Все эти вопросы я рассмотрел в двух книгах: Die Notwendigkeit eines systematischen Moralunterrichts7 и Ethische Jugendführung (Grundzüge zu einem systematischen Moralunterricht),8 а также составил руководство по преподаванию морали для старших классов начальных школ и для школ дополнительного образования. 9Разумеется, я не считаю, что религиозное обучение должно быть исключено из государственных школ. Религия в ее высших проявлениях – это ощущение вечных ценностей, которые научная, философская этика стремится достичь путем размышлений и исследований. Поэтому настоящие религиозные герои – это возвышенные фигуры, образцы жизни, которую нужно вести в более высоком стиле, постоянно помня о вечном. И сама полноценная моральная система никогда не обойдется без религии. Конечно, она будет не основой, а ее венцом. Сами нравственные заповеди вытекают из реалий жизни. Тот, кто хочет жизни, должен хотеть и нравственности как высшей жизненной силы. Но если мир в целом основан на морали, то и причина его должна быть моральной, то есть божественной. Так Платон, Шафтсбери, Кант, Гете, даже Спиноза пришли к религии. Таким образом, высшее чувство в конце концов объединяется с высшим познанием.

В настоящее время, однако, на первый план выходит познание. Мы переживаем переломный момент в мире, который, вероятно, никогда в прошлом не переживался так резко. Мировая война не только разрушила европейскую экономику, но и пошатнула старые авторитеты, частично уничтожив их. Непоколебимой осталась только одна – наука. Поэтому она является самым мощным рычагом для восстановления. Отдельные науки должны войти в более тесный контакт друг с другом; их синтез и кульминация, философия, должны определить смысл и направление жизни.

Философ должен стоять рядом со священником религии. Как тот через откровение, так и философ через свет мысли должен внести в разум ясность, успокоение и доверие; он должен, как в свое время Фихте, учить, что природа человека – это деятельность. Это важное условие социальной гармонии. Ведь деятельность – это радость творца, а его труд приносит пользу другим и тем самым преодолевает дихотомию между собственными и чужими интересами. Таким образом, наука и труд избавят нас от многообразных бед, которые нас угнетают. Эта надежда не даст нам пропасть.

Эрих Бехер

Биографический. Научная деятельность

Родился 1 сентября 1882 года в Райнсхагене, хуторе близ Ремшайда. В 1889—1893 годах я посещал начальную школу в Райнсхагене, а с 1893 года – реальную гимназию в Ремшайде, которую окончил в 1901 году. В доме моего отца я получил богатое вдохновение и глубокие впечатления от искусства, науки и религии. В раннем возрасте у меня появились религиозные, этические и социальные интересы, а также научные и технические. Мощная, бурно развивающаяся промышленность моей родной страны накладывала отпечаток на мои мысли о грандиозных успехах техники, а также о социальных проблемах, которые еще недавно были предметом кровавых сражений в моем родном городе. В школе меня в первую очередь увлекали математика и естественные науки. У меня были прекрасные учителя. В частном порядке я изучал математику, естественные науки, философию и книги по обществознанию.

На Пасху 1901 года я поступил в Боннский университет. Я намеревался стать преподавателем математики и естественных наук или химиком. Однако обилие предлагаемых предметов вскоре побудило меня посещать лекции на всех факультетах по самым разным темам. Однако в первую очередь я посвятил себя математике, физике, экономике и философии. Философские лекции и семинарские занятия Б. Эрдмана произвели на меня огромное впечатление. Вскоре они вдохновили меня на работу над премиальным заданием и, таким образом, на написание моей первой печатной работы – трактата о концепции атрибутов Спинозы, который был завершен в 1903 году.

Эрдманн также познакомил меня с психологией и пробудил мой интерес к этой дисциплине, которой я раньше пренебрегал в пользу эпистемологии и этики. Зимой 1903/04 года я закончил диссертацию по психологии чтения, на которую меня вдохновил Эрдманн; в феврале 1904 года я сдал докторские экзамены по философии, физике и математике.

