождают мифы и легенды. У безработных возникли надежды на то, что вновь откроют верфь, единственное и самое крупное предприятие в городе. Будут строить пассажирские паромы для сообщения с островом. И для сопровождения паромов могут потребоваться подводные лодки, которые издавна, еще в военные времена, строили здесь. Утверждали, что если ветер дует с моря, то приносит необычайные ароматы. И поэтому многие были уверены в том, что на этом недосягаемом острове круглый год цветут яблони. Эти цветущие яблони наводили на мысли о райских садах, о тех утерянных землях, где можно познать настоящую любовь. Так думали, конечно, юные девицы, только вступающие в жизнь и не полностью упрежденные книгами и матерями о капканах, рожденных на земном пути сладкими утопиями. Мужчины, умудренные опытом и уставшие от семейных распрей, усмехались в усы при рассказах девиц о непорочной любви. Романтики же хотели верить и в райские сады, и в сладострастные любовные утехи, которые можно обрести на острове. Один из этих мечтателей уверял, что в полнолуние на рассвете можно услышать призывное пение сирен, доносящиеся с острова, и если в этот момент войти в воду, то можно по морскому дну добрести до острова. Но для этого надо уметь надолго задерживать дыхание. Ему не очень-то поверили, поняли сразу – это из области мифов.

Но более всего утверждались многие во мнении, что недоступен остров, ибо он находится в другом измерении и там-то и есть, так называемый, «тот свет». Там обитают души усопших, а возможно, и сами усопшие во плоти. Такую мысль допускал даже известный профессор из местного института, подложивший под все это научную базу об искривлении пространства и изменении сущности материи.

Очень все надеялись на то, что радиационный фон на острове в норме. В городе давно, еще с советских времен, наблюдалась повышенная радиация, ее связывали с аварией на верфи, но вслух об этом говорить не решались даже после прихода гласности. Так как все, кто раньше работал на верфи, дали расписки о неразглашении. В том числе и бывший начальник сдаточного участка Назарук.

В тот вечер, когда Ефим Захарович Назарук, тоже заинтересовавшийся островом, решил дооснастить подводную лодку, море было на редкость штилевым, но где-то в глубинах его рождались всхлипы, словно оно оплакивало всех утонувших в темной пучине. В том числе и тех бедолаг на подлодке, которых произвели в герои. Совсем юные и неопытные, что они могли сделать? Плаванье под водой – это не развлекательные прогулки по штилевому морю. В гибели той лодки не было вины конструкторов. Это доказано. Ефим был на практике в том конструкторском бюро, где создавали этот проект. Да и если бы была вина, то только не его, он ведь был просто практикантом. Но все же… Осталось на душе вечным грузом. И хотя говорил руководитель практики, неунывающий орденоносец, что море требует жертв, и без жертв не бывает побед, согласиться с ним было невозможно. Страшно было подумать обо всем. Ведь там, на подлодке были его, Ефима, ровесники-призывники. И он мог там оказаться, если бы не поступил в институт. С детства ведь мечтал стать моряком. Призвали бы в армию, вот и осуществил бы свою детскую мечту. Но понял, что не менее романтично, чем плавать по морям, создавать и спускать на воду новые корабли.

«Корабелкой» называли его институт и учили здесь строить разные корабли, но больший упор делался на подводный флот.

Строительство подводных лодок велось полным ходом в годы учебы Ефима. Ведь тогда атомные подводные лодки с ракетами на борту несли боевое дежурство на всех океанах, затаившись, лежали они на дне у чужих берегов, готовые к ответному удару, и в случае приказа могли эти берега разнести в мгновение ока. На многих засекреченных верфях строили гигантские субмарины. Почти все однокурсники взяли темой проекта атомную подводную лодку. Ефим назвал свой проект – атомная подводная лодка – истребитель подводных лодок. Проект защитил на отлично, но дали понять, что тема не реальна, кто же будет истреблять подводные лодки другими лодками. И вот пришло время, никто, действительно, не стал истреблять, сами порезали на металлолом. Договор был даже такой секретный о том, чтобы никогда атомные подводные лодки не строить, ибо они являются оружием массового уничтожения. Часть лодок, вроде бы, купила Индия. Сейчас, правда, говорят, на севере возобновили строительство. Но не пришлось Ефиму на своем заводе в последние десять лет строить новые, большие подводные лодки. Новый проект не начинали, достраивали и сдавали те, что были заложены лет пять назад. Да еще ремонтировали. И диплом ему, думал он, никогда не пригодится.

