Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры

История эта была без возражений принята монахами, которые искренне горевали о добром настоятеле. Сказать по правде, в ней много правдивого, ибо Теофиль был неповинен в творящемся зле и не подозревал ни о том, что происходило с ним по ночам в келье, ни о тех жутких деяниях, которые вершил зверь, отвратительно преобразив его, настоятеля, тело. Ибо каждую ночь зверь спускался с кометы, дабы утолить адский голод; будучи неосязаемым и бессильным, он вселялся в тело аббата, превращая его в некое непристойное чудовище с далеких звезд.

Пока мы караулили зверя под стенами аббатства, он успел напасть на крестьянскую девочку, но с тех пор больше никто в Аверуани его не видел, а жуткие убийства прекратились.

Со временем комета исчезла с небосклона; черный ужас, который она породила, постепенно стал легендой, как и все в истории. За свое странное мученичество аббат Теофиль был канонизирован; те, кто прочтет эту повесть в грядущих веках, не поверят ей, скажут, что нет на свете такого демона или злого духа, который одержал бы верх над истинной святостью. Да оно и к лучшему, что не поверят, ибо тонка завеса между человеком и бездной, лишенной Бога. На небесах обитает то, о чем лучше не знать, если не хочешь утратить рассудок; странные мерзости перемещаются между Землей и Луной, пересекают галактики. Твари, которым нет имени, являлись сюда, принося с собой ужасы других планет, и явятся снова. И земному злу не тягаться со злом, спустившимся с небес.

Звездная метаморфоза

I

Впервые с жителями планеты Млок Лемюэл Саркис повстречался на Спэниш-маунтин, куда он поднялся из парка Доннер, пытаясь скрыться от своих спутников.

Саркис отнюдь не был опытным скалолазом и потому не стал штурмовать зубчатую вершину длинной мрачной гряды, но довольствовался более низким и простым восточным участком. Оттуда открывался вид на озеро Фрог-лейк, неподвижно темневшее у подножия голого склона.

Так и сидел Саркис среди лавовых валунов, надежно укрытый от обдувающего вершину ветра, и хмуро предавался созерцанию; меж тем горные тени, распростершись крылами, неторопливо удлинялись, и пятно бледного света ползло на восток по черным опаловым водам озера. Бескрайнее одиночество и суровое скальное великолепие наконец подействовали умиротворяюще, и пошлые людские неурядицы, от которых он и сбежал, стали, как им и положено, казаться не столь уж значительными на фоне грандиозных видов.

Карабкаясь сюда по склонам, заросшим эриофиллумом, и лесистым ущельям, Саркис не встретил ни единой живой души – даже пастухи и рыбаки ему не попадались. А потому он вздрогнул от удивления и негодования, когда совсем рядом запрыгал и рухнул в пропасть камушек, как будто его на ходу столкнули с тропы. На гору взбирался кто-то еще, и Саркис, ощутив прилив желчной человеконенавистнической горечи, повернулся посмотреть, кто идет.

Однако вместо туриста или альпиниста перед ним предстали два существа, ни в малейшей степени не похожие ни на людей, ни вообще на каких-либо земных созданий. В тот момент, да и во время всего, что последовало, изумленного Саркиса одолевали сомнения: не заснул ли он, не угодил ли во власть сюрреалистичной грезы.

В высоту существа достигали четырех футов, и у них имелось нечто отдаленно похожее на голову и туловище. Сами они были невероятно плоскими, как будто двумерными, и не стояли на месте, а словно висели, колыхаясь в воздухе. Верхняя часть тела, которую по земной привычке Саркис назначил про себя головой, была гораздо больше и круглее нижней и напоминала гладкую рыбу-луну, поросшую бесчисленными то ли усиками, то ли щупальцами, словно сошедшими с цветочного орнамента. Нижняя же часть походила на китайский воздушный змей. На ней угадывались загадочные безобразные черты – возможно, глаза, удивительно вытянутые и скошенные. Заканчивалась она тремя широкими конечностями-лентами, которые расщеплялись на тонкие паутинки-кисточки, и эти кисточки скользили по земле, хотя было совершенно непонятно, как с их помощью можно передвигаться.

Расцветка неизвестных существ ошеломляла. Саркис наблюдал нечто похожее на переливы опалово-черного, неуловимо-серого и кроваво-фиолетового.