В том же семестре я был ассистентом по математике в сельскохозяйственной академии в Бонн-Поппельсдорфе у Й. Зоммера, который читал там лекции и упражнения для студентов-геодезистов. Затем я вместе с Эрдманом ассистировал в Боннском философском семинаре, особенно в экспериментально-психологических упражнениях.

Летний семестр 1904 года ознаменовал конец моей студенческой жизни. В течение трех лет обучения в Рейнской высшей школе у меня были прекрасные, даже блестящие учителя. В особенности я многим обязан Эрдману. Кроме того, ценную помощь в чтении лекций и проведении занятий мне оказывали философы Веймкер, Дирофф и Фрей-тег, математик Хеффтер, физики Кайзер и Кауфман, химик Аншютц, ботаник Штрасбургер, народные экономисты Дитцель и Готейн и другие.

В раннем возрасте на меня сильно повлияло чтение Ст. Милля; его эмпиризм, его идеалистический позитивизм и прежде всего его утилитаризм произвели на меня глубокое впечатление, но не удовлетворили меня полностью. Позже Фехнер стал моим любимым философским писателем; под влиянием Эрдмана, Фехнера и механистического направления в биологии, которому я отдавал дань, я стал убежденным параллелистом. Кант изучался мною с большим старанием, но вызывал гораздо больше неприятия, чем одобрения. Самые значительные работы Ницше я читал с яростным внутренним неприятием. Занятия математикой приучили меня предъявлять высокие требования к доказательству и обоснованию утверждений. Ницше совершенно не отвечал этим логическим требованиям. Его доктрины о воле к власти, о вечном повторении и т. д. казались мне недоказанными и недоказуемыми, его антисоциальная направленность резко противоречила моим этическим убеждениям и идеалам, его чрезмерность отталкивала меня. Мне очень нравилась идея высшего развития человека; она вытекала из моих дарвинистских и евгенических взглядов. Однако я стремился к принципиально иному типу сверхчеловека, чем Ницше, – к типу, важнейшими характеристиками которого являются разум и любовь.

Некоторые профессора в Бонне познакомили меня с идеей карьеры университетского преподавателя, которая была далека от моих мыслей в первые годы учебы. Профессия показалась мне очень заманчивой, и я почти решился попробовать, пока смерть матери в январе 1904 года, которая сильнее всего ударила по нашей семье и по мне, не заставила меня снова колебаться. В конце концов, я решил все-таки поступить в хабилитацию, но летом 1904 года записался на государственный экзамен на высшее педагогическое образование, чтобы в случае необходимости перевестись из университета в среднюю школу. В ноябре я сдал устный экзамен по философии, физике и математике.

После этого я начал работу над диссертацией: «Philosophische Voraussetzungen der exakten Naturwissenschaften». В этой книге была сделана попытка обосновать критический реализм как основу физики и химии и защитить великие атомистические и кинетические гипотезы от нападок Маха, Оствальда и других. Работа меня очень устраивала, и я быстро продвигался вперед. В то же время я работал ассистентом в семинарии и репетитором; я также начал изучать греческий язык.

В начале весны 1905 года я заболел и был вынужден полностью прекратить свою работу примерно на 15 месяцев. Затем я смог продолжить работу над диссертацией по абилитации и вскоре вернулся к другим занятиям. В январе 1907 года я стал приват-доцентом по философии в Боннском университете.

В том же году я закончил небольшую книгу «Основной вопрос этики», в которой попытался обосновать и защитить принцип наибольшего всеобщего содействия счастью, исходя из этики совести и критикуя учение Канта. В то время меня также волновал вопрос о разуме и теле, который я всегда считал центральной проблемой метафизики. В работе, опубликованной в 1907 году, я защищал параллелизм от возражений, выдвинутых Г. Дришем, но в том же году в другой работе я объяснил, что закон сохранения энергии отнюдь не исключает теорию взаимодействия. В следующем году я показал с помощью новых математико-механических соображений, что влияние души на тело совместимо с законом сохранения энергии. Это понимание устранило важное возражение против теории взаимодействия, но, с другой стороны, мои оговорки относительно параллелистических гипотез постепенно усиливались. В то же время слабые стороны дарвиновской теории отбора и неадекватность обоснования биологического механизма становились для меня все более очевидными, и поэтому моя оценка витализма, тесно связанного с теорией взаимодействий, постепенно росла.