Но, как говорится: никогда не говори «никогда». Большие лодки строить прекратили, а вот серию лодок-малюток изготовили для разведки и исследования морских глубин. Но вот продать их уже никому не смогли. Начался кризис. И вот теперь пригодились детали лодки-малютки, так называемого подводного разведчика, эти детали корпуса – обечайки и не только обечайки, но и все некогда секретное насыщение достались Ефиму, когда верфь обанкротили и зарплату выдали натурой. Хорошо было, конечно, получать натурой тем, кто работал на трикотажных фабриках, мясокомбинатах, свинофермах или на сырозаводах. Но, увы, это было в других городах. А здесь на весь город единственная и все поглотившая верфь и секретные лаборатории при ней. Что с них возьмешь? Возмущались все, но что поделать, не отказываться же, и всякие детали разбирали по домам. Так что квартиры многих бывших работников верфи украшали корабельные часы, штурвалы, перископы, кровати с бортиками, которые прикреплялись на случай качки, а в домашних условиях тоже гарантировали спокойный сон, ибо не давали свалиться ни при каких. обстоятельствах.

В советское время, когда Ефим только начинал работать, воровали по мелочам, несли с завода краску, доски, гвозди, с одной стороны, оправдано было тем, что в магазинах ничего нельзя было купить, а с другой, шли на риск – за банку олифы можно было и срок схлопотать.

А тут почти готовая подводная лодка. Обводы не очень ему нравились, несколько обечаек не сходились. Было не до плавности обводов, он вспоминал с усмешкой, как добивался этой плавности на заводском плазе при помощи самодельных лекал – гибких реек и грузиков, которые называли крысами. Если присмотреться, они и вправду напоминали крыс, металлических крыс с обрубленными хвостами. Поначалу его определили в докмейстеры, работа была простая – поднимать корабли из воды в док для ремонта. Доки были рассчитаны для больших подлодок и часто простаивали, и он добился перевода в сдаточный участок. Ночами пропадал в конструкторском бюро, изобретал, чертил – оказалось теперь никому это не нужно… А тогда – гордо ходил по городу, молодой специалист, назначенный начальником сдаточного участка, представленный к награждению орденом Ленина. Хорошо, что в последний момент кто-то бдительный наверху вычеркнул из списков. А то ведь носил бы на лацкане пиджака лик лысого божка, ввергнувшего страну в братоубийственный хаос, да в такой, что до сих пор смертельная отрыжка…

Как и большинство населения приморского города, Ефим не работал, сократили его, когда прекратились военные заказы. Потом верфь обанкротили. Можно было вытянуть верфь из кризиса, если бы взяли заказ на строительство прогулочных яхт от фирмы из Гамбурга, но здесь восстали спецотделы, нельзя было допускать на верфь иноземных инженеров. Всплыла опять придуманная опасность о германизации города и покушение на его территорию со стороны несуществующих хазар. Опасность германизации подкрепили краеведы, откопавшие в архивах документы по истории завода, из которых было очевидно, что завод построил в позапрошлом веке концерн Шварца. Была угроза, что немцы предъявят права на выпущенные акции. Пошли другим путем. Сначала приватизировали, а потом обанкротили. Новоявленные хозяева оказались хуже мифических немцев. На верфи поначалу устроили развлекательный комплекс, а теперь был стадион с двумя футбольными полями. Стадион оборудовали на славу. Хотели, чтобы чемпионат европейских стран здесь проходил. Да провалили затею футбольные начальники из столицы. Ни в коем случае, заявили, сюда нельзя допускать иностранных туристов, что они потом понапишут о нашей стране! К тому же обнаружили, что здесь, где стояли корпуса судоверфи, повышенный радиационный фон. Вот и позарастал стадион травой, а в крытых трибунах бомжатник образовался. Ловкие бизнесмены все заводское оборудование растащили. Даже стапеля порезали на металлолом. При последней дележке всем кое-что досталось. Ефиму удалось в свое время не только недостроенную лодку получить, но и списанный полуавтоматический сварочный аппарат. Соседи долго смеялись над ним, когда он сгружал во дворе подводную лодку и это устройство. И вот теперь пригодилось.