Абсолютно нереальные и невероятные, существа висели среди скал, покачиваясь медленно, будто во сне, и скользя по земле бахромчатыми ногами-лентами. Казалось, переплетенные усики-щупальца, беспрестанно дрожа, тянутся к Саркису, а кое-какие из похожих на глаза пятен постепенно светлели, притягивая к себе взгляд подобно мерцающим гипнотическим кристаллам.

Его с новой силой охватило ощущение нереальности происходящего; теперь откуда-то раздавался низкий неумолчный гул, источник которого Саркис не мог определить. Модуляция и темп вроде бы соотносились с медленной вибрацией усиков. Звук доносился отовсюду, окутывал Саркиса и в то же время гудел прямо у него в голове, как будто в мозгу задействовались доселе не используемые клетки, воспринимающие телепатический шепот неведомых человеку миров.

Гудение усилилось, в нем уже явственно угадывались отдельные кластеры, некоторые сочетания повторялись снова и снова, складывались в длинные последовательности. Постепенно они становились все отчетливее и уже походили на замедленные растянутые слова. С изумлением Саркис осознал, что ему как будто медленно говорят по-английски: «Пойдем с нами», – существа изо всех сил пытались своими неземными органами озвучить приглашение неведомо куда.

Словно загипнотизированный, не испытывая ни удивления, ни страха, Саркис отдался нахлынувшим на него впечатлениям. Постепенно на гладких верхних ликах рыбы-луны проступили смутные затейливые линии и пятна, которые становились все ярче, отчетливее и наконец сложились в некую картину.

Саркис не очень понимал, что именно ему показывают, но уловил, что речь идет об огромном расстоянии, о чуждом людям искаженном пейзаже. В ослепительном неземном сиянии, в море насыщенного цвета на непонятном и странно перекошенном фоне с неведомыми пропорциями возвышались прихотливые приспособления и образования – то ли дома, то ли растения. Среди этого чуднóго пейзажа плавали силуэты, чем-то напоминавшие существ, которых он видел перед собой, – так слегка напоминает реальность картина кубиста. Рядом с силуэтами, словно влекомая ими, летела фигурка, так же отдаленно похожая на человека.

Каким-то образом Саркис догадался, что эта фигурка изображает его самого. Пейзаж принадлежал некоему чуждому миру или измерению, и фантастические создания приглашали его туда! Совершенно одинаковая до последней подробности картинка проигрывалась одновременно на обоих ликах-дисках.

Преисполнившись удивительной ясности и спокойствия, Саркис спросил себя, стоит ли принять приглашение. Если он решится, что тогда будет? Разумеется, все это ему снится, а сны – штука хитрая: стоит только хорошенько вглядеться в их неуловимые панорамы, как они тут же развеиваются. Но если… если это не сон? Из какого мира явились загадочные существа и каким образом сумели добраться до Земли? Уж конечно, они не из Солнечной системы, но, судя по странному виду, откуда-то из другой галактики или, как минимум, из системы другой звезды.

Казалось, пришельцы поняли, что Саркис колеблется. Картины на дисках померкли и сменились другими: его как будто уговаривали, завлекали всевозможными пейзажами неземного мира. Возобновилось гудение, и немного погодя в неясном монотонном гуле стали угадываться слова, которые Саркис пока очень плохо понимал. Вроде бы там были жутким образом растянутые «можешь» и «сбежать»; все это походило на стрекот гигантских насекомых.

И вдруг сквозь странный гипнотический звук Саркис расслышал звонкий девичий смех и веселые людские голоса. Кто-то, хотя пока было не видно, кто именно, взобрался на гору и теперь шел прямо к нему по склону.

Очарование грезы было нарушено, и Саркиса внезапно одолел приступ страха, а также глубокого изумления, ведь непостижимые создания все еще висели перед ним. Человеческие голоса, нарушив его уединение, убедили Саркиса, что происходящее не сон. Разум землянина невольно содрогнулся от ужаса перед чудовищным и необъяснимым.

Голоса приближались, и вроде бы Саркис узнал одного или нескольких своих спутников. Диковинное видение по-прежнему маячило у него под носом, но вот над причудливыми силуэтами внезапно вспыхнули медью неведомые металлы, и в воздухе возник необычайный механический мираж. Переплетение косых прутьев и изгибающихся ячеек опустилось прямо на существ. А через мгновение и сами они, и сияющий мираж – все пропало!