В связи с этическим направлением моей мысли решение некоторых эмоционально-психологических вопросов казалось мне крайне необходимым. Все ли чувства приятны или неприятны? Существует ли одно или несколько качеств удовольствия или неудовольствия? Эти и другие проблемы эмоциональной психологии занимали меня на протяжении нескольких лет после хабилитации. Временами я намеревался написать психологию эмоций; отдельные части работы были записаны. Однако вскоре я понял, что не в состоянии удовлетворительно справиться с такой сложной, обширной и противоречивой областью. Длительные попытки усовершенствовать метод выражения как вспомогательное средство для исследования эмоций, некоторые из которых проводились во время моего пребывания в Мюнстере, привели лишь к неадекватным результатам, ни один из которых не был опубликован. В этих экспериментах, однако, я также зависел от чрезвычайно скромных технических средств.

Более успешными были эксперименты по изучению чувствительности внутренних органов, на которые меня натолкнуло рассмотрение сенсуалистической теории ощущений Джеймса-Ланге. Например, в пищеводе давление, тепло, холод и электрическая стимуляция приводили к соответствующим ощущениям, которые также можно было достаточно точно локализовать.

В 1909 году, по случаю столетия со дня рождения Дарвина, я прочитал в Бонне лекцию, которая вскоре была опубликована в расширенном виде, в которой объяснил, что дарвинизм никоим образом не подразумевает, что в человеческом обществе также должна преобладать жестокая, беспощадная борьба за существование; напротив, нормы социальной этики вполне могут быть обоснованы с дарвиновской точки зрения. Как и лекция, более поздние статьи (три, 1918) также отстаивали идеал евгеники, основанный на максиме филантропии.

Примерно одновременно с дарвиновской лекцией я написал «Теоретические вклады в дарвинизм», опубликованные в 1910 году, в которых, помимо прочего, был сформулирован «принцип утилизации» для объяснения некоторых адаптаций и указана совместимость селекционизма и витализма.

Последней моей работой, завершенной в Бонне, было небольшое экспериментальное исследование факторов, определяющих восприятие обратимых рисунков. Как утверждалось ранее, важны не только направление взгляда и движения глаз. Влияние оказывают также направление внимания, готовность соответствующих идей или следов памяти и желание видеть рисунок определенным образом.

1 октября 1909 года я был назначен полным профессором Университета Мюнстера и В*, где должен был стать преемником Меймана. Я с радостью принял этот вызов, хотя и покидал Бонн с тяжелым сердцем. Мой отъезд был облегчен тем, что Эрдманн, мой высокочтимый учитель, которому я многим обязан, покинул Бонн в то же время, чтобы перейти в Берлинский университет.

Начало моей работы в Мюнстере поначалу было прервано болезнью. Но вскоре я освоился с новыми профессиональными обязанностями. Книга «Мозг и душа», которую я начал писать в Бонне, была завершена в 1911 году. В ней я сначала описал то, что известно и предполагается о строении и функциях мозга, в той мере, в какой это важно для интерпретации отношений между телом и душой. Затем особое внимание было уделено физиологическим объяснениям психологических феноменов. Физиологическая гипотеза памяти, объясняющая феномены памяти предположением о наличии в мозге материальных последействий возбуждения (остатков и ассоциаций), при ближайшем рассмотрении оказалась совершенно неадекватной. В последней части книги рассматривается проблема «разум-тело». Материализм несостоятелен, но параллелизм в его различных формах также вызывает ряд опасений и возражений. Наилучшей теорией взаимодействия является та, которая предполагает, что физические процессы протекают в мозге непрерывно, но при этом вызывают помимо физических еще и психические эффекты, которые, в свою очередь, оказывают направляющее влияние на физический ход. Если мы приписываем особенность жизненных процессов по сравнению с явлениями мертвой природы такому влиянию и руководству со стороны психических факторов, то мы приходим к психовитализму, который представляет собой продолжение нашей гипотезы взаимодействия.