Единственная надежда – достичь острова. Живи сейчас Лиза – тоже бы расхохоталась – вот ведь нашелся собиратель металлолома, разве может один человек достроить подводную лодку? Выполнить сложное насыщение отсеков – ведь надо сначала сделать проект. Лиза работала в конструкторском бюро, и ее заботой было вычерчивать разные проекции деталей, даже тех, которые слесари его бригады мастерили без каких-либо чертежей. Узнай Лиза, для чего он затеял строительство, тоже, пожалуй, высмеяла бы его, она считала себя атеисткой. Какой тот свет на острове может быть для атеиста. Считала, что он не верит в Бога. А сама ведь тоже к вере пришла, хотя признаться в этом не хотела. Говорила: это все – утешение для слабых. Но все же, ей бы идея с островом понравилась.

Значит, не забыл. Разве можно забыть. Глядит на него с цветной фотографии – молодая, ямочки на щеках, улыбается своей загадочной улыбкой. И есть еще медальон, в нем завиток ее волос, от которого, кажется, даже исходит тепло. Вот и все, что осталось. Лучше бы она жила, а он умер. Или нет, лучше как в русских народных сказках: жили они долго и счастливо и умерли в один день. Одиночество – это ад на земле. Столько лет пробыть одному! И жизнь без просветов. Дали свободу, словно рыбу выбросили из глубины, а дышать нечем. Да и что ему сейчас эта свобода или несвобода? Это важно для тех, кто мнит, что может своим словоблудием переделать общество, создать рай на земле. Правда, кроме ада, ничего не получается. А для отдельного человека всегда уготован и свой рай, и свой ад и свой конец света. Ведь сама жизнь всегда не что иное, как приближение к смерти. Так если бы дано было хотя бы его скрасить. Но ты не хозяин своей судьбы. Вот он, Ефим, и получил свое… .

За какие тяжкие грехи дано одиночество? Ведь старался жить почти по евангельским заповедям – не делать ближнему того, что не пожелал бы себе. А по-евангельски ли это? Всегда ли нужно непротивление злу. Видел, вокруг зло творят – молчал, а может в этом и был самый великий грех. Часто стал мысленно обращаться к Богу. Одно время даже сошелся близко с отцом Димитрием. Хотел приобщиться к церкви. Был Димитрий молодой еще, горячий. От слов своих сам возбуждался, тряс короткой черной бородкой, разоблачал всех и вся. Было много желчи в его словах, но и немало правды. Он считал, что не должен церковник во всем потакать правителю, не имеет право разглашать тайну исповеди, и уж никак не должен гнаться за мирскими благами. И ни в коем случае не освящать дворцы правящих чиновников и олигархов. Писал свои петиции самому патриарху. Упрекал Ефима, что тот замкнулся в своей гордыни и ничем не возмущается.

Ефим стал замечать, что с годами все больше сторонится людей, не хочет никому прощать ошибок. Одиночество копит внутри жизненную отраву. Желчь разливается, сгущается кровь. Молчание отучает от слов. Подошло такое время, – впору, как Лев Толстой, уйти, куда глаза глядят. Вроде бы все тихо, все складно. Но внутри предчувствие, озноб даже какой-то внутренний. Затишье ведь всегда перед бурей. На море так бывает, – кажется, полный штиль, а копится, копится энергия, – и вот – прибойная волна, да такая, что берег может разрушить. Когда нет просвета, нет выхода – человек взрывается. Так что остров подоспел вовремя. И надо спешить, пока не опередили. Олигархи уже свои планы строят. Почувствовали, что можно приумножить капиталы. И один из них, самый расторопный, бывший секретарь горкома Базилевич зарегистрировал открытое общество «Остров благоденствия» и довольно успешно начал продавать островные земли.