Саркис едва заметил, что к нему приближаются девушка и двое мужчин из той самой компании, от которой он не так давно пытался сбежать. Он пребывал в замешательстве, как это обыкновенно случается с резко выдернутым из сна человеком, но также в смутном ужасе, ибо подозревал, что столкнулся со сверхъестественным.

Неделю спустя Саркис вернулся в свою квартиру в Сан-Франциско и возобновил работу над скучными рекламными проспектами, которые служили ему надежным источником дохода. Каждодневная эта повинность безжалостно душила возвышенные устремления художника. Когда-то он хотел творить, мечтал воплощать в ярком цвете фантазии, подобные тем, что прихотливыми черно-белыми линиями выражал Бёрдслей. Но, как выяснилось, такие картины не пользовались большим спросом.

Происшествие возле Фрог-лейк подстегнуло воображение Саркиса, хотя он по-прежнему сомневался, случилось ли оно наяву. Художник думал о нем неустанно и частенько проклинал так не вовремя нагрянувших приятелей, из-за которых исчезли загадочные пришельцы.

Казалось, эти существа, если то была не галлюцинация, явились, уловив его невнятную и неопределенную тоску по внеземному. Будто посланцы неведомой вселенной, они разыскали его и почтили своим приглашением. Судя по их попыткам объясниться, земные языки были им знакомы; и, совершенно очевидно, существа могли появляться и исчезать, когда им вздумается, прибегая к помощи неких загадочных механизмов.

«Чего же они от меня хотели?» – спрашивал себя Саркис. Навстречу какой судьбе он отправился бы, если бы согласился на их предложение?

Встреча на Спэниш-маунтин распалила тягу живописца к фантастическому, и не раз он пытался, расправившись с ежедневной рутиной, по памяти изобразить пришельцев. Это, впрочем, оказалось на удивление сложной задачей: Саркис силился воплотить на холсте образы, не похожие решительно ни на что, и даже сами цвета и пропорции смущали его. Как будто на горе он наблюдал неземную палитру, черты, бросающие вызов евклидовой геометрии.

И вот однажды вечером Саркис стоял в мастерской, сердито и разочарованно уставившись на мольберт. Собственная картина казалась ему скоплением нелепых клякс, смешением цветов, которые никоим образом не передавали истинную суть инопланетных моделей.

Он не услышал никакого звука, не ощутил сигнала – ничего, что привлекло бы его внимание. Но вдруг, обернувшись, обнаружил позади себя существ, которых повстречал на Спэниш-маунтин. Медленно колыхались они в свете лампы между захламленным столиком и несколько обшарпанным диваном, и конечности-ленты скользили по старому цветастому ковру, выцветшему и заляпанному свежей краской.

Саркис так и застыл с кистью в руке, таращась на гостей; как и тогда, в горах, его охватил гипнотический, выходящий за пределы страха или удивления транс. Вновь медленно, навевая дрему, трепетали перед ним хитро закрученные усики; вновь раздавалось убаюкивающее монотонное гудение, которое обратилось растянутыми словами – существа опять звали его с собой. Вновь на гладких дисках отобразились сцены, от которых футуристы кусали бы себе локти.

Не испытывая почти никаких эмоций, ни о чем толком не думая, Саркис выразил согласие, едва осознавая, что сказал это вслух.

Так же медленно ленты-щупальца прекратили колыхаться. Стихло слитное гудение, померкли волшебные картины. А потом, точно как тогда, на горе, в воздухе замерцали медью загадочные механизмы. Между полом и потолком протянулись косые прутья, повисли вогнутые ячейки – они опустились на пришельцев и на самого Саркиса. Сквозь сияющие линии кое-как угадывался знакомый интерьер мастерской.

А через мгновение все исчезло, комната растаяла, словно пелена тени под лучами солнца. Саркис не чувствовал, что куда-то перемещается или двигается, но внезапно над головой разверзлось чуждое небо, изливающее вниз потоки багряного света. Багрянец затопил его, залил глаза яростно кипящей кровью, омыл тлеющим потоком.