Книга «Мозг и душа» давала лишь общее представление о психовитализме. Более подробно она была разработана и защищена как обоснованная гипотеза в лекции «Жизнь и анимация», которую я прочитал на собрании немецких естествоиспытателей и врачей в Мюнстере в 1912 году.

Во время моей преподавательской деятельности в Мюнстере я почувствовал, что вынужден обратиться к сфере образования. Педагогические проблемы часто обсуждались в доме моего отца, и я пришел к выводу, что социальный вопрос в значительной степени является вопросом образования. Живой педагогический интерес, который я обнаружил среди своих студентов, стал для меня приятным стимулом для рассмотрения проблем образования с психологической, этической и социальной точек зрения, в основном на семинарских занятиях. Мои студенты с удовольствием работали над педагогическими диссертациями, которые я опубликовал в сборнике «Философские и педагогические работы» в Лангенсальце. В частности, я хотел, чтобы система помощи была исследована в серии работ в ее исторических формах. Я рассматриваю соответствующим образом направленную деятельность учащихся по оказанию помощи как средство приобщения их к альтруистическим и социальным действиям, как я объяснил в короткой статье «Воспитание филантропии и система помощи», которая появилась в вышеупомянутом сборнике в 1914 году. Лишь немногие из запланированных диссертаций о системе помощи были завершены, поскольку война и смерть вскоре вырвали перо из рук моих докторантов, а затем мой переезд в Мюнхен положил конец моей педагогической деятельности; поскольку там была кафедра педагогики, я ограничил свои лекции и занятия областью философии.

С 1911 года я был занят написанием «Натурфилософии», которая была опубликована в 1914 году в виде тома антологии «Kultur der Gegenwart» под редакцией К. Штумпфа. Введение к работе содержит очерк истории натурфилософии, определение понятия природы и объяснение соотношения между естествознанием и натурфилософией и их задач. Натурфилософия должна обработать наиболее важные для концепции мира и жизни научные результаты в фактическом порядке, чтобы сформировать картину природы в целом; эта картина должна быть дополнена предварительными гипотезами и обоснована эпистемологическими исследованиями. Соответственно, в первой основной части книги предлагается углубленная теория познания природы в русле критического реализма, которая развивается путем критики эпистемологического идеализма и феноменализма позитивизма, конвенционализма и кантианства. На основе созданной эпистемологии во второй основной части работы рисуется общая картина природы в четырех разделах, посвященных строению и элементам обычных тел, проблематичным физическим реалиям в «пустом» пространстве, тому, что происходит с неживыми телами, а также с живыми телами и событиями жизни. Во многих местах изложение не приводит к конкретным результатам, а зачастую вынуждено довольствоваться перспективой возможностей, учитывая текущее состояние исследований. Многое говорит в пользу строения обычной материи из электрических частиц, а также в пользу предположения, развитого на основе критики гипотезы эфира, о том, что поля вокруг электрических зарядов и нечто, мчащееся в луче света, имеют материальную природу. Кинетическая концепция природы, которая интерпретирует все природные события как события движения, не кажется невероятной в том, что касается неживой природы. В живых телах, возможно, в материальные события движения направляющим и органически целенаправленным образом вмешиваются психические факторы. Психовиталистическая гипотеза выводится в последнем разделе из рассмотрения характерных особенностей живых существ и «метода проб и ошибок», который приводит к целесообразным результатам в эмоционально обусловленном действии.