Конечно, все стремятся найти свой рай, найти убежище от всего наносного. Возможно, на острове преддверие рая, и даже сам рай. Как не поверить в иной мир, если есть уже доказательства – существует антиматерия, существуют антимиры. И не могут души исчезать бесследно. Зачем же дан человеку такой мощный мозг, накопитель информации. Для чего? Кому это все предназначено, если не бессмертной душе. Лиза не верила в загробную жизнь, он просто утешал ее в последние дни, сам тогда не верил, а ради нее даже библию стал читать. Понимал, как ей тяжело. Хотел вселить надежду. Понимал, что верующему много легче покидать этот мир. Главу за главой успел прочесть вслух Лизе и Ветхий завет, и Новый завет. Многое самому в душу запало. Теперь прозрение пришло. Понял, без веры человек жить не может. Вот и недаром дан остров – послано свыше спасение. Пусть смеются над ним – выжил старый из ума. Они не думают о смерти. Им молодым можно и посмеяться…

Но кто бы вдосталь посмеялся над ним, так это друг студенческих лет Дален, вот, сказал бы, еще одно подтверждение того, что гений должен быть сумасшедшим. Конечно, только сумасшедший мог ночами сидеть в лаборатории. Это вместо танцев в Мраморном дворце или в интер-клубе. Дален считал его гением и сумасшедшим еще в те студенческие годы. Он был не оригинален в своих высказываниях. Издавна на Руси изобретателей считали юродивыми и горемыками – нищие, гениальные, но беспутные головы. Сам Дален не смог одолеть премудростей строймеха, и всякого, кто решал сходу сложные задачи по строительной механике корабля, считал гением.

Дален, хотя и не мог решать сложных задач, сегодня – птица высокого полета. Можно было, когда сокращали, когда завод банкротили обратиться к нему за поддержкой, но это было не в правилах Ефима. Захотел бы Дален, сам вспомнил, но высокое положение, видно, вскружило голову. Да и не знает Дален ничего о жизни в моногородах и о своих сокурсниках. Многие такие чудеса сотворяли, куда там ему, Ефиму. Хотя и он был не промах. Вот сделал в свое время автомобиль. Мотор установил от старого японского мотоцикла, коробку передач сам смастерил, сделал автограф, так называл он управление своей машиной при помощи компьютера: верх у машины мог раздвигаться, а колеса и передние и задние были ходовые, но главная «фишка», как любят сейчас говорить, что машине не нужен был бензин, двигатель работал на рапсовом масле. Все тогда удивлялись, не верили, что он автомобиль сделал своими руками. Не верили, что может обходиться без бензина. А чему удивляться, обычная машина – это элементарно. Вот удивились бы они, узнав, что его сокурсник Дима Вересов, окончивший институт, как и он, Ефим, с красным дипломом, в Перми смастерил самодельную ракету. А топливо придумал такое, что его и его ракету так засекретили, ни адреса, ни телефона, и никто не знает, где теперь Дима Вересов. Или ему повезло, или не повезло – не известно. Но такого человека в любом случае не оставили без работы. На воле или под надзором, как некогда лучшие умы, заключенные в шарашках, он свое возьмет. Пермь, конечно, не моногород, старинное название городу возвратили и объявились там мастера-чудесники. Возможно, Вересов и артель собрал… Ведь, если вникнуть в законы природы не с марксистских позиций, а с непознанных еще, тех что высшие силы подарили, то ясно сразу – вы чего нефть качаете и землю опустошаете, вы что атом разрываете, дано ведь солнце, – от него и берите тепло – сколько влезет. Всегда считал Дима – солнечные батареи главный и единственный выход, все крыши домов превратить в батареи – и никакой от этого угрозы. Наверное, и ракету свою от солнца запитал… Будущее покажет. Конечно, атомные станции закроют. Можно будет создать на луне станцию для концентрации солнечной энергии или же вывести на орбиту специальную станцию для трансляции солнечной энергии, придумают что-нибудь…