Постепенно Саркис стал различать очертания. Вокруг по-прежнему светились прутья и ячейки, рядом по-прежнему парили странные спутники. Но они как-то непостижимо изменились и плавали теперь в кармазинном воздухе, словно чудовищные рыбы в дьявольском море. Инстинктивно Саркис отпрянул: эти ужасающие образины пугали его.

Он понял, что стоит на прихотливо изукрашенном мозаичном полу, который по кругу загибается вверх, как гигантское блюдце, и переходит в плавно изогнутые стены, лишенные окон и крыши. У загадочного механизма крыши тоже не было, и с ним что-то происходило. Очень медленно, подобно затухающим огненным языкам, прутья и ячейки погрузились в маленькие круговые отверстия в полу.

Башню венчали багряные небеса, через круглую дыру вверху изливавшие густой тяжелый свет. Материал стен – то ли камень, то ли металл, то ли вообще неизвестное на Земле вещество – блистал жидким рубином и текучей киноварью.

Саркис осознал, что воздух, которым он дышит, хоть и содержит достаточно кислорода, но до неприятности насыщен и как будто забивает легкие. А попытавшись шевельнуться, землянин почувствовал неимоверную тяжесть, словно оказался на гигантской планете с совершенно другой силой притяжения.

Саркис не имел ни малейшего представления, куда он угодил и как сюда попал. Как художник, он лелеял свою тягу к сверхъестественному, неземному, но подобная болезненная и всецелая отчужденность от всего знакомого ему и не снилась. Более того, он не предвидел, каким потрясением окажется для человеческой нервной системы путешествие в иные миры. Вскоре к физическому дискомфорту добавились визуальные мучения: страшный свет тревожил, жестоко растравлял чувства и в то же время давил, душил.

В башню без крыши начали прибывать многочисленные существа, похожие на его спутников: они неторопливо спускались прямо сверху или вплывали в низенькие дверцы. Вокруг собралась целая толпа, и вот уже Саркиса повлекли к выходу, осторожно дергая за руки и за ноги усиками и конечностями-лентами. От этих прикосновений в нем пробудился необъяснимый ужас, он ощутил себя насмерть перепуганным ребенком, что страшится ночных теней. Беспрестанное гудение наводило на мысль о рое гнусных вредоносных насекомых.

Снаружи Саркис погрузился в море света, в котором трудно было различить окружающий пейзаж. Почти прямо над головой ослепительно сияла клякса огромного солнца. Сонм уродливых созданий, которых вмиг стало гораздо больше, увлек его вниз по голому, без единой травинки, склону, чье подножие терялось в багряном потоке.

С каждым мгновением Саркиса все больше терзал невыразимый недуг, страшная смесь смятения, раздражения и депрессии, усиливаемая всеми органами чувств. Он пытался вспомнить, как именно переместился с Земли, уверял себя, что всему происходящему есть какое-то естественное объяснение. Напоминал себе, что существа, чье приглашение он принял, дружелюбны и не желают ему зла. Но все эти мысли не в силах были успокоить взбудораженные нервы, остро реагирующие на загадочные вибрации, к которым совершенно не был приспособлен человеческий организм.

Мучения обострялись. Давила повышенная сила тяжести; фантастические спутники летели рядом так неторопливо, будто время для них текло совершенно иначе, нежели для людей, и путешествие к подножию холма показалось Саркису чудовищно медленным нисхождением в ад. Решительно все вокруг служило источником ужаса и боли и словно бы исподволь источало коварную злобу.

Внизу в полумраке возвышалась на берегу неподвижного моря вторая круглая башня без крыши. Саркису она показалась капищем неземных демонов, мерзостным и жутким, и, когда уродливые существа подтащили его к башне и втолкнули в одну из дверей, он чуть не взвыл от неизъяснимого ужаса.

Внутри стены, разверзавшиеся прямо в багряные небеса, были целиком покрыты бесчисленными диковинными резными барельефами. В центре стояло необычайного вида ложе, представлявшее собой сваленные кучей полотнища в руку толщиной.

Обуреваемый тревогой и сомнениями, Саркис посмотрел на ложе и вдруг понял, что толпы вокруг больше нет – существа разлетелись, будто удовлетворив свое любопытство. В башне осталось едва ли с полдюжины созданий, и все они были равно чудовищны, так что он не мог сказать наверняка, есть ли среди них те, что доставили его с Земли.