Вскоре после «Натурфилософии» появилась книга «Weltgebäude, Weltgesetze, Weltentwicklung» (1915), которая обобщает значительные части первоначальной рукописи «Натурфилософии», которые пришлось исключить из этой работы ввиду ее предполагаемого объема, и завершает ее соответствующими дополнениями. Новая книга начинается с очень краткого изложения теории познания природы. Последующее описание устройства мира начинается с вопроса о том, является ли он пространственно бесконечным или конечным, – проблемы, которая должна оставаться нерешенной, несмотря на все научные и философско-априорные аргументы. Далее следуют устройство и составные части мира неподвижных звезд и Солнечной системы, строение Земли, теории микроструктуры (молекулярная, атомная и теория электронов), электрическая теория материи, вопрос о реальностях в «пустом» пространстве (эфир, полевые субстанции) и электрокинетическая концепция природы. В разделе «Мировые законы» развиваются и обсуждаются принципы теории движения Галилея-Ньютона, теории относительности Эйнштейна (прежде всего в ее старой форме), ее развитие в теорию четырехмерного «абсолютного мира» Минковского, принципы сохранения материи и энергии и принцип Карно – Клаузиуса. Изложение сочетается с критическим взглядом, который приводит, например, к отказу от энергетической концепции природы Оствальда. В разделе «Развитие мира» рассматривается общий ход энергетических событий и развитие физических веществ, неподвижной звездной системы и нашей Солнечной системы. То, что ход природных событий имеет определенное направление, что физический мир в целом все ближе и ближе подходит к цели, кажется, вытекает из ряда научных опытов и соображений. Однако не исключено, что такое направление существует лишь для отдельных частей Вселенной в течение определенного, для нас, людей, правда, безмерно долгого времени, а в целом события физического мира не стремятся к определенной цели.

Завершив работу над рукописями двух последних упомянутых книг, я вернулся к психологическим исследованиям. Наблюдения, которые я опубликовал в статье «О качествах боли» в 1915 году, относились к области моей работы в эмоциональной психологии. Помимо тупой и яркой боли, я различал и другие качественные оттенки боли, возникающие в определенных частях тела (в слуховом проходе, на чувствительном дентине).

В 1916 году он опубликовал эссе «Gefühlsbegriff und Lust-Unlustelemente» («Понятие чувства и элементы удовольствия и неудовольствия»), в котором пришел к выводу, что удовольствие и неудовольствие принципиально отличаются от всего остального, что называется чувством. Удовольствие и неудовольствие – это элементы сознания, то есть элементы, основанные на других фактах сознания, которые отличаются от всех других элементов сознания особенностью своего качества, своей неиндифферентностью, а значит, своей уникальной функцией в жизни воли и своим отношением к расцвету физико-психического организма, своим биологическим значением. Другие чувства, которые, в отличие от «алгедонических» или элементов удовольствия-неудовольствия, возможно, следовало бы называть только чувствами, – это сложные факты сознания, представляющие себя как состояния субъекта, состоящие из слияния ощущений, алгедонических элементов, интеллектуальных компонентов, возможно, также волевых импульсов, и особенностей хода сознания, при которых тот или иной компонент может преобладать или отсутствовать.

В книге «Мозг и душа» я подробно критиковал гипотезу физиологической памяти и рекомендовал гипотезу памяти психической. В принципе она очень проста: предполагается, что следы или остатки памяти – это сознательные факты, которые стали бессознательными (неощутимыми) и продолжают существовать в (психическом) бессознательном, а ассоциации между остатками представляют собой связи между бывшими сознательными фактами, которые продолжают существовать в бессознательном. Но если остатки памяти и ассоциации следует искать в душе, а не в мозгу, то как получается, что повреждение мозга может вызвать нарушения памяти? По этому вопросу я заявил в опубликованном в 1916 году эссе «О физиологической и психической гипотезах памяти», что психическая гипотеза памяти должна предполагать, что воспроизведение остатков, возвращение содержимого души из бессознательного владения памяти в сознание, требует сотрудничества мозговых процессов, чтобы объяснить те физически вызванные расстройства памяти. Расширение этого взгляда привело меня к той форме теории взаимодействий, согласно которой психические процессы оказывают направляющее влияние на физические процессы, сопровождающие их в тесной причинно-следственной связи. Если расширить теорию взаимодействий до психовитализма, то получается, что душе приписывается ведущая роль во всей области жизни, которая определяет различие между живыми и мертвыми, функциональные явления и т. д.