На весь мир славятся российские изобретатели. Только попробуй у нас патент получить на свое изобретение, сто крючков и преград на пути выставят, лишь бы отбить у тебя охоту свидетельство заиметь. А потом, через десятки лет волосы на себе рвут – как же так случилось, что за границей изобрели. Здесь же, в городе, секретном и номерном, и вообще патент получить невозможно. Все тайной окружено. Все засекречено. Специальный, так называемый второй отдел на верфи был самый многочисленный, там за массивной металлической дверью и сидели эти секретчики, полковники отставные. Командовал всеми Пикальцев, присланный из органов. Из непотопляемых он сейчас у правителя – правая рука. Низенький человечек с большими мясистыми ушами, казался очень обходительным и вежливым, мягко стелил, но жестко спать было. С первых лет работы Ефима на верфи завел на него дело. Когда верфь закрывали, полистал эту пухлую папку Ефим. Дал посмотреть приятель – сторож из хозяйственного отдела, которому поручено было бумаги жечь. Чего там только не написано было в этой папке, многое Ефим и сам едва мог вспомнить, но все было учтено четко, по датам расписано. И еще был у них отдел почтовый, письма проверяли. И до чего додумались – голубей приказали отлавливать и уничтожать, мол, гадят они на прохожих. А причина была в другом – голубиной почты испугались. Ее ведь никак не проверишь. Вдруг станут рабочие или инженеры о работе верфи сообщать иностранным агентам, писать о радиации или пасквили на советскую жизнь сочинять. И все эти пасквили, и все эти секреты в трубочку и на голубиные лапки…

Ефим тогда только что приехал в этот город, направили по распределению, квартиру подыскивал, Лиза должна была вот-вот диплом защитить и прибыть сюда. Ее родители настаивали на переезде в Троицк, солнечный городок на Урале, родной Лизин Троицк. Квартиру там приготовили для молодоженов. Он же родителей лишился рано. Отца не знал. Тот на войне был тяжело ранен и умер, не увидев своего младшего сына. Мать, измученная голодом и совсем не женской работой в поле, когда впрягались женщины в плуг, да все на себе вытягивали, тоже рано покинула этот мир. Растила одна двух сыновей. Ребенку все в забаву – когда бороной мельчили пласты, его сажали на борону, радовался – можно прокатиться. А сейчас и вспомнить страшно. Женщины вместо лошадей, вместо быков. Могли ли они жить долго? Оставался в родном городке на Смоленщине дядя, который и жил в родительской квартире. Тот тоже звал к себе. Но какая там работа в этих сухопутных городках для кораблестроителя. Да даже если бы и была работа…

Но хотелось ни от кого зависеть, а самому начать и строить свою жизнь. Квартиру, как молодому специалисту, обещали вскоре дать, а пока комнату снимал у одного заядлого голубятника Павки. Был он лихой парень, считался заводской шпаной, никого не боялся, но к Ефиму особой симпатией проникся, сказал, смотри, – если кто приставать будет, – сразу мне говори, я любого по стенке размажу. Голубятня у него была всем на зависть, над сараем нечто вроде купола, издали можно было за обсерваторию принять, тем более что окрашена она была ярко-голубой краской. Был этот голубятник со всеми в обращении жесткий и грубый, а когда брал в руки своих сизарей, просто преображался, даже сам гулить начинал. И улыбался как ребенок. Никто и слезинки у него не мог никогда вызвать, а в ту ночь, когда подогнали кран и его голубятню разрушили, а голубей сетями накрыли и увезли, рыдал он долго, и успокоить его было невозможно. Совсем недавно случайно встретились в магазине. Ефим его сразу узнал, хотя постарел Павка, уже не Павка, а Павел Игнатьевич, сгорбился, лицо морщинистое, впадины под глазами, но в глазах прежний блеск. Тоже нигде не работает. И что порадовало – снова голубей держит. Сказал, я, когда голубятни разоряли, двоих спас, держал тайно, почтари они, от них у меня уже большое потомство. Рассказал, что есть даже теперь общество голубятников и прятаться ни от кого не надо. Много голубятников в деревнях. И все они с помощью голубиной почты друг с другом переписываются. И почта эта надежнее всего, даже надежней электронной, компьютерной. Никакой хакер, никакой стукач, никто свой нос в письмо не сунет.

Это и удивило и немного даже насмешило. Голубиная почта. Все это было раньше в очень далекие времена, не было тогда мобильников, не было интернета. Все вроде в прошлом, а прошлое это никакой химией не изведешь, ведь осталось еще, есть даже такой специальный отдел, перлюстрация писем, смешно – из прошлого он, смешно и грустно; прошлое вроде метастаз, тронешь – еще больше разрастается. Вот и весь город, как опухоль, и убрать нельзя, и содержать накладно.