Страшилища сгрудились вокруг и принялись омерзительным образом гудеть, подталкивая его к ложу. Саркис сопротивлялся, но бахромчатые конечности-ленты оказались невероятно сильными; они смыкались вокруг него, влажные, холодные и скользкие, словно щупальца осьминогов. Ложе не выглядело таким уж опасным, да и существа, несомненно, всего лишь хотели на свой лад оказать человеку гостеприимство. Но Саркиса терзал ужас, – так больной в горячке принимает своих докторов и сиделок за безжалостных палачей.

Последние крохи самообладания покинули его, и художник завизжал и принялся в ужасе отбиваться. В густом насыщенном воздухе собственный голос звучал до странности громко, оглушал его самого, превращался в какое-то непотребное чревовещание, и барахтающемуся Саркису казалось, что все его усилия – напрасный сизифов труд.

Очень аккуратно, но решительно существа опустили его на ложе. В ужасе ожидая непонятно чего, Саркис не оставлял попыток вырваться. Двое созданий переплели бахромчатые концы своих ленточных конечностей, словно пальцы, прижимая его торс к ложу, а двое других точно так же обездвижили его ноги. Плавая в воздухе над самым полом, они надежно удерживали художника, словно доктора, привязавшие к койке буйного пациента.

На глазах у совершенно беспомощного Саркиса еще двое существ поднялись к красному небу и исчезли за стенами башни. Немного погодя он оставил тщетные попытки вырваться, но плоских холодных щупалец мучители не убирали.

Жуткую пытку невозможно было измерить земным временем. Багряные небеса давили, опускались прямо на Саркиса – все ниже, все тяжелее; загадочные барельефы на стенах тревожили, в них чувствовались хитроумные, неземные скверна и страх. Казалось, там злобно щерятся и глумливо ухмыляются демонические рожи, мерзостной жизнью трепещут в потоках красного света безликие горгульи.

Небеса зловеще запылали. Невыносимо медленно гигантское солнце вскарабкалось в зенит и целиком заполнило собой круглую дыру наверху чаши-башни. Чудные барельефы вспыхнули в два раза ярче; инопланетные чудовища и горгульи, истекающие ядовитым рубиновым светом, сводили с ума лежавшего с открытыми глазами Саркиса, и он опустил веки, чтобы не видеть всего этого, но выжженный мозг все равно разъедала безжалостная, растравляющая краснота. Наконец его окутала глубокая тьма, он словно погрузился в медленные свинцовые воды Леты, тонул, тонул в них, а за ним по-прежнему гнались горящие багряные кляксы; потом сознание окончательно покинуло его.

Очнулся Саркис в каком-то странном оцепенении, опустошенный и одурманенный, как будто его нервную систему начисто выжгло жестокое буйство красноты. С трудом, точно в кошмаре, он разомкнул веки и увидел похоронно-фиолетовое небо. Вместо багряного солнца там зависла такая же яркая лиловая звезда-близнец, и в круглой дыре виднелся отрезанный от нее стеной башни скорбный ломоть.

Саркис никак не мог собраться с мыслями, они разбегались в разные стороны, но в нем креп бесформенный страх перед чем-то непоправимо неправильным и зловещим. Четверо существ по-прежнему удерживали его своими конечностями-лентами, и, повернув голову, он заметил еще нескольких, паривших возле ложа. В их ловких щупальцах, гораздо более гибких и умелых, чем людские руки, были зажаты разнообразные странные предметы.

Заметив, что Саркис очнулся, существа подплыли ближе и протянули ему гладкие и продолговатые штуки, похожие на плоды. Один поднес к его губам мисочку с вязкой жидкостью, которую, по всей видимости, следовало выпить.

Увидев этих жутких существ, вконец остервенелый и ошалевший Саркис вновь скорчился от ужаса. В траурном фиолетовом свете они казались мертвенно-бледными кадаврами из иной вселенной. Лиловое солнце истекало неизбывной меланхолией, безотрадный свет заливал изогнутые стены, омывал чудовищные барельефы. Гудение существ, которые, несомненно, пытались хоть как-то утешить и обнадежить Саркиса, казалось ему преисполненным тяжкого ужаса погребальным плачем. Он отверг предложенные напитки и пищу, закрыл глаза и замер под бременем обрушившегося на него беспросветного безумия.