Другое эссе, также появившееся в 1916 году, было озаглавлено «О критике параллельно-спиритуалистического монизма». Эта особенно впечатляющая форма параллелизма, которую отстаивали Фехнер, Паульсен, Хёффдинг, Эббингауз, Хейманс, Стронг, Эйслер и другие, основана на предположении, что «внутреннее существо», бытие-в-себе мозга или определенных небесных явлений идентично нашему сознанию. Теперь можно показать, что «бытие-в-себе» мозга или определенных небесных явлений или процессов должно обладать определенными формальными, например числовыми, характеристиками. Сознание и его компоненты, однако, не обладают этими характеристиками, а потому не могут быть тождественны «самому» мозгу или определенным мозговым явлениям.

Косвенным образом эта критика приносит пользу особенно значительной форме параллелизма в теории взаимодействия и психовитализма. Я попытался развить эту мысль в небольшой книге «Die fremddienliche Zweckmäßigkeit der Pflanzengallen und die Hypothese eines überindividuellen Seelischen», написанной в Мюнстере в 1916 году и опубликованной в 1917 году. Я называю чужеродной целеустремленность, которая приносит пользу не организму, демонстрирующему ее, не его потомкам и даже не его сородичам, а чужому организму, для которого она, по-видимому, создана и предназначена. В очень ярко выраженной форме мы сталкиваемся с этой чужеродной целеустремленностью во многих растительных опадах. У многих растений галлы не полезны сами по себе, но полезны для паразитов, которые привлекаются в эти галлы каким-то стимулом; эти паразиты иногда наносят серьезный ущерб растениям, которые предоставляют им в галлах подходящее убежище, пищу и защиту. Возникновение этой чужеродной целенаправленности растительных галлов нельзя объяснить обычными биологическими гипотезами целенаправленности (теория отбора, ламаркизм); принцип утилизации и психовитализм также не работают в представленных до сих пор формах. Только когда последняя расширяется предположением о надиндивидуальной духовности, которая, выходя за пределы отдельных организмов, соединяет их, но в то же время проецирует и действует в них как целенаправленно направляющий жизненный фактор, целеустремленность желчи, подаваемой извне, находит свое объяснение; тот факт, что растение «альтруистически» заботится о паразите, становится понятным, если оно психически связано с ним через надиндивидуальную духовность.

Осенью 1916 года я принял вызов в Мюнхенский университет, где стал преемником Кюльпе. С тех пор я написал ряд небольших эссе на различные темы, большинство из которых перечислены ниже. С 1917 года я также работал над более крупным трудом: «Geisteswissenschaften und Naturwissenschaften. Исследования по теории и классификации реальных наук». Поскольку рукопись этой книги уже завершена и, надеюсь, скоро будет опубликована, я считаю неуместным упоминать о ней здесь.

Непосредственной целью исследования является категоризация реальных наук, а именно адекватная категоризация, соответствующая всей совокупности этих наук. Для достижения этой цели вся природа наук должна быть рассмотрена сравнительно со всех сторон. Таким образом, книга должна стремиться к сравнительной анатомии наук, в частности реальных наук; эта задача является фактическим намерением, в то время как проблема категоризации – скорее внешняя, непосредственная цель.

Рассмотрение природы науки и изучение ее подотраслей показывает, что три основных фактора являются решающими для всей науки: объекты познания, методы и основания знания. Методы и основания зависят от объектов. Соответствующая классификация наук должна основываться на их объектах познания, методах и основаниях.

<1 2 3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

3 из 6