Производства почти никакого, а выстроили возле центральной площади два супермаркета, возле них еще гастроном прилепился – продукты и водка круглосуточно – а позади палатки торговые, да еще и просто сидят старушки на ящиках – и тоже торгуют. Раньше всего одним магазином обходились, и работал он до восьми. Бежишь с верфи к нему, чтобы успеть батон да молоко купить. А сейчас витрины от товаров ломятся. Бери – не хочу. А откуда деньги взять. Сказал как-то его сокурсник Тим: «Неужели не поймешь! Платишь врачу, тот платит учителю, учитель платит слесарю…» Ответил ему – понятно, а слесарь платит тебе за самогон. Был такой грех у Тима, подторговал своим зельем. Да и кто теперь не торговал… Вот вам и секретный город…

Известное дело, как назовешь город, так там и жить будешь. А здесь у города еще и имени не придумали… Называли раньше номерной, а сейчас говорят – центральный или районный. Уж лучше без имени, чем называться, как настаивали обкомовцы, именем большевистского палача. Продержись кровавый горец подольше – было бы имя. Берьевском хотели назвать, да повезло – именно в том году тиран испустил дух, а его сподручного сделали английским шпионом, пустили быстро Берию в расход его же подельники. Давно это было. В прошлом веке…

Тогда Ефим в четвертом классе учился. Десять лет было, а запомнил тот день, когда усатый вождь умер. Плакали, даже рыдали навзрыд учительницы. А дети в лапту играли. Радовались удачным броскам. Он мячик поймал и победный клич издал, и засмеялся. Директорша за ухо больно крутанула: совести у тебя нет, нашел время ржать, как жеребец… Мать в школу вызывали, пришла, плакала: ты хочешь меня в могилу свести, я все силы в тебя и в братца твоего вложила. Что мне ждать от вас? Все хиханьки да хаханьки. Одно слово – безотцовщина…

Был тогда Ефим тонкий и звонкий, и смеялся громко до неприличия… Теперь не до смеха…За время своего вынужденного безделья Ефим располнел, стал менее поворотлив и обзавелся лысинкой столь идеально круглой, словно покойница жена-конструктор вычертила ее циркулем на макушке, как напоминание о себе, а возможно, и о рано облысевшем старшем брате.. Брат Ефима, поначалу переехавший к нему, беспокойный и самолюбивый авантюрист, давно покинул город и уехал за океан. Откопал в архивах, что род их, Назаруков, ведет свое начало от хазар, что в отцовской родне были не только хазары, но и немецкие предприниматели, основавшие в Штатах концерн по производству каучука. Выдумщик большой был этот брат. В школе еще большим вралем слыл. Придумает что-нибудь, несколько раз расскажет и сам в свою выдумку верит. Эти его выдумки потом Ефиму боком вышли, хазарское происхождение ему приписали. Утверждали, что председатель общества хазарской культуры давал ему задания по распространению учения кабалы среди рабочих. Об обществе хазарской культуры он и слыхом не слыхал. В жизни ни одного хазарина не видел. Знал, что был такой каганат хазарский, иудейскую веру там исповедовали, что разбил его князь Святослав. Но ведь когда это было, больше тысячи лет назад. Показали ему рецепты, по которым лекарства для Лизы через Красный крест доставал, мол, вот вам их хазары из-за океана прислали. В тайных протоколах кагэбэшных записали в иудейскую веру. А на секретной верфи с таким происхождением далеко не пойдешь. Сглаживалось обстоятельство только тем, что работник Ефим был почти незаменимый. А брат благополучно уехал, в иудеи записался, чтобы израильскую визу заполучить. Может быть, был прав – жить в городе, где было единственное предприятие, да еще и засекреченное, не имело смысла. К тому же, хотя и были эти сведения секретные, почти все знали, что здесь производят и что здесь повышена радиация. Многие специалисты, особенно атомщики и программисты, тогда покинули родимые места. И не только в Штатах и в Израиле осели, но и по всей Европе разбрелись. А бывший начальник заводской сварочной лаборатории даже в Австралии очутился. Пишет оттуда, что более сказочной страны не видел и не предполагал, что такая райская жизнь может быть на Земле…