Последовавшее вполне укладывалось в картину этого кишевшего призраками умопомрачения. Существа переплели свои ленты, подхватили Саркиса, вынесли из башни, точно в гамаке, и потащили куда-то по бесконечно длинной дороге. Время от времени он открывал глаза и видел безобразные растения, что покачивались в фиолетовом мареве, будто водоросли в океанских течениях.

Наконец существа спустились по крутому склону, словно еще глубже нисходя в беспросветную преисподнюю, и очутились в каких-то катакомбах. Вокруг сомкнулись ловушкой наклонные, мертвенно-голубоватые, мерцающие стены.

Саркиса притащили в огромный зал, где стояли разнообразные приспособления, показавшиеся его смятенному разуму пыточными инструментами. Еще больше он разволновался, когда плоские пленители растянули его на светлой плите из некоего минерала с небольшим углублением в центре; сбоку и спереди к плите примыкали странные устройства, и все это напоминало дыбу средневекового палача.

Тело Саркиса сковал твердокаменный страх; задохнувшись от ужаса, он даже не сопротивлялся. В дьявольском голубом свете прямо над ним парил один из мучителей, другие выстроились вокруг каменной плиты в кольцо. Парящее существо положило свою среднюю бахромчатую конечность прямо на рот и нос Саркиса, и от этого прикосновения художника словно прошил электрический разряд. Лицо постепенно заледенело: сначала лоб, потом и вся голова, шея, руки, тело. На него как будто воздействовали странной, притупляющей все чувства силой, холод сменился онемением, он уже не ощущал ничего и совершенно отстранился от ужаса и омерзения, причинявших ему столько мучений. И вот уже, не тревожась и не думая ни о чем, Саркис наблюдал, как существа снимают с него одежду и прикладывают к его телу зловещего вида диски и утыканные иглами пластинки, соединенные с каменной плитой.

Для него это все не имело ни малейшего смысла, и каким-то чудом, а каким – он и не пытался понять, происходящее еще больше отдалилось, померкло, будто Саркис уплывал куда-то прочь отсюда (и от себя самого) в другое измерение.

II

Он очнулся – как будто родился заново. В обстановке чувствовалась некая странность – так странен мир для новорожденного младенца, – но боль и страх совершенно прошли. Вокруг во вновь открывшемся пространстве не наблюдалось и не слышалось ничего противоестественного или угрожающего.

Впоследствии, когда Саркис научился свободно общаться с жителями Млока, те объяснили ему, что сочли необходимым подвергнуть его уникальной и весьма серьезной операции: она затронула нервную систему и органы чувств, изменила восприятие и даже некоторые подсознательные функции, облегчив таким образом мучения, испытываемые им из-за визуальных картин и вибраций планеты, к которым был совершенно не приспособлен человеческий организм. Вначале жители Млока не поняли, как он страдает, поскольку сами во время своих путешествий адаптировались к новым мирам без труда. Но, едва осознав, чтó с ним происходит, они тут же поспешили смягчить боль с помощью достижений сверхчеловеческой науки.

Саркис так никогда и не понял до конца, что именно с ним сотворили, но в результате ему неким невыразимым манером открылся абсолютно неведомый доселе спектр чувств. Хозяева этого мира пожелали сделать так, чтобы он слышал, видел и воспринимал почти то же, что и они сами.

Пожалуй, самая серьезная метаморфоза произошла со зрением. Саркис различал теперь новые, сверхъестественно нежные и прекрасные цвета. Багряный дневной свет, который поначалу едва не свел его с ума, теперь воспринимался как чистый оттенок, для которого у него не нашлось названия, – Саркис ассоциировал этот цвет с изумрудно-зеленым. Свет фиолетовой звезды-близнеца больше не вгонял в тоску и чем-то отдаленно напоминал бледно-янтарный.

Он стал иначе воспринимать форму и объем. Тела и конечности существ, которые раньше казались ему почти двумерными и пугали своим чудовищным уродством, теперь поражали множеством изящных граней и изгибов и как будто открылись ему в еще одном, совершенно новом измерении. Смотреть на них было приятно, как бывает приятно смотреть на хорошо сложенного человека. Растения, здания и пейзажи больше не казались жуткими и противоестественными.